Текст книги "Тайный меридиан"
Автор книги: Артуро Перес-Реверте
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)
– Если со мной что-нибудь случится, – внезапно сказала она, – не дай мне умереть в одиночестве.
Она не шевелилась, глаза были устремлены в темноту. Почему-то шум дождя вдруг показался отвратительным. Его счастливую сонливость как рукой сняло, все снова стало горько-сладким. Он чувствовал ее дыхание на своем плече – редкое и горячее.
– Не говори об этом, – шепотом попросил он.
Она тряхнула головой и очень серьезно сказала:
– Я боюсь умереть в темноте и одиночестве.
– Этого и не будет.
– Только так и бывает.
Недвижная рука лежала между его бедрами, лицом она уткнулась ему в плечо, и когда она шептала, губы ее касались его кожи. Ему стало холодно. Ом повернул голову, зарылся лицом в ее мокрые волосы.
Лица ее он не видел, но знал, что сейчас оно такое же, как на фотографии в рамочке. Теперь он был уверен, что у всех женщин когда-то да бывает такое лицо.
– Ты жива, – сказал он. – Я чувствую, как бьется твое сердце. У тебя есть тело, по жилам бежит кровь.
Ты красивая, ты живая.
– Настанет день, и меня здесь не будет.
– Но сейчас-то ты здесь.
Она шевельнулась, чуть-чуть приподнялась, и он ощутил, как шевелятся ее губы у самого его уха.
– Поклянись… что не оставишь меня… умирать в одиночестве.
Произнесла это совсем шепотом и очень медленно.
Кой на мгновение замер с закрытыми глазами.
Он слушал дождь. Потом кивнул.
– Я не оставлю тебя умирать в одиночестве.
– Поклянись.
– Клянусь.
Обнаженное женское тело оказалось на нем, раздвинутые бедра охватили его ноги, он почувствовал ее груди, ее ищущие губы. И вдруг большая горячая слеза упала ему на лицо. Ошеломленный, он открыл глаза и увидел лицо, погруженное в мир призраков. Сбитый с толку, он целовал приоткрытые влажные губы и опять понял, что в рот ему изливается легкая, как вздох, долгая, мучительная жалоба раненой самки.
XIII
Маэстро картографии
Не худшее есть свершить ошибку из-за коварности моря. Хуже прочего ошибки, свершенные из-за неверных документов, коими пользуются.
Хорхе Хуан «Компендий по навигации для гардемаринов»
«Деи Глории» там не было. Кой все больше и больше убеждался в этом, глядя на пройденные квадраты расчерченной ими карты, где так ничего и не обнаружилось. «Патфайндер» почти уже обследовал намеченные две квадратные мили дна на глубинах от шестидесяти до двадцати метров, где, по их расчетам, должен был находиться затонувший корабль. Шли дни, все более жаркие и безветренные, «Карпанта» под урчание мотора на скорости в два узла двигалась по гладкой и блестящей, как зеркало, воде, то на норд, то на зюйд, с геометрической точностью, постоянно сверяясь по спутнику, локатор сканировал поверхность дна, а Танжер, Кой и Пилото, взмокшие от пота, по очереди сидели перед жидкокристаллическим экраном локатора. На этом экране с удручающей монотонностью сменяли друг друга бледно-оранжевый, темно-оранжевый, светло-красный и темно-красный цвета – ил, песок, водоросли, камни. Они прошли шестьдесят семь из намеченных семидесяти четырех полос, четырнадцать раз спускались на дно, чтобы проверить не совсем обычные сигналы локатора, но ни малейшего следа затонувшего судна обнаружить не удалось. Чем ближе к концу, тем слабее становилась надежда. Вслух окончательного приговора никто еще не произнес, но Кой и Пилото обменивались долгими взглядами, а Танжер, застыв у экрана локатора, становилась все более резкой и молчаливой. В воздухе висело слово «провал».
Накануне последнего дня поисков, неподалеку от острова Куэва-де-лос-Лобос, они бросили якорь на семиметровой глубине, вытравив тридцать метров цепи. Когда Пилото выключил мотор и «Карпанта», сделав полуоборот на якорной цепи, уставилась носом на вест, хотя и не совсем точно, солнце уже скрывалось за вершинами бурой сьерры, освещая красно-золотыми лучами заросли тимьяна, пальмы и кактусы. Море было спокойно, только лениво плескалось у самых скал, как бы нехотя облизывая суровые камни и набегая на белый песок, почти полностью закрытый выброшенными на берег кучами водорослей.
– Ее здесь нет, – произнес он тихо.
Он ни к кому не обращался. Пилото крепил грот, а Танжер сидела на ступеньках лесенки, спускавшейся с кормы, опустив ноги в воду и глядя на море.
– Должна быть, – ответила она.
Она смотрела в ту же сторону, не отводила глаз от того воображаемого прямоугольника, который они беспрерывно прочесывали в течение двух недель. На ней была великоватая для нее рубашка Коя, она доходила ей до бедер. Танжер медленно шлепала по воде ногами, как дети, играющие на мелководье.
– Все это – сплошная нелепость, – добавил Кой.
Пилото спустился вниз, и из открытого иллюминатора доносились звуки, говорящие о том, что он занялся приготовлением ужина. Когда он снова вышел на палубу, чтобы открыть вентиль в металлическом ящике с газовыми баллонами, он долгим серьезным взглядом посмотрел на Коя. Гляди, моряк, это твое дело.
– Она должна быть здесь, – повторила Танжер, продолжая шлепать ногами по воде.
Опершись о нактоуз, Кой старался понять, что надо ответить или сделать. В голову ничего не приходило, и он взял маску для подводного плавания и прыгнул в море с носа – он хотел проверить, как встал якорь. Вода была чистая, теплая, приятная; в вечернем свете еще отлично была видна якорная цепь, тянувшаяся над песчаным дном с редкими камнями.
Двадцатипятикилограммовый якорь-плуг хорошо зацепил грунт, водоросли не намотались – иначе, если ночью погода изменится, они могли бы стащить якорь с места. Он еще немного опустился, чтобы полностью в этом удостовериться, потом медленно поднялся на поверхность и поплыл на спине, работая одними ногами, не торопясь и наслаждаясь теплой водой. Ему очень хотелось как можно дольше оттянуть момент, когда он снова окажется с Танжер лицом к лицу.
Поднявшись на палубу, он вытирался полотенцем, глядя на уже совсем красную в закатных лучах линию берега, дугой изогнувшуюся к востоку – здесь проходил «мраморный» путь, путь римских легионов и богов. Но на сей раз этот пейзаж не доставил ему никакого удовольствия. Он перебросил полотенце через планшир – сушиться, спустившись по трапу, присел на нижней ступеньке. Пилото возился с кастрюлями, готовил макароны, а Танжер сидела в каюте, разложив на большом столе морские карты.
Кой не успел еще ничего сказать, когда она уверенно заявила:
– Ошибки быть не могло.
Она держала в руке карандаш и в прямоугольнике зоны поисков отмечала координаты, которые с помощью циркуля и масштабной линейки брала на разных картах, как он и учил ее.
– Ты же сам проверял расчеты, – продолжала она, – привязки к Масаррону, вершине Виборас, Пунта-Перчелес и мысу Тиньосо. – Она, совершенно серьезно, как студентка, которая хочет убедить преподавателя, показывала ему результаты своих вычислений. – 37°32' к северу от экватора и 4°51' к востоку от Кадиса на картах Уррутии соответствуют 37°32' северной широты и 1°21' западной долготы по Гринвичу… Посмотри сам.
Кой притворился, будто проверяет расчеты. Он все это проделывал столько раз, что помнил каждую цифру наизусть. На картах было множество пометок, сделанных его рукой.
– В таблицах поправок могут быть неточности.
– Их там нет, – энергично тряхнула головой Танжер. – Эти таблицы я взяла из «Практического применения исторической картографии» Нестора Пероны. Там исправлена даже погрешность в семнадцать минут долготы координат Кадиса относительно Гринвича, которая содержалась в атласе Уррутии. Эти таблицы выверены до минуты, до секунды… Благодаря им два года назад были найдены «Каридад» и «Сан Рико».
– Координаты юнги могли оказаться ошибочными. Кто угодно мог совершить ошибку при такой спешке.
– Нет, это невозможно. – Танжер сопротивлялась с упорством человека, который слышит то, чего слышать не желает. – Уж слишком все достоверно.
Помнишь, юнга говорил о том, как близко от них в северо-восточном направлении был мыс…
Оба посмотрели на красную в закатных лучах громаду мыса, которая была видна в открытом иллюминаторе, вырисовываясь в самом конце береговой дуги, за Масарроном и мысом Фалько. «В виду мыса», сообщил юнга, как значилось в донесении.
– А кроме того, – продолжала Танжер, – бригантину могло настолько занести песком, что локатор ее не обнаружил…
Это возможно, подумал Кой, но маловероятно.
И объяснил, что в таком случае локатор должен был бы показать изменения в плотности донного покрытия. Но он постоянно показывал слои ила или песка толщиной до двух метров, а это много, чтобы ничего хотя бы подозрительного не отразилось на экране.
– Что-то там должно быть, – подвел он итог, – ведь пушки-то металлические. Десять пушек в одном месте – это уже существенное изменение плотности. А к этим десяти надо прибавить двенадцать пушек шебеки, хотя часть из них могло разметать взрывом.
Танжер постукивала карандашом по карте. Ноготь большого пальца другой руки она непрерывно покусывала. Лоб ее теперь прорезали глубокие, как шрамы, морщины. Кой протянул руку и погладил ее по голове, надеясь, что от его ласки морщины разгладятся, но она, полностью погруженная в карты, которые лежали перед ней на столе, даже не обратила внимания на его жест. Планы бригантины и шебеки тоже были неподалеку – прикрепленные скотчем, они висели на переборке. Они рассчитали и отметили на карте даже то расстояние, на какое могло разметать взрывом пушки шебеки, учитывая предполагаемую мощность заряда, дрейф и глубину.
– Юнга мог и соврать, – сказал Кой, убирая руку.
Танжер снова покачала головой и еще сильнее нахмурилась.
– Слишком он был юн, чтобы умудриться придумать такое. Он говорил, что виден был мыс, что берег был всего в двух милях… И в кармане у него была бумажка с карандашными записями координат.
– Тогда я уж и не знаю… Разве что меридиан все-таки не по Кадису.
Она мрачно посмотрела на него.
– Об этом я тоже думала. Причем в первую очередь. В том числе и потому, что в «Сокровище Рэкхама Рыжего» Тинтин и капитан Хаддок совершают подобную ошибку, путают долготу Парижа и Гринвича…
Кой слушал и думал, а не дурачит ли она его. Или все это – плод инфантильного воображения, разгоряченного детскими книжками. Как-то несерьезно.
Или не похоже на серьезное дело. Или, уточнил он, было бы не похоже, если бы не недомерок-аргентинец, который сидит у них на хвосте, да еще его босс-далматинец. Мечты девчонки, которая играет в поиски затонувших кораблей. Тут обязательно должны быть и сокровища, и злодеи.
– Нам прекрасно известны все нулевые меридианы, которыми пользовались в то время, – сказал он. – У нас есть координаты, которые сообщил юнга, мы можем найти их на карте, как и координаты того места, где юнгу подобрали после кораблекрушения… О меридианах Йерро, Парижа и Гринвича речь идти не может.
– Конечно нет. – Она показала на масштабную линейку одной из карт. – Долгота указана относительно Кадиса, здесь никаких сомнений нет, все совпадает. Наш нулевой меридиан – это меридиан академии Гуардиамаринас, он был нулевым в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году и оставался нулевым до тысяча семьсот девяносто восьмого. По нему долгота места, где произошло кораблекрушение, – 4°5Г, восток. Современная долгота по тому же меридиану, учитывая поправки, – 5°12' на восток. То есть по Гринвичу 1°21' на запад. Только эти координаты «Деи Глории» и по атласу Уррутии, и по современным картам могут быть абсолютно точными.
– Все это прекрасно. Абсолютно точно, как ты говоришь. Однако корабля-то нет.
– Что-то мы сделали не так.
– Это понятно. Только скажи мне, что именно.
Она бросила карандаш на стол. Кой посмотрел на ее босые ступни, стоявшие на досках пола, на длинные веснушчатые бедра под длинной майкой, облегавшей небольшие груди. Он снова погладил ее по голове, и на этот раз она прижалась затылком к его руке. От ее сильного и нежного тела слегка пахло морской солью и потом.
– Не знаю, – ответила она задумчиво. – Но если и есть ошибка, то совершили ее мы с тобой. Завтра мы заканчиваем поиски, и если они не принесут результатов, мы начинаем все с начала.
– А как?
– Не знаю. Наверное, надо начать с картографических уточнений. Ошибка в полминуты дает полмили. Таблицы Нероны очень точны, но, быть может, не столь точны наши расчеты. Даже маленькая неточность в координатах, которые сообщил юнга, может стать решающей; десять секунд или две десятых минуты при современной спутниковой навигации, вероятно, и не играют особой роли, но когда переносишь данные на карту… Вполне возможно, что бригантина находится милей южнее или восточнее. Вероятно, мы поступили не правильно, когда так сузили район поиска.
Кой вздохнул всей грудью. Все это было разумно, но означало одно – надо начинать с самого начала.
Хотя это означает, что он еще некоторое время останется рядом с ней. Он обхватил ее талию, она обернулась к нему и, приоткрыв губы, смотрела, глаза в глаза, вопрошающим взглядом. И, борясь с искушением поцеловать ее, он понял: она боится. Она боится, что мы с Пилото скажем – все, хватит.
– Зря ты думаешь, что у нас в распоряжении вечность, – сказал он. – Погода снова может испортиться… Пока что нам везло с жандармами, но они хоть завтра могут начать цепляться к нам. Будут задавать вопросы, те же самые вопросы по сто раз. А еще существуют Нино Палермо и его люди. – Он показал глазами на Пилото, который расстилал скатерть, делая вид, что не слышит их разговора. – Ему тоже надо платить…
– Ты меня задушишь. – Она неспешно, мягко высвободилась из его объятий. – Мне надо подумать, Кой. Мне надо подумать.
Она чуть улыбнулась откуда-то издалека, как бы извиняясь, – старалась сгладить впечатление от того, что избежала его ласки. Она снова оказалась на расстоянии многих миль от Коя, и по его жилам разлилось чувство тягостной тоски. Темно-синие глаза стали совсем пустыми, они смотрели в открытый иллюминатор.
– И все-таки она где-то здесь, – прошептала она.
Она положила обе руки на иллюминатор и чуть-чуть высунулась, спина ее оставалась во власти Коя.
Он провел ладонью по своей плохо выбритой щеке, ощупывая собственное отчаяние. Вдруг она снова оказалась в своем отдельном пространстве, погруженной в себя и в полном одиночестве. Она вернулась на облако, где все остальные не существовали, и изменить тут он не мог ничего.
– Я знаю, что она тут, внизу, совсем близко, – тихо сказала Танжер. – Она ждет меня.
Кой ничего не ответил. Им овладел гнев – бессильный, глухой. Тот гнев, какой испытывает животное, попавшее в капкан. Он уже знал, что эту ночь он проведет, не сомкнув глаз, рядом с безразличной спиной, непреодолимой, как стена.
И вот теперь настал час, когда в этой истории, пусть и ненадолго, появляюсь я. Настал час, когда загадка «Деи Глории» приближалась к своему разрешению, если это можно так назвать. На самом деле, как, наверное, заметил проницательный читатель, именно я в течение некоторого времени рассказывал вам эту историю, тут, если позволите такое сравнение, я был капитаном Марлоу, не выходя, однако, из той удобной для себя роли, которую взял на себя, говоря почти всегда от третьего лица. Да, говорят, существуют правила искусства. Но кто-то однажды сказал, что рассказ, как и тайна, и сама жизнь, есть не что иное, как запечатанный конверт, внутри которого находятся другие запечатанные конверты. Кроме того, история затерянного корабля, история Коя, которого отлучили от моря, история Танжер, которая вернула море Кою, поразила меня в тот самый миг, когда я познакомился с ними. Я знал, что подобные истории уже очень редко случаются на этом свете, и знал, что еще меньше тех, кто рассказывает о таких историях, даже снабжая их столь же фантастическими образами, какими картографы прежних времен заполняли белые пятна на своих картах. Такие истории, быть может, не рассказывают и потому, что уже нет веранд, окруженных кустами бугенвилии, где медленно гаснут сумерки и слуги-малайцы обносят джином – естественно, сапфирово-голубым джином «Бомбей», – пожилой капитан в кресле-качалке ведет свой рассказ, окутанный дымом трубки. Давно уже веранды, бугенвилии, слуги-малайцы, кресла-качалки и даже голубой джин «Бомбей» перешли в ведение туроператоров; да и курить запрещено повсюду, хоть трубку, хоть что угодно. И это очень мешает уступать искушению и играть в старину, рассказывая разные истории так, как их рассказывали некогда.
Теперь же нить повествования, постепенно разматываясь, подошла к предпоследнему витку, выводя из тени мою скромную персону. Уверяю вас, без голоса рассказчика вся история утратила бы аромат классической старины. Итак, в качестве пролога скажу лишь, что в тот вечер парусник, вошедший в порт Картахены, потерпел поражение, и вместо того, чтобы продвинуться на несколько миль юго-западнее, он возвращался домой без золотого руна, столкнувшись с корсаром, который лишил его всех иллюзий.
На столе лежала карта № 4631, размеченная на квадраты и испещренная крестиками, словно использованная карточка лотереи «Бинго», обманувшая надежды и уже никчемная. Члены экипажа были молчаливы. Заштилевав напротив заржавленных останков Кладбища безымянных кораблей, они убрали паруса и на моторе подошли к пристани спортивного порта. Все вместе они сошли на берег, чуть покачиваясь от непривычки ходить по твердой земле, миновали контейнеровоз «Феликс фон Лукнер» пароходства «Зоелайн», который готовился к выходу из коммерческого порта, и отправились сначала в «Валенсию», потом в «Тайбилью», продолжили в «Гран бар», в баре «Соль» и таверне «Эль Мачо», а тремя часами позже закончили свой обход в «Обрере», маленькой портовой забегаловке, расположенной на углу за старым зданием муниципалитета. В тот вечер они действительно были как три товарища, вспоминал позже Кой, как три моряка, вернувшихся из долгого и опасного плавания. И пили они так, что в глазах уже все расплывалось: по первой, по второй, а еще по одной, чокнемся, что ли, а теперь просто так. От спиртного все – предметы, слова, жесты – виделось словно издалека. И Кой, понимая это, присутствовал на похоронах, одновременно глядя со стороны, в том числе и на самого себя, с извращенным любопытством, с недоверием к самому себе и с чувством вины. А еще он тогда в первый и последний раз видел, что Танжер много пьет, она явно хотела залить горе. Положив голову на плечо Кою, она улыбалась так, будто «Деи Глория» привиделась ей в дурном сне. Она пила, как и он, голубой джин со льдом, добавляя совсем немного тоника, Пилото перемежал солидные порции коньяка «Фундадор» пивом.
Облокотившись на исцарапанное пластиковое покрытие стола, Пилото рассказывал им всякие незначительные случаи, короткие истории про порты и корабли, причем говорил очень серьезно и медленно, четко выговаривая слова – как всегда, когда от спиртного у него слегка начинал заплетаться язык.
Танжер временами вдруг начинала смеяться и тогда целовала Пилото, который прерывал свой рассказ, улыбаясь, покачивал головой или с улыбкой же поглядывал на Коя. Пилото, кажется, был в очень хорошем расположении духа, как, впрочем, и Кой; он поглаживал стройную, с изящным изгибом спину Танжер, с наслаждением чувствуя, как прижимается к нему это красивое тело, как ее губы касаются его уха и шеи. Все могло бы вот так и кончиться, и для неудачного предприятия финал был бы совсем неплохой. Бригантину они не нашли, и сейчас конечно же впервые хохотали все вместе во все горло, раскованно, без всяких задних мыслей; и в таком настроении они пили, словно исполняя роли в ритуале, приличиствующем этим обстоятельствам.
– За черепаху, – сказала Танжер.
Она подняла свой стакан, выпила то, что там оставалось, залпом, вместе со льдом, от которого губы ее, прижавшиеся к его губам в долгом поцелуе, стали прохладными. Черепаху они заметили на обратном пути в Картахену, примерно милей южнее острова Паломас, точнее услышали, как что-то бьется на воде.
Танжер спросила, что это за звук, и Кой взял бинокль: морская черепаха, запутавшаяся в рыбацких сетях, изо всех сил пыталась выбраться на волю. Они развернулись к ней кормой и видели ее окровавленный панцирь и ласты, видели, как вытягивает она из воды голову, чтобы глотнуть воздуха, уже явно задыхаясь. В этих водах морские черепахи – большая редкость, а объяснение тому они как раз сейчас и видели. В Средиземном море обычно ставят именно такие, длиной в сотни и сотни метров, нескончаемые сети, с привязанными к ним пластиковыми баллонами вместо буев, и в них попадает все живое, что плавает в море. Черепахе самой никогда не удалось бы освободиться, силы ее кончались, в предсмертном усилии глаза ее судорожно закатывались под морщинистые веки. Даже выбравшись из сети, она не смогла бы выжить из-за истощения и ран, которые она нанесла себе в отчаянных попытках вырваться на волю. Но Кою было все равно. Не сказав ни слова, он в бешенстве схватил нож Пилото, прыгнул в воду и начал кромсать сеть вокруг черепахи. Он полосовал эту сеть, как личного врага, которого ненавидел всеми силами своей души; выскакивал на поверхность, набирал воздуха и снова нырял в розовую от крови воду, снова выныривал и видел вылезающие из орбит глаза черепахи, которые неотрывно на него смотрели. Он резал и резал, поднимаясь из воды, рычал от ярости, снова погружался и снова кромсал. И даже когда черепаха уже оказалась на воле и медленно, едва шевеля ластами, поплыла прочь, он снова и снова нырял и резал сеть, пока рука не онемела. И он поплыл обратно к «Карпанте», предварительно бросив взгляд на черепаху, которая все еще не сводила с него измученных глаз.
Шансов у нее оставалось совсем мало, она полностью истощена, а кровь рано или поздно привлечет какую-нибудь прожорливую акулу. Но все-таки это будет смерть в открытом море, в ее морской вселенной так и умирают, это естественно; а вот умереть, задохнувшись в петлях сплетенной руками человека сетки, унизительно, это была бы жалкая смерть.
В «Обрере» они снова заказали джин, коньяк и пиво, и Танжер снова устроилась рядом, положив ему голову на плечо. Она мурлыкала какую-то песенку, но иногда умолкала, поднимала голову, и он согревал своими губами ее губы, холодные ото льда и пахучие от джина. Никто не упоминал про «Деи Глорию», и все шло как положено, как предписывали обстоятельства и роли, которые они, за исключением, вероятно, Пилото – хотя, возможно, и он, правда не отдавая себе в том отчета, – играли в этом римейке старинного сюжета. Эта сцена была уже сыграна сотни раз, и в наше время, когда люди столько раз видели, как определенного рода достижения развеиваются как дым, проигранная игра действует успокаивающе. За стойкой хозяин заведения, которого Кой знал всю свою жизнь, в неизменном переднике и с сигаретой в зубах, обслуживал постоянных клиентов, красноносых пьяниц с худыми руками, испещренными татуировками; они пили свое вино и коньяк; иногда оборачиваясь к их столику, они заговорщически им улыбались. Это все были старые знакомые Пилото; и хозяин время от времени ставил всем за счет троицы за столиком. Твое здоровье, Пилото, и твоих друзей. Твое, Хинес. Твое, Грамола. Твое, Хакета. Все было просто замечательно, и на душе у Коя царил мир, он отдыхал, играя ту роль, какую ему выпало играть, не хватало только, к величайшему его сожалению, пианино да Лорен Бэколл, которая, искоса поглядывая, пела бы своим глуховатым, чуть хриплым голосом, иногда очень похожим на голос Танжер. Или наоборот. Наконец опьянение достигло той стадии, когда изображение становится черно-белым. В мире написано столько книжек, спето столько песен, снято столько фильмов, что даже пьяный уже не воспринимает мир непосредственно. И Кой все думал, что же чувствовал человек, который впервые выходил в море охотиться на кита, искать сокровища или любил женщину, не прочитав про это ни единой книжки.
С Пилото они распростились у городской стены.
«Карпанту» они полностью привели в порядок, и нынешнюю ночь Пилото собирался провести дома, в рыбацком квартале Санта-Лусия. Они стояли и смотрели, как он неверной походкой идет под пальмами и магнолиями, а потом обернулись и взглянули на порт, там, за морским клубом и рестораном «Маре Нострум», «Феликс фон Лукнер» с ярко освещенной палубой отдавал швартовы, и его огни отражались в черной воде возле пирса. Отдали кормовой конец, и Кой мысленно повторял команды, которые сейчас отдает с мостика лоцман. Лево руля.
Малый вперед. Стоп. Малый назад. Отдать носовой.
Танжер стояла рядом, тоже наблюдала за маневрами большого корабля и вдруг, ни с того ни с сего сказала. Кой, я хочу принять душ. Я хочу раздеться и принять очень горячий душ, чтобы пар стоял такой же густой, как туман в открытом море. Еще хочу, чтобы в этом тумане был ты и чтобы ты ни слова не говорил ни о кораблях, ни о кораблекрушениях… – вообще чтобы ты ни о чем не говорил. Сегодня я выпила столько, что могу отдаться только грубому молчаливому герою, тому, кто возвратился из Трои и чья кожа помнит гарь сожженных городов и морскую соль. Она сказала все это и стала смотреть на него так, как смотрела иногда – молча, серьезно, внимательно – словно выпытывала что-то. Так она смотрела на него своими иссиня-стальными глазами, синева которых от джина стала совсем блестящей и текучей, она приоткрыла рот, словно лед из всех выпитых ею стаканов джина с тоником настолько заморозил ее губы, что только Кой мог согреть их своими губами. Он почесал нос и улыбнулся своей привычной улыбкой, которая придавала ему что-то детское, смягчала резкие черты его лица, делала незаметным его большой нос и почти всегда плохо выбритые щеки. Грубый молчаливый герой, сказала она. На их собственном острове рыцарей и оруженосцев магических слов не произносил никто. Только – я тебя обману или – я тебя предам.
Пусть обман, пусть предательство, но и в этой атмосфере никто не произнес – я тебя люблю. Хотя именно сейчас, когда весь мир стоял как-то не очень прочно, когда алкоголь растекался по жилам с каждым биением сердца, он совсем было решился на эту пошлость. Он уже раскрыл рот, чтобы произнести эти непроизносимые слова. Но она, словно почувствовав, что он собирается сказать, положила пальцы на его губы. Она была совсем близко, сверкающая и текучая синева темных глаз завораживала его, он снова улыбнулся и ничего не сказал. Он целовал эти пальцы. Потом глубоко, словно перед погружением, вдохнул и секунд пять осматривался, после чего взял ее под руку, и они, следуя строго по прямой, пересекли улицу и подошли к дверям пансиона «Картаго». Одна звезда, номера с ванными комнатами и видом на порт. Скидки для офицеров торгового флота.
Было еще темно, когда Кой проснулся. Ее рядом не было. Ему снилась темная пустота, брюхо деревянной кобылы, товарищи, закованные в бронзовые латы, настороженные, ни слова вслух, меч в руке, они проникают в самое сердце спящего города. Кой, тревожась, приподнялся и увидел силуэт Танжер на фоне открытого окна, куда проникал свет фонарей со старинной городской стены и порта. Она курила. Танжер стояла спиной к нему, и видеть этого он не мог, он только чувствовал запах табака Не одеваясь, он встал с постели и встал рядом с нею. Она накинула рубашку Коя, даже не застегнувшись, хотя из открытого окна тянуло прохладой. На шее у нее блестела серебряная цепочка с солдатским жетоном.
– Я думала, ты спишь, – сказала она, не оборачиваясь.
– Я проснулся и увидел, что тебя нет.
Танжер ничего больше не сказала, и он стоял не шевелясь. Просто смотрел на нее. Она выдыхала дым медленно, надолго задерживая его в легких Разгораясь, огонек сигареты освещал ее обкусанные, обломанные ногти. Кой положил руку ей на плечо, и, прежде чем снова затянуться, она коснулась его руки, но рассеянно, так, словно к ней эта рука не имеет никакого отношения.
– Что сейчас с черепахой? – спросила она через некоторое время.
Кой пожал плечами.
– Издохла, должно быть.
– А может, все-таки нет. Может, она выжила.
– Хорошо бы.
– Хорошо бы? – Она искоса смотрела на него несколько мгновений. – Бывает же, что конец оказывается счастливый.
– Конечно. Бывает. Припаси для меня один экземпляр.
Она снова умолкла. И смотрела вниз, на порт, на пустоту, которую оставил после себя «Феликс фон Лукнер».
– У тебя уже есть ответ на загадку про рыцарей и оруженосцев? – спросила она почти шепотом.
– У этой загадки нет ответа.
Она усмехнулась, или Кою только так показалось. Уверен он не был.
– Ошибаешься, – сказала она. – Ответы есть всегда и на все – Тогда скажи мне, что мы будем делать теперь Она ответила не сразу. Казалось, она находилась не ближе, чем останки «Деи Глории». Сигарета догорела, и она наклонилась – гасила окурок, очень аккуратно, долго, пока не дождалась, чтобы погас последний огонек в пепле. Потом выбросила окурок на улицу.
– Что мы будем делать? – Она склонила голову набок, словно раздумывала о том, что значит это слово. – То же, что и делали до сих пор. Будем искать.
– Где?
– Снова на суше. Затонувшие корабли далеко не всегда находят в море.
И потому на следующий день они появились в моем кабинете в Университете Мурсии. Стоял яркий, привычный для нас день, яркие прямоугольники солнечного света дрожали от преломления лучей в стеклах окон и фонтанах. Надев темные очки, я вышел в бар на углу выпить чашку кофе. Возвращался я оттуда в одной рубашке, пиджак висел у меня на плече, и тут-то я увидел перед своей дверью Танжер Сото – блондинка, красавица, синяя широкая юбка, веснушки. Поначалу я принял ее за студентку, в это время подобные девицы нередко навещали меня с просьбами о помощи в подготовке дипломной работы. Потом я обратил внимание на мужчину, который пришел вместе с ней, он держался рядом, но в то же время на расстоянии, думаю, что вы понимаете, что я имею в виду, если к этому времени уже успели хоть немного познакомиться с Коем. На плече у нее висела кожаная сумка, а локтем она придерживала тубус; она представилась и вынула из сумки экземпляр «Практического применения исторической картографии»; я понял, что она и есть та молодая женщина, о которой как-то раз рассказывала мне моя дорогая подруга и коллега Луиса Мартин-Мерас, заведующая отделом картографии в Морском музее; так вот, она говорила, что молодая женщина эта – умная, скрытная и очень деловая. А еще я вспомнил, что несколько раз я с ней беседовал по телефону, и беседа наша касалась поправок в атласе и некоторых документов, хранящихся в университетском архиве. м Я пригласил их войти, хотя и видел, что студенты мои, ожидавшие меня в коридоре, при этом совсем скуксились. Шла экзаменационная сессия, и в моем логове, для солидности именуемом кабинетом, на столе громоздились груды непроверенных работ.
