Текст книги "Безжалостное небо(сб.)"
Автор книги: Артур Чарльз Кларк
Соавторы: Франсис Карсак,Пер Вале,Боб Шоу,Герберт В. Франке,Бертрам Чандлер,Фридрих Дюрренматт,Юн Бинг,Лино Альдани,Нильс Нильсен,Анна Ринонаполи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)
– Я уже двадцать лет состою штатным преподавателем.
– Простите, но зачем же вы тогда приходите?
– В том-то и дело, что все эти конкурсы – бессмысленная затея. Присядем. Судите сами, по правилам конкурс открыт для всех дипломированных педагогов. У меня диплом есть, значит, я тоже могу принять участие. Ну, не глупо ли? Поэтому я и начал писать книгу. Школьная система Италии нуждается в реформе. Я предвидел это тридцать лет назад. Так продолжаться не может. Видите ли…
– Извините, а что это такое? – И Эроальдо показал на огромный экран, занимавший всю заднюю стену; толстая черная линия делила его пополам.
– Здесь появляются фамилии победителей с указанием набранных очков. Но списки поминутно изменяются, ведь еще не все экзамены кончились. Фамилии соискателей постоянно переходят из верхней половины экрана в нижнюю, по мере того как машина корректирует результаты и выявляет новых победителей конкурса. Если ваша фамилия вверху, то у вас есть шансы получить место, ну, а если внизу… Но не расстраивайтесь, коллега, до появления окончательного списка всегда остается надежда… Простите, ваше имя?
– Эроальдо Банкони.
– Новых сведений пока нет. Успеете подкрепиться. Я подожду здесь.
Эроальдо поблагодарил и подошел к автомату. Прежде чем выбрать блюда, он внимательно ознакомился с ценами.
– Вот теперь-то и начинается обман.
Эроальдо обернулся и увидел рядом с собой преподавателя в роговых очках.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил Эроальдо.
– А вы не знаете? Рекомендации, политические взгляды…
– К счастью, машины политикой не занимаются, – убежденно заявил другой соискатель.
– А кто в них данные вводит? – с иронией спросил учитель в очках.
– Члены комиссии вне подозрений: разве вы сами не видите, что их заставляют молниеносно принимать решения? И кроме того, ведь все фиксируется. А чтобы смошенничать, нужно время.
– Зато чтобы ошибиться, достаточно секунды. К тому же магнитные ленты исчезают в чреве машины, а если она чувствительна к индивидуальному магнетизму кандидата, тогда прощай справедливость. И машина может быть пристрастной.
Эроальдо широко раскрыл глаза:
– Я с вами совершенно согласен. Какое тонкое научно-фантастическое объяснение!
И он ринулся к экрану.
Его фамилия была в самом низу. Буквы почему-то все время расплывались. Тысяча чертей! А вдруг его магнетизм не понравился машине? Решительно его фамилия заметнее других прыгала перед глазами, и мерцание красных букв пугало Эроальдо – он еле сдерживался, чтобы не разрыдаться. Подлый робот, продажная тварь, что я тебе сделал?! Оставь меня в покое!
Он отер слезы и снова впился глазами в экран: ему показалось… или дрожание и в самом деле усилилось? Нет, он не ошибся! Экран словно пустился в пляс, все слилось, ничего нельзя было разобрать. Кто-то крикнул:
– Новые данные! Черт побери, я был двадцать третьим, а стал сорок седьмым!
А его фамилия наверху! Браво, робот! Теперь мы с тобой поладим. Но что это? Буквы снова заколыхались. Ну, ну, перестань шутить, глупец, не то я вдребезги разнесу твой проклятый механизм! Неужели услышал?! Может, я его обидел… Славный, хороший робот, ради всех святых сделай так, чтобы я остался наверху!
Поступили новые сведения и все повскакали с мест, Шум стоял словно на бирже.
– Есть! А моей фамилии нет. Ура, я наверху! Нет, внизу… Слава богу!.. Опять я внизу!..
Наконец экран застыл, его фамилия все еще наверху, но в предпоследней строке, в предпоследней! Может, это предупреждение? О непогрешимый робот, у меня семья!
Снова поступили данные, и снова пляска красных букв; он, Эроальдо, все еще в предпоследней строке. А вот и очередной поток сведений: его фамилия поднимается, достигает середины, оставляет позади другие, колеблется, возвращается обратно… ему удается обойти еще одного кандидата, но вдруг чья-то фамилия очень быстро поползла вверх, обгоняя одного, другого… Должно быть, у этого типа сильная “рука”! Посмотрите только, как он летит! О да, синьоров с рекомендациями полным-полно! Они наседают, теснят остальных. Список путается, все кричат, толкаются, а он, Эроальдо, уже внизу! Его фамилия еще мерцает над черной линией, нет, этого не может быть, верно, произошла ошибка, ведь только что он был почти на середине! Ура! Теперь он поднимается все выше, он победил!
Что такое?! Снова пополз вниз? Остановись, кретин! Куда там, катится вниз, вниз, вот он уже в самом низу. Плевать, лишь бы удержаться! Миленькие буквы, заклинаю вас, только не шевелитесь!
– Передача сведений заканчивается, – мгновенно охладил страсти чей-то негромкий тенор, – сейчас поступит окончательный список.
А буквы его фамилии все никак не успокаиваются, они то ползут вверх, то возвращаются, подпрыгивают и снова падают вниз.
Наступили последние минуты сражения. На табло возникла чья-то длиннейшая фамилия. Она прорвалась на самый верх и возглавила список – это по меньшей мере сын помощника министра. Эроальдо все еще держался на предпоследнем месте. Внезапно экран дрогнул: красные буквы замелькали в безумном вихре, словно пляшущие светлячки, потом разом потухли, и вот уже на экране засветились имена победителей.
Пунцовый от волнения, Эроальдо бросился искать свою фамилию: ее не было, не было! О гнусный, лживый робот! Он бессильно опустился на стул. Кто-то несколько раз больно хлопнул его по щеке. Эроальдо очнулся и протянул руку к экрану:
– Я был там… до самого конца… Банкони Эроальдо, предпоследний ряд… Это несправедливо! – и он всхлипнул.
Чья-то рука грубо встряхнула его, и незнакомый голос прошипел прямо в ухо:
– Что вы хнычете? Связи везде помогают. Можете полюбоваться своей драгоценной фамилией, Банкони Эроальдо. Победителей разместили в алфавитном порядке.
Эроальдо вырвался и подбежал к экрану. Верно, все верно: в восемнадцатой строке стояла его фамилия! Он почувствовал себя выжатым, словно губка. С вымученной улыбкой, вперив неподвижный взгляд в пустоту, он на негнущихся ногах пошел к выходу, но тут его словно током ударило. Что случилось? Опять ошибка? Нет!
– Банкони Эроальдо, получите назначение, – произнес монотонный голос робота.
Милый робот, ну, конечно, я обязан пройти непременную церемонию улыбок и рукопожатий. Теперь я преподаватель средней школы и должен держаться с достоинством: аккуратная прическа, уверенная походка. Пора научиться ходить неторопливо, выпятив живот, а не зад, как он это делал раньше, в начале карьеры.
И он торжественно пожал руку председателю комиссии. Тот пробормотал:
– У вас, уважаемый синьор Банкони, явная склонность к педагогике.
“Милый робот, отныне будущее принадлежит мне! О Лидия, моя наделенная даром телепатии жена, о поезд, о метро, о дом, о поцелуи, о любовь!”
– Какое у тебя впечатление от экзаменов? – много позже спросила жена.
– В общем вопросы были несложные, правда, слегка придрались на крестовых походах…
– А что это такое – крестовые походы?
– Я тебе потом расскажу, любимая.
– О них, верно, в школе никто и не слыхал, – и она удовлетворенно засмеялась.
Коллеги Эроальдо отчаянно ему завидовали, но делали вид, будто радуются его успеху. Заведующая учебным сектором, недовольная тем, что придется подыскивать другого преподавателя, хранила хмурое молчание, а технический директор сунул ему в руки тетрадь пропуска уроков, чтобы взыскать с него какую-то сумму. Только директор школы встретил его тепло и неофициально.
– С таким руководителем, как вы… – начал было Эроальдо.
– У вас есть хватка, дорогой мой. Мне обо всем рассказали. Разумеется, я всегда к вашим услугам. Мы, педагоги, должны объединиться против машинного обучения.
– Конечно, конечно… – повторял Эроальдо, ошеломленный быстротой, с какой распространяются новости: ох уж эти вездесущие фотоэлементы!
– Теперь, когда мы остались одни, – продолжал директор, нам предстоит разрешить один запутанный вопрос… Что будем делать с Моранини?
– Опять этот Моранини! – вспылил Эроальдо, но тут же нерешительно добавил: – Разве семья не согласна забрать его из школы?
– Нет. Отец только рассмеялся, когда я рассказал ему о тетради. Высокое же гражданское сознание у этого синьора! Некоторые господа беззастенчиво пользуются тем, что не хватает квалифицированных специалистов, особенно в области атомной физики. Увы, мы вынуждены с этим считаться. Вы сами убедитесь, какие лентяи учатся в средней школе; к счастью, вы настоящий педагог. Мне дали понять, что дело Моранини лучше спустить на тормозах.
– Но как же Устав?..
– Нужно постичь дух закона, а не букву, – назидательно сказал директор. – Кто знает, вдруг этот Моранини поэт? Читайте, читайте.
– Поэт?!
Эроальдо взял крамольную тетрадь, которую директор сунул ему в руки. Вынув закладку, он прочитал: “Я купался в море, а не в школьном бассейне…”
– Не может быть! Его отец-ученый и прекрасно знает, что море – источник микробов. Ему бы никогда не позволили!
– Вот именно. Это фантазия: Моранини поэтически оживляет воспоминания предков. Ему нравятся стихи Леопарди, которые он вычитал в нелепых книгах, отпечатанных на бумаге. В своем дневнике он пишет всякую чушь; но отец не обращает на это никакого внимания. А раз он доволен, мы не имеем права вмешиваться. Семья для нас священна. Мы предупредили родителей и тем самым выполнили свой долг.
– Леопарди… – вслух подумал Эроальдо. – Ему нравится Леопарди. Хороший признак. Это был великий поэт-фантаст. – И он снова ощутил благодарность к поэту, который помог ему выдержать конкурс.
Директор очень удивился, но внешне остался невозмутимым.
– Да, таковы, кажется, нынешние воззрения критики. У меня, увы, нет времени заниматься литературой. Вы сами скоро убедитесь, что мы должны быть в курсе всех последних достижений науки и техники. Фантабиопедагогика, фантапедагогическая наука или парапедагогика – вот главные проблемы современности! Впрочем, вы на собственном опыте узнаете… Так как же нам поступить с Моранини?
Эроальдо вертел тетрадь, тщетно пытаясь найти выход из положения. “А что, если применить к Моранини принципы эстетики Кампоформа?” Так, посмотрим! Тетрадь могла бы быть выражением фантареализма. В результате школьного конфликта в ученике Моранини пробудилось чувство коллективного подсознания.
– Ну, конечно, в таком случае можно применить фантапсихоаналитическую теорию! – воскликнул Эроальдо. – У мальчика обострился процесс самобичевания… и вот появилась эта тетрадь, что явно противоречит Уставу.
– Чудесно, синьор Банкони, чудесно! Я и не знал, что вы столь сведущи в фантапедагогике. Председатель комиссии был прав. Вас ждет блестящее будущее. Идите, мой друг, поговорите с Моранини и постарайтесь просветить коллег в вопросах фантапедагогики…
Итак, сам того не замечая, он стал пользоваться в школе не меньшим авторитетом, чем директор. Какая блистательная карьера открылась перед ним! О, Моранини, ты тоже оказался орудием моей судьбы!
А может быть, – тут он остановился и удивленно посмотрел вдаль, – может быть, это я сам творец своего будущего?
Лино АльданиЛуна двадцати рук
– Дэвид Портленд, к доске! – сказал учитель Круппен, оторвавшись от классного журнала.
Дэвид зачем-то отодвинул книги и тетради и наконец вылез из-за парты.
– Ты выучил урок по астрономии?
– Конечно, господин учитель.
– Отлично. Скажи, сколько естественных спутников у планеты Сатурн?
– Десять, господни учитель.
– Хорошо. Назови их и укажи в хронологическом порядке, когда они были открыты.
– Титан, – неуверенно начал перечислять Дэвид, – Япет, Рея, Диона, Тефия, Энцелад, Мимас, Гиперион… – Тут он запнулся и, покраснев от напряжения, уставился на носки ботинок.
– Так, дальше, – подбодрил его учитель. – Недостает еще двух: Феба и?..
– Феба и Темпе.
– Верно. Ну, а теперь второй вопрос. Как иначе называют Титан?
– Титан? Его называют “Луной двадцати рук”.
– Объясни, почему?
– Не знаю, господин учитель.
– А должен был бы знать, Дэвид, – с упреком сказал учитель. – Я задал на сегодня прочитать отрывок из приложения к учебнику. Если бы ты его прочел, то мог бы ответить на мой вопрос.
– Да, господин учитель, но я… не стал его читать.
– Почему же?
Дэвид Портленд заколебался, по потом вскинул глаза на учителя и выпалил:
– Потому что я не люблю астрономию.
В классе стало необычно тихо. Изумленные взгляды учеников словно были прикованы к лицу Дэвида. Учитель Крупней снисходительно улыбнулся.
– Да, не люблю, – осмелев, повторил Дэвид. – Терпеть ее не могу. И потом… зачем она мне, эта астрономия? Космонавтом я стать не собираюсь. Я хочу быть хирургом, как и мой отец. И не на какой-нибудь планете, а здесь, на Земле.
Учитель снова улыбнулся:
– Не рано ли ты выбрал себе профессию? Вдруг передумаешь?
Дэвид немного растерялся. Под пристальным взглядом учителя он прикрыл ладонью глаза.
– Дай-ка мне твою книгу, Дэвид.
Учитель взял учебник, заглянул в оглавление, быстро перелистал страницы.
– На, держи, – сказал он, протягивая Дэвиду раскрытую книгу. – Прочти вот здесь. Это рассказ неизвестного автора двадцать первого века. Читай повнимательнее. Я вызову тебя еще раз.
Низко опустив голову, Дэвид поплелся на место под хихиканье друзей. Он тяжело вздохнул, скорчил ехидную рожу сразу всему классу и углубился в чтение.
Знакомо ли вам, хотя бы в общих чертах, строение одноклеточного организма? Так вот, космический корабль “Ибис” походил на такой организм. Он не был смонтирован или собран по частям, его обшивку не сваривали и не стягивали болтами. Словом, он совершенно не напоминал механизм, отдельные части которого можно вынуть или заменить. Нет, корпус “Ибиса” был цельным, и, создавая его, ученые строго следовали принципам новейшей теории молекулярных сил. Внешне “Ибис” ничем не отличался от современных космических кораблей, разве только был поменьше и не столь быстроходен. Не спорю, в его конструкции имелись кое-какие дефекты, но шестьдесят лет назад, когда “Ибис” отправился в свой первый полет и проект Крузиуса и Благовича стал реальностью, все славили повое чудо техники.
“Ибис” имел электромагнитное управление. Крузиус и Благович блистательно доказали на практике, что для межпланетных путешествий космическим кораблям больше не нужно реактивное горючее. Особый ускоритель “антиграв” – генератор антигравитационного поля – позволял кораблю легко преодолевать любые пространства по гравитационным линиям, пронизывающим космос. Это было поистине гениальное открытие, настоящий переворот в технике.
Год две тысячи двадцать пятый ознаменовал собой конец атомной и начало электромагнитной эры. Но, увы, именно этот год оказался одним из самых трагических в истории человечества. Едва “Ибис” блестяще завершил третий пробный перелет Земля – Марс – Земля, как на нашей планете неожиданно для всех вспыхнула страшная эпидемия желтой чумы.
Сейчас, вероятно, лишь самые глубокие старики помнят о тех кошмарных днях. Впрочем, я в этом не уверен, ведь известно, что события, отличающиеся особой жестокостью, невольно вызывают защитную реакцию человеческого мозга, и почти всегда вступает в действие закон подсознательного оптимизма, побуждающий нас забыть все неприятное. Так или иначе, но нет ни одной книги по истории и медицине, в которой не упоминался бы тот злосчастный год. Подсчитано, что за полгода эпидемия унесла полтора миллиарда людей – почти половину всего населения Земли. И если другой половине посчастливилось уцелеть, то этим земляне обязаны ксемедрину, который добывали на Титане, и космолету “Ибис”, который с неслыханной быстротой долетел до шестого спутника Сатурна.
Полет не был опасным. До этого человек уже не раз ступал на поверхность спутников Сатурна. Более того, он проник на планету Уран, сумел облететь и досконально изучить всю Солнечную систему – и все это на устаревших уже теперь атомных кораблях.
Словом, “Ибису” не грозила серьезная опасность. Не было оснований бояться и каких-либо неожиданностей.
В самом деле, тридцатидневный полет протекал как нельзя лучше. Но при посадке на Титан произошла небольшая авария был поврежден антиграв.
Только через двое суток командиру корабля Арне Лагерссону и инженеру-пилоту удалось обнаружить, что, хотя индикатор стоит на отметке “нормально”, драгоценная энергия антигравитационного устройства катастрофически убывает.
– Мы подчас похожи на погонщика верблюдов в пустыне, который преспокойно идет во главе каравана и не замечает, что у него продырявлен бачок с водой, – сказал Арне Лагерссон.
В навигационный салон, где собрался командный состав корабля, вошел борт-инженер Алексей.
– Я укрепил соединительные кабели и осмотрел весь комплекс антиграва, теперь все в порядке, – доложил он и посмотрел на свои перепачканные в масле руки. – Подумать только! Двое суток мы спокойно спали и ели и даже не подозревали, что в конденсаторах утечка. Я готов сам себя высечь.
– Перестань, – сказал второй пилот Фултон. – Я все думаю, как это могло случиться?
Арне Лагерссон отошел и пристроился в углу. Он неподвижно глядел прямо перед собой, то и дело негромко похрустывая пальцами. К нему подсел Фултон.
– Вероятность утечки энергии в антиграве примерно одна тысячная, – сказал он. – Учти также, что отказал предохранительный клапан. Мало того, не сработал и аварийный. Это уж чересчур.
Лагерссон в ответ только пожал плечами.
– Ничего не понимаю, – продолжал Фултон. – Тысяча, помноженная на миллион, дает миллиард. Слышишь, Арне? Вероятность была одна миллиардная. Повезло, нечего сказать!
– Твои расчеты неверны, – сказал Лагерссон. – Посадка была не особенно удачной, и многие клапаны вышли из строя. Что ж в этом странного? Так уж случилось, и теперь нам приходится худо. А что показывает индикатор антиграва?
– Мало утешительного. Пока шестьсот пятьдесят килограммов, ниже предельной нормы. Но если учесть, что люди и механизмы весят тысячу шестьсот килограммов, то нетрудно подсчитать. На корабле девятьсот пятьдесят килограммов лишнего груза.
Лагерссон до боли закусил губу и сокрушенно покачал головой:
– Плохи наши дела, Фултон.
– Да уж хуже некуда. – Фултон осмотрелся по сторонам, словно одним-единственным взглядом хотел окинуть все вокруг.
– Нелегко будет сбросить эти лишние девятьсот килограммов.
Лагерссон созвал всех офицеров.
Не дожидаясь особого приглашения, к ним присоединились Алексей, Ирина и доктор Паульсен.
– Прошу всех вас держать случившееся в тайне, – сказал командир корабля. – Незачем заранее тревожить экипаж.
Он поднялся на командный мостик и медленно побрел в свою рубку, чувствуя себя смертельно усталым и близким к обмороку. “Старею, – подумал он. – Скоро сорок. Многовато, многовато для такой работы”.
Он закурил сигарету и взглянул в плексигласовый иллюминатор.
Отсюда Титан казался безжизненной равниной, насколько мог охватить глаз скованной ледяным панцирем. Из расщелин в синеватых ледяных глыбах тонкими красными струйками вытекал ксемедрин, стелясь над самой поверхностью планеты. Лагерссон не раз бывал на Титане. Впервые он прибыл сюда в две тысячи одиннадцатом году, когда производил съемки местности, а затем вторично, ровно через десять лет, делал новые, периодические съемки. И вот теперь он попал сюда в третий и, как опасался, последний раз.
Примерно в трехстах метрах от корабля из-за ледяного холма показались космонавты. В громоздких термических скафандрах они двигались медленно, гуськом, неся на плече баллоны с ксемедрииом, собранным из расщелин после долгих часов утомительнейшей работы. Лагерссон узнавал своих людей по походке. Не всех, конечно: на корабле было несколько новичков, – но каждого, с кем ему доводилось летать прежде, он, не колеблясь, узнал бы и за тысячу метров.
Он в изнеможении прилег на койку.
Девятьсот килограммов! Их нужно сбросить любой ценой. Но Лагерссон не мог сосредоточиться на этой мысли. Он поймал себя на том, что думает об иррациональности мира и самой истории – право же, нелепо, если мир агонизирует из-за какой-то ничтожной, неизвестной доселе бактерии, а спасительное лекарство можно добыть только в миллионах километров от Земли! А, впрочем, возможно, в этом есть своя логика и даже счастливая закономерность. Ксемедрин! Когда много лет назад на Титане производились первые съемки местности, кто бы мог подумать, что реденькие красные струйки газа принесут спасение человечеству? А врач из Гамбурга! Ведь это он догадался, что в борьбе с бактерией можно использовать только ксемедрин. Он случайно обнаружил это, изучая всевозможные катализаторы для получения противоэпидемической сыворотки. Но была ли то случайность или же закономерность?
Лагерссон попытался представить, что произошло бы, вспыхни эпидемия годом раньше, когда проект Крузиуса и Благовича существовал только на бумаге. Обычному космическому кораблю на атомном горючем понадобилось бы около года, чтобы достигнуть Титана. За это время человечество успело бы вымереть. “Да будут благословенны “Ибис” и чудодейственный ксемедрин”, – подумал он.
Он невесело усмехнулся: ведь самый захудалый философ с полным правом может обвинить его в голом практицизме.
Сигарета потухла, и Лагерссон погрузился в беспокойный сон. Он стремительно несся куда-то на легком облачке. Вдруг ноги его налились свинцом, он свалился вниз и его поглотила бездонная пропасть.
Его разбудило слабое стрекотанье звонка. Он выверил свой хронометр с двумя циферблатами – для земного и “путевого” времени. “Пора обедать”. Умывшись, он спустился вниз.
Обед проходил в полнейшем молчании. Доктор Паульсен не скрывал своей озабоченности, Фултон старался держаться как можно спокойнее, Ирина и Алексей время от времени обменивались загадочными взглядами. Снизу, где обедали остальные члены экипажа, доносился приглушенный гул голосов.
– Сколько сегодня собрали ксемедрина? – спросил Лагерссон.
– Двенадцать килограммов, – ответил Фултон. – Еще два выхода, и мы соберем нужные шестьдесят килограммов.
– Нужно обойтись одним выходом.
– Почему же? Все равно улететь мы сможем не раньше чем через двое суток.
– Знаю, – буркнул Лагерссон. – Но я хочу, чтобы все члены экипажа были налицо, когда потребуется начать работы по уменьшению веса корабля. Составьте список, без чего, по-вашему, можно обойтись на корабле, – обратился он к Ирине. Укажите вес каждого предмета. Вы, Алексей, подготовьте список предметов не самой первой необходимости. А вы, доктор… Подсчитайте минимальный пищевой рацион и предельный запас кислорода. Боюсь, что нам придется потуже подтянуть ремни и напрячь легкие.
Он поднялся и направился к выходу.
– Да, чуть было не забыл, – сказал он Фултону. – Завтра, когда закончите сбор ксемедрина, потрудись изъять оружие у всех членов экипажа.
– Выверни-ка карманы, Джон.
Джон сердито фыркнул.
– Тебе говорят, выверни карманы! – Командир повысил голос.
На стол упали сигареты, зажигалка, пилка для ногтей, рожок-амулет.
– А где бумажник? – рявкнул Лагерссон.
– Вот, держите, – буркнул Джон, вытащив бумажник из заднего кармана брюк. – Командир, – хриплым, умоляющим голосом сказал он. – Тут только фотографии жены. Они и ста граммов не весят.
– Молчать! – приказал Лагерссон. – Клади все. И часы тоже.
Джон сгреб все свое добро в кучку и уныло поплелся на место. На столе уже высилась груда всевозможных вещей, при виде которых сердце старьевщика забилось бы от радости: тут были вечные ручки, булавки для галстука, записные книжки, цепочки, цветные карандаши.
– Следующий.
К столу подошел человек лет сорока с всклокоченными рыжими волосами. Это был новичок.
– Клифт Ивенс, командир, – доложил он.
– Выверни карманы, Клифт.
– Уже сделано, командир, – сказал Клифт и показал вывернутые карманы брюк.
– Отлично.
Клифт хотел было отойти, по Лагерссон вернул его.
– Сними кольцо, Клифт.
– Я уже пробовал, командир. Ничего не выходит.
– Смажь мылом. И если и тогда не поможет, придется тебе расстаться с пальцем.
Экипаж в полном составе собрался в навигационном салоне. Все стояли лицом к стенке корабля.
– Выбросите-ка все это, и побыстрее, – приказал Лагерссон, едва закончился осмотр.
Четверо людей подняли брезент с собранными вещами и направились в шлюзовую камеру. Пять минут пролетели в напряженном, угрюмом молчании. Наконец зажегся зеленый глазок, затем красный и снова зеленый.
– Что показывает индикатор?
– Двести пять килограммов лишку, командир.
Арне Лагерссон растерянно провел по лицу рукой. Выброшены все столы, диваны, кухонные инфраплиты, предохранительные ремни, посуда. Они лишились всего, что создает определенный комфорт, освободились от того, что не является предметом крайней необходимости. Чем же еще можно поступиться?
– Фултон! – сказал командир. – Сколько осталось аварийных скафандров?
– Пять.
– Три выбросите. Доктор Паульсен, пойдемте со мной. Нам нужно обсудить вопрос о рационе.
Едва доктор и командир корабля поднялись наверх, космонавты, взволнованные и обеспокоенные случившимся, разбрелись по залу. Одни уселись прямо на пол и, сжав голову руками, застыли неподвижно с закрытыми глазами; другие, стараясь не думать о трагической перспективе, пытались шутить и смеяться.
Боба Арджитая, девяностокилограммового верзилу и здоровяка, окружала небольшая группа людей.
– И что это за штука – сила тяжести? – деланно-наивным тоном спросил Боб.
– Сразу видно, что ты осел. Сейчас я тебе объясню, дуралеи. – Его приятель Джо, стоявший рядом, засучил рукава. Представь себе, что ты сидишь у себя в небоскребе, на сорок первом этаже. Так вот, я беру тебя за шкирку и выпихиваю в окно. А потом вдруг отпускаю. Ну как, сообразил? Что тогда произойдет, а?
– Это ты зря, Джо, – сказал кто-то. – Ровным счетом ничего не произойдет. Боб из духа противоречия возьмет да назло тебе не упадет.
Кто-то засмеялся, кто-то в сердцах пожал плечами, а те, кому надоело слушать плоские остроты, отошли.
– Кроме смеха, друзья, – сказал Боб. – Я и в самом деле этого не понимаю. Нечего строить из себя всезнаек – ведь вам известно ровно столько, сколько мне – Индикатор показывает, что у нас двести пять килограммов лишних. Так неужели, черт побери, из-за каких-то жалких двухсот килограммов мы должны торчать на этом Титане? Попробуй тут разберись.
– Ну, разве ты не осел? – воскликнул Джо. – Так и быть, попробую объяснить тебе понагляднее. Вообрази, что у тебя имеются весы с чашами. На одной чаше сидишь ты, а на другой лежит груз весом девяносто килограммов. Что произойдет, если ты тоже весишь девяносто килограммов?
– Умней ничего не придумал?! – воскликнул Боб. – Ясное дело, весы останутся в равновесии.
– Вот именно, – согласился Джо. – Чаши весов не опустятся и не поднимутся. Но если ты вынешь из кармана пиджака ручку и выкинешь ее, то чаша с грузом опустится, а тебя слегка подымет. Понял?
– Болван! – воскликнул Боб. – Как действуют весы я с пеленок знаю.
– Но антиграв работает на том же принципе, – сказал Джо. – Разницы никакой.
– Тише вы, Фултон идет.
Фултон подошел к группе космонавтов.
– Вот что, ребята, – дружелюбно сказал он. – Придется нам выбросить всю лишнюю одежду.
Боб Арджитай захохотал.
– Превосходно! – с наш рапным энтузиазмом воскликнул он. – Командир, видно, решил отправить нас домой в одних трусиках…
– Довольно зубоскалить, – прервал его Фултон. – Снимайте-ка ботинки, рубашки, белье.
– Приказ распространяется на всех без исключения? – спросил Боб.
Фултон кивнул.
– И к девушке наверху он тоже относится?
– Разумеется.
– Отлично, отлично! – Боб Арджитай стал радостно потирать руки. – Надеюсь, инженер Алексей Платов не рассердится, если его невеста разок – другой спустится сюда, к нам.
– Кретин! – разозлился Фултон.
Все засмеялись.
– Это я так, пошутил, – оправдывался Боб, – чтобы ребят приободрить.
Фултон растерянно посмотрел на него, потом сжал его локоть и легонько хлопнул по плечу, повернулся и, чеканя шаг, пошел к двери.
До отлета оставалось восемнадцать часов. Лагерссон, Фултон, доктор Паульсен, Алексей и Ирина собрались наверху, в главном салоне.
– Так вот, – сказал командир. – Учтите, что ксемедрин трогать нельзя. Мне приказано добыть шестьдесят килограммов, и я привезу ровно шестьдесят килограммов, ни граммом меньше.
Все согласно кивнули.
– Ничего не поделаешь, – вздохнул врач. – Сейчас на индикаторе антиграва лишних шестьдесят четыре килограмма. В нашем распоряжении восемнадцать часов, чтобы отыскать лишние килограммы и…
– Нам их никогда не отыскать, – сказал Алексей. – На корабле нет больше ничего лишнего.
Лагерссон пристально поглядел на друзей, а те в свою очередь смотрели на него так, словно решение проблемы зависело только от него одного.
Снизу слышался глухой ропот космонавтов, никто больше не смеялся. Недовольство нарастало с каждой секундой.
– Чего вы от меня ждете? – со злостью спросил Лагерссон. – Конечно, проще всего собрать всех и сказать: “Друзья, один из нас лишний. Давайте кинем жребий, и тот, кому не повезет, должен умереть. В одиночестве, как брошенная собака”.
Четверо офицеров не отрывали от него взгляда, и в их глазах читались растерянность и немой упрек.
– А кое-кто из вас считает, что я должен добровольно покинуть “Ибис”, не так ли? Еще бы, ведь я командую кораблем, а командир обязан показывать пример!
– Никто этого не говорит, – отозвался Фултон.
– Смешно – обычно в случае опасности капитан покидает корабль последним. А я, по-вашему, должен покинуть его первым. – И Лагерссон неестественно рассмеялся.
– Послушай, Арне, во время посадки индикатор антиграва был блокирован. Может, быть, он просто испорчен? – сказал Фултон.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Он показывает шестьдесят четыре килограмма лишнего веса, но, возможно, это ошибка. Почему бы нам не попытаться взлететь?
Лагерссон на секунду задумался.
– Согласен, – сказал он. – Попробуй.
Двадцать минут спустя Алексей нажал кнопку, корпус космического корабля вздрогнул и завибрировал. Лагерссон не отрывал взгляда от альтиметра. Пятнадцать секунд пролетели в напряженном ожидании.
– Нуль! – в ярости крикнул Лагерссон. – Мы не поднялись ни на сантиметр!
Все снова собрались в центре салона. Командир обратился к Паульсену:
– Ну, а что вы предлагаете, доктор?
– Э, нам остается только сесть на жесточайшую диету. Через три – четыре дня мы изрядно похудеем и сумеем взлететь.
– Невозможно.
– Не вижу другого выхода, командир. Либо полетим без ксемедрина, либо подождем, пока народ не похудеет.
– Доктор, вы забываете, что курс и время полета были рассчитаны заранее. Если мы отложим полет на несколько дней, то наткнемся в пути на облако В-36, а это – верная гибель. Значит, лететь надо либо через восемнадцать часов, либо через двадцать дней, когда нам уже не будет угрожать встреча со смертоносным облаком.
– А разве нельзя отклониться от курса?
