Текст книги "Каждому своё"

Автор книги: Артур Зеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

С мелодичным звоном колокольчика дверь пропустила в заведение хромающего шатена при погонах майора советской гвардии. Он подсел к сослуживцу под перезвон медалей, жестом приказал бармену налить и ему тоже.

– Батальон отпустил, что ли?

– Ага. Пусть парни хоть в речке искупаются – как-никак, война окончилась. Победа!

– И то верно. Мои в пригород отпросились: там яблони глаз радуют. А ещё больше девки...

Мужчины рассмеялись. Чокнулись щербатыми кружками, выпили. Шатен огляделся по сторонам, вытащил из-за пазухи документы и протянул их своему другу:

– Вот, Лёша, держи. Комар носу не подточит.

– Гриша, я даже не знаю, как тебя...

– Брось. Я ещё мог забыть сорок первый, это в другой жизни было... Но как ты меня под Киевом на себе тащил – никогда не забуду... Так что теперь у тебя есть все документы, что ты служил с мая сорок первого под Тирасполем. Проверить на месте невозможно, всё сгорело. Если вдруг будут какие вопросы – я подтвержу. НКВД поверят.

Брюнет со шрамом на щеке крепко пожал руку своему другу, похлопал его по плечу. Отпил ещё пива, сощурил один глаз:

– Слышал про планы Старшего? Депортировать и по лагерям всех «бывших», казаков и прочих?

– Слышал, как не слышать. Уже даже плакаты вешать стали. «Родина вас ждёт, сволочи!»

– Что думаешь?

Григорий пожал плечами:

– А чёрт его... Мы вот на днях так Анатолия взяли. Ну, помнишь, ту сволочь, что нас когда-то по лесам собаками и полицаями травил... Прятался тут в подвале, прикинулся учителем младших классов. Если бы я его рожу подлую не узнал – так бы и остался тут пиво пить с бюргерами да фрау лапать... Узнал. Очередью у стенки. Представляешь, сколько ещё таких тут сидит по подвалам? А сколько по всей Европе? Давить их надо, сук таких. Давить самым жестоким образом.

– А я вот сегодня видел, как наши старуху волокли под руки. Худенькая такая, старая совсем, лет под восемьдесят. Даже не плакала, а лишь рот беспомощно разевала и дрожала вся. Я остановил, спросил, что она им сделала – оказалось, дочка ещё царского министра, соседи сдали... И вот за что её во враги народа записывать?

– Эх... Думаешь, много таких? Ну, кого вообще ни за что.

Алексей в задумчивости закурил папиросу:

– Думаю, порядочно... Ты как знаешь, а я демобилизуюсь и пойду в гражданские. Хоть куда.

Мужчины помолчали.

– С тобой можно? Я в органы не вернусь. Обрыдло.

– Только я на Юга хочу, хватит с меня севера... Ростов, говорят, отстраивать будут: там руки точно нужны. Что думаешь?

Григорий улыбнулся и чокнулся с другом...

Жека ещё раз огляделся по сторонам: никого. Поправил вещмешок за спиной, трусцой пересёк тёмную площадь, занырнул в подворотню. Пройдя насквозь, сверился под фонарём с часами и, пригнувшись, подбежал к невысокому забору. Перемахнул через него, мягко приземлился. Развернулся – в грудь беглецу уставилось дуло пистолета:

– Далеко собрались, товарищ капитан?

Жека выматерился. Поднял голову, посмотрел внимательно на подполковника, прищурился:

– Борька? Борька Зибель, фронтовая разведка?

– Жека, ты?

Подполковник опустил пистолет, убрал его в кобуру. Приобнял капитана. Тот похлопал парня по погонам:

– Во вымахал, а! Когда успел? Мы, поди, с Минска не виделись?

– Агась. У меня потом много всего было... Вот, пару дней как последний укрепрайон зачистили, меня сюда прикомандировали за порядком следить. Дескать, чтоб наши к америкосам не шастали.

– Боевой офицер, а поставили границу охранять...

Борис слегка улыбнулся. Многозначительно посмотрел на вещмешок за спиной капитана:

– Ты драпануть решил? К союзникам?

– Нельзя мне в Союз... Это пока я герой войны. Гвардии капитан, с майорами дружу. А чуть только мирная жизнь начнётся – первый вертухай мои наколки спалит и на карандаш. И всё, в оборот, здравствуй Колыма! А я не хочу так больше! Я жить хочу! Как все, нормально! Семью, там, работу какую...

– Эх... Ты немецкий-то хоть знаешь?

Жека кивнул: за годы войны он научился неплохо шпрехать на языке врага...

Подполковник коротко оглянулся по сторонам, посмотрел в глаза бывшему уголовнику и партизану:

– Так, я вообще покурить вышел... Караул сейчас как раз меняют, у тебя есть минут десять. Я тебя не видел... Беги прямо метров триста, а как развалины особняка начнутся – налево, до перекрёстка и снова прямо до упора, там пост американский. Авось в переводчики возьмут.

– Борька, спасибо! Даже не знаю, как тебя...

– А, не надо. Как любит повторять товарищ Испанец: «Каждому своё»... Всё, дуй давай! Удачи!

Мужчины обнялись на прощание и капитан побежал, пригибаясь, как ему указал подполковник. Борис постоял, покурил в задумчивости, улыбнулся чему-то своему. Мудрый всё-таки человек товарищ Испанец. Вернее, гвардии майор Белько, герой войны, орденоносец.

Смалодушничал...

Дверь тюремной камеры с противным скрипом пропустила Якова Степановича в маленькое помещение с серыми стенами. На грязном кривом стуле сидел ссутулившийся мужчина лет пятидесяти. Давно не мытые волосы, многодневная щетина, на правой скуле кровоподтёк. Взгляд загнанный и смертельно уставший. Военный следователь вздохнул, сел напротив и открыл личное дело.

Богданов Павел Васильевич, 1900 г.р. Генерал-майор (1940).

Национальность: русский.

Происхождение: пролетарское.

Атеист.

Родился 15 января 1900 года в Орле. Мать и отец – русские, отец – рабочий завода... После окончания шести классов городского училища работал на заводе вместе с отцом... В РККА пришёл добровольно в 1918 году, участвовал...

Дальше сухим машинописным текстом повествовалось об участии тов. Богданова П. В. в Гражданской войне, в кампании против белополяков, о прохождении Московских курсов комсостава РККА и высших командных курсов «Выстрел» уже к 1926 году. Послужной список от командира батальона до генерал-майора, «XX лет рабоче-крестьянской» и благодарственные листы с учений. И так далее в том же духе...

Политически сознательный, в партии с ...

Так, ладно, это уже слишком. Надо бы поговорить.

– Товарищ Богданов, Павел Васильевич?

– Так точно.

– Генерал-майор РККА?

Обвиняемый понуро улыбнулся.

– Был таковым с четвёртого июня тысяча девятьсот сорокового года по семнадцатое июля тысяча девятьсот сорок первого.

– А потом?

Молчание.

– Товарищ Богданов, вы ведь воевали в Гражданскую.

– Было дело. Сначала Скоропадского громили, потом Петлюру.

– И на Юге успели, против банд Деникина.

Богданов спокойно кивнул, не поднимая взгляда от щербатого стола.

– Благодарности, даже к награде представили.

– Есть такое. За Киев и Харьков.

– Потом ещё белополяков гнали. Дошли далеко?

Взгляд оторвался от тёмно-бурого пятна на деревянной поверхности, улыбнулся с горечью.

– Да до Сувалок. Первый раз там тогда был.

– А второй в немецком плену?

– А то вы не знаете.

Долгая пауза и тишина.

Дивизия под командованием тов. П. В. Богданова, генерал-майора РККА, приняла участие в первых же боях с немецко-фашистским захватчиком. 22 июня 1941 г. в районе Райсейняй (72 км от Каунаса) дивизия подверглась авианалёту со стороны немцев, после вступила в неравный бой с превосходящими силами противника. Понеся большие потери, 48-я стр. дивизия отступила к Каунасу, затем к Вильнюсу. К 1 июля 1941 г. в строю находилось не более половины личного состава, в боях было утеряно до двух третей техники и боеприпасов, моральный дух солдат и офицеров существенно подорван. Командующий дивизией, ген.-майор Богданов, по свидетельствам очевидцев, пытался организовать поэтапное отступление вверенных ему частей по направлению к бывшей советско-литовской границе, неоднократно выходя на связь со штабом и запрашивая подкрепление (см. приложенные документы и рапорты тов. Собенникова П. П.). Примерно 12 июля тов. Богданов скрылся в неизвестном направлении на служебном автотранспорте. Согласно данным разведки, перешёл на сторону противника между 15 и 19 июля 1941 года в том же районе. Не будучи ранен или захвачен врасплох опергруппой, сдался в плен добровольно...

«Сдался в плен добровольно.» Как много скрыто за этими четырьмя словами. «Сдался в плен добровольно»...

– Павел Васильевич, вы ведь были генералом, командовали дивизией. Бой с немцами приняли, запрашивали у штаба подкрепления.

– Так точно.

– И сдались добровольно? Даже не будучи раненым?

Долгий взгляд в упор. Холодный и ничего не выражающий.

– Что вы хотите? Я уже всё подписал.

– Правды.

– Простите?

Яков Степанович поёрзал на стуле, поправил воротник мундира.

– Почему вы предали свою советскую родину?

– А, это... Смалодушничал.

– Что вы хотите этим сказать?

Обвиняемый пристально посмотрел в глаза следователю. Ни сожаления, ни раскаяния, ни даже страха. Лишь усталость и холод.

– Ну а что вы хотите услышать? Как меня побоями и пытками заставили отречься от присяги товарищу Сталину и трудовому народу? Или как я под давлением писал обращение «к русскому народу и генералам Красной Армии», цитируя гитлеровскую пропаганду?

– А это так было?

– Нет.

Яков Степанович ещё раз поправил воротник мундира. Ему было душно и неприятно, как будто нечем дышать. Заметив это, Богданов ухмыльнулся.

– Что, противно рядом с предателем родины сидеть?

– Душно...

– Да ничего. Я привыкший, понимаю.

Снова молчание.

– Смалодушничал... Что вы хотели этим сказать?

– Вы вообще себе представляете, что такое генеральский паёк в сороковом? Санаторий под Ялтой, машина с водителем, билеты в театр...

– Нет. Я в сороковом капитаном был.

Ухмылка. Наглая, мерзкая, без капли раскаяния или сожаления.

– А я представляю. До сих пор помню вкус чёрной икры с шампанским в Облисполкоме по случаю годовщины Великой социалистической...

– И? Вы из-за чёрной икры с шампанским родину предали?

– Из-за перспективы её отсутствия.

Правая бровь следователя выгнулась вопросительной дугой.

– Простите, не понял. Повторите, что вы сказали.

– Ну что здесь непонятного? Смалодушничал, я же говорю. Поел солдатский паёк неделю, попил воды вместо красного вина. Не по мне это.

– Вот так просто? Взяли и драпанули к немцам из-за сухпайка и воды?

Павел Васильевич улыбнулся, облизнул губы.

– Ну, непросто. Сначала ночи дождался, чтоб ординарец шуму не поднял. И ехать надо было осторожно, там стреляли. Умирать я не хотел.

– А потом? Ведь в лагере были. В Сувалках тех самых.

– Был. Сразу заявил, что готов сотрудничать. Прошёл проверку. Поступил на службу в «русские части» СС... Впрочем, вы и так знаете, как я попал в группу Гиля. А они уже подняли бунт и сдали меня вашим.

Следователь вытер пот на лбу. Человек вот так просто рассказывает, как он предал своих солдат, родину, народ. Как будто дорогу перешёл.

– Вы сказали про проверку.

– Да. Всех офицеров, кто изъявил желание сотрудничать с Третьим Райхом, проверяла немецкая контрразведка. Так просто они не брали, желающих ведь было немало...

– Немало?

Богданов ухмыльнулся и кивнул. Спокойно, без тени сожаления или страха, как будто утвердил, куда повесить портрет Сталина в кабинете.

– И что потом? Своих сдавали?

– Вы про политруков и партийных?

– Да.

Обвиняемый снова кивнул, выжидательно посмотрел на следователя. У того дёрнулся глаз.

– Не жалеете?

– Нет.

Следователь встал, пошёл к двери. Ему всё было ясно.

Конвойный проводил его к следующей камере. Личное дело в руках следователя гласило «Будыхо Александр Ефимович, 1893 г.р. Генерал-майор (1940)». На обложке пометка «Орден Красного знамени (1924)».

Яков Степанович остановился, неспешно закурил. Затянулся, выдохнул сизый дым «Беломора». В памяти саднило от услышанного. Где-то он уже слышал про «смалодушничал»...

Точно, друг рассказывал пару лет назад.

Доверительный шёпот в курилке.

– Я присутствовал на допросе Власова.

Яков Степанович поднимает взгляд на своего сослуживца и друга.

– Того самого?

– Да.

Клубы густого дыма закрывают лица следователей. Немного щиплет глаза, но оба уже привыкли к «Беломору».

– И что он? За что продался?

– Да ни за что.

– В смысле?

Собеседник глубоко затянулся, помолчал. Наконец выдохнул.

– Мы ему, мол, и как вы смогли предать. А он спокойно так, глядя пустыми глазами сквозь нас, «смалодушничал».

– И всё?

– Нет. Спросил, смогли бы мы две недели без молока и мяса.

Яков Степанович удивлённо поморщился.

– Я в сорок втором от Ростова к Сталинграду отступал. Мы даже хлеб увидели лишь в госпитале.

– Да. Я тогда тоже в госпитале был, кисть оттяпало под Фролово...

Помолчали. Каждый вспомнил свой сорок второй. Достали по второй папиросе, чиркнули спичками почти синхронно.

– А Власов что?

Долгое молчание.

– А товарищ Власов, вот, не смог. Сдался в плен, как не стало парного молока и мяса, потому что генеральская корова сдохла. С походно-полевой женой, документами и баночкой мёда.

[В 1950 году по решению Военной коллегии Верховного Суда СССР П. В. Богданов и А. Е. Будыхо в числе прочих обвиняемых из числа среднего и старшего комсостава были расстреляны за измену родине и военные преступления. Следственная комиссия в РФ в реабилитации отказала.]

РОНА

Клим Шаповалов шёл по пустому коридору бывшего завода и слушал эхо собственных шагов. Шёл он медленно – ему хотелось как можно больше оттянуть встречу с допрашиваемыми. Дойдя до входа в развороченный Люфтваффе цех, Клим постоял немного и раскурил папиросу. Наконец, докурив и сплюнув, вошёл в цех.

Посреди заваленного обломками крыши и прочим мусором помещения было несколько пленных. Все сидели прямо на полу, руки связаны за спиной, вокруг несколько конвойных. Все в немецкой форме...

– Встать!

Один из конвойных гаркнул команду пленным, а сам вытянулся по струнке смирно при виде майора НКВД. Примечательно, что никто из мужчин и не подумал шевелиться. Второй конвойный начал было поднимать пленных ударами сапога по почкам, но Шаповалов жестом остановил его. Оглядел троицу, сидевшую на полу, присел напротив них на какую-то бочку и снова закурил. Наконец, тихо и спокойно начал:

– Так как, говорите, вас величать, товарищи?

Вопрос майора повис в воздухе. Невысокий лысый лейтенант, тот самый конвойный, что уже начинал бить ногами пленных, решил снова применить ту же тактику, только на этот раз как следует саданув прикладом по плечу одного из пленных. В ответ его послали матом на чистом русском.

НКВДшник снова взмахом руки остановил экзекуцию, начал разглядывать того из мужчин, который огрызнулся. Лет тридцать пять-сорок, относительно правильные черты лица, если не считать сломанного носа. Светлые волосы, серо-голубые глаза, небольшая щетина и кровоподтёк слева на верхней губе. Форма на нём немецкая, по крайней мере китель рядового пехотных частей. Штаны напоминают советские, но из-за слоя грязи и пыли понять крой невозможно. А вот сапоги узнаваемы – в таких вся советская пехота грязь месит. Больше – ничего: ни орденов, ни медалей, ни документов, даже из личных вещей только простой православный крестик на верёвочке да наручные часы второго государственного часового завода...

– При них были хоть какие-то бумаги? Записка, может, какая или ещё что?

– Ничего, товарищ майор. Только оружие и форма.

– Докладывайте про оружие.

Конвойный кивнул и начал доклад:

– При задержанных обнаружено следующее оружие. Два армейских штык-ножа советского образца, немецкий офицерский кортик, три хозяйственно-бытовых ножа советского производства. Из огнестрельного оружия: один «Парабеллум», два отечественных «Нагана», один наш ППД и один немецкий «Шмайссер», ко всему оружию имеются патроны в небольшом количестве. Также обнаружены две «лимонки», советского производства, и одно самодельное взрывное устройство. Более ничего найдено при обыске не было.

Майор Шаповалов с раздражением плюнул – с пола поднялось облачко бетонной пыли. Встал, прошёлся немного, пристально посмотрел на пленных.

– Вы ведь наши, советские люди. По рожам видно, что свои. Мат, крестик, часы... Что ж вы делаете в только что освобождённом тылу в немецкой форме, дорогие товарищи?

Один из пленных, тот, кого рассматривал майор, поднял взгляд и тихо произнёс:

– Всё равно расстреляете – так кончайте уже. И не надо мямлить.

– Ага, говорить вы умеете! Ну тогда расскажите, за что это вас расстреливать надо? Мы же не каратели какие. Контрразведка, офицеры.

Сидевший с краю молодой парень презрительно сморщился и сплюнул. Шаповалова передёрнуло.

– Так, надоело. Мы ведь вас просто прикладами забить можем, как собак последних. Ясно же, что диверсанты, предатели. А можем по-человечески, в затылок пальнуть и всё, даже закопать. Говорите, сволочи!

Сидевший по центру, тот, у кого был «Парабеллум» и немецкий кортик, вдруг зашевелился. Приосанился, отряхнулся и, посмотрев майору прямо в глаза злым взглядом, заговорил:

– Иванов, Всеволод Петрович, тысяча девятьсот третьего года рождения. Происхождение рабоче-крестьянское, русский, православного вероисповедания. Образование – восемь классов, специальность до войны – тракторист. Призван в ряды Рабоче-крестьянской красной армии двенадцатого августа сорок первого. Сдался немецко-фашистским частям добровольно в сентябре того же года. В декабре сорок первого согласился сотрудничать по причине ненависти к большевикам и лично товарищу Сталину...

Конвойный не выдержал и отвесил Иванову звонкую оплеуху, на что тот среагировал отборным матом. Сплюнул кровь и продолжил:

– С лета сорок второго на фронте, сначала во вспомогательных частях полиции, затем в Русской освободительной народной армии. Под командованием обер-бургомистра Каминского сражался против так называемых «партизан» осенью сорок второго. То есть против агентов НКВД и им сочувствующих. Лично руководил расстрелом лейтенанта НКВД Жебрайло в октябре того года. Зимой принимал участие в операции по борьбе с бандитизмом «Белый медведь», согласно директиве 46 фюрера Германии Адольфа Гитлера. Ранен под Севском в боях с превосходящими силами противника...

Тут не выдержал даже майор и с размаху засадил пленному носком сапога в живот.

– Силами противника, сволочь, ты наших советских граждан называешь? Бойцов РККА, да?

– Именно так, товарищ майор. Вам подобных гнид.

У Шаповалова от злости перехватило дыхание.

– Ну а вы кто тогда? Вот вы, трое предателей и полицаев, не гниды что ли? Вы...

– Предателем себя не считаю!

Это огрызнулся самый молодой из пленных. Клим Шаповалов подошёл к нему вплотную и начал сверлить взглядом.

– Ну и кто ты, мальчик?

– Я не мальчик, а борец за свободу своего народа.

– Какого народа? Ты что, немец?

Военнопленный осклабился:

– Мы, свободные русские люди, воевали за все славянские народы, порабощённые большевиками. За русских, белорусов, украинцев. За всех русских по духу, православных людей. Вам не понять.

Клим покачал головой.

– Ну и что ж мне не понять? Или я, Клим Шаповалов, нерусский что ли?

– Большевик.

– Ах, вот оно что.

Майор НКВД сплюнул и отошёл. Поправил мундир, затянулся новой папироской. Посмотрел на лейтенанта из конвойных.

– Расстрелять сволочь в ближайшей канаве.

– Но товарищ майор, суда ж...

– Без суда и следствия. По законам военного времени.

Лейтенант растерялся на мгновение, но потом кивнул и взял под козырёк.

Когда пленных повели на расстрел, один из них прокричал вслед майору:

– Мы умираем за русских! Смерть Сталину! Да здравствует...

Выстрелы оборвали коллаборациониста.

[Русская освободительная народная армия (РОНА) является одной из коллаборационистских организаций ВОВ, члены которой поголовно были бывшими советскими гражданами, многие состояли в партии (особенно комсостав). Примечательно подразделение тем, что отметилось не только карательными акциями, но и участием в конкретных боевых действиях – например, первый батальон РОНА оборонял Севск в боях с советской армией. Интересно, что РОНА считали отбросами даже другие коллаборационисты, например, РОА от сотрудничества с ними отказалась. В итоге личный состав РОНА вошёл в бригаду печально известного Дирлевангера – наряду с другими коллаборационистами самого низкого качества, уголовниками и мародёрами. Бронислава Каминского, агента НКВД вплоть до конца 1941 года, обер-бургомистра Локотской республики и создателя РОНА, расстреляли сами нацисты: к расстрелу его приговорил обергруппенфюрер СС фон дем Бах «за мародёрство, неисполнение приказов и зверства по отношению к пленным».]