355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Аскольд Якубовский » Возвращение Цезаря (Повести и рассказы) » Текст книги (страница 1)
Возвращение Цезаря (Повести и рассказы)
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 22:20

Текст книги "Возвращение Цезаря (Повести и рассказы)"


Автор книги: Аскольд Якубовский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

А. Якубовский
Возвращение Цезаря
(Повести и рассказы)

Повести

Четверо
1

Когда темнеет небо и всюду зажигаются огни, приходит час стариков. Приходит раз в сутки, на границе ночи.

Вот стрелка часов движется к десяти вечера, к одиннадцати (а жизнь – к ночному сну, чтобы утром начаться снова).

Свет из окон желтит верхушки тополей, а небо еще сохраняет голубизну – пятнами.

Загораются огни на телевизионной башне, вспыхивает ранняя звезда. Красная. Дрожащая.

И выбегают на ночные вольные прогулки собаки и кошки, а старики становятся бодрыми. Жизненная их усталость, портившая стариковский день, на время уходит. В промежутке между десятью часами вечера и двенадцатью ночи старики бодры, почти молоды.

И если старикам есть где собраться и припасено варенье в достаточном количестве, они собираются, пьют чай и рассуждают о разных случаях жизни.

Говорят о том, что ушло и что есть, что они любят.

А старики еще очень способны любить детей, внуков, чай, варенье, ночные удобные туфли и солнечные дни…

В середине августа 197… года, когда сибирское лето уже повернуло к осени, сатанели мухи, табунились кулики-дупели, собираясь лететь на юг, и по-осеннему лениво токовали глухари, Алексин угощал Иванова.

Собрались они рано, еще засветло. В семь поужинали, а там дошли до чая.

Было одиннадцать вечера. Луна сияла, роняя красные тени.

Старики были на пенсии уже лет шесть-семь. А когда-то работали инженерами и слыли горячими охотниками.

Ушли на пенсию.

Иванов еще сохранил немалые силы: охотился, держал собаку. А вот Алексин силы неразумно потратил и теперь пытался вернуть их, занимаясь садоводством: он копал, окучивал, прищипывал.

Жена Алексина расставила перед ними блюдечки с вареньем полутора десятка сортов: двух сортов вишни, черноплодной рябины, облепихи, пяти сортов смородины, шести – яблок. Но Иванову больше нравилось плодовое вино, что Алексин делал сам из яблок-падунков и белой смородины.

Старики рассуждали о прошлой охоте, собаках, о великолепных старинных ружьях с различно устроенными стволами, вспоминали складывающиеся – пополам! – двустволки.

Они наливали в один стакан чай, а в другой вино и говорили об умерших собаках, какие они были чутьистые.

Не нынешние, нет, куда им!..

– Слушай, друже, – вдруг сказал Иванов, потягивая кислое, даже скулы сводило, вино. – Почти даром отдается Гай.

– Какой такой Гай?

Алексин зацепил ложечку красносмородинового варенья.

Он поднял эту ложечку, чтобы лампа уронила на него свет, и залюбовался – рубин! Хоть в лазер его вставляй.

Подумав о лазере и отдав этим долг современности, Алексин проследил путь соков земли сквозь корни к ягодным кисточкам.

Их так сильно, по-сибирски грело солнце. Оно родило этот невыразимо красный цвет. Словом, Алексин размечтался.

– Будто не знаешь, – сказал Иванов, отхлебнув еще глоток и закусив хлебом с кусочком сыра в частых дырочках.

– От Цезаря Камышина и Цыганки Суслова?

– Он самый.

– Линия черных пойнтеров.

Алексин съел варенье и запил его чаем. И взволновался: он любил именно черных пойнтеров, считая их лучшими собаками для охоты с ружьем.

Черный пойнтер!..

Он встал и ходил по комнате, так как мог думать только на ходу. Семенил, шаркал туфлями, подтягивал брюки. Память же его работала, перебирая предков пойнтера Гая, который отдается даром.

– Сколько ему лет? – спросил Алексин. Иванов начал припоминать, связывая возраст собаки с памятными датами. Чему мешало выпитое вино.

– Он родился… значит… после того, как я у Кондакова перекупил трехстволку фирмы Гейма. Сейчас Гаю восемь месяцев.

– А я вспомнил родословную Гая. У него в жилах кровь чемпионов Хэндсом-Ара, чемпиона Хэндсом Глэдис. У него в крови гены Джони-Холинда Первого. Помнишь, тот самый, что разбился на охоте. Обо что он разбился?

– Набежал на пень в траве, – пояснил Иванов. – На полном ходу. А бежал – километров сорок в час, искал тетеревов. Поле было ровное, широкое, пустое, и вдруг – обгорелый пень.

– Черный пойнтер, с огромной страстью к охоте… Отлично, я его возьму!

– Но зачем? – изумился Иванов.

Алексин остановился, схватив лацканы пиджака, будто вожжи.

– Тпру-у… – засмеялся Иванов. – Купишь? Да ты же не охотишься. Или забыл?

– Так коего черта он его продает? – спросил Алексин.

– Ну, во первых строках, владелец Гая – начинающий охотник, ни черта не понимает в собаках. Кроме того, грызет жена – продай… Дом их сносят, дают квартиру, они переезжают. Отсюда и нападения жены: не хочет пускать собаку в новую, с иголочки, квартиру.

– Надо перекупить собаку, иначе попадет в скверные руки. Или к воскресному охотнику. Родословная-то какая! А будет валяться по диванам, пропадет талант.

– Ее берет начальник стройтреста, – сказал Иванов. – Он занятый выше головы человек. Ты прав, пропадет собака!

– Сообразим! Черный пойнтер, в потенциале замечательный работник, ему угрожает диван… – бормотал Алексин. – Я собаку брать не могу, ты брать не можешь. Кто у нас в городе отличный собачей?

– Сам знаешь, у нас все утятники да зайчатники. Им лаек подавай.

– А сколько за Гая просят?

– Сотню.

– Слушай, возьмем пополам? А? Ты его натаскаешь, и мы продадим его неторопливо, с выбором, в хорошие руки.

Алексин сел и успокоился. Здорово придумано – купить собаку пополам.

Иванов же завозился – стул вдруг стал чертовски неудобным. Хорошо Алексину кидать деньга, у него сад. Продаст яблок, оправдает собаку. А что станет делать он, Иванов? Пенсия его железно и по копейкам распределена.

– Не могу, супруга восстанет.

– Ладно, я плачу, – решил Алексин. – Подержу его до лета, а ты натаскаешь. Лады?

– Друже, если так… – Иванов перевел задержанное дыхание. – Если так, я твой с потрохами, руками, ногами. Плесни-ка еще кислятинки… А цену мы собьем, будь уверен, и начальника я отважу.

2

– Продаешь щенка? – спрашивал Иванов толстого мужчину. Осмотрелся: да, комнатка и мала и неудобна. Пора, пора дать молодым людям что-то получше этой узенькой комнаты с печуркой, с баком воды, поставленным в угол.

Это хорошо, что дают им новое жилье. Плохо – это событие уводит из их жизни замечательную собаку.

– Жена грызет, – шепотом отвечал владелец собаки, мотая головой, большой и лысоватой. Тосковал, это видно.

– А ну, покажь ее.

Хозяин вышел – он на время сборов и увязывания всего в узлы держал Гая в сараюшке. Жена его, высокая, с распущенными по плечам длинными волосами, презрительно глядела на Иванова. Тот угадывал ее мысль: «Как не стыдно быть старым и красноносым. Неужели мой Петя (Коля, Ваня, Саша) станет когда-нибудь таким же?»

Дешево собаку она уступать не собиралась – трат предстояло множество, а собака была с родословным древом. Но первый, богатый и надежный, покупатель уже отказался по телефону.

– Это редкая собака, – говорила она Иванову. – Много на нее охотников.

«Ври, голубушка», – думал Иванов. Он прикидывал, что будет дальше. Если это «дальше» представлялось даме с распущенными волосами в виде получения за собаку пачки денег, которые уйдут на наем грузовика, на перевозку вещей, то Иванов знал его гораздо точнее.

Он знал, что примерно через десять минут сюда придет Алексин и станет дико критиковать собаку.

Они будут делать вид, что незнакомы. Иванов махнет рукой на собаку, Алексин тоже махнет. Так они собьют цену со ста запрошенных рублей до пятидесяти: столько денег было у Алексина.

Хозяин привел собаку. Вел отворачиваясь, ему было стыдно.

Иванов откинулся в кресле. Он рассматривал щенка, старался угадать, что же получится в конце концов из этого подростка, в котором сейчас все не так. И хвост его слишком длинный, и лапы крупны. Что поделаешь, издержки роста.

Но родословная щенка прекрасна, ноздри широко распахнуты всем на свете запахам, морда его объемиста.

Что значит – обонятельные нервы развиты!

Голова щенка выпукла, а глаза веселые. И стало Иванову жаль свою молодость, захотелось схватить собаку за поводок и удрать с ней домой.

Вот бы Алексин ахнул! Но щенок скуласт. Не злобен ли?

Пришел Алексин и спросил за дверью о собаке. Красивая жена радостно улыбнулась, а хозяин сильнее затосковал.

– Здравствуйте!

Входя, Алексин впился взглядом в щенка.

– Этого уродца продаете?

– Почему же уродца? – обиделся хозяин.

– У него зубы редкие и неправильные.

Алексин схватил щенка. С ловкостью многократного собачьего судьи приподнял ему губы, открыв щенячьи неровные зубы. «Однако же быстр», – рассердился Иванов. Но следовало работать по созданному ими плану.

– Мне что-то разонравились зубы, – сказал он. – Сто рублей он не стоит, он и двадцати не стоит.

– Или купить кота в мешке? – задумчиво протянул Алексин.

– Он не кот, а собака, – сказала жена. – Вы на родословную взгляните.

– Я, милая, не бумагу покупаю.

Но все же Алексин взял родословную Гая и стал читать, презрительно фыркая носом. Хотя он мог немало порассказать глупому хозяину о далеких предках Гая, что были записаны еще в английском Кинель-Клубе (шествие этой семьи пойнтеров в Россию началось из Англии).

Но Алексин не стал рассказывать. Наоборот, все силы он употребил на презрительное фыркание и сокрытие блеска глаз. Он был готов отдать и сто рублей, Иванов приметил это.

Он встал и очень строго посмотрел на Гая: щенок заворчал.

– Злобен! – сказал Иванов. – И это еще не собака, а щенок. Он кое-что обещает, не спорю. Но все мы многое обещали в молодости и не выполнили обещанное в зрелые годы. Даю двадцать!

– Тридцать рублей! – сказал опомнившийся Алексин.

– Восемьдесят! – сказала жена.

Столковались на пятидесяти пяти рублях, и хозяева дали в придачу два ошейника, простой и парадный, с заклепками. Отдали поводок и отличного качества плеть.

– Вот-вот, – ядовито сказал Алексин, сворачивая ее и кладя в карман. – Плеточку-то вы не забыли приобрести.

Так черный пойнтер, восьми месяцев от роду, по кличке Гай, потерял свой первый дом и обрел второй, временный.

Старики поспешили увести собаку.

Они вели Гая суетящимся, кипящим, готовящимся к переезду двором. Вдруг Алексин остановился.

– Слушай, – сказал он Иванову, дергая тянущего назад щенка. – Дом мне знаком. Почему?

– Еще бы, – сказал Иванов. – Ты же его и строил. А с покупочкой тебя: приобрел верхочута. Надо сбрызнуть покупку. Ставишь коньяк?

Но Алексин увильнул от прямого ответа.

– Начинаю вспоминать, – сообщил он Иванову.

Старики остановились и стали наблюдать суету жильцов, как при пожаре, тащивших все из комнат. Несли чемоданы, узлы, фикусы в кадках, тащили пианино – вчетвером, – кряхтя и ругаясь.

Дом переселялся.

3

Там, где быть новым кварталам, вначале убирают старые дома. Они еще стоят, щелястые и темные, в них живут. Но в планах города эти дома уже мертвы. Их метят, ставят белилами номер дома. Не тот, что он носил живым, а номер дома обреченного. А если у рабочих нет белил, то номер пишут черной краской: топором стесывают крошащееся бревно и пишут.

Затем уезжают владельцы. Если дом небольшой, то отъезд их малозаметен. Придет грузовик, в нем приедут грузчики. Они станут говорить хозяевам, как и что выносить и поднимать. И сами помогут.

Но если дом был старым общежитием, то отъезд из него суматошлив: гудят машины, бегают люди, старики тащат доедаемый жучками скарб, а им кричат вслед великовозрастные дети, что надо нести не к машине, а на свалку.

Остановится старик, держа стул или ящик, вынутый из пузатого комода. «Как же так, – думает он. – Выбросить? Я его Лизавете, жене, дарил».

…Испуганные, улетают воробьи, что жили за наличниками окон, голуби, ходившие по латаной крыше.

Из множества нор, прорытых всюду: в подполье, в рыхлых стенах дома, – убегают мыши.

Уползают пауки, двухвостки, косиножки. Эти уходят последними, когда бульдозеры упирают плоские лбы в стены дома. Стены трескаются, рушатся потолки, поднимая клубы известковой пыли, светлой и едкой, от которой свербит в носу и жжет горло.

Затем пыль садится. Дома нет, лежит куча бревен и досок. Воет чья-то собака, но лишь ночью приходят к бывшему дому – прощаться – жившие в нем кошки.

Собака привязана к человеку, а кошка любит и сам дом.

Встревоженные суетой, к Гаю то и дело подбегали нюхаться знакомые собаки.

Приходил щенок такой окраски, будто его шили из разных лоскутов: белых, черных и рыжих; подбегала нервная рыжая собака, сухощавая, дрожащая.

Кряхтя, подходил пес лет двенадцати, бело-рябый, без намека на породу, но с чертами всех на свете собачьих пород. И если к нему внимательно присмотреться, то можно было увидеть в его приспущенных ушах признаки легавой, в низком туловище кровь такс, а в широкой груди узнать дога.

И морда его широкая и длинная. Это доказывало, что старик не обделен чутьем. Но – беспородная собака.

«Сорная», – думалось Иванову.

Пес сел рядом и стал вздыхать. Он вздыхал глубоко и долго. И стало ясно, что просто он так дышал.

Дом умирал – и его не жалели. Звенели выбитые стекла, трещали наличники окон: кто-то пытался просунуть в окно шкаф.

Так являлась на белый свет мебель, которой пришла пора исчезнуть либо на свалке, либо в квартире любителя.

Хохочущие молодые люди вывалили из окна старинное резное бюро и превратили его в щепки и рыжую труху.

Да, Алексин узнал дом… Когда в двадцатые годы он вернулся смертельно усталый после гражданской войны, ему грезилась тихая работа садовода в городском парке. Ибо воображал он себе Коммунистический Город в виде прекраснейшего сада из красивых деревьев (включая и пальмы).

Но потребность была в строителях, чтобы дать жилье созидателям абсолютно новой жизни на земле. Тогда-то и родились эти дома в два этажа, построенные бог знает из чего, но простоявшие половину столетия.

– Сады? Нет, брат, будь строителем! – велел Глухов, их отрядный комиссар, теперь работавший в горкоме. Сказал громко – еще не отвык командовать. Алексин возразил, и Глухов обрушился на него.

– Что? Способностей нет? – закричал он. – Ты их поищи, поищи и найдешь! Вот тебе направление на работу.

Алексин еще не отвык подчиняться, и способности к строительству нашлись. Надо было учиться, брать знания и опыт.

Первые месяцы Алексин работал чертежником-копировщиком. Потея ночами над учебниками, он через три месяца стал конструктором и принес немалую экономию городу, изобретя деревянные шпингалеты для окон, что сберегало металл. Но строительство домов! Пришлось вгрызаться в учебники.

Неизвестно, одолел бы он науку строительства, но Глухов поговорил с Ивановым, желавшим в мирной жизни рисовать, и они потели над книгами (и чертежами) вдвоем. А через год уже ставили первые здания.

Начали с проекта театра оперы и балета и небоскреба в триста с чем-то этажей. Глухов театр и небоскреб одобрил, но обратил их, Алексина и Иванова, просвещенное внимание (так и сказал ядовито – «просвещенное») на острую нехватку жилья. И подкинул идею двухэтажных домов-общежитий.

– А небоскребы у нас, голуби мои, развалятся: ни опыта, ни материалов нету.

Да, с материалами было не то чтобы плохо, а невыносимо. Не хватало кирпича, ограничивали в дереве: оно было валютой, нужной для покупки новых станков. Зато в изобилии давали опилки, горбыли и сколько угодно замечательной, превосходнейшей глины.

Ее брали в городском овраге.

– Хоть ешь ее! А цемент бо-ольшой дефицит, – говорил Глухов. – Обходитесь глиной.

Обошлись. Но работать Алексин кое-как не умел и не хотел. Он создал проект двухэтажного дома на двадцать однокомнатных квартир. Алексин был немного изобретатель и философ. Он рассуждал так: города-парки – это недалекое, но все же будущее. Оно – впереди. А сейчас нужно глядеть на дома как на машину для жилья.

Да и кто знает, как все обернется? Вот и Чемберлен грозит, и Германия замахивается. Значит, эта машина должна иметь запас прочности.

Где его взять? А вот где: нужно сделать наружную обшивку прочным внешним скелетом дома. Пример? Хитиновый панцирь жука. А если учесть прочность внутреннюю – балок, столбов и прочего, то это и дает запас.

И произошло техническое чудо: алексинские «щепки» (так дразнили их) стояли пять десятков лет, могли стоять и дольше. Но век их кончился. Алексин сказал, что хочет посмотреть, как будут ломать дом. Иванов ответил:

– Еще успеем, наплачутся с ним. Пойдем-ка!..

Чай в этот вечер они пили дольше обыкновенного.

Иванов опробовал несколько сортов варенья – Алексин хлебнул винца.

Тоненьким голоском скулил Гай.

…К брошенному жильцами дому двое парней несли канистру с бензином.

– Во будет фейерверк! – говорили они.

Часов в двенадцать ночи Алексин пошел проводить Иванова. Выйдя на улицу, они обратили внимание на красноватое небо. Оно было цвета сажи, перемешанной с клюквенным киселем. Пахло гарью.

– Что это? – удивился Иванов.

– Я бы сказал, что это пожар.

– Айда до того дома! – предложил Иванов.

И точно, горел дом.

Это был странный пожар – без людей, без пожарных машин. Пламя ревело, то и дело взлетали искры, мелькали над домом летучие мыши, бросая огромные, черные, бегучие тени. И было далеко видно, как светились глаза ночных кошек, пришедших смотреть пожар.

Веяло сухим теплом. Три собаки лежали и сонно жмурились на огонь: пестрый щенок, рыжая и старый белый пес.

Дом рухнул, и старики пошли прочь. За ними увязались собаки. Алексин нашел конфеты в кармане и бросил их. Но собаки не брали конфеты, а шли за стариками.

Шел, смущаясь, пестрый щенок, ковыляла грузная белая собака. В стороне держался рыжий пес.

Бежал он боком, словно готовясь укусить и тотчас отпрыгнуть.

– Бросили вас, – сказал им Алексин и повернулся к Иванову. – Вот чего я не пойму: живем мы сытно, а дома призрения для брошенных животных открыть не соберемся.

– Тоже придумал, – заворчал Иванов. – Дома призрения. Говори – беспризорных, и все!

Он зазвал собак к себе и вынес им еду – колбасу, залежавшуюся в холодильнике, остатки творога, хлеб и сахар. Потом долго стоял у окна, глядя, как уходит ночь, а собачья троица, понурясь, сидит во дворе и ждет. Чего? Его слова.

Что он мог сказать?… Сделать?…

Он лег спать. Но сон не шел. Иванов ворочался, скрипел пружинами. Нет сна! Тогда он встал и ушел пить чай на кухню. К нему явился, неся в зубах свою подстилку, Том – гладкий, толстый пойнтер.

– Буржуй! – обругал его Иванов.

Черный щенок Гай, наплакавшись, спал у двери в комнате Алексина. А по улицам метались три собаки Одна из них была пестрым смешным щенком: его хозяева торопливо уехали в то время, когда он бегал на улице, обнюхивая все, что нюхают на улице щенята: заборы, камни, окурки, кошек, сумки, ноги…

Рыжая Стрелка… Ее отказался брать зять старухи Александры Ивановны, что растила собаку. Желание тихих отношений в доме заставило ее бросить собаку.

Третьим был старый белый пес. Его терпели в память об умершем отце: дома он только спал, проводя остальное время во дворе или коридоре.

Когда его оставили, уехав на машине, он не гнался, не лаял.

– Видишь, – сказал мужчина. – Не очень-то мы ему нужны.

– Может, его подберет хороший человек, – ответила жена.

4

Когда подожгли дом, щенок дремал. Он слышал шаги парней, несших канистру, и сквозь сон повилял им хвостом.

Это был толстый щенок. Пестрый. Он не имел имени: хозяин звал его просто Щен.

Он был сыт: последний уезжающий вынул из холодильника кусок языковой колбасы. И пока рабочие поднимали холодильник на машину, его владелец ходил по двору и смотрел, кому отдать колбасу. К нему-то и стал подползать, повизгивая, щенок.

Он был в пыли, с мокрыми дорожками у глаз.

Уезжающий сунул колбасу щенку. И был рад – не пропала.

– Ты бы собаку не бросал, хозяин, – сказал грузчик. – Нехорошо.

– Не моя она, – ответил тот. – Чужая.

Машина ушла, рыча и пуская газы, а щенок ел очень вкусную колбасу. Но он не доел – послышался ужасный грохот. Это пришел и начал работу бульдозер.

Щенок убежал в палисадник и сидел под кленом. Около стояли два парня лет по пятнадцати с волосами до плеч. Они курили, сплевывая, лениво переговариваясь о том, как надо ломать старые дома и на каком по счету толчке этот дом упадет.

– Румпель, – говорил один. – Спорю! Двадцать первый толчок свалит с ног эту халупу.

– Нет, Толик, десятый, – сказал носатый Володька по прозвищу Румпель.

К ним подошли двое Сережек – Окатов и Кутин.

– Даю три бумажки, если на двадцать четвертом толчке, – предлагал Окатов. Но с ним не спорили, боялись: чужие деньги он брал, а отдавать свои не торопился. А если попросить, молчал и странно улыбался.

– Ставлю пять, что дом исчезнет раньше завтрашнего дня, – сказал он после пятьдесят пятого удара, когда бульдозерист махнул на дом рукой и задумался, а не уйти ли ему. Сломать дом он и завтра успеет.

– Согласен! – сказал Румпель.

– Разбейте! А деньги есть?

– Предки дают на химнабор.

Когда бульдозер ушел, щенок устроился спать под домом. И все прислушивался, не позовут ли его. Но слышал только шуршание и стуки опадавшей штукатурки. Затем прибежала Стрелка. Учуяв запах съеденной колбасы, она лизнула щенка. Прошел мимо, раскачиваясь, старый белый пес. Он вздыхал. А часов в двенадцать ночи к углу дома подошли оба Сережки. Они несли канистру бензина.

– Плакала Румпелева пятерка! – хихикнул Кутин.

Окатов промолчал. Они прошли в дом. Вскоре невыносимая вонь бензина обожгла ноздри щенка и прогнала его на другую сторону улицы.

Там он сел. Фыркая, продувал нос и дивился на странное явление – дом осветился. В нижнем этаже окна стали красными, будто глаза не то зверя, не то автомобиля, что снится иногда. Они смотрели на него, помаргивая. Страх!

Щенок прижался к земле и заскулил. Земля была холодная.

Затем и верхние окна дома стали краснеть, моргать и плеваться искрами. И вдруг дом высунул из окон красные языки и стал ими облизываться. Теперь от него веяло приятным сухим теплом.

Щенок замерз. Он пошел навстречу теплу. Подошел и сел. Снова взлетели искры – рухнула балка. Щенок завизжал и кинулся вдоль улицы. Но красное не гналось за ним. Когда он снова вернулся к горевшему дому, там сидели рыжая собака и белый пес. Затем подошли и стали разговаривать два старика. Они увели их, всех троих. Но домой не взяли, пришлось спать в подъезде, на кирпичах.

Утром щенок бегал смотреть дом. Но его не было, а только скверно пахло и лежала сухая, черная грязь.

Щенок убежал в чей-то сад. Там, забыв и дом, и хозяев, он долго гонялся за стрекозой. Но вышла из дома кошка. Она зашипела на него, оцарапала нос и прогнала вон.

На улице его часто останавливали люди, говоря друг другу, какой он смешной, даже удивительно. Они давали конфеты и пирожки, но с собой не брали, сколько за ними ни ходи.

Но один человек присел к нему – щенок тотчас лег на спину. Сначала тот почесал голый живот щенка, а затем прижег огоньком сигареты. Потом он хохотал над людьми, которые собрались и ругали его. Даже упал на спину. И тут же заснул. Боль ожога была сильная, щенок бежал от нее и не мог убежать.

Теперь жил в палисадниках, ел то, что ему подавали.

Щенок стал грязен, длинная его шерсть свалялась. Его ожидала бы участь всех неприятного вида существ, но он имел веселый характер, был умен и удачлив.

Довольно быстро он научился определять добрых людей и смело доверялся им.

Он нашел место, где мог спокойно жить. Ночевать он ходил не в палисадники, а на склад пустой тары: познакомился со сторожами склада, людьми достойными, молчаливыми, сдержанными. Они не ласкали его, кормили только хлебом, зато не обижали и часто разговаривали с ним.

– Вот, брат Пестрый, ты вроде беспризорник, – говорил ему моложавый старик с бородой. – Как я после гражданской войны.

– Беспорядок это – гнать живое существо, – замечал другой, морщинистый и бритый.

Спал Пестрый в огромной куче древесных стружек, пахших скипидаром, играл с такими же бездомными и грязными собаками. Но хозяев искал.

Однажды Пестрый обходил рынок, нюхая мусорные ящики. И вдруг взял чутьем след хозяйки. И пошел-пошел по ее следу, а там и побежал.

След пах восхитительно. Пестрый бежал, опустив нос к земле, и чуть не попал под машину. Ему повезло: хозяйка купила полную сумку яиц и не рискнула с ними садиться в автобус, пошла домой пешком.

Щенок выследил хозяйку: новый их дом был недалеко. Повизгивая, захотел войти, даже царапался: дверь оставалась закрытой.

Щенок скулил тонко и долго – его не пускали.

Пестрый отошел от двери, сел напротив окон.

Задрав голову, увидел на балконе мужчину в красной майке. Хозяин! Тот стоял и смотрел на него.

День был с северным ветром, холодный. Мужчина в красной майке ел красный и большой помидор. Он откусывал и жевал – лениво.

– Нашел-таки, паскуда? – спросил он щенка.

Тот завертелся, виляя хвостиком: да, да, нашел, теперь все будет хорошо.

Он улыбался, ерзал на месте, просясь в дом. Даже подпрыгивал – сидя! – показывая этим, что готов бежать к двери.

– Подумай сам, – рассудительно говорил ему мужчина. – На что мне ты? Породы никакой, шерсть линючая. И раньше брать тебя не следовало. Ты – моя ошибка.

– М-мм-м, – скулил внизу щенок. – М-мм-м!

– И тебе лишние переживания, и квартиру ты не украсишь. Но делать, видно, нечего.

Мужчина доел помидор и вышел во двор. Щенок бросился к нему в ноги.

– А грязи на тебе, – холодно, сказал мужчина и толкнул щенка ногой. Он огляделся, не смотрит ли кто. Затем поднял ногу, прицелился и так поддал, что щенок взлетел и описал полукруг в воздухе.

Перелетел штакетник.

Его охватил страх. Щенок вскочил, скуля, и побежал по улице. – Вот и с плеч долой, – угрюмо пробасил мужчина.

– А и сволочь же ты, – сказал кто-то сверху. Мужчина в майке поднял голову, оглядывая окна, и никого не увидел в них. Он пошел к двери подъезда, но упало мокрое на голову. Мужчина провел ладонью по волосам – плевок! В него плюнули! Кровь бросилась в голову. Он стал красен, как съеденный им помидор.

– Трус! Выходи! – заорал мужчина.

Никто не вышел. Мужчина поднялся к себе и в ванной долго мыл голову хозяйственным едким мылом.

Утром, когда он вышел на балкон поразмяться двухпудовой гарей, то обнаружил дохлую крысу. Большую, мерзкую, сдохшую давно.

К ней привязана веревочка. Так, понятно, ее закинули на балкон. И тогда он напугался.

Понял – его ненавидят мальчишки. А уж они найдут способ отравить ему жизнь: их память крепка, а прощать они не умеют.

Он сбросил крысу с балкона.

– Но ругался-то взрослый, – ворчал он, уходя в комнату.

Внизу разгорелся скандал.

– Кто эту гадость бросил! – визгливо кричала дворничиха.

– Дядя в красной майке, – пояснил тонкоголосый мальчишка.

– Эй, ты! – визжала дворничиха. – Ты, который в красной майке на втором этаже! Выходи! Люди, да что же это? Дохлых крыс бросают!

Жена вышла и поглядела с балкона.

– Это тебя, – сказала, вернувшись. – Возьми совок и выброси крысу в мусорный ящик.

На следующее утро крыса снова лежала на балконе. Она разбудила мужчину своей вонью на рассвете. Пришлось ее завернуть в газету, унести и закопать поглубже.

Пестрый щенок бросился бежать. Со всех ног.

Он был неуклюж, толстоват, но бежал стремительно, взвизгивая на бегу.

Болел зашибленный точным пинком бок. Жгло нос, которым он ткнулся в твердую землю. Но у киоска его окликнули и угостили недоеденным пирожком, в другом месте он нашел мороженое. Кто-то уронил, и мороженое клевали воробьи. Лакомились! Щенок прогнал их и стал лизать сам. Даже пинок забыл – так оказалось вкусно!

Съев мороженое, щенок съел и бумажку. Затем убежал на склад.

Там сидел сторож, тот, что постарше, в облаке вкуснейших запахов. Он готовился есть: вынул из сумки хлеб и помидоры, достал кусок вареного мяса, тонко порезал его ножом. И стал есть.

Щенок подсел сбоку, заглядывая в рот. Старик жевал мясо и ворчал: оно было недоваренным, жестким. В конце концов он дал его щенку, сам же ел помидоры с хлебом: обмакивал в соль, перемешанную с черным перцем, и жевал. Вдумчиво.

– Так и жить станем, – говорил щенку. – Впереди, конечно, зима, но ты этим не смущайся. Пока я здесь, и еда и жилье у тебя будут. А что случилось с тобой, это я понимаю. Но свет, как видишь, не без добрых людей, проживешь…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю