Текст книги "История инквизиции"

Автор книги: Артюр Арну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

ГЛАВА VII
Дополнительные акты. Изгнание евреев. Смерть Торквемады

I

Во время этой борьбы Торквемада совершенно спокойно, как человек, который считает себя исполнителем божественной воли и знает, что бедствия его согласны с неизменными традициями непогрешимой церкви, составлял дополнительный акт в придачу к первоначальным законам Сант-Оффицио и созывал новую общую юнту инквизиторов.

Это собрание занялось урегулированием прав великого генерал-инквизитора, а также исправлением некоторых ошибок и злоупотреблений, вкравшихся в управление имуществом, конфискованным у семей жертв инквизиции. Эти дополнительные акты, не имевшие никакого иного значения и бывшие, прежде всего, делом внутренней дисциплины и финансового управления, не привели ни к каким изменениям, касавшимся интересующих нас вопросов. Поэтому мы не будем на них останавливаться.

Достаточно сказать, что дурная администрация конфискованных имуществ, соединенная с хищничеством инквизиторов, до такой степени уменьшили доходы священного трибунала, что доходы не соответствовали больше расходам.

Впрочем, расходы Сант-Оффицио были значительны сами по себе, ибо надо было содержать целую армию всевозможных шпионов и, наконец, прокармливать ораву заключенных в тюрьмах Сант-Оффицио, где они иногда томились годами на иждивении своих тюремщиков.

Поэтому, в четырнадцатой статье своих дополнительных актов, Торквемада обратил внимание на то, что следует выстроить для заключенных такие камеры, в которых они могли бы заниматься трудом и зарабатывать себе на пропитание, что значительно облегчило бы финансы Сант-Оффицио.

В тех же целях экономии и скупости нынешние женские монастыри исполняют разные рукоделия и другие работы, приспособляя к этому сирот, и невыгодной конкуренцией совершенно разоряют работниц.

Со своей стороны, Фердинанд V, убедившись, что он не может больше черпать из конфискованных сумм, – этой наседки с золотыми яйцами, – принял решительные меры к прекращению беспорядка.

Инквизиторы должны были вернуть значительные суммы; увеличили штрафы, назначаемые «примиренным с церковью», и сундуки казны стали вновь наполняться золотом, в то время как более строгая бдительность восстановляла запасы самой инквизиции.

Чтобы дать более ясное понятие об алчности членов Сант-Оффицио, не забудем упомянуть, что они тем более были виноваты в хищении порученных им капиталов, что король неослабно и всегда очень щедро заботился об их личных нуждах.

II

Вследствие настояний Торквемады, Изабелла и Фердинанд V, в 1492 году, решили и привели в исполнение изгнание всех некрестившихся евреев.

На чем было основано это решение, не только несправедливое и варварское, но и не политичное со всех точек зрения, противное всем интересам самой монархии, разорительное для трона, наносившее роковой удар торговле полуострова и надолго парализовавшее ее производство?

Старые христиане, деморализованные видом нескончаемых пыток и постоянных преследований, которым подвергались обращенные евреи, отупевшие от нелепых предрассудков и бессмысленного фанатизма, дошли до того, что приписывали евреям все пороки, взваливали на них все преступления. Их обвиняли в совращении в ересь их бывших единоверцев.

Им приписывали совершение всевозможных святотатств.

Рассказывали, что они похищают христианских детей и распинают их в страстную пятницу, с целью подражания и глумления над смертью Иисуса Христа. Говорили еще, что они оскверняют причастие; что они злоумышляют против сохранности и спокойствия государства.

Добавляли, что врачи и аптекари-евреи отравляют больных, когда больные эти христиане.

Для подтверждения всех этих обвинений не находилось, разумеется, ни одного доказательства.

Но разве нужны были доказательства? Разве испанские евреи пятнадцатого века не были потомками того народа, который пятнадцать столетий назад распял некоего еврея, по имени Иисус?

Вот преступление, достойное на веки вечные всех возмездий неба и всех вообразимых страданий в этой жизни. Разве богом не было сказано, что грехи отцов падут на детей?

Разве все люди, со дня сотворения мира, не искупают адамов грех?

Евреи были предупреждены о грозящей им опасности.

Убежденные в том, что для устранения этой опасности достаточно предложить денег Фердинанду, они обязались: пожертвовать 30.000 дукатов на расходы Гренадской войны, которая в ту пору разгоралась; ничем не беспокоить правительства; подчиняться касающимся их правилам и проживать в кварталах, отделенных от христианских кварталов; до ночи возвращаться домой и отказаться от исполнения некоторых профессий, предо-ставленных исключительно христианам.

Фердинанд и Изабелла были не прочь внять этим предложениям.

Торквемада, осведомленный об этих благожелательных намерениях, вызванных алчностью, имел смелость явиться к своему монарху с распятием в руках и обратиться к нему со следующими словами:

«Иуда первый продал своего учителя за тридцать серебренников: ваши величества намерены продать его вторично за 30.000 дукатов; вот он перед вами, берите его и торопитесь продать».

Смелость доминиканца мгновенно изменила образ мыслей Фердинанда и Изабеллы, и 31 марта 1492 года они издали декрет, согласно которому все евреи, мужчины и женщины, обязаны были под страхом смерти и потери своего имущества 31 июля того же года покинуть Испанию.

Те же кары грозили всем христианам, скрывающим у себя в доме евреев после означенного срока.

Изгнанникам разрешалось продавать их имущество, увозить с собой мебель и другие вещи, за исключением золота и серебра, взамен которых они могли брать векселя или какие-нибудь не запрещенные товары.

Эта мера, продиктованная самым косным фанатизмом и чрезмерным религиозным рвением, не считая политической ненависти, заставила восемьсот тысяч евреев покинуть Испанию. Если к этой эмиграции прибавить еще эмиграцию мавров из Гренады, перебравшихся в Африку, и отъезд множества испанских христиан в Новый Свет, то в общем выйдет, что Фердинанд и Изабелла потеряли два миллиона подданных, что для современного[21]21
  Современного автору, т. е. 1869 г. – Прим. перев.


[Закрыть] населения Испании выражается в уменьшении народонаселения по крайней мере на восемь миллионов человек. Что же касается тех несчастных, которым был дан срок сборов к отъезду и ликвидации имущества четыре месяца, от 31-го марта до 31-го июля, то не надо удивляться, что поставленные перед дилеммой смерти и крещения или изгнания и разорения, они выбрали изгнание и нищету.

Отношение населения к крещеным евреям не могло внушить доверия их бывшим единоверцам. По ежедневному долголетнему опыту они слишком хорошо знали, что те из единоверцев, которые перешли в христианство неизбежно, рано или поздно попадали в руки инквизиции и что они чаще, чем кто-либо, отправлялись на костры.

Они знали, что обращение ставило их под беспрестанное подозрение их врагов и доносы шпионов Сант-Оффицио и что на испанской земле, как до, так и после крещения, они не найдут ничего кроме палачей и пыток. Поэтому они уехали без колебаний.

Чего могли они ожидать, на что надеяться с той минуты, как их золото не повлияло на алчность короля?

Ничего кроме смерти.

Они предпочли разорение.

Тогда начался обмен: дом меняли на осла, виноградник на небольшой кусок полотна или сукна.

Как могло бы быть иначе, когда восемьсот тысяч изгнанников должно было уехать в определенный день по прошествии такого незначительного срока?

Почти всюду, где бы не укрывались изгнанники, они наталкивались на других преследователей, которые отнимали у них то малое, что им удалось спасти.

В Европе торжествующая церковь нигде не оставляла их в покое, а в Африке мавры убивали еврейских женщин, чтобы отобрать те драгоценности, которые они, по их понятиям, хранили на себе.

Это массовое изгнание и вслед за ним восстание в Гренаде против мавров дало инквизиции новые жертвы, а их палачам занятие на несколько лет.

Действительно, среди магометан и евреев, которых любовь к родине заставила креститься, лишь бы не покинуть места своего рождения, было очень мало искренно убежденных.

Им не удавалось долго обманывать Сант-Оффицио, и большинство из них вскоре погибало на кострах, как вновь впавшие в еретичество.

Фердинанд проявлял при этом необыкновенное рвение и отличался своей жестокостью по отношению к евреям.

Так, по его личному приказанию двенадцать израильтян, найденных в Малаге после взятия этого города у мавров, были преданы ужасной смерти. Их замучили «заостренным тростником» – пытка утонченная и особо гнусная, в виду той медлительности, с которой человек умирает в неимоверных мучениях.

Окрыленный успехом, Торквемада не знал больше предела своей дерзости.

Добившись изгнания евреев, искупавшись в крови мавров, добившись от Иннокентия VIII буллы[22]22
  3 апреля 1487 г.


[Закрыть], которая повелевала всем европейским государствам арестовывать, по первому указанию великого инквизитора, всех беглецов[23]23
  Ни один из монахов не исполнил, в данном случае, приказания папы. – Прим. автора.


[Закрыть], он дошел до того, что стал предавать суду даже самих епископов.

Намеченные им среди епископов жертвы были епископы из Сеговии и Калахарры, преступление которых заключалось в том, что они были выходцами из евреев.

Папа немедленно напомнил инквизитору, что в одной из статей старых законов, одобренных Бонифацием VIII, запрещалось чинить допрос епископам, архиепископам и кардиналам, не имея на то особого разрешения папы.

Вследствие этого, он предлагал Торквемаде послать все документы дела в Рим, дабы Ватикан мог с ними ознакомиться и решить, что делать. Оба епископа, дон Арий Давила и дон Петр де Аренда, одержали сперва верх, но эта первая неудача не разочаровала сурового доминиканца, который благодаря своей настойчивости убедил в конце концов папу в их ереси.

Их заточили в тюрьму, где они умерли, лишившись предварительно своих имений и сана.

Торквемада понял также, что недостаточно преследовать людей и что его работа будет более успешной, если он сумеет в корне убить всякую интеллектуальную деятельность. Поэтому книги сделались объектом его особого наблюдения.

Давно уже существовала комиссия, состоящая из епископов и правителей канцелярий, наблюдающая за просмотром, цензурой, печатанием и продажей книг.

Церковь, учрежденная для руководства нашими душами, действительно никогда не признавала свободы мысли и не уважала плодов ее независимой работы.

Это шло бы вразрез с самыми основными ее принципами, во имя которых она существует, ибо она является блюстительницей абсолютной истины.

Разве человечеству не достаточно этой истины?

Итак, у церкви была обязанность следить за тем, помимо нее и ее одобрения ничего не было бы напечатано.

Таким образом Торквемада вовсе не сам изобрел преследование книг, так же, как не он изобрел все остальные преследования.

Он только углубил и усилил его, – вот и все.

Костры возжигались для написанной мысли, и книги гибли в торжественном ауто-да-фе.

В 1490 году в Саламанке были сожжены библии, как зараженные иудейским духом.

Вскоре после этого еще шесть тысяч томов погибло в огне.

Та же участь постигла всю библиотеку дона Генриха Арагонского, принца королевской крови, и все составляющие ее произведения, – литературные, научные, художественные, богословские, – были уничтожены.

Ясно, до чего бы дошло человечество, если бы господство монахов утвердилось одновременно во всех странах и продолжалось бы всюду с одинаковым успехом.

Это было бы просто концом нравственности и интеллекта.

Земля превращалась в огромный монастырь, предающийся одуряющим обрядам ложного и извращенного благочестия.

Активность человека не может быть окончательно задушена, и когда все возвышенные горизонты от него отрезаны, когда невежество и суеверие иссушили в нем все источники мысли, на смену им рождается зверь, который берет верх и своей безудержной разнузданностью спасает человечество от окостенения и умирания.

Царство Торквемады длилось восемнадцать лет, вплоть до его смерти, наступившей 16-го сентября 1498 года. Та ненависть, которая сопутствовала ему во время всей его жизни, преследовала и самую память о нем.

Он должен был постоянно принимать меры предосторожности, чтобы избегнуть кинжала убийц. Он никогда не путешествовал без эскорта пятидесяти верховых и двухсот пеших «друзей инквизиции».

Боясь быть отравленным, он держал всегда у себя на столе рог единорога, которому в то время приписывалось свойство обнаруживать яд и парализовать его действие. Хор жалоб и проклятий, сопутствовавший ему, доходил несколько раз до самого папы, и Торквемада трижды был вынужден оправдываться и защищаться через посредство своего доверенного, посланного им с этой целью в Рим. Александр VI, утомленный в конце концов постоянными жалобами, хотел было несколько ослабить его права, но затем соображения политического характера, необходимость считаться с испанским двором заставили его изменить свое решение.

Он ограничился тем, что назначил ему в помощники четырех епископов, которым он поручил вместе с ним разбирать еретические дела.

Эта полумера не дала никаких результатов, и Торквемада умер в полном расцвете своего всемогущества, ничем не смирив своего фанатизма.

Впрочем, как это будет видно из дальнейшего, смерть его не принесла испанцам никакого облегчения.

Машина была заведена, система установлена; приемники Торквемады не изменили ничего.

ГЛАВА VIII
Друзья инквизиции. Приблизительный подсчет жертв Торквемады. Описание пыток инквизиции и ауто-да-фе

I

Инквизиция дошла до своей кульминационной точки. Идти дальше она не могла. Самый ужасающий деспотизм, который когда-либо подавлял людей, она довела до последних пределов презрения ко всем человеческим законам.

Испания находилась в ее власти телом и душой.

Все ей было отдано, – состояние, мысли, самая жизнь людей.

Она уничтожила узы крови[24]24
  Вот один из тысячи примеров: один вельможа исходатайствовал себе у инквизиции, как особую милость, чтобы костер, на котором должны были погибнуть две его дочери, был зажжен у него во дворе; он дал для этого свои дрова и сам зажег его. – Прим. автора.


[Закрыть], возвела шпионство и доносы в степень священнейшего долга, уничтожила человеческую совесть, превратила костер и пытку в государственное учреждение.

Дальше идти было некуда.

На такой высоте гнусности и кровожадного безумия она продержалась еще долго; затем, побежденная в свою очередь новым духом времени, обреченная на бессилие благодаря прогрессу цивилизации и смягчению нравов она все более и более чувствовала свою изолированность среди мира, стряхнувшего с себя иго Рима.

Она исчезла в один прекрасный день, потому что у нее не было больше почвы под ногами, но исчезла целиком, непоколебленной, такой, какой она была при жизни – обессиленной, но не сломленной.

Верните ей власть, и завтрашний день увидит ее такой, какою она была вчера.

Рассмотрев в подробностях, какой она была и как она пользовалась своим всемогуществом.

В предыдущих главах мы говорили о «друзьях инквизиции», которые, так сказать, представляли собой постоянную армию Сант-Оффицио.

Эта бесчисленная армия, снабдившая всю Испанию шпионами и палачами, могла быть набрана только вследствие разлагающего действия террора. В царствование Торквемады несколько знатных вельмож, найдя более благоразумным высказать свою преданность Сант-Оффицио, из страха попасть рано или поздно в разряд «подозрительных», явились с предложением сделаться «друзьями инквизиции». Члены этой «Христовой милиции» обязывались преследовать еретиков и людей, подозреваемых в ереси, помогать чиновникам и сыщикам трибунала во всех арестах и выполнять все, что будет им предписано инквизиторами.

Они являлись телохранителями верховного инквизитора и провинциальных инквизиторов.

Изабелла и Фердинанд дали им всевозможные льготы и преимущества.

Вскоре эти милости и пример, данный некоторыми вельможами, увлекли за собой многих людей разных классов общества.

Были даже города, где число «друзей» превышало число жителей, оставшихся в подчинении муниципальным властям.

Что можно было поделать? При инквизиции надо было быть либо палачом, либо жертвой. Понятно, что многие избрали для себя роль палача.

Среди «друзей» были разумеется и такие, которые, усердствуя, занимались беспристанным шпионством и которые находили удовольствие доносить, считали за честь расставлять ловушки своим друзьям и родственникам.

Ведь выдавалась же премия за низость и за все преступления, лишь бы они способствовали победе и славе церкви.

Жестокость и лицемерие превратились в добродетели: честность целого народа, подчиненного инквизиции, пропитанного ее уроками и ее моралью, заключалась во всевозможных пороках самого низкого разбора, самых гнусных перед лицом человеческой совести.

Горе тем, кто среди «друзей» имел личных врагов! Свобода и жизнь гражданина зависела от ложного доноса, от ложного показания. Он жил в вечном трепете перед тюрьмой, пытками и костром.

Инквизиция может похвастаться тем, что в течение столетий она прославилась и сотворила чудо, доведя ужасы до невероятия и разделила великий и одаренный народ на две категории: – сжигателей и сжигаемых.

II

Мы возьмем подробности касательно пыток заключенных и описание одного ауто-да-фе у Леонарда Галлуа, который, в свою очередь, позаимствовал их у Ллоренте и других авторов, писавших об инквизиции на основании подлинных документов, сохранившихся в архивах Сант-Оффицио.

«Среди пыток, которым инквизиторы подвергали заключенных, надо выделить в первую голову те, которые они выносили во время своего тюремного заключения. В большинстве городов тюрьмы Сант-Оффицио представляли собой грязные казематы длиною в двенадцать футов, а шириною в десять, получавшие такой слабый свет из маленького окошка, прорубленного на самом верху стены, что заключенные еле могли различать предметы. Половину такого каземата занимали нары, на которых они спали; но т. к. места еле-еле хватало для трех человек, а часто их помещалось в камере вдвое больше, то самые выносливые помещались на полу, где на их долю доставалось места не больше чем в гробу. Эти камеры были так сыры, что циновки, служившие этим несчастным подстилками, очень быстро сгнивали.

Остальная мебель этих камер заключалась в глиняных сосудах для естественных надобностей заключенных; эти сосуды выливались раз в неделю, так что заключенные обречены были жить в такой нездоровой атмосфере, что большинство умирало, а те, которые оттуда выходили, были так неузнаваемы, что их принимали за живые трупы. Но людей не только бросали в такие узкие и зловонные помещения, им кроме того запрещалось иметь книги и что-либо иное, способное заставить их хоть на время забыть о своей тяжкой участи. Им даже запрещалось жаловаться, и когда какой-нибудь несчастный заключенный громко стонал, его наказывали, затыкая ему на несколько дней рот кляпом, а когда это наказание не действовало, то его жестоко секли в коридорах. То же наказание применялось, когда заключенные производили в камерах шум или ссорились между собой; в таких случаях обвинялись и избивались все заключенные камеры. Это наказание применялось ко всем, без различия возраста и пола, таким образом, что молодых девушек, монахинь и почтенных женщин тут же раздевали и беспощадно секли.

В таком состоянии были в конце пятнадцатого века тюрьмы Сант-Оффицио и обращение с заключенными. Позднее в тюрьмах были введены некоторые улучшения; но судьба заключенных была почти всегда одинакова, и зачастую приходилось видеть, как многие из этих несчастных кончали жизнь самоубийством, чтобы только прекратить свои страдания. Другие, еще более достойные сожаления, переводились из тюрьмы в „комнату пыток“; там находились инквизиторы и палачи; там всякий заключенный, отказавшийся признать себя виновным, подвергался „допросу“.

Место, предназначенное для пыток, было глубоким подземельем, в которое попадали после множества поворотов коридора; глубокое молчание, царившее в этой комнате и вид ужасных орудий пытки, слабо освещенных пламенем двух факелов, должны были преисполнить смертельным ужасом душу заключенного.

Как только его приводили к инквизиторам, палачи, одетые в длинный черный холщовый балахон и капюшон из той же материи, прорезанной на месте глаз, носа и рта, схватывали и раздевали его, оставляя на нем одну рубашку. Тогда инквизиторы, соединяя лицемерие с жестокостью, предлагали своей жертве сознаться в вине; если она продолжала ее отрицать, они отдавали приказание начать пытку и продолжали ее до тех пор, пока находили это нужным. Инквизиторы останавливали пытку лишь в случае ранения пытаемого, его смерти или повреждения суставов, что ставилось в вину самому же обреченному. Существовало три способа пытки: – веревкой, водой и огнем.

В первом случае пытаемому связывали руки за спиной веревкой, пропущенной через блок, приделанный к своду, и палачи подтягивали его как можно выше. Оставив его некоторое время в таком положении, веревку сразу отпускали так, чтобы пытаемый падал на расстояние полуаршина от полу. Это ужасное сотрясение вывихивало все суставы, а веревка, стягивавшая кисти рук, часто врезалась в тело вплоть до самых жил.

После этой пытки, повторяемой часто в течение часа, пытаемый лишался обычно сил и движений; но лишь после того как врач инквизиции объявлял, что дальнейший допрос грозит пытаемому смертью, инквизиторы отправляли его назад в тюрьму: там его предоставляли страданиям и отчаянию, до того момента, когда у Сант-Оффицио была для него готова еще более мучительная пытка. Это была пытка водой.

Палачи клали жертву на деревянные козлы, имевшие форму желоба, соответствовавшего по размерам человеческому телу. Брошенное тело, падая навзничь, сгибалось под действием механизма козел и принимало такое положение, что ноги оказывались много выше головы. В этом положении дыхание становилось очень затруднительным и, кроме того, пытаемый ощущал во всем теле сильные боли, причиняемые веревками, которые врезались в тело и вызывали потери крови даже без закручивания. Жертве в этом ужасном положении вводили в горло мокрую тряпку, часть которой прикрывала ноздри; затем вливали воду в рот и в нос, давая ей течь крайне медленно, так что требовался час времени для того, чтобы влить литр воды, хотя вода текла беспрерывно. Таким образом пытаемый не имел промежутка времени, чтобы вздохнуть; он ежеминутно делал усилия глотать, надеясь набрать хоть немного воздуха, но так как мокрая тряпка мешала этому, а вода в тоже время шла и через ноздри, то, понятно, что все это устройство затрудняло самое необходимое для жизни отправление, т. е. – дыхание. А потому, когда пытка кончалась, то часто из горла вынимали тряпку, всю пропитанную кровью из сосудов, лопнувших от напряжения несчастного. К этому надо прибавить, что при помощи крута постоянно натягивались связывавшие руки и ноги веревки и врезались в тело до костей.

Если и этой пыткой не добивались признания, то инквизиторы прибегали к пытке огнем.

Для того, чтобы приступить к этому допросу, палачи начинали с того, что связывали руки и ноги пытаемого так, чтобы он не мог шевельнуться: тогда ему смазывали ноги маслом, салом или иным жировым веществом и придвигали к очень сильному огню до тех пор, пока тело не трескалось до того, что обнажались нервы и кости.

Таковы были варварские способы, применяемые испанской инквизицией для получения от ее жертв признания в зачастую лишь воображаемых преступлениях. Надо было быть очень крепким, чтобы вынести подобного рода пытки, повторяемые по несколько раз за время следствия, так что, как только обвиняемый немного приходил в себя, его вновь подвергали допросу. Инквизиторы зашли так далеко, что верховный совет принужден был неоднократно запрещать им пытать человека более чем по одному разу; но монахи быстро нашли способ обойти это запрещение и, промучив несчастного в течение часа, они, с лукавством, которому нет имени, отсылали его назад в тюрьму, „временно“ прекращая пытку, впредь до того момента, когда они сочтут нужным ее продолжать[25]25
  Мы уже упоминали об этом в одной из предыдущих глав. – Прим. автора.


[Закрыть].

Вот как обходились с „предупрежденным“, нередко вынуждая его таким образом преувеличивать свою вину. Многие, не выдержав страданий, кончали в тюрьме жизнь самоубийством, другие равнодушно смотрели на приготовления к ауто-да-фе, обрекающего их на желанную смерть.

Г. Доре. Допрос под пыткой. 1850 г.

У Сант-Оффицио было правило устраивать ауто-да-фе двух родов: частное и общее. Частное ауто-да-фе устраивалось несколько раз в году в определенное время, как например, в предпоследнюю пятницу великого поста и другие, установленные инквизиторами дни. Количество жертв, приговоренных к этим ауто-да-фе было всегда меньше, чем количество несчастных, сжигаемых на общих.

Общие ауто-да-фе были реже; это зрелище приберегалось для особых случаев, как например, восшествие на престол короля, его венчание, рождение инфанта или иных торжественных дней; одним словом, инквизиция не находила лучшего способа праздновать католических королей, как устраивать в честь них ауто-да-фе.

Все заключенные, томящиеся в тюрьмах в течение долгих лет, извлекались оттуда живыми или мертвыми, чтобы участвовать в этой церемонии.

За месяц до назначенного для общего ауто-да-фе дня, члены инквизиции, предшествуемые своим знаменосцем на лошадях, отправлялись из дворца Сант-Оффицио на городскую площадь, чтобы объявить там гражданам, что ровно через месяц, в такой-то день, состоится общее ауто-да-фе всех приговоренных инквизицией лиц; затем эта процессия объезжала весь город под звуки труб и литавр. С этой минуты начинались приготовления к церемонии, которую всегда обставляли торжественно и пышно; по этому случаю на площади воздвигались трибуны в пятьдесят футов длины и высотой доходящие до королевского балкона, если город был резиденцией короля. С краю площади строился амфитеатр в двадцать пять, тридцать рядов, предназначенный для верховного совета и для других советов Испании. Над этими рядами возвышалось, под балдахином, кресло великого инквизитора, находящееся значительно выше королевского балкона. Налево от театра и балкона возвышался другой амфитеатр, где помещались осужденные. Посередине большой трибуны находилась эстрада, на которой стояли две деревянные клетки, в которые сажали приговоренных во время чтения приговора. Напротив этих клеток находились две кафедры, одна для оглашателя приговора, другая для проповедника. Наконец, перед местами, предназначенными для членов совета, воздвигался алтарь.

Король, королевская семья, а также все придворные дамы занимали балкон. Остальные балконы были отведены для послов и грандов, все же другие места предоставлялись народу.

Ровно через месяц после объявления ауто-да-фе, церемония начиналась появлением процессии, состоящей из угольщиков, доминиканцев и „друзей инквизиции“, которая из церкви направлялась на площадь; затем, утвердив перед алтарем зеленый крест, обмотанный черным крепом, и положив на алтарь знамя инквизиции, она снова удалялась. Одни лишь доминиканцы оставались на площади и проводили ночь в пении псалмов и в богослужении.

В семь часов утра король, королева и весь двор появлялись на балконе.

В восемь часов процессия выходила из дворца инквизиции и направлялась к площади в следующем порядке:

1) Сто угольщиков, вооруженных пиками и мушкетами. Они имели право участвовать в процессии, т. к. поставляли дрова для сожжения еретиков.

2) Доминиканцы, перед которыми несли белый крест.

3) Знамя инквизиции, которое нес герцог Медина-Сели, согласно своему высокому положению.

Знамя это было из красного штофа с вышитым на нем с одной стороны, гербом Испании, а с другой стороны мечом, окруженным лавровым венком.

4) Испанские гранды и „друзья инквизиции“.

5) Все жертвы, без различия пола, расставленные в соответствии со степенью присужденного им наказания.

Присужденные к легким наказаниям шли первыми с непокрытой головой и босыми ногами, одетые в холщовые „san benito“, с большим желтым андреевским крестом на груди и другим таким же на спине. После этой группы шли приговоренные к плетям, к пытке и к тюремному заключению. За ними двигались те, которые признавшись во всем после суда, избежали пытки огнем и были приговорены лишь к задушению; на них был надет „san benito“, с нарисованными на нем изображениями дьявола и пламени; на голове у них был надет бумажный колпак вышиною в три фута, именуемый „coroza“ и разрисованный также как и „san benito“.

Последними шли „закоренелые преступники“, рецидивисты и все те, которые должны были быть сожжены живыми. Одеты они были так же, как и остальные, с тою только разницей, что пламя на их „san benito“ было изображено низом вверх. Среди этих несчастных было много таких, которые шли с заткнутым ртом. Каждый приговоренный к смерти шел под конвоем двух „друзей“ и двух монахов. Каждый осужденный, к какому разряду он бы ни принадлежал, нес в руках восковую свечу.

За живыми жертвами несли изображения приговоренных к сожжению, но умерших до ауто-да-фе; их кости тоже неслись в особых ящиках. Шествие замыкалось огромной кавалькадой, состоящей из членов верховного совета, инквизиторов и духовенства. Великий инквизитор ехал самым последним в лиловом облачении; его сопровождали телохранители.

Как только процессия появлялась на площади и все размещались по своим местам, священник начинал служить обедню до момента чтения евангелия. Тогда с своего кресла поднимался великий инквизитор и, облачившись в мантию и митру, подходил к балкону, где находился король, чтобы выслушать от короля клятвенное обещание, согласно которому католический король обязуется охранять католическую веру, искоренять ересь и всеми силами своей власти поддерживать распоряжения инквизиции. Его католическое величество, стоя с непокрытой головой, произносил клятву. Все остальные присутствующие приносили ту же клятву. Затем кто-нибудь из доминиканцев подымался на кафедру и произносил проповедь, восхваляя инквизицию и клеймя еретиков. По окончании проповеди чтец Сант-Оффицио читал приговор; каждый осужденный выслушивал свой приговор стоя на коленях в клетке, после чего возвращался на свое место.

По окончании чтения великий инквизитор сходил со своего места и объявлял помилование примиренным с церковью, тогда как приговоренные к смерти передавались в руки палачей, сажались на ослов и отправлялись к месту казни. Там были сложены костры по числу жертв. Сперва сжигали изображения и кости умерших; после статуй к столбам, водруженным посреди костра, привязывали поочередно всех осужденных и зажигали огонь. Единственная оказываемая этим несчастным милость заключалась в том, что их спрашивали, намерены ли они умереть добрыми христианами; в таком случае палач сперва душил их, после чего зажигали огонь.

Примиренных, но осужденных к пожизненному заключению, к пытке или плетям возвращали обратно в тюрьму Сант-Оффицио, откуда они выходили лишь для несения присужденного им наказания.

Таковы были формальности и церемонии, сопровождавшие эти варварские казни, которые осмеливались называть „делами веры“, на которых король и двор присутствовали, как на торжестве. Испания обязана им потерей половины своего населения и позором хладнокровного к ним отношения в продолжение нескольких веков».