Текст книги "Французское общество времен Филиппа-Августа"

Автор книги: Ашиль Люшер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

Это наказание было полным разгромом и грубым предостережением рождающемуся университету. В средние века свобода преподавания, столь громко провозглашенная Папами, не являлась свободой вероисповедания в целом. Она заканчивалась на границе ортодоксии. Можно было открывать школы и широко дискутировать о различных вещах, но нельзя было публично касаться догмы; и нетерпимость шла здесь не только сверху, со стороны церковных властей. Сами профессора сторонились излишне храброго коллеги и требовали, чтобы он отрекся от своих убеждений. Они доносили на него не парижскому епископу (поскольку очень боялись, как бы епархия, местная власть, не вмешалась в их дела), но прямо Папе, к независимому суду которого обращались, когда речь шла о доктрине Церкви.

Именно к Папе они снова обратятся в 1212 г., когда произойдет первый известный нам эпизод длительной и яростной борьбы, которая велась в течение XIII в. между Парижским университетом и его непосредственным главой, канцлером собора Богоматери.

Эту должность занимал один из первых чинов капитула, обычно – известный теолог, уважаемый духовный писатель или проповедник. Его значимость зиждилась на двойственной функции: с одной стороны, он составлял, скреплял печатью и рассылал акты, издающиеся парижской епархией; с другой – представлял епископа в качестве куратора всего епархиального ведомства образования, следящего за школами и жалующего право обучать. Когда университет встал на ноги, канцлер естественным образом оказался во главе его; он продолжал осуществлять над корпорацией магистров и студентов дисциплинарную и юридическую власть, которой обладал во всех школах диоцеза.

Одного этого факта достаточно, чтобы объяснить неизбежность конфликта. Университет, рассчитывая, как все могущественные институты, на самоуправление, не мог договориться с должностным лицом, власть которого проистекала не от него. Чуждый корпорации, его не избиравшей, канцлер тем не менее претендовал по своей должности на руководство и контроль за университетскими делами, на повседневное вмешательство в его внутреннюю жизнь. Сегодня идея государственных интересов и потребностей навязывается всем частным лицам; но у университетских преподавателей средневековья этой идеи не было; они понимали только привилегию, жестко заботились лишь об интересах и развитии своего сообщества. Наконец, они чувствовали поддержку главы вселенской Церкви. Все шло к тому, чтобы началась борьба против канцлера.

В 1211 г. место канцлера занял Жан де Шандель, преемник теолога Превотена Кремонского, но человек гораздо более известный. Если верить магистрам и студентам, этот сановник был во всем неправ по отношению к ним. Он требовал от кандидатов на профессорство клятвы верности и повиновения, иногда даже заставлял платить за разрешение начать обучение. Когда кто-либо из университета совершал проступок, канцлер тут же арестовывал его, даже в случае, когда виновный и не думал спасаться от приговора бегством, в то время как было бы достаточно взять его на поруки. За освобождение людей канцлер требовал уплаты некоей суммы, которую употреблял на личные нужды, так что сей поборник справедливости, как представляется, свирепствовал не столько из любви к правосудию, сколько из желания извлечь для себя доход. Эту жалобу довели до сведения Иннокентия III. «В мое время, – воскликнул Папа, – когда я учился в Париже, я никогда не видывал, чтобы со школярами обходились подобным образом». Он немедленно приказал канцлеру изменить свое поведение и поручил не парижскому епископу, а главе соседнего диоцеза, епископу Труа, вызывать его, несмотря ни на какие отговорки, на церковный суд в случае, если тот будет продолжать бесчинства. Но епископу не пришлось прибегнуть к крайним мерам против Жана де Шанделя. Тот принял третейский суд и подчинился решению, вынесенному в августе 1213 г. судьями. Победа осталась за магистрами и студентами.

Канцлер не требовал больше ни клятвы, ни денег от соискателя лицензии. Ему запретили заключать под стражу клириков, за исключением случаев настоятельной необходимости. Во всех университетских тяжбах, где он является естественным судьей, он не должен ничего взимать: у него остается только право обязать обидчика возместить ущерб потерпевшей стороне. Все это станет неукоснительным правилом на будущее, но постановление содержит и временные статьи, относящиеся к самой персоне действующего канцлера. Право раздавать лицензии больше не будет зависеть от его прихоти. Он останется хозяином положения, выдавая ее тому, кому пожелает, но не сможет отказать претендентам, которых большинство профессоров теологии, права и медицины признают пригодным для обучения школяров. Что касается «артистов», то их способности станет оценивать комиссия из шести профессоров, обновляющаяся каждые шесть месяцев и назначаемая канцлером и факультетом. Если канцлер в представлении к назначению не посчитается с мнением профессоров, назначаемое лицо будет введено в должность лицензией парижского епископа. Тот же епископ в конечном счете решает спорный вопрос, должен или не должен канцлер заключать под стражу правонарушителей-школяров.

Мы видим, как здесь в первый раз конкретно упомянуто право епископа Парижа вмешиваться в организацию университета. Епископ Петр Немурский утвердил это решение третейского суда – первой битвы, проигранной канцлером. Но в сущности тот же удар поразил и епископскую власть, и епископ хорошо отдавал себе в этом отчет; именно поэтому в том же акте, где он фиксирует и признает действительным решение арбитров, он прибавляет такую дополнительную оговорку: «за исключением всех дел, относящихся к нашей юрисдикции и к власти Церкви». Формула такого рода в судопроизводстве высшего уровня позволяла при необходимости вернуться к предоставленному ранее пожалованию. Власть парижской кафедры было легко перепутать с властью канцлера парижской епископии.

Впрочем, в этом деле последнее слово осталось не за Петром Немурским. Папа знал о жалобе университета; он или его уполномоченный должны были положить конец инциденту. В ноябре 1213 г. представитель Иннокентия III, епископ Труа Эрве, в ратификационном послании объединил в единое целое все предшествующие документы: папскую буллу, епископскую хартию, содержащую решение суда, и согласие канцлера. Эта заключительная часть разбирательства хорошо показала, что Рим во всех делах, а особенно в делах университетских, был началом и концом, principium et finis.

В Париже, как и в Монпелье, первый статут об организации университетской корпорации тоже был делом представителя Святого престола – кардинала-легата.

Кардинал Робер де Курсон как президент регионального синода Парижа уже пытался в 1213 г. провести частичную реформу, когда запретил настоятелям приходов посещать школы для изучения светских наук. Если они с разрешения своего епископа и желают жить в Париже, то изучать смогут только теологию. Еще более строгий запрет касался монахов. Слишком уже много их торопилось покинуть свой монастырь, дабы посещать университетские занятия по медицине и гражданскому праву – двум наукам, которые позволяли, как они говорили, лучше ухаживать за своими больными братьями и с большей пользой заниматься мирскими делами своей конгрегации. Однако нельзя было допускать бесконечный рост числа клириков-школяров и вносить беспорядок в Церковь, предоставляя им досуг для студенческой жизни в Париже. Собор объявлял отлученными монахов, не возвратившихся по истечении двух месяцев в монастырь.

Это было только вступлением к гораздо более общему установлению, которое в августе 1215 г. властью главы римской Церкви становится законом университета. Это не стройная и полная конституция, не устав, органически предназначенный разрешить все вопросы, которые могло вызвать материальное, моральное и интеллектуальное состояние парижской школы, но серия статей, бессвязно и как бы случайно собранных. Трудно назвать что-либо более несогласованное по форме и более неполное по существу. Аегат просто отмечает моменты, где опыт показал настоятельную необходимость реформы или твердого решения. Прежде всего он занимается набором профессоров, условиями их службы и утверждением главных привилегий корпорации. Но и таков, каков он есть, акт Робера де Курсоиа интересен тем, что проливает свет на университетские обычаи и злоупотребления, уже там происходившие.

Были установлены возрастные ограничения для обучения как теологии, так и свободным искусствам. Магистр теологии должен достичь тридцати пяти лет, иметь по меньшей мере десять лет общих штудий и пять лет теологических. Он обязан слыть человеком добропорядочной жизни и нравов, с проверенными способностями. Чтобы стать магистром искусств, надо было достигнуть хотя бы двадцати одного года, пройти шесть лет школьного обучения и обладать лицензией на условиях, установленных арбитражным судом 1213 г. С другой стороны, не дозволяется открывать курс просто ради удовольствия дать несколько уроков и затем исчезнуть: магистр обязуется обучать по крайней мере в течение двух лет.

Торжественные ассамблеи, а также получение студентами лицензий сопровождались кутежами, столь обильными и продолжительными, сколь и дорогостоящими. Как и все братства средневековья, университетское братство любило пировать. Кардинал категорически запрещает эти пирушки: nulla fiant convivia; самое большее, что он позволяет, это собирать маленькое общество друзей или товарищей. В сущности, он был не так уж и неправ, если вспомнить о количестве пространных писем и формуляров, показывающих, какие щедрые кровопускания родительскому кошельку делали студенты, дабы оплатить расходы по своему вступлению в преподавательскую должность. Профессор Буонкомпаньо оставил нам образчик письма, написанного из Болоньи одному отцу семейства, чтобы сообщить ему об успехах сына. Оно начинается в лирическом тоне, с цитатами из псалмов: «Воспойте же славу Господу! Пусть зазвучат виолы и кимвалы, ибо ваш сын выдержал торжественное испытание в присутствии огромного стечения профессоров и студентов. Он безошибочно ответил на все поставленные вопросы и заткнул рот всем оппонентам: никто не смог загнать его в угол. Кроме того, он устроил пиршество, которое запомнится; на него были приглашены и богатые, и бедные; это был невиданный пир. Наконец, он приступил к своим занятиям так, что заставил пустеть школы других, привлекая к своей кафедре множество слушателей».

В другом письме, в противоположность предыдущему, речь идет о незадачливом кандидате, которому не хватило денег: «Люди, приглашенные на его пиршество, так плохо поели, что даже не хотели пить. Он начал свои занятия с новичков и нанятых слушателей».

Запрет Робера де Курсона доказывает, что в Париже дела обстояли так же, как в Болонье, и обильным пиром по поводу пролучения лицензии наслаждались не меньше.

Если кардинал запрещает пирушки, он тем не менее допускает обычаи раздачи одежды и прочих предметов, имевший место по случаю избрания в должность. «Количество их можно было бы еще и увеличить, – говорит он, – особенно чтобы оделить бедных». Он хочет, чтобы студент, ставший магистром искусств, имел благопристойный внешний вид, соответствующий его духовному званию: он должен носить только круглую мантию темного цвета, ниспадающую до пят. Обязан он исполнять и другой долг приличия, от которого университетские преподаватели, как представляется, часто уклонялись – присутствие на похоронах членов корпорации. В случае смерти школяра за катафалком должна следовать половина профессоров факультета, к которому он принадлежал. Законодатель, учредивший подобный род процессии, потрудился оговорить, что присутствующие не могут уйти до конца церемонии. А если речь идет о похоронах профессора, то все коллеги должны присутствовать на бдении, которое происходит в церкви, до полуночи и даже позднее. В день погребения все занятия прерываются.

Две статьи конституции 1215 г. касаются положения студентов. «Следует, – говорит кардинал, – чтобы у каждого школяра был магистр, к которому он прикрепляется»; это направлено против толпы псевдостудентов, не посещающих занятия. Кроме того, «нужно, чтобы всякий магистр обладал юрисдикцией над своим студентом (forum sui scolaris habeat)» – свидетельство тесной связи, установленной тогда между профессором и его учениками. Он их начальник, их судья; он отвечает за их поведение с правом наказания – для них он одновременно и наставник, и должностное лицо. Эти правила, исходящие от папской власти, должны были включать статью, призванную защитить университетскую корпорацию от канцлера собора Богоматери и парижской епархии. Ни один лиценциат не имел права преподавать, если он дал денег канцлеру или другому церковному чину, или поклялся им в верности, или подчинился на каком-либо условии. У магистров и школяров есть право объединяться между собой или с другими, образовывая под присягой союзы (constitutions fide, vel репа, vel juramento vallatas) при строго определенных обстоятельствах: если кто-либо из университета был убит или ранен, подвергся грубому оскорблению, если ему отказали в правосудии, если речь идет о создании общества по погребению членов корпорации, если возникает необходимость изменить плату за жилье парижским горожанам и т. д. Последний пункт был поводом для частых споров. Парижские домовладельцы злоупотребляли трудностями, которые испытывали искавшие жилье студенты, поднимали плату за него сверх всякой меры и вообще выражали всяческое недоверие по отношению к жильцам: «Я снял удобную квартиру, – пишет Иоанн Солсберийский, – но, прежде чем в нее войти, мне пришлось отдать почти 12 ливров, и я не мог вселиться, пока не заплатил за год вперед».

В целом кардинал Робер де Курсон формально признал за преподавателями и школярами университета право на объединения. Папство дало им в руки оружие сопротивления, защиты и нападения, и они могли им воспользоваться против стражников и горожан, но особенно против парижской церкви и ее канцлера. И едва минуло четыре года после реформы, как конфликт между университетом и епархией, доселе скрытый, вдруг принял острый характер. В 1219 г. Петр Немурский, парижский епископ, и Филипп де Грев, канцлер, объявили об отлучении всех членов университета, которые объединились или объединятся клятвой без разрешения епископской власти или ее представителей. Отлучался также всякий, кто, видя школяров, бегущих ночью с оружием по улицам, не донес на них официальным органам или в канцелярию. По сути, завязавшаяся борьба была борьбой между епархией и Святым престолом, поскольку епископ препятствовал университету пользоваться правом создания союзов, предоставленным папским легатом. Петр Немурский не признает законность этого пожалования и на этой почве становится в открытую оппозицию Риму. Он целиком сознает серьезность содеянного и, дабы узаконить предпринятую меру, опирается на прецедент, подтвержденный другим легатом. Он и Филипп де Грев намереваются просто возобновить отлучение магистров и студентов, предпринятое предшественником Петра Немурского, епископом Парижским Эдом де Сюлли, с одобрения легата Иннокентия III, кардинала Октавиана. Но текста этого первого приговора об анафеме никто никогда не видел, и Петр Немурский, от которого его требуют, не может его показать. Ничего о нем не говорят и документы времен Эда де Сюлли. Впрочем, возможно ли, чтобы тот санкционировал постановление, направленное против университетской корпорации, которой покровительствовал Рим?

Создается впечатление, что в своей булле от 30 марта 1219 г. папа Гонорий III неявно обвиняет епископа Парижа в том, что тот выдумал это исчезнувшее постановление Эда де Сюлли. Во всяком случае, он приказывает архиепископу Руанскому аннулировать недавнее отлучение и грозит гневом Святого престола всякому, кто позволит себе объявлять университету анафему без утверждения ее римской церковью. И здесь право Папы и право епископа приходят в прямое столкновение. Пришлось 11 мая 1219 г. обязать другого представителя римской власти, епископа Труа Эрве привести Петра Немурского к повиновению. Благодаря второй булле нам известны в деталях некоторые детали процесса.

После тщетных требований к парижскому епископу предъявить приговор Эда де Сюлли университетские преподаватели приступили к обсуждению вопроса. «Что следует понимать, – говорят они, – под проступком объединения, в котором вы нас упрекаете? Идет ли речь о дозволенном союзе с похвальной и законной целью или об объединении неправом, основанном во зло?» – «Речь идет, – отвечают люди епископа, – о любом объединении, законном или нет». – «Тогда это посягательство на наши права, и мы обратимся по этому поводу к Папе». Наконец университет решает отправить свое дело на рассмотрение в Рим. Но послать кого-то в Рим стоит дорого, а у корпорации профессоров и студентов еще нет общественных фондов, предназначенных для подобных целей. Их будут собирать по подписке (collecta). Магистры и клирики клятвенно обязуются подписаться на сумму, установленную их прокурорами. Когда деньги были собраны, представитель университета тронулся в путь. А канцлер отлучил всех организовавших подписку или внесших деньги магистров и студентов. Они даже не допускались к исповеди.

Школьное сообщество было охвачено страшным волнением. Мы даже не можем представить себе, что значил в средние века интердикт. Университет умолял епископа отказаться от столь строгого решения. Каноник собора Богоматери, советник Филиппа Августа отец Герен присоединил свои настоятельные просьбы к просьбам университета. Но епископ и его канцлер непреклонны: они держат в неведении профессоров, заключают под стражу студентов, так что под конец университет наносит ответный удар общим прекращением занятий. «В Париже умолк глас науки», – пишет папа Гонорий III. Он негодует (это его собственное выражение), что «какой-то епископский служитель посягает на существование великой парижской школы и останавливает течение сей реки науки, орошающей и оплодотворяющей своими многочисленными ответвлениями земли вселенской Церкви». Постановление об отлучении снова признано недействительным; канцлеру и его соучастникам отдан приказ прибыть для объяснения в Рим, куда Папа призывает также и представителей университета.

Каков же исход конфликта? Этого нам документы не сообщают. До нас дошли только некоторые отрывки процесса, сообщения о которых исходят от Святого престола или его представителей. Нам не известны ни оправдания епископа Парижского, ни факты, побудившие его на столь суровые меры. Вне сомнений, речь идет, как и всегда, о дневных или ночных преступлениях, которые беспрестанно совершали студенты, прикрываясь своими привилегиями, и о невыносимой ситуации, в которую эти привилегии ставили церковную власть, вынужденную закрывать глаза на громкие скандалы и оставлять виновных безнаказанными. Наверняка канцлер Филипп де Грев предстал в ноябре 1219 г. в Риме пред папским трибуналом, но университетские преподаватели, его обвинители, никого туда не послали. Возможно, у них самих совесть была нечиста, а может быть, им было достаточно добиться от Папы отмены епископского приговора. Потерпевший поражение истец возвратился в Париж и возобновил отправление своей должности.

Именно в конце этого смутного года и в течение последующего произошло событие, тесно связанное с университетской историей – проникновение в Париж и в университетский квартал нищенствующих монахов только что образованного ордена Проповедников (святого Доминика).

Этот столь своеобразный монастырский институт поставлял папству, от которого он полностью зависел, всецело преданное Риму войско. Между доминиканцами и университетом, покровительствуемыми и руководимыми одной и той же властью, тем более должна была возникнуть симпатия – ведь их интересы были общими. Если университет в своей извечной борьбе с парижской епархией и парижским духовенством постоянно пребывал под угрозой лишения таинств и церковных должностей, то орден святого Доминика также с самого начала боролся с официально организованным духовенством. У странствующих монахов было не только право, но и долг воздействовать на христианские души проповедью. Многие из них, будучи священниками, получали от Папы разрешение исповедовать верующих и исполнять те же функции, что и приходские настоятели. Это новое духовенство, держащее за правило не иметь никакой собственности и жить подаянием, более нравственное и добродетельное, чем старое (поскольку, не находясь в монастыре, следовало строгим правилам монастырской жизни), становилось опасным соперником для приходских священников и капитулов. Белое духовенство не могло благосклонно взирать на то, как активные монахи проникают в города и спорят об «ответственности за других» с теми, кто до сих пор обладал монополией на это. Напротив, можно догадаться, с какой радостью встретил новоприбывших университет. Доминиканцы! Это было уже совершенно готовое университетское духовенство.

Новые парижские доминиканцы поначалу обосновались в маленьком доме близ Богадельни. В 1218 г. по просьбе папы Гонория III университет выделил им помещение и принадлежашую ему часовню. Расширенное и переделанное, это здание станет монастырем Якобинцев, расположенным напротив церкви Сен-Этьен-де-Гре, на месте нынешних улиц Кюжа и Суффло. Расположившиеся в университетском жилище проповедники получают в декабре 1219 г. право проводить там богослужения, и Папа посылает приветственную буллу магистрам и студентам. Но священники прихода Сен-Бенуа жалуются своему начальству, каноникам собора Богоматери, на соперничество со стороны нищенствующих монахов, и капитул противится проведению мессы в часовне св. Иакова. Раздраженный этим сопротивлением, Гонорий поручает приорам Сен-Дени и Сен-Жермен-де-Пре принять меры к прекращению спора. Победа осталась за доминиканцами, снискавшими большую популярность на левом берегу. Первая хартия, исходящая от всего университета, имела своей целью, как мы говорили, собрать в единое религиозное братство членов школьного сообщества и нищенствующих монахов (1221 г.). Многие из этих монахов изучали теологию, выжидая момента, который не замедлил явиться, чтобы войти в профессорскую среду и занять магистерские кафедры. И наоборот, многие университетские преподаватели стали жить как белое духовенство, приняв одеяние и устав ордена святого Доминика. Обе корпорации скоро так глубоко переплелись, что к моменту смерти Филиппа Августа генерал ордена доминиканцев мэтр Журден выражал в письме пожелание, чтобы все парижские студенты в конечном счете стали якобинцами.

В 1220 г. Гонорий III вопреки воле Филиппа Августа перевел патроном в Парижскую епархию другого кандидата, епископа Осерского Гийома де Сеньеле. Это был воинственный человек, который и на своем прежнем месте уже вел самую активную борьбу против феодалов и короля. В Париже он ее возобновил и три или четыре раза сталкивался с Филиппом Августом. Для епископа подобного нрава университетский вопрос упрощался – это война, объявленная магистрам и студентам, и безоговорочная поддержка амбиций канцлера. Было очевидно, что епископ Гийом де Сеньеле и канцлер Филипп де Грев заодно. Гийом Бретонец утверждает, что епископ был ненавистен королю и всему университету: «Он вел себя так грубо, что профессора теологии и профессора других факультетов прервали на шесть месяцев свои занятия, что вызвало ненависть к нему духовенства, народа и знати».

Но анналист Осерской епархии, напротив, поддерживает Гийома де Сеньеле: «Среди парижских школяров были настоящие бандиты, бегавшие в ночи с оружием по улицам и совершавшие безнаказанно прелюбодеяния, похищения, убийства, насилия и самые постыдные злодеяния. Безопасности и спокойствия не было ни днем, ни ночью не только в университете, но в самом городе. Епископ решил очистить город от этих разбойников; он позаботился одних бросить пожизненно в темницу, других изгнать из Парижа и таким образом все привел к порядку».

Которая же из этих двух противоположных оценок истинна? Епископ Парижский занимался делом, достойным уважения – установлением добрых нравов, ибо привилегия Филиппа Августа и впрямь была чрезмерной. Но у Гийома де Сеньеле были и другие претензии. В жалобе, направленной папе Гоно-рию III в апреле 1221 г., он обвиняет магистров и студентов в постоянных происках против власти канцлера и его собственной: «Они велели изготовить себе печать и обходятся без канцлерской печати. В судебном порядке они устанавливают таксу квартирной платы, невзирая на ордонанс, изданный по этому поводу королем и принятый самим университетом. Они образовали по своему выбору суд, который разбирает все дела, как если бы юрисдикции епископа и канцлера не существовало вовсе. Короче говоря, они всячески покушаются на епископскую власть и до такой степени раздражают ее, что ежели не привести их к порядку, могут возникнуть самые крупные скандалы, и парижской школе грозит распад».

Обвинения епископа основательны; они свидетельствуют об упорстве, с которым магистры и студенты старались сбросить иго местной церковной власти и дать своей корпорации юридическую независимость. Гонорию III пришлось внять, по крайней мере для вида, жалобам епископов Труа и Лизье, провести расследование и попытаться помирить стороны. Это оказалось настолько трудным делом, что в мае 1222 г. самому Папе, дожидавшемуся конца процесса, который разворачивался в Риме, пришлось заставить воюющих принять modus vivendi. Но это полюбовное соглашение стало для университета новой победой. Оно аннулировало отлучение магистров и студентов и запрещало епископу заключать в тюрьму и накладывать штраф на подозреваемых членов университета. Было разрешено брать их на поруки: это habeas corpus Парижской школы. Епископу, членам церковного суда и канцлеру запрещалось требовать от лиценциатов какой бы то ни было клятвы в повиновении и верности. Темницу, сооруженную канцлером, надлежало разрушить. Ни епископ, ни его должностные лица под угрозой отлучения не смели налагать на магистров и школяров денежный штраф. Канцлер будет предоставлять преподавательские должности на любом факультете только кандидатам, пригодность которых засвидетельствована их факультетскими преподавателями и избранной из числа профессоров комиссией. Наконец, епископ и его служащие не должны были препятствовать магистрам, допущенным к получению лицензии аббатом св. Женевьевы, начинать свои занятия.

Этот последний запрет вскрывает существенный для истории развития университетской корпорации факт. Большая часть магистров, которая до того времени жила на острове Сите, вокруг собора Богоматери, перебралась через Малый мост и обосновалась на северном склоне горы св. Женевьевы. Им было тесно на острове, но главное – они желали уйти от давления преследовавшей их епископской власти. На улицах Фуар, Бюшери, Юшетт – в отправных точках их распространения по всему левому берегу – расположились магистры искусств. Но аббат св. Женевьевы, сеньор этой территории, обладал, как и капитул собора Богоматери, властью над школой и правом выдачи лицензии. Университет склонил его к соперничеству с канцлером за право раздавать степени. Массовое переселение преподавателей с острова и лицензии св. Женевьевы – вот два решающих шага на пути к независимости, двойной и очень чувствительный удар по противникам университета.

Гийом де Сеньеле умер в конце 1223 г., а война еще продолжалась. Сам Филипп Август преставился до того, как стороны заключили мир. Но к этому времени университетская корпорация уже добилась своих наиболее важных побед. Видно было, как постепенно вырисовываются составные части и явственно намечаются главные этапы ее формирования. По королевской привилегии 1200 г. и магистр, и студент изымались из юрисдикции блюстителей правопорядка и светского суверена. Вследствие компромиссов 1213 и 1222 гг. и декрета 1215 г. они начинают освобождаться от власти канцлера и выходят победителями из многих сражений. По всем документам внутреннего регламента, принятым или сохранившимся с 1192 г., они добровольно попадают в прямую зависимость от Папы и все больше и больше отделяются от местной власти. Все эти стремительные успехи были достигнуты в правление Филиппа Августа, но сам Филипп Август ничего для них не сделал; за исключением единственного акта 1200 г., все произошло независимо от него.

Итак, Папы обладали полнотой власти над профессорами и студентами, власти административной и законодательной, власти управлять, контролировать, наказывать, абсолютной власти как над умами, так и над телами, как над обучением, так и над лицами, призванными обучать. Самым впечатляющим свидетельством этой безграничной власти является знаменитая булла 1229 г. «Super speculam», которой Гонорий III под угрозой отлучения строго запретил проводить и посещать занятия по гражданскому праву в Париже и его предместьях. Чего же хотело папство? Задержать научное развитие, заменить каноническим правом право римское, принизить значение светского законодательства, помешать сформироваться мирским властям, то есть в конечном счете взять верх над государством? Этот тезис горячо поддерживался крупными учеными, но мы сомневаемся, чтобы он, судя по фактам и по самим выражениям текстов, соответствовал действительности, ибо безосновательно приписывает римской церкви далеко идущие намерения и макиавеллиевские планы уничтожения гражданского права, о которых она и не помышляла. Ни Гонорий III, ни его преемник Иннокентий IV, подтвердивший буллу «Super speculam», не были настроены враждебно или предвзято к римскому праву. Если они его и запрещали, то только в Париже, в других же французских университетах, созданных после смерти Филиппа Августа, разрешали его изучение. На самом деле они преследовали двойную цель: прежде всего укрепить теологическую науку, предоставляя Парижскому университету что-то вроде монополии на эту ветвь высшего образования и делая из этого университета преимущественно школу теологии, на которой держался весь христианский мир; а затем – запретить клирикам и монахам забывать свой профессиональный долг, помешать им рваться в Париж для изучения гражданского права ради прибыльной карьеры судей, администраторов и адвокатов. Запрещение 1219 г. не было направлено ни против науки, ни против свободы преподавания, а метило в духовенство, которое, покидая священнический сан, угрожало Церкви беспорядками. Это был акт церковной реформы, смысл которого плохо поняли. Впрочем, каково бы ни было его значение, он ясно свидетельствует о факте, явствующем из ранней истории магистров и парижских студентов: университетом правит Папа, а не французский король и не парижский епископ.