Текст книги "Тайный меридиан"
Автор книги: Артуро Перес-Реверте
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)
– Вы должны сообщить мне только две вещи – долготу и широту, чтобы мы могли определиться по сферическим картам Уррутии. А также, разумеется, предоставить судовую декларацию и официальный рапорт о гибели корабля.
Танжер помолчала. Казалось, она взвешивает предложение.
– Все это можно найти в архивах.
Палермо выругался без всякого смущения.
– Да подите вы… Вы же сами перекрыли мне доступ к архивам так же, как в Барселоне увели из-под носа Уррутию. Но я все-таки сумел достать копию карты. И отправился наводить справки в архивы, а там мне сказали… – Он задержал воздух в легких, а потом с силой выдохнул. – Сами знаете. Эти документы исчезли… В описи проставлено «изъяты для научной работы». И точка.
– Очень сочувствую.
Палермо явно не испытывал благодарности за сочувствие.
– Ну уж нет, – сказал он злобно. – Это одна из ваших грязных штучек.
– Эти документы вы и искали у меня дома?
– Эти документы должен был добыть Орасио. – Палермо поколебался несколько мгновений. – А насчет собаки, уверяю вас…
– Забудьте про собаку.
Каждый слог падал, как ледяная капля. Палермо поежился и переменил позу. Теперь огни снизу освещали его грубые черты. Один толчок, думал Кой.
Один толчок, и этот тип пролетит сто, двести метров, а потом грохнется на скалы. Это можно было бы назвать ЗПТ – Закон правильного тяготения. Потом он вспомнил про араба возле машины и поразмышлял о том, что будет, если толчок достанется ему.
ЗНТ – Закон не правильного тяготения.
– Если мы объединим наши познания, – продолжал Палермо, – и перестанем мешать друг другу, я найду изумруды меньше чем через месяц. Обещаю.
У «Deadman's Chest» есть специальное судно, оно оснащено гидролокатором бокового обзора, глубиномером, локаторами, магнитомером, металлодетекторами, водолазным оборудованием и всем, что может понадобиться… А там, на месте, надо будет работать с чертежами, измерять, отмечать, разбивать на квадраты, счищать ил и песок… Об этом вы и понятия не имеете. А потом, изумруды такие хрупкие…
Только подумайте: разделить сросшиеся кристаллы, отчистить их… Вы и понятия не имеете о том, что такое электролитическая ванна, хотя бы для того, чтобы очистить обычную серебряную монету… А если вы их расколете… Даже представить страшно.
Он снова усмехнулся и отнюдь не весело.
Внезапно свет фар ослепил Коя, который все еще не совсем отошел от мысли о том, что можно столкнуть охотника за сокровищами в пропасть и что можно оказаться в ней самому. Теперь же он встрепенулся.
– Кроме того, нужны связи. – Палермо поднес зажигалку к сигарете. – Знать нелегальный бизнес, ведь находку надо сбыть. А это я могу. – Из-за того, что он держал сигарету в губах, голос его изменился. – Бог ты мой. Восемьдесят процентов торговли изумрудами в мире ведется нелегально, и заправляют этим еврейские мафии в Бельгии и Италии… Думаете, я не знаю, зачем вы ездили в Антверпен?
Антверпен. Кой бывал там, как и во множестве Других городов, – огромный порт, километры причалов, портовые краны, корабли. Значит, Танжер там тоже побывала, и для него это очередной сюрприз; хотя вдруг на память ему пришла почтовая открытка рядом с серебряным кубком в ее квартире на Пасео Инфанты Исабель. В общем, он решил слушать внимательнее и не строить себе иллюзий. Об этой женщине он никогда ничего утешительного для себя не узнает.
– Неужели она не рассказала тебе про Антверпен? – Огонек сигареты, которую Палермо держал в губах, ироническим глазком подмигивал Кою. – Не может быть! Так знай – до того, как вы познакомились в Барселоне, она немножечко попутешествовала. Нанесла несколько визитов… В том числе, – он понизил голос, чтобы не слышал шофер, – по одному адресочку на Рубенстраат к Шерру и Когену.
Большие специалисты по огранке, умеют изменить вид камня… Я же не в пустыне живу, кое-что и мне известно.
Кой вдыхал запах табака. Светло-серый дымок вился на фоне огней Линеа-де-ла-Консепсьон и уплывал прочь от темного силуэта у балюстрады, постепенно тая в воздухе.
– Значит, не рассказала. Это невероятно.
Я продал душу, подумал Кой. Я продал ей душу, и теперь я – легкая добыча. Для нее, для него. Даже для араба. Это все равно что плавать среди голодных акул. Если бы я был поумнее – а теперь совершенно ясно, что я дурак, – я бы сию же минуту со всех ног рванул вниз, на «Карпанту», крикнул Пилото, чтобы отваливал, и на всех парусах помчался бы прочь.
Красный глазок сигареты снова уставился на Коя.
– Значит, она еще не рассказала тебе про изумруды? Про то, что это самый выгодный из драгоценных камней?.. Я-то видел изумруды, и немало. Когда работал с Мэлом Фишером. И я тебя уверяю, что в Антверпене за партию старинных камней отвалят немалую сумму, даже если продавать их оптом.
А твоя подружка… Она-то это знает.
– А если я не приму ваше предложение?
Танжер прижимала сумку к груди, что-то мужское появилось в ее профиле. Ничуть не удивлюсь, решил Кой, если у нее в этой сумке – пистолет.
– Мы будем неотступно следовать за вами. – Огонек сигареты двигался в такт словам, которые Палермо произносил бесстрастным тоном, словно зачитывал инструкцию. – Район между мысом Гата и мысом Палое не так уж и велик, и когда я узнаю, на каком судне вы находитесь, я воспользуюсь вертолетом… Найду вас, так сказать, на месте преступления.
И если сочту, что мое дело проиграно, вызову патрульный катер береговой охраны.
И он в третий раз хохотнул, как запыхавшаяся собака. Вдалеке срывались с неба звезды, словно падшие ангелы, или неприкаянные души, или же как ракеты на излете. Вот и я так же. Оставьте-ка и мне местечко.
– Если я не в деле, – добавил Палермо, – у вас нет ни малейшего шанса Учтите еще, что существует и физическое воздействие.
Надолго повисло молчание, потом она сказала:
– Вы меня пугаете.
Испуганной она вовсе не выглядела. Слова ее упали как ледяная сосулька и прозвучали угрожающе. Палермо вынул сигарету изо рта и посмотрел на Коя.
– У нее есть характер, верно? У этой лисицы такой характер, что ого-го-го. Теперь понятно, почему она так крепко ухватила тебя за яйца Он снова затянулся, красный глазок разгорелся ярче. Ну просто молодец, думал Кой чуть ли не с благодарностью, редкий умница – всегда предоставляет Кою шанс спустить пар, облегчает ему жизнь. Все еще испытывая это теплое чувство, он развернулся и заехал ему в морду. Палермо был значительно выше, и, чтобы не дать маху, Кой приподнял локоть и со всей силой швырнул кулак вверх и наискось, впечатав горящую сигарету ему в десну. Услышал справа приглушенный вскрик Танжер, пытавшейся его удержать, но в этот момент уже снова кинулся на Палермо и вторым ударом бросил его спиной на балюстраду. Нет, не хочу, чтобы ты свалился в пропасть, сверкнуло у Коя в мозгу Не хочу тебя убивать, не порти мне игру, не падай. И Кой собрался было схватить его за куртку и влепить ему по третьему разу, но так, чтобы Палермо не упал через балюстраду с диким криком «ааааааа», которым кончают свои дни злодеи в кино; но к этому времени Палермо очухался и пустил в ход кулак. Кой почувствовал, как что-то взорвалось у него между левым ухом и затылком.
Звезды небесные и вспышки у него в мозгу перемешались. Словно смотришь в телескоп «Старфайндер»… Он запнулся и отшатнулся назад.
– Кожел! – прошамкал Палермо. – Ну кожел!
"Ж" вместо "з" означало, что Кою удалось прижечь ему десну сигаретой. Это, конечно, могло служить некоторым утешением; но пока он, покачиваясь, пытался удержать равновесие, послышался топот араба, бегущего по бетонному покрытию, и Кой понял, что вне зависимости от дикции Палермо его шансы сводятся к нулю и перед ним самим вряд ли уже станут вопросы артикуляции. ЗКВЧ: Закон катись все к черту. Он набрал воздуха в легкие, и, сгруппировавшись, снова бросился на Палермо, как ослепленный яростью бык. Если я опережу твоего арабского придурка, мы, ей-богу, вместе грохнемся за балюстраду. А нет, так посмотрим, кто будет смеяться последним.
Не вышло. Кто бьет первым, бьет дважды, но пословица не уточняет, что после первых двух ударов можно получить и двести. Араб схватил его со спины, Кой услышал, как тужурка треснула по шву, у Палермо хватило времени приготовиться, и через пару секунд Кой безуспешно пытался вдохнуть воздух, стоя на коленях, с подбитым глазом, звоном в ушах и шумом в голове. Он был в бешенстве на самого себя, на свои руки и ноги, которые отказывались слушаться его и делать свое дело. Он и раз, и другой попытался вновь вступить в драку, но ничего не получалось. Меня парализовало, думал он, эти козлы сделали из меня паралитика. Во рту был такой вкус, словно он долго лизал ржавое железо. Он сплюнул, понимая, что сплевывает кровь. Они меня сделали, как мудака последнего.
Он плохо соображал, голова кружилась. Он услышал голос Танжер и подумал: теперь ее очередь, бедная девочка. Он еще раз попытался встать, чтобы помочь этой ведьме веснушчатой. Они и одежки ее не коснутся, пока он в состоянии сжать кулаки. Но беда в том, что ничего он не мог сжать, даже встать и то не получалось, лежал навзничь, как боксер после нокаута. Но так просто он ее не оставит им, Палермо и арабу; хотя в своем роде она была похлестче, чем они оба, вместе взятые. И в последнем, отчаянном и безнадежном порыве, подавляя стон, он встал на ноги. И тогда вспомнил о ноже Пилото, полез в задний карман и, как кулачный боец перед схваткой, оглядел противников и публику. Оба мужика стояли рядом и смотрели на Танжер, которая застыла у балюстрады. Не двигались и они, словно что-то вдруг приковало к себе их внимание. Кой здоровым глазом пригляделся и понял, что неподдельный их интерес вызван предметом, который Танжер держала в руке, словно демонстрируя им. Мне, видно, совсем хреново: этот предмет, отливавший металлическим блеском, был очень похож – только похож, ведь такое все-таки трудно себе представить – на большой и весьма опасный пистолет.
Она ничего не сказала, пока они не проехали уже безлюдную в это время ротонду напротив Трафальгарского кладбища. Во всяком случае, не сказала ничего Кою, поскольку не к нему были обращены те несколько слов, которые она произнесла наверху, когда вместе с ним направлялась к машине, оставив у балюстрады парочку – ну просто вифлеемские пастушки, – окаменевшую при виде железки, которую Танжер в конце концов положила в сумку, явно испытывая сожаление. Это твоя вина, сообщила она Кою, как бы информируя его, а не упрекая; она крутила руль и переключала скорости, держа сумку на коленях, фары высвечивали крутые повороты на спуске с горы Пеньон, а он кашлял, как чахоточные в кино – кхе-кхе, – просто Маргарита Готье, да и только, и несколько капель крови, которая сворачивалась у него во рту, пробили бумажную салфетку и оказались на ветровом стекле. Дикарь. Он дикарь, и все это было не нужно, добавила она. Это было совершенно ни к чему и вообще лишь осложнило положение. Кой только сердито морщился, насколько позволяли ушибы. Что же до окончания беседы, которую Танжер вела с Нино Палермо перед мрачной рожей араба, не издавшего ни единого звука, то ее содержание свелось к тому, что охотник за сокровищами обозвал Коя прихвостнем и полным психом, а она старалась погасить чрезмерные эмоции. Кой человек импульсивный, привык поступать по-своему и все такое прочее.
– А вы, Палермо, дурак.
Револьвер, «Магнум-357», тяжелая игрушка с коротким стволом, которую Кой никогда прежде не видел в руках у Танжер, помогла Палермо переварить это, не слишком кривясь. А как насчет дела, спросил он. Я должна подумать, сказала она. Затем последовало уточнение: пока она не может сказать ему ни да, ни нет. Тогда Палермо, который вроде бы вновь обрел способность произносить все буквы алфавита, очень далеко послал ее и ее мамашу. Именно так – ее и ее мамашу. На сей раз он действительно разозлился. И ты, сучка, меня не обведешь вокруг пальца, идя ва-банк, рявкнул он, что полностью, хотя и безмолвно, было одобрено арабом. Сказать такое в двух метрах от карманной пушки, заряженной шестью пулями размером с желудь, не каждый может, это почти благородный поступок. И Кой, еще оглушенный и с разбитой физиономией, оценил его почти рефлекторно, из чувства мужской солидарности. Я сообщу вам о своем решении, очень корректно сказала она, впечатление было такое, будто она в жизни и мухи не обидела и вообще никогда не держала в руках эту жуткую игрушку. Кой вспомнил слова Палермо: она из тех, кто кусает исподтишка. Танжер держала восемьсот граммов железа, не целясь, в опущенной руке, дулом вниз, с чуть ли не разочарованным видом; и это конечно же выглядело гораздо более естественно, чем если бы она копировала приемы, виденные в телевизионных детективах.
Я вам сообщу, состоялся договор или нет. Будьте любезны, дайте мне несколько дней на размышление.
И Палермо, который, конечно, снова не поверил ей – если он вообще хоть когда-нибудь верил ей, – разразился сверхвиртуозно закрученной бранью, с барочными пассажами совершенно средиземноморского пошиба, выдающими его мальтийское происхождение. Мягче всего прозвучало высказывание о том, что ее свихнутому моряку надо обрезать все по самое не могу. Этот шедевр сквернословия плыл за ней по воздуху, когда они с Танжер шли к «рено» – а перед этим она положила руку ему на плечо, спросила, как он себя чувствует, и в ответ получила невнятное рычание.
– Как дерьмо последнее, – сказал он, когда Танжер задала ему этот вопрос во второй раз, уже сидя за рулем. И вдруг вся ее серьезность куда-то делась, и она расхохоталась. Расхохоталась, как мальчишка, весело, будто от радости; он ужасно удивился и посмотрел здоровым глазом на ее профиль, освещенный отблесками фар.
– Ты невероятный тип, – сказала наконец она. – Практически ты все мне испортил, но ты тип невероятный. – Она снова рассмеялась, будто бы даже с восхищением, и посмотрела на него с явной симпатией. – Иногда я даже думаю, что мне нравится смотреть, как ты дерешься.
Из-за отблесков фар глаза ее светились, как сталь, но – как сталь в лучах солнца. Она сняла руку с рычага переключения скоростей. Дотронулась до шеи Коя. Тыльной стороной. Провела по ней косточками пальцев, потом коснулась подбородка, небритого, с синяками. Словно приласкала. Кой, в полном изнеможении, плохо соображая, откинулся на подголовник. Он ощущал нежное тепло там, где она держала руку, и там, где, как нас учат телесериалы, находится сердце. И если бы не разбитые губы, он улыбался бы как дитя.
Отдав швартовы, «Карпанта» медленно отошла от причала. Сначала палуба парусника, неподвижно стоявшего среди отблесков огней в воде, слегка задрожала, когда машина прибавила оборотов, потом Пилото, стоявший у руля, дал малый вперед.
Фонари порта поплыли назад, сначала медленно, потом быстрее, так как «Карпанта» набирала скорость, устремляясь в открытое море и оставляя позади рассыпанные вдоль берега залива буи огней Линеа-де-ла-Консепсьон, завода в Сан-Роке и города Альхесираса. Кой свернул носовой конец, закрепил как следует бухту и направился в кокпит, придерживаясь за ванты, так как теперь, когда они вышли из порта, началась небольшая килевая качка.
Огни Гибралтара еще освещали «Карпанту», очерчивая силуэт Пилото, стоявшего за штурвалом; скулы его и подбородок снизу были подсвечены красноватым светом от нактоуза, где стрелка компаса понемногу отклонялась к югу.
Кой с наслаждением вдыхал ветер, в нем уже чувствовалась близость открытого моря. С самого первого раза, стоило ему ступить на палубу корабля, он всегда испытывал ощущение такого глубокого покоя, которое было очень похоже на счастье. Земля оставалась позади, и все, в чем он мог нуждаться, было при нем, вписываясь в ограниченное пространство судна. В море, думал он, все мое ношу с собой, как улитка свой домик, как путешественник свой рюкзак. Нескольких литров бензина и машинного масла, парусов и подходящего ветра достаточно было для того, чтобы все, имевшее значение на суше, стало не важным, не существенным. Голоса, шумы, люди, запахи, тирания минутной стрелки утрачивали всякий смысл. Отойти подальше от берега, оставив его за кормой, – вот что было главной целью. Вездесущее, грозное и колдовское море растворяло в себе муки, жгучие желания, душевные связи, ненависть и надежду, все это отдалялось, казалось лишенным смысла, поскольку в море человек становится эгоистом и поглощен лишь самим собой. И кое-что невыносимое на суше – мысли, разлуки, утраты – в море перенести можно. Море – самое сильное обезболивающее, и Кой видел, как люди, которые на суше лишились бы навеки рассудка и душевного покоя, на борту корабля сумели пережить свои трагедии. Ветер, волнение, качка, координаты, курс, суточный переход – только эти слова имеют значение в море. И правда, что истинная свобода – единственная возможная свобода, истинный мир Божий – начинаются в пяти милях от берега.
– Все в порядке, Пилото?
– Все в порядке. Через полчаса обогнем мыс Европа На юте, рядом с развевающимся на ветру флагом, не шевелясь стояла Танжер и глядела на остающиеся позади огни. Она придерживалась за бакштаг и смотрела вверх, на самую вершину темной массы Пеньон, словно не могла оторваться от того, что ее тревожило, или, быть может, от того, с чем не хотела расставаться. Теперь нос «Карпанты» смотрел прямо на юг, по бакборту уходили вдаль гирлянды огней главного порта, корабли, пришвартованные у пирсов, и узкий черный силуэт проблескового (каждые две секунды) маяка в южном доке.
Пилото лавировал, чтобы обойти большого «купца», стоявшего на якоре, потом выставил машину на две с половиной тысячи оборотов. Стрелка электронного лага в нактоузе показала пять узлов, и килевая качка стала заметнее. Кой спустился в каюту, включил радиостанцию «Sailor VHF», настроился на 9-й и 16-й каналы и вышел на ют, к Танжер. След, который оставляла «Карпанта» на воде, словно фосфоресцировал в свете кормового огня – А ведь Палермо прав, – сказал Кой.
– Не зли меня, – ответила она.
И ничего больше не сказала. Она не отводила глаз от огромной темной скалы, нависавшей над городом, как таящая угрозу туча.
– При желании он легко с нами разделается, – продолжал Кой. – И он, при его-то возможностях, действительно может найти «Деи Глорию» сам. Его предложение…
– Послушай, – она обернулась к нему, силуэт ее четко вырисовывался на фоне огней, уплывающих вдаль по левому борту. – Всю работу сделала я, пойми же ты это наконец. И «Деи Глория» – моя.
– Наша. Это наш корабль. Твой, мой. – Кой показал на Пилото. – А теперь и его.
Танжер, видимо, обдумывала его слова, а потом сказала:
– Конечно. Он должен заниматься своим делом, ты – своим… Но Палермо не ваше дело.
– Когда возникнут осложнения, Палермо станет нашим общим делом.
– Осложнения чуть было не вызвал ты. Ты и твои мужские инстинкты. – Она усмехнулась, но невесело, а выражения лица ее Кой разглядеть не мог. – Ты словно нарываешься на то, чтобы тебе попортили физиономию.
Ну-ну, подумал он. ЗКП: Закон кнута и пряника.
Сейчас ты, красавица моя, уже не улыбаешься мне, не гладишь подбородок. Не тот момент. Сейчас ты успокоилась, начала думать и обнаружила, что мои выходки нарушают твои планы.
– Пусть так, – вот и все, что он ответил ей, а потом прибавил:
– Ты ведь думаешь, что можешь управлять всеми, верно?
– Думаю, я отлично знаю, что делаю.
Она опять смотрела на темную громаду Пеньон.
Кой тоже посмотрел туда. Внизу на склоне горы он заметил маленькую синюю вспышку, а чуть выше – красноватые отблески, словно там что-то горело.
Вот бы араб вылетел с шоссе, и милая парочка сейчас бы жарилась там, как мясо на костре, помечтал Кой.
– А пистолет? – Произнося это слово, он ощутил, как в душе зашевелилась злость. – Нельзя же вот так запросто ходить с пистолетом.
– Как видишь, можно.
В поисках подходящего ответа Кой потер подбитый глаз и посмотрел на светящийся след «Карпанты». Поначалу он было решил, что этому предмету самая дорога через борт и в воду. Плюх. Не нравились ему пистолеты, винтовки и вообще оружие.
И ножи тоже не нравились, хотя «Вичард» Пилото, так и не употребленный им в дело, еще лежал в заднем кармане джинсов. Тот, кто носит с собой такие штуки, имеет совершенно определенное намерение дырявить, вонзать, перерезать. А это означает, что человек этот напуган до смерти или совсем уж дурного нрава.
– Из-за оружия, – сказал он громко, – всегда возникают проблемы.
– А иногда оно их решает, особенно если человек ведет себя по-идиотски.
Укусила все-таки. Он повернулся к ней.
– Послушай, ты как-то сказала, что тебе нравится, когда я лезу в драку.
– Я это сказала?
В сиянии света уже далекого города и отражения кормового огня в кильватере он увидел, что между кончиками растрепанных ветром волос губы ее изогнулись в улыбке. И Кой ощутил, что злость его перемешалась с множеством совсем других чувств.
– Спокойно, – рассмеялась она, – в тебя я не собираюсь стрелять.
На траверзе по левому борту уже виден был южный маяк – пять секунд огонь, пять секунд темнота. В открытом море килевая качка усилилась, и на мачте, едва освещенные слабым светом топового огня, свидетельствующего о том, что у «Карпанты» имеется мотор, то опускались, то поднимались еле живые флюгер и вертушка анемометра, так как ветра практически не было. Кой по привычке прикинул расстояние до берега, потом бросил взгляд бакштаг со штирборта, где большой торговый корабль, который раньше шел на них с оста, уже находился в открытом море. Положив руки на штурвал – классическое колесо с шестью шпагами, диаметром почти метр, расположенное в кокпите позади маленькой рубки с лобовым стеклом и парусиновым навесом, – Пилото понемногу менял галс, поворачивая к востоку, уголком глаза не теряя из виду огонь маяка. Кою не надо было смотреть на репитер гирокомпаса, светящийся в нактоузе рядом с автопрокладчиком, лагом и эхолотом, чтобы знать – они находятся на 36°6' северной широты и 5°20' западной долготы. Он слишком много раз прокладывал курс на этот маяк или от него на морских картах – на четырех картах Британского адмиралтейства и двух испанских, – чтобы забыть координаты мыса Европа.
– Как она тебе? – спросил он Пилото.
Он больше не смотрел на нее. Она так и стояла на корме, придерживаясь за штаги, созерцая черную гору, которая все больше удалялась от них. Пилото ответил не сразу. Кой не знал, то ли он обдумывает ответ, то ли сознательно его оттягивает.
– Наверное, – сказал Пилото наконец, – ты знаешь, что делаешь.
Кой в темноте скривил губы.
– Я тебя спрашиваю не о себе, Пилото. Я спрашиваю про нее.
– Она из тех, про кого рассказывают в море, когда они остаются на берегу.
Кой чуть было не сказал то, что и так само собой разумелось: она-то не осталась на берегу. Он мог бы еще и добавить: про таких, как она, моряки рассказывают в кубрике или на баке, причем неизвестно, правда это или выдумки. Она из тех, которых якобы знавали – или знаем – мы все, не важно, в каком порту. Это вертелось у Коя на кончике языка, но он удержался. Вместо этого он поднял глаза к темному небу над покачивающейся грот-мачтой. Большая часть звезд должна была бы быть видна, но их затмевали огни близкого берега.
– Могут возникнуть проблемы, Пилото.
Тот не ответил. Он перебирал шпаги по одной, выправляя курс и поглядывая на береговую линию.
Только через некоторое время он наклонил голову, словно посмотрел на показания лота.
– В море проблемы бывают всегда, – сказал он.
– В нашем случае не только море будет тому причиной.
На сей раз в молчании Пилоте чувствовалась тревога.
– Мы рискуем потерять «Карпанту»?
– Не думаю, что до этого дойдет, – успокоил его Кой. – Я имею в виду проблемы вообще.
Пилото, видимо, размышлял.
– Ты говорил, что, может, и деньжат удастся добыть, – высказался он в конце концов. – А это было бы неплохо… Сейчас работы мало…
– Мы ищем сокровище.
Это сообщение не потрясло Пилото.
– Сокровище, – повторил он безразличным тоном.
– Вот именно. Старинные изумруды. Стоят чертову уйму денег.
Пилото кивнул, словно соглашаясь, что старинные изумруды, разумеется, и должны стоить чертову уйму денег, но не об этом он сейчас думает. Потом он оставил штурвал ровно на столько времени, сколько потребовалось, чтобы снять висевший на нактоузе мех, закинуть голову назад и сделать большой глоток. Вытерев рот тыльной стороной ладони, он передал мех Кою и снова взялся за штурвал.
– Напомни мне как-нибудь чтобы я рассказал тебе все истории про сокровища, которые я слышал за свою жизнь.
Кой пил так же, как Пилото, держа мех выше головы и стараясь, чтобы вино не пролилось, хотя их и качало. Он узнал вкус. Картахенский клерет, свежий и ароматный.
– Это не совсем уж не правдоподобная история, – сказал он, сделав последний глоток. – По-моему, мы действительно можем найти этот затонувший корабль.
– Когда он затонул?
– Двести пятьдесят лет тому назад. – Он заткнул мех и повесил его на место. – Залив Масаррон. Глубина – небольшая.
Пилото скептически покачал головой.
– Ничего там уже не осталось. Рыбаки только и делают, что тралят дно, да и песком уже все занесло…
Если там и можно было что найти, так его уже давно подняли или оно пропало.
– Ты, Пилото, маловер. Как и твои коллеги с Тивериадского озера. Пока они не увидели, что Он пошел по воде, как посуху, они Его всерьез не принимали.
– Мне трудно представить тебя шествующим по водам.
– Еще бы. Я и сам не представляю. И ее – тоже.
Они обернулись поглядеть на нее. Танжер, по-прежнему не шевелясь, стояла у кормы черным силуэтом в свете береговых огней. Пилото вынул из кармана куртки сигарету, взял в рот, но не прикурил.
– Кроме того, – сказал он совсем некстати, – я старею.
А может быть, подумал Кой, очень даже кстати.
И Пилото, и «Карпанта» старели также, как та шхуна, которая гнила в барселонском порту, или как те большие корабли на Кладбище безымянных кораблей, которые ржавели под дождем и солнцем, их разъедала соль, облизывали волны на грязном песке.
Как гнил сам Кой, выброшенный на сушу с подводной скалы в Индийском океане, не обозначенной на морских картах; а ведь тот же Пилото – или не тот же? – сказал ему двадцать с чем-то лет тому назад, что мужчинам и кораблям пристало всегда находиться в открытом море и там принять достойную кончину.
– Не знаю, – сказал Кой искренне. – Я правда не знаю. Вполне возможно, что мы останемся с носом. И ты, и я. А может, даже и она.
Как бы соглашаясь с тем, что такой вывод представляется наиболее логичным, Пилото медленно наклонил голову. Потом вынул из кармана зажигалку, крутанул колесико, фитиль загорелся, и он поднес его к сигарете.
– Но ведь дело не в деньгах? – едва слышно сказал он. – Во всяком случае, для тебя.
Кой вдыхал аромат табака, смешанный с острым запахом затушенного фитиля, и ветер, начавший за мысом Европа свежеть, быстро уносил этот запах на запад.
– Ей нужна… – Он вдруг замолк, чувствуя, что становится смешон. – В общем, помощь в этом случае может потребоваться реальная.
Пилото глубоко затянулся.
– Во всяком случае, тебе она нужна.
В нактоузе стрелка компаса показывала 70°. Пилото нажал кнопку на авторулевом, задавая курс.
– Я таких женщин знал, – прибавил он. – Хм.
И не одну.
– Таких женщин… Каких? Ничего ты, Пилото, про нее не знаешь. Я и сам не много знаю.
Пилото не ответил. Он отпустил штурвал и проверял, как парусник идет по приборам. Палуба под ногами у них слегка дрожала – работала система автоматической навигации.
– Она плохая, Пилото. Плохая – до мозга костей.
Хозяин «Карпанты» пожал плечами и сел на банку, чтобы курить в затишке, а не на ветру, который все заметнее свежел. Он поглядел на темный силуэт на корме.
– Все равно она замерзнет в одном свитере.
– Уж она-то сообразит одеться.
Пилото молча курил. Кой стоял, опершись о нактоуз, немного расставив ноги и засунув руки в карманы. Палуба стала влажной от ночной росы, она проникала сквозь незашитые дыры в тужурке, хотя Кой и поднял воротник и отвернул лацканы. Несмотря на это, он наслаждался привычным ощущением качающейся палубы под ногами и жалел только о том, что шли они в левентик, то есть ветер дул прямо в нос, и паруса ставить было нельзя. А при поставленных парусах и качка бы меньше чувствовалась, и мотор бы не урчал так настырно.
– Плохих женщин не бывает, – вдруг сказал Пилото. – Как и плохих кораблей. Это мужчины делают их плохими.
Кой ничего не ответил, и Пилото снова умолк.
По левому борту со стороны берега к ним быстро приближался зеленый огонек. Когда маяк вновь зажегся, Кой узнал длинный приземистый силуэт турбовинтового катера «HJ» береговой таможенной службы. Их база находилась в Альхесирасе, и это был обычный патруль – искали гашиш из Марокко и контрабандистов с Пеньон.
– Чего ты от нее хочешь?
– Хочу пересчитать все ее веснушки. Ты заметил? У нее их тысячи, и я хочу пересчитать их по одной, проводя по ним пальцем, как по морской карте, хочу прокладывать курс во все стороны света, бросать якорь на стоянках… Понимаешь?
– Понимаю. Ты хочешь, чтобы она была твоя.
Луч прожектора с таможенного катера поискал название «Карпанты», порт приписки и регистрационный номер, написанный на борту. Танжер с кормы спросила, что это означает, и Кой ей объяснил.
– Сволочи, – прошептал ослепленный прожектором Пилото, приставляя ко лбу ладонь козырьком.
Вообще-то Пилото никогда не ругался, Кой всего несколько раз слышал, как он бранится. Он был воспитан в правилах достойной бедности, но таможенников не выносил. Он слишком долго играл с ними в «кошки-мышки», еще с тех давних времен, когда на «Санта Лусии», весельном шлюпе всего с одним латинским парусом, подавал фонарем сигналы под прикрытием острова Эскомбрерас проходящим торговым кораблям, откуда ему сбрасывали пачки светлого табака. Часть шла ему, часть – жандармам на пирсе, львиная доля – нанимателям, которые никогда и ничем не рисковали. Пилото мог бы разбогатеть на табаке, если бы работал от себя, но он всегда довольствовался тем, на что можно купить жене новое платье к Вербному воскресенью или раз-другой вытащить ее из кухни и сводить поесть жаренной на решетке рыбы в каком-нибудь портовом трактире.
Бывало, конечно, и такое, что под нажимом друзей-приятелей или от избытка сил, которые надо было выплеснуть во что бы то ни стало, деньги, заработанные за целую ночь рискованного и тяжелого труда, сгорали за несколько часов – музыка, выпивка, продажные покладистые бабы – в барах Молинете, никогда не пользовавшихся хорошей репутацией.
– Не в этом дело, Пилото. – Кой все еще смотрел на Танжер, которая стояла на корме, освещенная огнями таможенного катера. – Во всяком случае, не только в этом.
