Текст книги "Барышня Эльза"

Автор книги: Артур Шницлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Ах, как красиво прогуливаться так по комнате нагою. Вправду ли я так хороша собою, как в зеркале? Ах, подойдите же ближе, красавица. Я хочу поцеловать ваши кроваво-красные губы. Хочу прижаться грудью к вашей груди. Как жаль, что нас разделяет стекло, холодное стекло! Как бы мы с вами хорошо поладили! Неправда ли? Не нужно было бы нам никого другого. Может быть, и нет на свете других людей. Есть телеграммы, и отели, и горы, и вокзалы, и леса, но людей нет. Люди нам только снятся. Существует только доктор Фиала со своим адресом. Он всегда остается прежним.

О, я нисколько не сумасшедшая. Я только немного взволнована. Это ведь вполне естественно, когда предстоит второй раз родиться на свет, потому что прежняя Эльза уже умерла. Да, это бесспорно, я мертва. Для этого и не нужно веронала. Не вылить ли его? Горничная могла бы его по неосторожности выпить. Я оставлю записку и напишу на ней: яд; нет, лучше: лекарство, – чтобы с горничной ничего не случилось. Вот какая я благородная!

Так. Лекарство, два раза подчеркиваю и три восклицательных знака. Теперь ничего не может случиться. И когда я потом вернусь и не захочу умирать, а только спать, то выпью не весь стакан, а только четверть или еще меньше. Очень просто. Все зависит от меня. Проще всего было бы мне сбежать вниз, какая я есть, по коридорам и лестницам. Да нет же, меня могли бы задержать по дороге, – а мне ведь надо быть уверенной, что при этом присутствует господин фон Дорсдай. Иначе он, конечно, не пошлет денег, этот гад…

Но ведь мне надо еще написать ему. Это ведь самое важное. О, спинка стула холодна, но приятна. Когда у меня будет вилла на итальянском озере, я буду всегда гулять голая по своему парку… Самопишущее перо я завещаю Фреду, когда буду умирать. Но покамест мне нужно сделать кое-что поумнее смерти.

«Многоуважаемый господин виконт»… Да будь же ты разумнее, Эльза, – никакого обращения! Ни многоуважаемый, ни многопрезираемый. «Ваше условие, господин фон Дорсдай, исполнено… В тот миг, когда вы будете читать эти строки, господин фон Дорсдай, ваше условие будет исполнено, хотя и не совсем в той форме, какую вы представляли себе…» – Нет, как хорошо эта девочка пишет, сказал бы папа. «И поэтому я рассчитываю, что вы со своей стороны сдержите свое слово и безотлагательно переведете пятьдесят тысяч гульденов по известному вам адресу. Эльза». Нет, не Эльза. Никакой подписи.

Так. Моя красивая желтая бумага для писем! Получила на Рождество. Жаль ее. Так. А теперь телеграмму и письмо в конверт. – «Господину фон Дорсдаю. Комната № 65». Зачем номер? Я просто положу письмо перед его дверью, проходя мимо. Но я не обязана. Я вообще ни к чему не обязана. Если мне угодно, могу и теперь лечь в постель и спать, ни о чем не думать. Ни о господине Дорсдае, ни о папе. Полосатый арестантский халат тоже может быть довольно элегантен. А стреляется много людей. А умирать нам всем придется.

Но ведь у тебя в этом нет покамест надобности, папа. У тебя ведь есть твоя дивно сложенная дочка и адрес прежний Фиала. Я устрою складчину. Обойду всех с тарелкой. Почему должен платить один только Дорсдай? Это было бы несправедливо. Каждый – по своему состоянию. Сколько положит Поль на тарелку? А сколько – господин в золотом пенсне? Но не воображайте себе, что это развлечение продлится долго. Я сейчас закутаюсь опять, взбегу по лестницам к себе в номер, запрусь и, если захочу, выпью залпом весь стакан. Но я не хочу. Это было бы просто малодушием. Вы совсем не стоите такой чести, подлецы. Стыдиться перед вами? Мне перед кем-нибудь стыдиться? Это мне, право, не нужно. Дай еще раз посмотреть тебе в глаза, красавица Эльза. Какие у тебя огромные глаза, если подойти близко. Мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь поцеловал меня в глаза, в мой кроваво-красный рот. Манто едва хватает до щиколоток. Будет видно, что у меня голые ноги. Так что же, не то еще будет видно! Но я не обязана. Я сразу же могу повернуть назад, еще не сойдя вниз. Но ведь я этого хочу. Я это предвкушаю. Разве не мечтала я всю жизнь о чем-то в этом роде?

Чего же я еще жду? Я ведь готова. Представление может начаться. Не забыть письма. Аристократический почерк, говорит Фред. До свидания, Эльза. Ты красива в манто. Флорентийских красавиц писали в таком виде. В галереях висят их портреты, и это честь для них…

Надо, чтобы ничего не было заметно, пока я в манто. Только ноги, ноги. Я надену черные лакированные туфли, тогда подумают, что на мне чулки телесного цвета. Так я пройдусь по зале, и никому не придет в голову, что под манто нет ничего, только я, только я, я сама. И потом я все-таки могу взбежать наверх… Кто это так хорошо играет внизу на рояле? Шопен?.. Господин фон Дорсдай, вероятно, нервничает немного. Может быть, он боится Поля. Потерпите, потерпите, все выяснится. Я еще ничего не знаю, господин фон Дорсдай, я сама страшно заинтересована.

Выключить свет. Все ли в порядке у меня в комнате? До свидания, веронал, прощай. Прощай, мое горячо любимое зеркало. Как ты светишься во мраке! Я совсем уже привыкла быть голою под манто. Довольно приятно. Как знать, не сидят ли многие так в зале, и никто об этом не догадывается? Не ходят ли так многие дамы в театр и сидят в ложах, – шутки ради или по другим причинам?

Запереть ли дверь? Зачем? Тут ведь не бывает краж. А если даже… Мне ведь ничего не нужно. Конец…

Где же номер шестьдесят пять? В коридоре ни души. Все еще внизу за обедом. Шестьдесят один… шестьдесят два… Какие огромные башмаки перед дверью. Вот висят брюки на гвозде. Как неприлично! Шестьдесят четыре, шестьдесят пять. Так. Здесь он живет, виконт… Вот здесь я приставлю к двери письмо. Тогда он его должен сразу увидеть. Его ведь никто не украдет? Так, вот оно лежит… Ничего не значит, я все еще могу сделать что захочу. В крайнем случае он подумает, что я его дурачу… Только бы мне с ним не встретиться теперь на лестнице. Да вот же… нет, это не он!.. Этот гораздо красивее господина фон Дорсдая, очень изящен, с черными усиками. Когда же этот приехал? Я могла бы сделать маленькую репетицию – чуть-чуть приоткрыть манто. Право, меня разбирает охота… Взгляните же на меня, милостивый государь. Вы и не представляете себе, мимо кого проходите. Жаль, что вы как раз теперь поднялись наверх. Отчего вы не остались в зале? Вы прозеваете редкое зрелище. Отчего вы меня не задерживаете? Моя судьба – в ваших руках. Если вы мне поклонитесь, я поверну назад. Так поклонитесь же мне. Я ведь смотрю на вас так приветливо… Он не кланяется. Прошел мимо. Оборачивается, я это чувствую. Окликните меня, поклонитесь! Спасите меня! Может быть, вы виновник моей смерти, милостивый государь. Но этого вы никогда не узнаете. Адрес прежний Фиала.

Где я? Уже в зале! Как я пришла сюда? Так мало людей и так много незнакомых. А может быть, у меня в глазах темно. Где Дорсдай? Его нет. Не знамение ли это судьбы? Уйду обратно. Напишу Дорсдаю другое письмо. Жду вас в полночь у себя в комнате. Принесите телеграмму на адрес банка. Нет. Он мог бы заподозрить в этом ловушку. Да и можно было бы устроить ловушку. Я могла бы спрятать у себя Поля, и он с револьвером в руке потребовал бы выдать телеграмму. Вымогательство. Чета преступников. Где Дорсдай? Дорсдай, где ты? Может быть, он покончил с собою, раскаиваясь в моей смерти? Он, должно быть, в карточной комнате. Конечно. Сидит, вероятно, за ломберным столом. Тогда я остановлюсь на пороге и сделаю ему глазами знак. Он сейчас же встанет. «К вашим услугам, фрейлейн». Голос у него будет звенеть. «Не пройдемся ли мы немного, господин Дорсдай»? – «Как прикажете, фрейлейн Эльза». Мы идем в лес. Мы одни. Я распахиваю манто. Пятьдесят тысяч добыты. Воздух холодный, я схватываю воспаление легких и умираю…

Почему смотрят на меня эти две дамы? Заметили что-нибудь? Зачем я здесь? С ума сошла? Я вернусь к себе в комнату, быстро оденусь, синее платье, поверх него манто, как теперь, тогда никто не угадает, что раньше на мне не было ничего… Я не могу уйти. Да и не хочу. Где Поль? Где тетя Эмма? Где Цисси? Где же они все… Никто этого не заметит. Это ведь совсем нельзя заметить. Кто так хорошо играет? Шопен? Нет, Шуман.

Я блуждаю по зале, как летучая мышь. Пятьдесят тысяч. Время проходит. Надо разыскать этого проклятого Дорсдая. Нет, вернуться обратно в комнату. Я выпью вероналу. Только глоток, тогда я буду крепко спать… После работы хорошо отдыхать. Но работа еще не сделана… Если кельнер подаст черный кофе тому старому господину, то все окончится хорошо. Л если он его подаст молодой супружеской чете в том углу, то все погибло. Как? Что это значит? Он подал кофе старому господину. Победа! Все окончится хорошо.

А, Цисси и Поль! Ходят взад и вперед перед отелем. Весело беседуют. Он не очень-то волнуется из-за моей мигрени. Повеса!.. У Цисси не такая красивая грудь, как у меня. Впрочем, у нее ребенок… О чем они говорят? Если бы можно было услышать! Какое мне дело, о чем они говорят? Но я могла бы тоже выйти из подъезда, сказать им «добрый вечер» и потом упорхнуть, дальше, дальше по лугам, карабкаться, все выше, на вершину Чимоне, лечь, уснуть, замерзнуть. Загадочное самоубийство молодой дамы из Вены. Одетая только в черное манто, красивая девушка найдена была в неприступном месте Чимоне-делла-Пала…

Но, может быть, меня не найдут или только в будущем году. Или еще позже. Разложившеюся. В виде скелета. Лучше все же остаться здесь, в натопленной зале, и не замерзнуть! Разве я обязана вас ждать? Вы меня искать должны, а не я вас. Загляну еще в карточную комнату. Если там нет его, он лишился своего права. И я напишу ему: Вас нельзя было найти, господин фон Дорсдай. Вы добровольно отказались от своего права. Это не освобождает вас от обязанности немедленно отослать деньги. Деньги. Какие же деньги? Почему это меня беспокоит? Мне ведь совершенно все равно, отошлет ли он деньги или не отошлет. Я не чувствую к папе ни малейшей жалости. Никого мне не жаль. И себя самой не жаль. Сердце у меня мертво. Мне кажется, оно совсем уже не бьется. Может быть, я уже выпила веронал?

Почему смотрят на меня так эти голландцы? Ведь заметить что-нибудь совершенно невозможно. Швейцар тоже глядит на меня так подозрительно. Не пришла ли еще одна телеграмма? Восемьдесят тысяч? Сто тысяч? Адрес прежний Фиала. Будь у него телеграмма для меня, он бы это сказал. Он смотрит на меня крайне почтительно. Он не знает, что под манто на мне нет ничего. Этого никто не знает. Я вернусь назад, к себе в комнату. Назад, назад, назад! Если бы я споткнулась на лестнице, то-то было бы забавно. Три года тому назад на Вертерском озере одна дама выплыла из купальни совсем голая. Но в тот же день она уехала. Мама сказала, что это опереточная артистка из Берлина.

Туман? Да, карнавал. Она или он довольно хорошо играет. Но карточная комната – справа. Последняя возможность, господин фон Дорсдай. Если он там, я взглядом подзову его к себе и скажу, что в полночь приду к нему. Нет, подлецом я его не назову. Но потом назову… Кто-то идет за мною. Не надо оглядываться. Нет, пет…

– Эльза!

О Господи, тетя… Дальше, дальше!

– Эльза!

Я должна обернуться, ничего не поделаешь.

– Ах, добрый вечер, тетушка.

– Но, Эльза, что с тобою? Только что я собиралась за тобою послать. Поль сказал мне… Но что за вид у тебя?

– Какой же вид, тетушка? Я чувствую себя уже недурно. Я даже немного поела.

Она что-то замечает, замечает.

– Эльза, да ведь ты… без чулок!

– Бог с тобою, тетушка! А ведь правда, я без чулок. Нет…

– Тебе нездоровится, Эльза? Глаза у тебя… У тебя жар?

– Жар? Не думаю. Только мигрень у меня была такая сильная, как никогда в жизни.

– Ты должна сейчас же лечь в постель, дитя мое, ты смертельно бледна.

– Это от освещения, тетя. В этой зале все кажутся бледными.

Она так странно скользит по мне взглядом. Она ведь ничего не может заметить. Теперь главное – сохранить самообладание. Папа погиб, если я не сохраню самообладания. Я должна что-нибудь сказать.

– Знаешь, тетушка, что случилось со мною в Вене? Этой весною? Я вышла на улицу в одной черной и в одной желтой туфле.

Все это ложь. Надо говорить дальше. Что бы еще сказать?

– У меня, тетушка, бывают, знаешь ли, после мигрени такие припадки рассеянности. У мамы они в прежнее время тоже бывали.

Все ложь.

– Но во всяком случае пошлю за доктором.

– Ах, не надо, тетушка, да ведь и нет в отеле ни одного врача. Пришлось бы послать за врачом в другой поселок. Воображаю, как бы он смеялся, если бы его вызвали потому, что на мне нет чулок. Ха-ха.

Мне не следовало так громко смеяться. Лицо у тети исказилось от страха. Ей жутко. Глаза у нее готовы выскочить из орбит.

– Скажи, Эльза, не видела ли ты случайно Поля?

Ах, она ищет помощи. Побольше самообладания, все стоит на карте.

– Мне кажется, он прогуливается перед отелем с Цисси Мор, если не ошибаюсь.

– Перед отелем? Я их обоих сюда приведу. Мы еще выпьем все чаю, не правда ли?

– С удовольствием.

Какую она глупую состроила физиономию. Я ей киваю головою очень приветливо и простодушно. Ушла. Теперь я пойду к себе в комнату. Нет, что же мне делать у себя в комнате? Пора, пора. Пятьдесят тысяч, пятьдесят тысяч. Чего я так бегу? Потише, потише… что я хочу сделать? Как зовут этого человека? Господин фон Дорсдай. Смешное имя… Вот она, карточная комната. Зеленый занавес перед дверью. Ничего не видно. Стану на цыпочки. Вист. Эти играют каждый вечер. Те двое играют в шахматы. Дорсдая нет. Победа! Спасена. Почему спасена? Надо продолжать поиски. Я обречена до конца жизни искать господина фон Дорсдая. Он меня, наверное, тоже ищет. Мы никак не можем встретиться. Может быть, он ищет меня наверху. Мы столкнемся на лестнице. Голландцы опять смотрят на меня. Дочь довольно мила. Старик – в очках, в очках… Пятьдесят тысяч. Ведь это не так много. Пятьдесят тысяч, господин фон Дорсдай. Туман? Да, карнавал. Я его тоже разучивала. Она хорошо играет. Почему же она? Может быть, он? Может быть, она знаменитая пианистка? Загляну-ка я в гостиную.

Вот дверь туда… Дорсдай! Я падаю. Дорсдай! Стоит у окна и слушает. Как это может быть? Я грызу себя – схожу с ума – умираю, – а он слушает игру незнакомой дамы на рояле. Там на диване сидят двое. Блондин приехал только сегодня. Я видела его, когда он выходил из экипажа. Дама совсем уже не молода. Она здесь уже несколько дней. Я не знала, что она так хорошо играет. Ей хорошо. Всем людям хорошо… Только я проклята… Дорсдай! Дорсдай! Да он ли это? Он меня не видит. Теперь он похож на порядочного человека. Слушает музыку. Теперь или никогда.

Тихо открыть дверь. Вот и я, господин фон Дорсдай. Он меня не видит. Я только сделаю ему знак глазами, потом распахну немного манто, – этого достаточно… Я ведь молодая девушка. Приличная молодая девушка из хорошей семьи. Я ведь не девка… Я хочу уйти. Хочу принять веронал и спать. Вы ошиблись, господин фон Дорсдай, я не девка. Прощайте, прощайте… А, он поднял глаза. Вот и я, господин фон Дорсдай. Как он ширит глаза. Губы у него дрожат. Он сверлит мне лоб глазами. Он не догадывается, что я голая под манто. Выпустите меня отсюда, отпустите меня! Его глаза горят. Его глаза грозят. Чего вы хотите от меня? Вы подлец! Никто меня не видит, кроме него. Слушают музыку. Так подойдите же, господин фон Дорсдай! Вы ничего не замечаете? Там, в кресле… Боже, в кресле… ведь это авантюрист! Господи, благодарю тебя. Он снова здесь, он снова здесь! Он только был в экскурсии! Теперь он снова здесь. Римлянин здесь. Мой жених, мой любимый! Но он не видит меня. Чего вы хотите, господин фон Дорсдай? Вы смотрите на меня, словно я ваша рабыня. Я не рабыня ваша. Пятьдесят тысяч! Остается ли в силе наша сделка, господин фон Дорсдай? Я готова. Вот я. Я совершенно спокойна. Я улыбаюсь? Понимаете вы мой взгляд? Его глаза говорят мне: идем! Его глаза говорят: я хочу тебя видеть голою! Чего же ты хочешь еще? Пошли телеграмму… немедленно…

Мороз по коже. Дама продолжает играть. Дивно пробирает меня по коже мороз. Как восхитительно быть нагою. Дама продолжает играть, она не знает, что здесь происходит. Никто этого не знает. Никто еще не увидел меня. Авантюрист, авантюрист! Вот я стою нагая. У Дорсдая глаза полезли на лоб. Теперь он верит наконец своим глазам. Авантюрист встает. Его глаза блещут. Ты понимаешь меня, красивый юноша?

– Ха-ха!

Дама перестала играть. Папа спасен. Пятьдесят тысяч! Адрес прежний Фиала!

– Ха-ха-ха!

Кто же это смеется? Я сама?

– Ха-ха-ха!

Что это за лица вокруг меня?

– Ха-ха-ха!

Как это глупо, что я смеюсь! Не хочу смеяться, не хочу.

– Ха-ха-ха!

– Эльза!

Кто зовет меня? Это Поль. Он, должно быть, стоит у меня за спиною. Сквозным ветром дует в голую спину. В ушах шумит. Может быть, я уже умерла? Чего вы хотите, господин фон Дорсдай? Почему вы такой огромный и бросаетесь на меня?

– Ха-ха-ха!

Что я сделала? Что я сделала? Что я сделала? Я падаю. Все кончено. Почему нет больше музыки? Чья-то рука обвила мои плечи. Это Поль. Где же авантюрист? Вот я лежу.

– Ха-ха-ха!

Манто летит на меня. И я лежу. Люди думают, что я в обмороке. Нет, я не в обмороке. Я в полном сознании. Сознаю все с ясностью стократной, тысячекратной. Только не могу остановить смех.

– Ха-ха-ха!

Теперь ваше желание исполнено, господин фон Дорсдай, вы должны послать деньги для папы. Немедленно.

– А-а-а-а-а!

Я не хочу кричать, а кричу все время. Почему же я кричу?.. Глаза у меня закрыты. Никто меня не видит. Папа спасен.

– Эльза!

Это тетя.

– Эльза! Эльза!

– Врача! Врача!

– Бегите за швейцаром.

– Да что тут случилось?

– Не может быть.

– Несчастная.

Что это они говорят? О чем они шепчутся? Я не несчастная. Я счастливая. Авантюрист видел меня голою. О, мне так стыдно. Что я сделала? Никогда уже я не открою глаз.

– Будьте добры закрыть двери.

Зачем закрывать двери? Что за гул голосов? Тысяча людей стоит вокруг меня. Все они думают, что я в обмороке. Я не в обмороке. Я только вижу сон.

– Да успокойтесь же, сударыня!

– Послали уже за врачом?

– Это обморок.

Как они все далеко! Они говорят с вершин Чимоне.

– Не может же она лежать на полу.

– Вот плед.

– Одеяло.

– Одеяло или плед – все равно.

– Прошу сохранять спокойствие.

– На диван.

– Будьте же наконец добры закрыть двери.

– Не выходите из себя, двери уже закрыты.

– Эльза! Эльза!

Хоть бы тетя уже замолчала.

– Слышишь ты меня, Эльза!

– Ты ведь видишь, мама, что она в обмороке.

Да, слава Богу, для вас я в обмороке. И я останусь в обмороке.

– Надо отнести ее в номер.

– Что тут случилось? Ради Бога!

Цисси. Как попала Цисси на поляну? Ах, ведь это не поляна.

– Эльза!

– Пожалуйста, успокойтесь.

– Будьте добры отойти в сторону.

Руки, руки подо мной. Чего же они хотят? Какая я тяжелая. Руки Поля. Прочь, прочь. Авантюрист около меня, я это чувствую. А Дорсдай ушел. Надо его найти. Он не смеет покончить с собою, прежде чем не послал пятьдесят тысяч. Господа, он мне должен пятьдесят тысяч. Арестуйте его.

– Не знаешь ли ты, от кого была телеграмма, Поль?

– Добрый вечер, господа.

– Эльза, слышишь ли ты меня?

– Да перестаньте же, фрау Цисси.

– Ах, Поль!

– Управляющий говорит, что пройдет, пожалуй, четыре часа до прибытия доктора.

– Вид у нее такой, словно она спит.

Я лежу на диване. Поль держит меня за руки. Щупает пульс. Ах да, он ведь врач.

– Об опасности не может быть речи, мама. Это… припадок.

– Ни одного дня не останусь я в отеле!

– Мама, перестань же.

– Завтра утром мы уезжаем.

– Просто по черной лестнице. Носилки сейчас принесут.

Носилки? Я ведь уже лежала сегодня на носилках. Я ведь уже была мертва. Разве нужно мне еще раз умереть?

– Не будете ли вы добры распорядиться, господин директор, чтобы люди наконец отошли от дверей.

– Да не волнуйся же, мама.

– Это бессовестно с их стороны.

Почему они все говорят вполголоса? Как в комнате умершего. Сейчас принесут носилки. Откройте ворота, господин матадор.

– Пожалуйста, сударыня…

– Не успокоите ли вы немного маму, фрау Цисси?

Она его любовница, но я красивее ее. Что это? Что тут делается? Носилки. Я вижу их закрытыми глазами. Это носилки, на которых они носят пострадавших от несчастных случаев. На них и доктор Зигмонди лежал, когда свалился с Чимоне. А теперь я буду лежать на носилках.

– А!

Нет, я больше не хочу кричать. Они шепчутся. Кто наклоняется над моей головою? Он пахнет хорошо папиросами. Его рука у меня под головой. Руки пол спиной, руки под ногами. Прочь, прочь, не прикасайтесь ко мне. Я ведь голая. Фу, фу, чего вы хотите? Оставьте меня в покое. Ведь это было только ради папы…

– Поосторожнее, пожалуйста, так, не спеша.

– Плед?

– Да, спасибо, фрау Цисси.

Почему он благодарит? Что же она сделала? Что со мною происходит? Ах, как хорошо, как хорошо. Я парю. Я парю вниз. Несут меня, несут меня, несут меня к могиле.

– Для нас это дело привычное, господин доктор. Носили мы и более тяжелых. Прошлой осенью даже двух сразу.

– Тсс… тсс…

– Будьте добры, фрау Цисси, пойдите впереди, взгляните, все ли в порядке у Эльзы в комнате.

Что делать Цисси у меня в комнате? Веронал, веронал! Только бы она его не вылила. Мне ведь пришлось бы тогда выброситься в окно.

– Очень вам благодарен, господин директор, не утруждайте себя больше.

– Я позволю себе наведаться позже.

Лестница трещит. У носильщиков тяжелые сапоги. Где мои лакированные туфли? Остались в гостиной. Их украдут. Я хотела их завещать Агате. Фред получит мое самопишущее перо. Несут меня, несут меня. Погребальное шествие. Где Дорсдай, убийца? Ушел. Авантюрист тоже ушел. Он опять отправится в экскурсию. Он возвращается только для того, чтобы увидеть разок мою белую грудь. А теперь опять ушел. Он идет по головокружительному пути между скалою и пропастью… Прощай, прощай… Я парю, парю. Пусть несут меня выше, все выше, на кровлю, на небо. Это было бы так удобно.

– Я ведь это предвидела, Поль.

Что предвидела, тетя?

– Все последние дни я предчувствовала что-то в этом роде. Она вообще ненормальная! Ее необходимо поместить в больницу.

– Но, мама, теперь ведь не время об этом говорить.

Больница?.. Больница?..

– Не думаешь же ты, Поль, что я в одном купе с этой особой поеду в Вену? От такой поездки можно Бог знает чего ждать.

– Ничего решительно не случится, мама! Я тебе ручаюсь, что у тебя не будет никаких неприятностей.

– Как ты можешь ручаться?

Нет, тетя, у тебя не будет неприятностей. Ни у кого не будет неприятностей, ни даже у господина Дорсдая. Где же мы? Мы во втором этаже. Я приоткрою глаза. Цисси стоит в дверях и говорит с Полем.

– Сюда, пожалуйста. Так. Так. Сюда. Поднесите носилки к самой кровати.

Поднимают меня. Несут меня. Как хорошо. Теперь я опять дома. Ах!

– Спасибо. Так, хорошо. Закройте, пожалуйста, дверь… Могу я вас просить помочь мне, Цисси?

– С удовольствием, господин доктор.

– Полегче, пожалуйста. Вот тут возьмите ее, будьте добры. Тут, за ноги. Осторожнее… А теперь… Эльза?.. Ты слышишь меня, Эльза?

Ну конечно же слышу, Поль. Я все слышу. Но что вам до этого? Так ведь хорошо быть в обмороке. Ах, делайте что хотите.

– Поль!

– Ты в самом деле думаешь, что она в бессознательном состоянии, Поль?

Ты? Она говорит ему «ты»? Поймала же я вас! Она говорит ему «ты»!

– Да, сознание отсутствует совершенно. Это бывает обычно после таких припадков.

– Ах, Поль, какая умора, когда ты напускаешь на себя такую докторскую важность.

Поймала я вас, мошенники! Поймала!

– Тише, Цисси.

– Почему же тише, если она ничего не слышит?

Что со мною? Я лежу в постели голая под одеялом. Как они это сделали?

– Ну что? Лучше ей?

Это ведь тетя. Что ей надо?

– Все еще в обмороке?

Она на цыпочках подкрадывается ко мне. Пусть идет к черту. Я не дам себя поместить в больницу. Я не сошла с ума.

– Разве ее нельзя привести в сознание?

– Она скоро сама очнется, мама. Теперь ей нужен только покой. Тебе, впрочем, тоже, мама. Не пойдешь ли ты спать? Опасности нет решительно никакой. Я вместе с фрау Цисси проведу ночь у ее постели.

– Да, сударыня, я буду на страже. Или Эльза, смотря по тому, на какую точку зрения стать…

Отвратительное существо. Я лежу тут в обмороке, а она изволит острить.

– И ты обещаешь, Поль, разбудить меня, как только придет врач?

– Но ведь его не приходится ждать раньше утра.

– Она как будто спит. Дышит совершенно спокойно.

– Это и есть своего рода сон, мама.

– О, все еще не могу в себя прийти, Поль. Такой скандал!.. Ты увидишь, это попадет в газеты!

– Мама!

– Но ведь она ничего не слышит, если это обморок. Мы говорим ведь совсем тихо.

– В этом состоянии чувствительность бывает иногда необыкновенно обострена.

– У вас такой ученый сын, сударыня.

– Пожалуйста, мама, иди спать.

– Завтра мы уезжаем во всяком случае. И в Боцене возьмем сиделку для Эльзы.

– Что? Сиделку? Ну, на этот счет вы ошибаетесь.

– Обо всем этом поговорим завтра. До свидания, мама.

– Я велю себе подать чай в номер и через четверть часа загляну еще раз.

– Да ведь это совершенно не нужно, мама.

Конечно не нужно. Вообще, убирайся к черту. Где веронал? Мне нужно еще подождать. Они провожают тетю до дверей. Теперь меня никто не видит. На ночном столике должен он стоять, стакан с вероналом. Если я его выпью, все будет хорошо. Сейчас выпью. Тетя ушла. Поль и Цисси стоят еще у двери. Ха. Она его целует. Она его целует. А я лежу голая под одеялом. Как вам не стыдно!

– Вот теперь я знаю, Поль, что она в обмороке. Иначе она непременно вцепилась бы мне в горло.

– Сделай милость, Цисси, молчи.

– Да что же ты хочешь, Поль? Либо она в самом деле потеряла сознание, тогда она ничего не слышит и не видит, либо дурачит нас, тогда ей поделом.

– Кажется, постучали, Цисси.

– Мне тоже показалось.

– Я тихо открою дверь и погляжу, кто там… Добрый вечер, господин фон Дорсдай.

– Простите, я только хотел спросить, как больная…

Дорсдай! Дорсдай! Неужели посмел. Все звери спущены с цепи. Где же он? Я слышу, как они шепчутся за дверью. Поль и Дорсдай. Цисси становится перед зеркалом. Что делаете вы там перед зеркалом? Это мое зеркало. Разве в нем уже нет моего отражения? О чем они там говорят за дверью, Поль и Дорсдай? Я чувствую взгляд Цисси. Она смотрит на меня из зеркала. Что нужно ей? Зачем она приближается ко мне? Помогите! Помогите! Я ведь кричу, а меня никто не слышит. Что нужно вам у моей постели, Цисси? Зачем вы наклоняетесь надо мною? Задушить меня хотите? Я не могу пошевельнуться.

– Эльза!

Что нужно ей?

– Эльза! Слышите вы меня, Эльза?

Я слышу, но молчу. Я в обмороке, я должна молчать.

– Эльза, ну и нагнали же вы страху на нас.

Она обращается ко мне. Обращается ко мне, словно я не сплю. Что надо ей?

– Знаете, что вы сделали, Эльза? Представьте себе, в одном только манто вошли вы в гостиную, вдруг предстали нагою перед всем обществом, а потом упали в обморок. Говорят, истерический припадок. Я этому совершенно не верю. Не верю также, что вы в бессознательном состоянии. Бьюсь об заклад, вы слышите каждое мое слово.

Да, я слышу, да, да, да. Но она не слышит моего «да». Почему? Я не могу шевельнуть губами. Что же со мною? Смерть? Мнимая смерть? Сон ли это? Где веронал? Выпить бы мне веронал! Но я не могу вытянуть руку. Уйдите, Цисси! Зачем вы склонились надо мною? Прочь, прочь! Никогда она не узнает, что я ее слышала. Никто этого не узнает. Ни с одним человеком уже не буду я говорить. Никогда уже не проснусь. Она идет к двери. Еще раз оборачивается. Открывает дверь. Дорсдай! Там он стоит. Я увидела его закрытыми глазами. Нет, я вижу его действительно. У меня открыты глаза. Дверь приоткрыта. Цисси тоже в коридоре. Теперь они перешептываются втроем. Я одна. Если бы я могла теперь пошевельнуться…

А, я могу, ведь я могу. Рука у меня движется, пальцы движутся, я вытягиваю руку, широко раскрываю глаза. Я вижу, я вижу. Вот стоит мой стакан. Живо, прежде чем они не вернулись. Достаточно ли только порошков? Мне больше нельзя просыпаться. Что мне нужно было сделать на свете, то я сделала. Папа спасен. Никогда бы я уже не могла быть среди людей. Поль заглядывает в дверную щель. Он думает – я еще в обмороке. Не видит, что я уже почти вытянула руку. Вот они опять стоят втроем в коридоре, убийцы!.. Все они убийцы. Дорсдай, и Цисси, и Поль; Фред тоже убийца, и мама убийца. Все они меня убили и делают вид, будто этого не знают. Она сама наложила на себя руки, будут они говорить. Вы меня убили, вы все, вы все! Мой стакан! Наконец-то! Скорее, скорее! Я должна! Не пролить ни одной капли. Так. Живо. Это вкусно. Дальше, дальше. Это совсем не яд. Никогда мне не было так вкусно. Если бы вы знали, как смерть вкусна. Спокойной ночи, мой стакан. Дзззинь! Что это? На полу стакан. Внизу он лежит. Спокойной ночи.

– Эльза! Эльза!

Что нужно вам?

– Эльза!

Опять вы здесь? С добрым утром! Вот я лежу без сознания, закрыв глаза. Не видеть вам глаз моих. Никогда.

– Она, очевидно, пошевельнулась, Поль. Как мог бы он иначе упасть?

– Машинальное движение, может быть.

– Если она не бодрствует.

– Что ты говоришь, Цисси! Взгляни ты только на нее.

Я выпила веронал. Я умру. Но чувствую себя так же, как раньше. Может быть, доза была недостаточна… Поль берет меня за руку.

– Пульс хорош. Не смейся же, Цисси. Бедная девочка.

– Сказал ли бы ты и про меня «бедная девочка», если бы я стояла голая посреди гостиной?

– Замолчи же, Цисси.

– Слушаюсь, милостивый государь. Может быть, мне удалиться и оставить тебя наедине с голой барышней? Ах, пожалуйста, не стесняйся. Действуй, как будто меня здесь нет.

Я выпила веронал. Это хорошо. Я умру. Слава Богу.

– А знаешь ли, что мне кажется? Что этот господин фон Дорсдай влюбился в голенькую девицу. Он был так взволнован, словно дело касается лично его.

Дорсдай! Дорсдай! Ведь это тот… Пятьдесят тысяч! Пошлет ли он их? О Боже мой, что, если не пошлет? Я должна им это сказать. Они должны заставить его. Ради Создателя, что, если все это было напрасно? Но теперь меня еще можно спасти. Поль! Цисси! Отчего же вы не слышите меня? Разве не знаете вы, что я умираю? Но я ничего не чувствую. Только усталость. Поль! Я устала. Неужели ты не слышишь меня? Я устала, Поль. Я не могу разжать губы. Не могу шевельнуть языком, но еще не умерла. Это веронал. Где же вы? Сейчас я засну. Тогда будет поздно! Я совсем не слышу их речей. Они говорят, а я не слышу что. Голоса их только гудят. Так помоги же мне, Поль! Язык у меня такой тяжелый.

– Мне кажется, Цисси, она скоро очнется. Она уже как будто старается открыть глаза. Цисси, да что же ты делаешь?

– Я обнимаю тебя. Так что же? Она ведь тоже не стеснялась.

Нет, я не стеснялась. Голая стояла я перед всеми. Если бы я только могла говорить, вы бы поняли почему. Поль! Поль! Я хочу, чтобы ты меня услышал. Я выпила веронал, Поль, десять порошков, сто. Я не хотела это сделать. Я была сумасшедшей. Я не хочу умереть. Ты должен спасти меня, Поль. Ты ведь врач. Спаси меня!