Текст книги "Метафизика половой любви"

Автор книги: Артур Шопенгауэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

МЕТАФИЗИКА ПОЛОВОЙ ЛЮБВИ.*

АРТУР ШОПЕНГАУЭР.

...Мы привыкли видеть поэтов занятыми изображением половой любви. Именно она составляет, как правило, главную тему всех драматических произведений, – как трагических, так и комических, как романтических, так и классических, как индийских, так и европейских. Является она и предметом лирической, а равно и эпической поэзии, особенно если причислить к ней высокие штабеля романов, которые уже несколько веков являются на свет во всех цивилизованных странах Европы с тою же регулярностью, что и плоды земные. Все эти произведения, по основному содержанию своему, суть не что иное, как разносторонние, то краткие, то подробные описания рассматриваемой страсти. А самые удачные из этих описаний, как, например, "Ромео и Юлия", "Новая Элоиза", "Вертер", обрели бессмертную славу. И если, тем не менее, Рошфуко полагает, что страстная любовь все равно что духи, – все о них говорят, но никто не видел1, – и если даже Лихтенберг2; в своем сочинении "О силе любви" оспаривает и отрицает реальность и естественность этой страсти, то это большая ошибка. Ибо невозможно, чтобы нечто чуждое и противное человеческой природе, нечто эфемерно шутовское, неустанно изображал гений поэтов всех времен, а человечество принимало с неизменным одобрением; ведь без истины не может быть прекрасного в искусстве: Прекрасна истина, она лишь нам мила"3.

И в самом деле, опыт, пусть даже не повседневный, свидетельствует, что предстающее обычно лишь мимолетной, легко укротимой склонностью при известных обстоятельствах возрастает до страсти, превосходящей любую другую и преодолевающей все опасения, все препятствия с невероятной мощью и выдержкой, так что для ее удовлетворения не колеблясь рискуют жизнью, и даже прощаются с нею, если это удовлетворение остается совершенно недоступным. Вертеры и Якопо Ортисы4 существуют не только в романе – каждый год обнаруживается их в Европе не менее чем полдюжина; sed ignotis perierunt mortibus illi5; ибо их страдания не находят себе иного летописца, кроме конторского писаря или газетного репортера. И все же читатели уголовной хроники в английских и французских газетах подтвердят верность моего замечания. Но еще более числом тех, кого эта же самая страсть приводит в умалишенный дом. Наконец, каждый год обнаруживается то один, то другой случай самоубийства пары влюбленных, на пути которых встали внешние обстоятельства, причем одно кажется мне необъяснимым: как люди, уверенные во взаимной любви и предвкушающие в наслаждении ею высшее блаженство, не предпочтут крайними мерами избавиться от всех условностей и претерпеть любые беды, – тому, чтобы утратить вместе с жизнью и то счастье, выше и больше которого для них немыслимо ничто на свете. Что же до низших степеней и простых порывов этой страсти, то они у всякого человека ежедневно перед глазами и, пока он еще не стар, чаще всего также и в сердце. Итак, после всего здесь упомянутого, невозможно сомневаться ни в реальности, ни в важности нашего предмета, и вместо того, чтобы удивляться, что и философ делает своею темой эту вечную тему всех поэтов, стоило бы подивиться тому, что вещь, играющая повсюду в человеческой жизни столь значительную роль, до сих пор почти вовсе не рассматривалась философами и остается для них неразработанным сюжетом. Больше всех этим занимался Платон, особенно в "Пире" и "Федре": однако то, что он говорит на эту тему, остается в области мифов, шуток и притч, а кроме того, большей частью, касается греческой любви к мальчикам. То немногое, что говорит о нашей теме Руссо в своем "Рассуждении о неравенстве"...6, ложно и неудовлетворительно. Кантовское обсуждение вопроса, в третьем разделе сочинения "О чувстве возвышенного и прекрасного"7, очень поверхностно и написано без знания дела, а потому отчасти также неверно. Наконец, то, как Платнер обращается с этой темой в своей "Антропологии", э 1347 и след., всякий признает плоским и неглубоким. Напротив, определение Спинозы своей чрезмерной наивностью заслуживает того, чтобы его привести: "Любовь есть удовольствие, сопровождаемое идеей внешней причины"8. Следовательно, мне нет нужды ни опровергать, ни использовать предшественников, – предмет сам напрашивался ко мне и сам собою вступил в общую связь моего миросозерцания. – Менее всего ожидаю я одобрения от тех, кем самим повелевает эта страсть и кто в силу этого пытается выразить свои бурные чувства в тончайших, эфирнейших образах, – им мой взгляд покажется слишком физическим, слишком материальным; как бы метафизичен, даже трансцендентен он ни был в основе своей. Пусть они для начала обдумают вот что: тот предмет, что сегодня вдохновляет их мадригалы и сонеты, – родись он восемнадцатью годами раньше, не привлек бы ни единого их взгляда. Ибо всякая влюбленность, каким бы эфирным созданием она ни представала, коренится всецело в половом влечении, да и сама она есть лишь точнее определенное половое влечение, специфицированное, индивидуализированное (в самом точном смысле этого слова). И если, памятуя об этом, взглянуть теперь на важность той роли, которую играет половая любовь, во всех ее оттенках и нюансах, не только в романах, но и в действительной жизни, где она является могущественнейшим и активнейшим из всех мотивов, кроме разве любви к жизни, – где она владеет половиной сил и помыслов младшего поколения человечества, составляет конечную цель почти всякого человеческого устремления, оказывает в конце концов отрицательное влияние на важнейшие дела, всякий час прерывает серьезнейшие наши занятия, смущает временами даже величайшие умы, осмеливается вмешиваться со своими пустяками в переговоры государственных мужей и поиски ученых, умело подбрасывает свои любовные посланьица, свои заветные локончики даже в министерские портфели и философские манускрипты, что ни день, затевает самые путаные, самые скверные интриги, требует себе в жертву иногда жизнь или здоровье, а подчас, богатство, положение и счастье человека, – да что там, делает честного во всем другом человека бессовестным, верного – предателем, – и значит, в целом предстает неким злокозненным демоном, стремящимся все исказить, запутать и низвергнуть, – это ли не повод воскликнуть: из чего шум?9 Для чего мольбы и неистовства, страхи и бедствия? Речь ведь идет лишь о том,чтобы каждый петушок нашел свою курочку*: чего же ради такая мелочь должна играть столь важную роль и беспрерывно нарушать и путать столь хорошо налаженную жизнь человека? Но пред серьезным исследователем дух истины мало-помалу откроет ответ: то, о чем здесь идет речь – не мелочь; более того, важность дела совершенно соразмерна серьезности и рвению занимающихся им. Конечная цель всех любовных интриг, разыгрываются ли они на котурнах или на цыпочках, действительно важнее всех прочих целей в человеческой жизни, а потому всецело достойна предельной серьезности, с которой всякий стремится к

* Я не смел здесь выразиться буквально; поэтому читатель при желании может сам перевести эту фразу на Аристофанов язык.

ней. А именно: в этих интригах определяется, ни больше ни меньше, как композиция следующего поколения. Здесь, в этих столь фривольных любовных интригах, решаются существование и свойства тех dramatis personal, которые выйдут на сцену, когда мы уже сойдем с нее. Как бытие, existentia, этих персонажей всецело обусловлено нашим половым влечением вообще, так и сущность их, essentia, опреляется и во всех отношениях фатально устанавливается индивидуальным выбором при его удовлетворении, т.е. половой любовью. Таков ключ к проблеме: применяя его, мы ближе познакомимся с ним, когда пройдем все степени влюбленности, от мимолетной склонности до сильнейшей страсти, – причем мы узнаем, что различность их происходит от степени индивидуализации выбора.

Все любовные интриги нынешнего поколения вместе взятые суть поэтому для человеческого рода серьезнейшее meditatio compositionis generationis futurae, e quae iterum pendent innumerae generationes10. Именно на этой чрезвычайной важности дела... основаны весь пафос и вся возвышенность в делах любви, трансцендентность ее восторгов и страданий, которые уже веками неустанно представляют нам поэты во множестве примеров; ибо никакая, самая интересная тема не сравнится с этой, затрагивающей родовое благо и несчастье и относящейся к другим, которые касаются лишь блага индивидов, как тело относится к плоскости. Именно поэтому так трудно сделать драму интересной без любовной интриги, поэтому же, с другой стороны, эта тема не изнашивается даже от ежедневного употребления.

То, что в индивидуальном сознании проявляется как половое влечение вообще и не направлено на определенного индивида другого пола, то в себе и вне сферы явления есть просто воля к жизни. Но то, что является в сознании как половое влечение, направленное на определенного индивида, то в себе есть воля к жизни в некоем, строго определенном индивидуальном воплощении. В этом случае половое влечение, хотя в себе оно есть лишь субъективная потребность, умеет очень искусно скрываться под маской объективного восхищения и тем самым обманывать сознание; ибо такая военная хитрость нужна природе для достижения ее целей. Но, – каким бы объективным и возвышенным ни казалось это восхищение, то, что при всякой влюбленности, тем не менее, в виду имеется исключительно порождение индивида определенного свойства, подтверждается прежде всего тем, что существенна здесь не ответная, например, любовь, а обладание, т.е. физическое наслаждение. Поэтому достоверность первой не может утешить при отсутствии второго; более того, не один уже человек в подобном положении покончил с собой. Напротив, люди сильно любящие, если не могут добиться взаимности, довольствуются обладанием, т.е. физическим наслаждением. Это доказывают все браки по принуждению, а равно и те, когда благосклонность женщины, вопреки ее отвращению, покупается большими дарами или иными жертвами; и даже случаи изнасилования. Порождение именно этого, определенного ребенка есть истинная, даже если не осознаваемая самими действующими лицами, цель всего любовного романа; способ, каким эта цель достигается, есть дело десятое. – Как бы громко ни возопили здесь тонкие, сентиментальные, а особенно влюбленные души о грубом реализме моего взгляда на вещи, – они, однако, заблуждаются. Точная определенность индивидуальностей в следующем поколении, разве это не более высокая и достойная цель, чем все их бурные переживания и сверхчувственные мыльные пузыри? Да и может ли среди земных целей встретиться цель больше и важнее этой? Она одна соответствует той глубине, с которой переживаем мы страстную любовь, – той серьезности, с которой эта любовь выступает пред нами, и той важности, которую придает она даже мелкому в ее причинах и во всех ее владениях. Лишь поскольку предполагают эту цель, как подлинную, все подробности, все муки и старания по достижению любимого предмета предстают соразмерными сути дела. Ибо не что иное, как будущее поколение, просится в бытие, во всей своей индивидуальной определенности, посреди всех усилий и хлопот. Да и само оно дает о себе знать уже в том осмотрительном, серьезном и даже капризном выборе предмета удовлетворения полового влечения, который и называют любовью. Нарастающая симпатия двух влюбленных есть, собственно, уже воля к жизни нового индивида, которого они могут и желают произвести на свет; ведь уже во встрече их страстных взглядов вспыхивает его новая жизнь и проявляется как гармоническая, органическая в будущем индивидуальность. Они чувствуют страстное желание подлинного соединения и слияния в единое существо, чтобы жить затем только лишь в нем; и это желание обретает исполнение в том, кого они порождают, ведь в нем продолжают жить наследуемые свойства их обоих, слитые и соединенные в Одно Существо. Напротив, взаимная, решительная и устойчивая неприязнь между мужчиной и женщиной указывает на то, что их возможный потомок был бы лишь плохо организованным, в себе дисгармоничным, несчастным существом... Но то, что, в конечном счете, с такой силой избирательно влечет друг к другу двух индивидов противоположного пола, – есть воплощающаяся лишь в целом роде воля к жизни, которая предчувствует соответствующую своим целям объективацию собственной сущности в том индивиде, которого они могут произвести на свет. А именно, он получит от отца волю или характер, от матери же – интеллект; телосложение – от обоих, однако фигура будет в большей степени напоминать отцовскую, а рост – соответствовать материнскому, согласно закону, проявляющемуся в помесях у животных и основанному главным образом на том, что размер плода должен соответствовать размеру матки. Как совершенно необъяснима особенная, присущая только одному человеку индивидуальность, так же точно неисследима до конца столь же особенная, индивидуальная страсть двух любящих людей, – да ведь в глубочайшей основе своей они и суть одно и то же: первая есть explicite то, чем implicite была вторая. И в самом деле, моментом первоначального возникновения нового иддивидуума, подлинным punctum saliens11 его жизни следовало бы считать тот момент, когда его родители только начинают любить друг друга, to fancy each other12, как называет это очень удачная английская поговорка, – и, как было сказано, во встрече их пристальных и страстных взглядов возникает первозачаток нового существа, который, конечно, как и большинство зачатков, чаще всего бывает раздавлен. Этот новый индивидуум есть, в своем роде, новая (Платоновская) идея, – и как все идеи с великою силой стремятся в бытие, жадно облекаясь для этого материей, которая распределяется между ними всеми законом причинности, – точно так же и эта, особенная идея человеческой индивидуальности властно жаждет своей реализации. Именно эта жажда и сила и есть взаимная страсть двух будущих родителей. Она знает бесчисленное множество степеней, две крайности в ряду которых можно все же назвать Aphrodite Pandemos и Ourania13, – по сущности же своей она тем не менее всюду одна и та же. Напротив, по степени своей она будет тем более могучей, чем она индивидуализированнее, т.е. чем более любимый индивид с его особенными свойствами один подходит для удовлетворения желания и потребности любящего, обусловленных собственной его индивидуальностью. От чего же именно это зависит, нам станет ясно в дальнейшем. Прежде всего и существенным образом любовная склонность направлена на здоровье, силу, красоту, а следовательно, также на юность; поскольку воля желает получить прежде всего родовой характер человечества, как основу всякой индивидуальности; обыденный флирт (Aphrodite Pandemos) идет лишь немногим далее. К этому присоединяются затем более частные требования, которые мы подробно будем исследовать ниже, и с которыми, если они предвкушают себе удовлетворение, нарастает и страсть. А высшие степени ее возникают из такого взаимного соответствия двух индивидуальностей, благодаря которому воля, т.е. характер отца, в соединении с интеллектом матери, образуют именно того индивида, по которому воля к жизни вообще, воплощающаяся в целом роде, томится соразмерной своему величию, но именно поэтому превосходящей меру смертного человеческого сердца страстью, мотивы которой так же точно недосягаемы человеческому интеллекту. Таково поэтому существо подлинной, великой страсти. – И чем совершеннее взаимное соответствие двух индивидов, во всех многочисленных отношениях, которые мы должны будем рассмотреть далее, – тем сильнее будет в результате их взаимная страсть. Поскольку же не существует двух совершенно одинаковых индивидов, всякому определенному мужчине будет полнее всего соответствовать, всегда в рассуждении того, что должно быть порождено ими, – одна определенная женщина. И как редок случай их встречи, так же редка и действительно страстная любовь. Поскольку в то же время возможность таковой заложена в каждом из нас, нам понятны изображения ее в творениях поэтов. – Именно потому, что любовная страсть сосредоточена, собственно, на том, что должно быть произведено на свет, и что в этом ее основа, – между двумя молодыми и образованными людьми разного пола может, – вследствие согласия их убеждений, их характеров, их душевного склада, – существовать дружба без малейшей примеси половой любви; в этом последнем отношении между ними возможна даже известная антипатия. Причину этого надо искать в том, что порожденный ими ребенок будет наделен дисгармоничными телесными или душевными качествами, короче говоря, его существование и природа не будут соответствовать целям воли к жизни, как она воплощается в роде. В противоположном случае при разнородности убеждений, характеров и духовного склада и при возникающей оттого взаимной антипатии и даже злобе, может все же возникнуть и сохраниться половая любовь, причем тогда она закрывает глаза на все это: и если она приведет к браку, то он будет очень несчастным.

Но перейдем теперь к более основательному исследованию вопроса. Эгоизм – столь глубоко укоренившееся свойство всякой вообще индивидуальности, что эгоистические цели суть единственно надежное средство для возбуждения деятельности индивидуальной воли, и на них уверенно можно в этом рассчитывать. Хотя род имеет преимущественное, большее, непосредственнейшее право на индивида, чем сама преходящая индивидуальность; однако же, когда индивид должен действовать и даже жертвовать для сохранения и определенности свойства рода, его интеллекту, ориентированному только на индивидуальные цели, важность этой задачи невозможно сделать столь понятной, чтобы она соответственным образом подействовала на него. Поэтому в подобном случае природа лишь тем может достичь своей цели, что прививает индивиду своего рода иллюзию, из-за которой ему кажется благом для него самого то, что на деле является таковым лишь для рода, так что он служит этому последнему, в то время как полагает, что служит себе самому; при этом перед ним витает лишь химера, замещающая в качестве мотива нечто действительное, но исчезающая сразу же по достижении цели. Эта иллюзия есть инстинкт. Его в огромном большинстве случаев следует рассматривать как родовое чувство, которое предлагает воле то, что приносит пользу роду. Но поскольку воля стала здесь индивидуальной, она должна быть обманута так, чтобы представляемое в чувстве рода она воспринимала чувством индивида, а значит, мнила, что стремится к индивидуальным целям, тогда как на самом деле она преследует лишь генеральные (понимая это последнее слово в собственном его смысле)14. Внешнее проявление инстинкта лучше всего наблюдать у животных, где роль его наиболее значительна; но с внутренним ходом его, как со всем вообще внутренним, мы можем познакомиться только на примере нас самих. Считают, правда, что у человека почти нет инстинкта, – в крайнем случае лишь тот, вследствие коего новорожденный ищет и схватывает материнскую грудь. Но в действительности у нас есть один, очень определенный, явственный, даже усложненный инстинкт, а именно инстинкт столь тонкого, серьезного и своенравного выбора другого индивида для полового удовлетворения. С этим удовлетворением самим по себе, т.е. поскольку оно есть основанное на настоятельной потребности индивида чувственное наслаждение, красота или безобразность другого индивида не имеет ничего общего. Столь настойчивая, однако ж, оглядка на нее, а вместе и возникающий из нее тщательный выбор, очевидно, относятся поэтому не к самому избирающему, – хотя это ему и кажется, – а к истинной цели, к тому, что должно быть порождено им, – ибо в нем должен быть возможно чище и вернее воспроизведен тип рода. А именно: вследствие тысячи физических случайностей и моральных превратностей возникают бесчисленные перерождения человеческого облика; и, однако, вновь и вновь воспроизводится подлинный тип его, во всех его частях; сие происходит под водительством чувства красоты, которое сплошь и рядом господствует над половым влечением и без которого это последнее вырождается в отвратительную нужду. Соответственно этому каждый будет, вопервых, решительно предпочитать и страстно желать красивейших индивидов, т.е. таких, в которых наиболее чисто выявился характер рода; во-вторых же, он возжелает в другом индивиде тех в особенности совершенств, каких недостает ему самому, – найдет даже прекрасным и несовершенства, составляющие противоположность его собственных, поэтому, например, низенькие мужчины ищут высоких женщин, блондины любят брюнеток и т.д. Кружащий голову восторг, который овладевает мужчиной при виде женщины соответствующей ему красоты и выдает ему за высшее благо соединение с нею, это именно и есть чувство рода, которое, узнавая отчетливую печать рода, желает продлить его с этим явно выраженным характером. На этом решительном влечении к красоте основано сохранение типа рода: поэтому-то оно и действует с такою силой. Те моменты, на которые обращает оно внимание, мы рассмотрим подробно ниже. Итак, то, что ведет при этом человека, действительно есть инстинкт, направленный на лучшее с точки зрения рода, тогда как сам человек мнит, будто ищет лишь более сильного собственного наслаждения. – В этом перед нами, в самом деле, очень поучительное разъяснение внутренней сути всякого инстинкта, каковой почти всегда и всюду, как и здесь, приводит в движение индивида на благо рода. Ибо очевидно, что та тщательность, с которой насекомое отыскивает определенный цветок или плод, мясо или навоз, или же (как наездники-ихневмониды) личинку другого насекомого, чтобы отложить личинки лишь туда, и для достижения этой цели не останавливается ни перед трудностью, ни перед опасностью, – весьма подобна той, с которой мужчина старательно выбирает для полового удовлетворения женщину определенного, ему индивидуально приятного свойства и так упорно стремится к ней, что часто для достижения этой цели вопреки всякой разумности жертвует собственным своим счастьем, – в безрассудном ли браке, в любовных ли интригах, стоящих ему состояния, чести и самой жизни, – или даже совершая преступления – прелюбодеяние или изнасилование; все лишь для того, чтобы, согласно полновластной от века воле природы, целесообразнейше послужить роду, хотя бы и за счет индивида. А именно, везде и всегда инстинкт есть действие как бы согласно некоему понятию о цели, и все же совершенно без оного. Природа внедряет его там, где действующий индивид был бы неспособен понять цель ее или не желал бы стремиться к ней; поэтому он, как правило, свойственен лишь животным, а среди них прежде всего низшим, имеющим всего менее рассудка, – но почти исключительно в рассматриваемом здесь случае присущ также и человеку, который хотя и может понять эту цель, но не стал бы преследовать ее с нужным усердием, а именно даже и за счет своего индивидуального блага. А потому здесь, как и во всяком инстинкте, истина принимает обличие иллюзии, чтобы повлиять на волю. Сладострастная греза нашептывает мужчине, что в объятиях женщины приятной ему красоты он найдет больше наслаждений, чем в объятиях любой другой; или, будучи направлена исключительно на единственного индивида, прочно убеждает человека, что обладание им даст ему безмерное счастье. Вследствие чего человек мнит, что его муки и жертвы служат его собственному наслаждению, в то время, как все это происходит лишь ради сохранения правильного типа рода, или же потому, что должна возникнуть совершенно определенная индивидуальность, которая может произойти только от этих родителей. Характер инстинкта, – т.е. действие как бы по некоторому понятию о цели, и все же совершенно без оного, – так полно присутствует здесь, что тому, кого влечет эта иллюзия, часто даже отвратительна и нежелательна та цель, которая только и руководит им, т.е. зачатие: а именно это так при всех внебрачных любовных связях. Сообразно изложенному характеру предмета всякий влюбленный, достигнув наконец наслаждения, испытает странное разочарование, и подивится тому, что столь страстно желанное дает не более чем всякое другое половое удовлетворение; так что, как он видит, не очень-то он этим и вдохновлен. Дело в том, что это желание относится ко всем прочим его желаниям, как род относится к нему, индивиду; т.е. как бесконечное к конечному. Удовлетворение же, напротив, достается лишь роду, а поэтому и не доходит до сознания индивида, который здесь, вдохновлен волей рода, жертвенно служил такой цели, которая вовсе не была его собственной. Поэтому-то всякий влюбленный, совершив, наконец, свое дело великое, чувствует себя в дураках: ибо исчезла та иллюзия, посредством коей индивидуум был здесь обманут родом. Следовательно, очень удачно сказал Платон: Сладострастие есть самое суетное желание15.

Но все это, в свою очередь, бросает свет на природу инстинктов и побуждений животных... – Значительным преобладанием мозга у человека объясняется то, что у него меньше инстинктов, чем у животных, и что даже эти немногие легко могут быть введены в обман. А именно, чувство красоты, инстинктивно руководящее выбором предмета полового удовлетворения, сбивается и заблуждается, если вырождается в склонность к педерастии, – аналогично тому, как навозная муха (...), вместо того, чтобы соответственно инстинкту отложить яички в гниющее мясо, откладывает их в чашечку цветка Arum Draculculus, – соблазнившись трупным запахом этого растения.

То же, что в основе всякой половой любви лежит направленный на будущее потомство инстинкт, станет совершенно достоверным после более точного анализа его, которого мы поэтому не можем избежать. Прежде всего сюда относится то, что мужчина от природы склонен к непостоянству в любви, а женщина – к постоянству. Любовь мужчины заметно убывает с того момента, как она получила удовлетворение, – почти всякая другая женщина привлекает его больше, чем та, которой он уже обладает, – он жаждет разнообразия. Любовь женщины, напротив, возрастает с этого самого момента. Это следствие природной целесообразности, которая направлена на сохранение, а поэтому и на возможно большее размножение рода. Дело в том, что мужчина спокойно может зачинать более сотни детей в год, если в его распоряжении будет столько же женщин; женщина же, с любым числом мужчин, может произвести на свет только одного ребенка в году (если не учитывать рождения близнецов). Поэтому он постоянно ищет других женщин; она же крепко привязывается к одному, – ибо природа побуждает ее инстинктивно, без размышлений, обрести кормильца и защитника будущего потомства. Вследствие того, супружеская верность для мужчины искусственна, для женщины же естественна, а значит, и прелюбодеяние со стороны женщины, – как объективно, по своим последствиям, так и субъективно, по своей противоестественности, гораздо менее простительно, чем измена мужчины.

Но чтобы быть основательным и полностью убедиться в том, что благорасположение к противоположному полу, каким бы объективным ни казалось нам оно, есть все же замаскированный инстинкт, т.е. чувство рода, стремящегося сохранить свой тип, нам следует ближе изучить те моменты, на которые обращает взор это благорасположение, и рассмотреть их в подробностях, – хотя все те нюансы, о которых здесь придется упомянуть, в философских трудах фигурируют редко. Такие моменты можно разделить на те, которые непосредственно касаются типа рода, т.е. красоты, – те, которые обращены на психические свойства, – и наконец, чисто релятивные, происходящие из необходимости взаимной коррекции или нейтрализации односторонностей и аномалий обоих индивидов. Рассмотрим их по очереди.

Первейшее соображение, руководящее нашим выбором и нашей склонностью, есть возраст. В целом мы допускаем его в пределах от возраста появления до возраста прекращения менструации, но решительно предпочитаем, однако, период от восемнадцати до двадцати восьми лет. Напротив, за гранью этого возраста никакая женщина не может быть для нас привлекательной; старая, т.е. не менструирующая уже женщина вызывает у нас отвращение. Молодость без красоты все же привлекательна; но красота без молодости никогда. – Очевидно, то, что мы бессознательно имеем в виду при этом, есть возможность деторождения вообще: поэтому всякий индивид теряет привлекательность для другого пола по мере того, как он удаляется в годах от периода, пригодного для зачатия или деторождения. – Второе соображение это здоровье, – острое заболевание мешает вкусу лишь какое-то время, хроническое...отталкивает нас, – ибо оно переходит и к ребенку. – Третье соображение есть скелет, – поскольку он составляет основу типа рода. Ничто кроме старости и болезни, так не отталкивает нас, как горбатость; даже прекраснейшее лицо не может поправить положение; более того, даже безобразнейшее будет, при стройности фигуры, безусловно предпочитаемо. Далее, всякая диспропорция скелета, например, укороченная или коротконогая фигура, очень явственно ощущается нами; также и хромота, если она не вызвана внешней случайностью. Напротив, исключительно красивая фигура может компенсировать все недостатки, – она очаровывает нас. Отметим также, какую большую ценность имеют для всех маленькие ступни; это оттого, что таков существенный характер рода, коль скоро ни у какого из животных плюсна и предплюсна в совокупности так не малы, как у человека, – это связано с прямизной походки. Соответственно тому говорит и Иисус, сын Сирахов (26, 23...): "Жена, чей стан строен и стопы прекрасны, подобна сводам золотым на опорах серебряных". Важны для нас также зубы, поскольку они существенны для питания и особенно часто передаются потомству. Четвертое соображение – это известная полнотелость, т.е. преобладание вегетативной функции..., поскольку она предвещает плоду обильную пищу; поэтому нас явно отталкивает сильная худоба. Полная женская грудь имеет необычайную прелесть для рода мужского, – поскольку она, будучи непосредственнейшим образом связана с пропагативной17 функцией женщины, обещает новорожденному изобильное питание. Чрезмерно же полные женщины, напротив, возбуждают в нас отвращение, – причина здесь та, что свойство это указывает на атрофию матки, а значит, бесплодность, только это известно не голове, а инстинкту. – Лишь в последнюю очередь принимается в соображение красота лица. Здесь также учитываются прежде всего костистые части лица; поэтому смотрят главным образом на красивый нос, а короткий курносый нос портит все дело. Жизнь и счастье бесчисленного множества девушек предрешены небольшой горбинкою или вздернутостью носа, и не без причин: ведь дело идет о типе рода. Очень важен маленький рот при маленьких челюстях, как характерная особенность человеческого лица по сравнению с мордами животных. Особенно неприятен плоский, как бы срезанный подбородок, – ибо исключительно характерная черта нашего вида есть mentum prominulum18. Наконед попадают в поле зрения красивые глаза и лоб, – это связано с психическими свойствами, прежде всего интеллектуальными, наследуемыми от матери.