Текст книги "Безжалостное небо(сб.)"

Автор книги: Артур Чарльз Кларк

Соавторы: Франсис Карсак,Пер Вале,Боб Шоу,Герберт В. Франке,Бертрам Чандлер,Фридрих Дюрренматт,Юн Бинг,Лино Альдани,Нильс Нильсен,Анна Ринонаполи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

Юн Бинг
Буллимар

Буллимар лежал на больничной койке, укрытый прохладной простыней, но тело его горело. В палате царил полумрак, жалюзи были опущены. Буллимар не нуждался в свете, все равно он ничего не видел сквозь бинты. Обмотанные марлей руки покоились на матрасе, к локтю от стеклянного сосуда тянулся резиновый шланг.

Несчастье произошло сразу после того, как они взлетели с Меркурия. Их было восемь на борту: три члена экипажа и пятеро пассажиров – два техника с женами и один мальчуган.

Корабль доставил на Меркурий припасы и новую смену.

Транспортные ракеты были здесь единственной связью с внешним миром – Солнце, занимавшее большую часть неба над другим полушарием, не позволяло использовать радио и телевидение.

Все маневры были привычными для Буллимара. Они стартовали в затененной зоне и помчались вверх. Выходя на орбиту, уводящую от Солнца, нужно было набрать достаточную скорость, прежде чем отключать основные двигатели. Они шли еще с небольшим ускорением, когда это случилось.

Невидимое сквозь черные шторы на иллюминаторах огромное Солнце исторгло язык пламени. Пылающее облако плазмы вернулось обратно в раскаленное море, но тонкая пламенная нить дотянулась до космического корабля, пометила его чудовищным зноем звездных температур.

Двигатели закашляли, и ракета сделала сальто в космосе.

– Черт! – выругался второй пилот, глядя на приборные щитки. – Отражатель барахлит.

Буллимар ничего не сказал. Он выключил двигатель. Корабль бесшумно летел дальше, виляя из стороны в сторону.

Долго в рубке стояла тишина. Наконец третий пилот заговорил:

– Если мы не запустим двигатели, ракета упадет на Солнце.

Второй пилот подошел к вычислительной машине и, прищурясь, посмотрел на цифры, бегущие по бумажной ленте.

– К сожалению, – подтвердил он. – Не сразу, конечно, дня два будем падать.

В последние секунды, прежде чем их выключили, двигатели успели изменить курс корабля, и теперь он летел к Солнцу. Отражатель газовой струи в главном двигателе сорвало с места.

Кто-то должен снаружи закрепить отражатель, пока ракету не затянуло в клокочущий ад. И надо действовать побыстрее. Чем ближе к Солнцу, тем сильнее облучение; тот, кто выйдет наружу, рискует погибнуть. Еще нет скафандров, дающих надежную защиту так близко от Солнца.

Буллимар подошел к переходной камере и надел свой скафандр. Его товарищи молчали и старались не смотреть на него.

Через четверть часа красная лампочка на приборном щитке сменилась желтой. Корабль летел, вращаясь, дальше, и наружные телекамеры показывали фигуру космонавта, то залитую солнечным светом, то поглощенную мраком. Осторожно отталкиваясь руками, Буллимар полз вдоль длинного корпуса.

Они надели скафандры, выждали минуту, когда люк оказался в теневой стороне, выскочили наружу, схватили Буллимара и втащили его в корабль. Крышка люка захлопнулась, защитив людей от стремительно наплывавшего смертоносного сияния.

Им не удалось снять скафандр с Буллимара. Пластмасса, прикрывавшая лицо и руки, прикипела к коже; грубый материал, защищавший тело, обуглился. Они удалили что могли, срезали опаленные куски стекла и металла и поддерживали жизнь к командире, пока ракета опускалась к Земле, где уже ждала санитарная машина.

– Кажется, зрение удалось спасти, – сказал врач.

Белую марлю разрезали, и Буллимар осторожно открыл глаза. После многих месяцев слепоты свет в полутемной комнате показался ему очень ярким. Он смутно различил парящие над ним розовые воздушные шары с нарисованными красными улыбками.

– Вы видите? – спросил один шар.

– Да… – ответил Буллимар, удивленно озираясь. – Спасибо большое, доктор.

Подошла сестра с ваткой в руке. Ватка ожгла кожу там, где раньше были бинты. Буллимар поднял руку, скоторой только что сняли огромную марлевую рукавицу, хотел вытереть лоб. Что-то зашуршало, будто соскребали чешую с рыбы.

Он с ужасом поднес руку к глазам, согнул пальцы и присмотрелся к коже.

Кожа была черная, потрескавшаяся. Она блестела, будто черное дерево или рог, смазанный маслом. Она словно шелушилась, и в ранках желтела сукровица. Он осторожно ощупал левую руку правой, снова поднес теперь уже обе руки к лицу. Кожа была грубая, шершавая, как опаленная бумага.

– Пластмасса, – объяснил врач. – Пластмасса прикипела к коже. Просто чудом удалось спасти вам зрение.

Буллимар зажмурился и попробовал представить себе, как выглядит его лицо. Блестящая черная маска с желтой сеткой.

Когда он привык к свету, ему дали газеты и журналы с рассказом о несчастном случае. Буллимар обнаружил, что он знаменит. “Герой с Меркурия”. “Поединок с Солнцем”. “Рыцарь космического века”. И фотографии молодого, только что из академии, улыбающегося космонавта с усиками.

Буллимар горько улыбнулся и потрогал жесткую потрескавшуюся кожу. Теперь в газетах будут совсем другие снимки… И когда, наконец, к нему допустили репортеров и фотографов, он прочел в их глазах, что они думают. На следующий день репортажи о драматическом происшествии пополнились новой главой, в которой звучала трагическая нота.

Буллимар лежал под прохладной простыней и думал; лицо по-прежнему горело. Он еще никак не мог поверить в реальность происходящего. Белые стены больничной палаты и непроницаемые лица врачей стояли между ним и повседневной жизнью.

Через несколько дней после того, как сняли повязки, он попросил ножницы и вырезал все статьи и заметки о себе. Время от времени он вынимал их из конверта и перечитывал. Если кто-нибудь заставал его за этим, он криво усмехался и виновато прятал вырезки под подушку. Но так или иначе… отныне он герой. Один из тех, кого знает, о ком говорит весь мир.

Он будет сидеть в компании в глубоком кресле и словно нехотя рассказывать, как все было. Рассказывать всем, кто увидит его изувеченную кожу и спросит, что с ним случилось. Куда ни пойдет – всюду его будут узнавать, будут шептаться за его спиной.

Буллимару вовсе не претила роль героя. Хотя он старался держаться иронично, но был достаточно честен, чтобы признать, что ирония эта – напускная.

– Не знаю, – сказал врач. – Не могу сказать, пройдет ли это совсем.

Врач перелистывал бумаги. Буллимар сидел в его кабинете, одетый в форму космонавта. Пришла пора выписываться. Воротничок тер потрескавшуюся кожу, на руках были перчатки.

– Пластмасса, – сказал врач.

Буллимар кивнул. Его глаза с неестественно яркими на темном лице белками осматривали комнату.

– А вообще, вы здоровы, – продолжал врач. – Возможно, будете ощущать боль, но никакой опасности нет. Только следите, чтобы язвы не воспалились.

Буллимар кивнул, при этом трещинки на лице разошлись и снова сомкнулись.

Выйдя из кабинета врача, он спустился по лестнице и очутился на улице. После всех этих недель в больнице он чувствовал слабость, у него закружилась голова при виде множества людей, оживленного движения. Он смотрел на хорошо знакомый город так, словно только что приехал сюда с группой туристов.

– Несчастный случай над Меркурием, я угадал? – спросил шофер такси. – Об этом все газеты писали.

– Да, – признался Буллимар. – Долго лечили, но все же поправился.

Водитель взглянул на него в зеркальце.

Буллимар остановился в лучшем отеле, он мог себе это позволить теперь. Швейцар узнал его. Ему отвели отличный номер, сам директор его проводил.

– Смелый поступок, – сказал он. – Я понимаю: женщины, дети.

Вечером Буллимар спустился в бар. То и дело кто-нибудь присаживался к его столику. Сидели недолго, представятся – и уйдут. Репортеры из вечерних газет, любопытные постояльцы – все поздравляли его. Мало-помалу Буллимар разговорился. Слушая собственный голос, он в душе усмехался и спрашивал себя, долго ли ему будет доставлять удовольствие роль знаменитости.

Несколько дней он ничего не делал, только слонялся по городу. Потом начал кое-что замечать. Одна женщина поспешно покинула соседний столик, когда он обедал в кафе. Сняв белые перчатки, он накладывал салат на тарелку, в это время женщина уронила салфетку, и он нагнулся, чтобы поднять ее. Женщина обернулась, он посмотрел на нее, она ахнула, встала и засеменила к выходу.

А ведь это началось еще раньше. Когда он сидел в театре или в трамвае, соседние места всегда оставались пустыми. Люди, с которыми он заговаривал, упорно отводили в сторону глаза и старались ограничить беседу несколькими словами – дескать, какой он смелый. Никто не говорил, как он выглядит теперь.

Буллимар пошел в туалет и посмотрелся в зеркало: блестящая кожа, струпья, клочки волос на макушке. Воротничок натер шею и потемнел от сукровицы.

Вспомнилось, что ему всегда претил вид людей, у которых от загара шелушилась кожа. Однажды он обгорел на солнце и два дня не ходил на занятия, нока опаленная кожа не сошла; тогда лицо у него было розовое, как у младенца.

Буллимар осторожно провел рукой по щеке. Как это он мог внушить себе, что его лицо будет вызывать только любопытство и даст ему повод рассказывать, как все было? Он горько вздохнул и отправился в свой отель.

Вечером он позвонил Джею. Джей жил в маленьком городе на западном побережье, в нескольких десятках километров от одного космопорта. Буллимар и Джей выросли в этом городке, поэтому Джей там и поселился, когда его назначили в космопорт диспетчером. В детстве они были соседями. Джей купил тот самый дом, в котором учился ходить, и переделал его на современный лад. Этот Джей всегда был немножко сентиментален, сказал себе Буллимар. Его, Буллимара, дом давно снесли, и на освободившемся месте соседи устроили стоянку для авто-машин.

Джей улыбался и кивал на экране видеофона. Буллимар поблагодарил друга за присланные открытки и спросил, как дела. Джей быстро понял, в чем дело, и пригласил пожить у него. Через два часа Буллимар выехал.

Они вместе учились в школе, и оба твердо решили стать космонавтами. Помогали друг другу идти вперед и старались друг друга перещеголять.

Глядя в окошко самолета, Буллимар вспоминал день, когда они приступили к занятиям в космической академии. Там они тоже держались заодно, в общежитии де-лили номер на двоих. Буллимару все чаще удавалось обогнать своего товарища, а тот оставался все таким же веселым и добродушным. Но вот однажды Джей не выдержал тренажа. С той поры их пути разошлись. Буллимар вышел из академии космонавтом с высшими оценками. Джей в небывало короткий срок получил диплом техника и поступил на работу в космопорт.

Что они взяли с собой из детства? Когда он надевал скафандр там, над Меркурием, не двигало ли им то, о чем они с Джеем мечтали мальчишками? Стать героями, прославиться?..

Джей отворил дверь – по-утреннему бодрый, за каждую штанину держалось по малышу. Буллимар улыбнулся. Кожу саднило. Джей пожал руку в перчатке и повел друга за собой. Дети спрятались в гостиной и робко смотрели на гостя округлившимися глазами.

– Твое лицо, – сказал Джей, вешая его плащ на крючок. – Ну и страшен же ты, по правде сказать.

У Буллимара отлегло от сердца. Из кухни вышла жена Джея, розовая, запыхавшаяся – торопилась вовремя приготовить вкусный завтрак. Она подвела малышей к Буллимару, они боязливо ответили на его рукопожатие.

Когда Джей ушел на службу, Буллимар устроился в саду за домом, захватив с собой лимонаду и несколько журналов. Пиджак он повесил на спинку шезлонга, воротник рубашки расстегнул. Высокая ива заслоняла его от солнца.

Жена Джея хлопотала в доме, он слышал, как она журит детей. Буллимар усмехнулся. Вспомнил свою жену.

Они с Джеем одновременно познакомились с ней. Друзья ухаживали за одной девушкой, но Буллимар и тут победил. Завоевал ее сердце, и они поженились в тот день, когда он получил свое удостоверение. Джей женился несколькими годами позже. Буллимару его невеста тогда казалась довольно бесцветной.

Брак Буллимара был непрочным. Жена его была слишком хороша собой, слишком интересна. Теперь она известная актриса; они развелись, когда он на девять месяцев уходил в пояс астероидов. Он сообщил о своем согласии но радио.

Ива шелестела листьями, ветки терлись друг о друга. Здесь, в саду, как-то даже забываешь про эту автостоянку перед домом… Жена Джея вышла в сад и, напевая, принялась срезать цветы для букета.

Поселившись в гостиной Джея, Буллимар замечал, как понемногу приходит в себя. У Джея он чувствовал себя проще, чем где-либо еще. Здесь не нужно было прятать лицо и руки, чтобы их вид не напоминал другим о его жертве. Вот только дети… Они испуганно смотрели на него каждый раз, когда он смеялся и на лице появлялось множество желтых трещинок. И Буллимар знал, что долго тут не останется. Но чем же все-таки заняться? Джей помог ему найти ответ на этот вопрос.

Не сразу журналисты выследили его, но все же настал день, когда в дом Джея явился репортер – худой долговязый парень.

Он объяснил, что люди спрашивают, куда девался Буллимар. Газета хочет продолжить рассказ о герое с Мер курия и его необычной судьбе.

– Я покажу тебе его, – ответил Джей. – А иогом сам решишь, что писать.

Они прошли по узкому переулку. Джей показал на маленький домик среди обширного сада.

– Он купил вот этот дом. Прежде тут стояла большая вилла, теперь только этот коттедж.

Репортер старательно записывал.

Они вышли за город. Солнце пригревало зеленые откосы. Тропа тянулась вдоль заросшей каменной ограды, по ней они дошли до небольшой рощи. Джей жестом подозвал репортера к себе.

На косогоре, всего в нескольких метрах перед ними, сидел, скрестив ноги, Буллимар. Стайка ребятишек облепила его со всех сторон.

Буллимар разговаривал с белокурым мальчуганом, который принес ему букет полевых цветов. Мальчик внимательно смотрел на Буллимара.

Репортер взволнованно перевел дух.

– Его лицо!.. Дети… – вымолвил он. – Я ведь и не знал…

Он глядел на Буллимара, на черную, блестящую на солнце, словно ороговевшую, кожу.

– Но как же дети?.. – недоуменно сказал репортер.

А Буллимар объяснял мальчику:

– Вот этот цветок – лютик, он желтый-желтый, как солнце. Чувствуешь?

Мальчуган протянул руку, неловко взял стебель, ощупал цветок.

Джей показал на большое кирпичное здание на верху косогора.

– Школа для слепых, – сказал он репортеру.

Буллимар рукой в перчатке вынул из букета незабудку и поднес ее к лицу крохотной девочки, которая обнимала его за шею…

Анна Ринанаполи
Фантаст Джакомо Леопарди

Ровно пять минут в дезинфекционной, предписанный правилами фиолетовый халат с золотой каймой и европейским гербом на нагрудном кармане, над которым красуется большая позолоченная буква Н, и, наконец, коллективная зарядка под просторным искусственным куполом, где кондиционированный воздух остается теплым и прозрачным. Эроальдо Банкони спортивной походкой пересек двор и направился к коллегам.

Внезапно он остановился. Голубые цветы на клумбе совсем поблекли: нужно сказать техническому директору, чтобы он срочно сменил поставщиков пластифлоры – уже не впервые фиалки и незабудки блекнут, не простояв и месяца.

Он придирчиво осмотрел пальмы и пинии, которые ничем не отличались от настоящих деревьев. Впрочем, ему редко приходилось видеть живые деревья. Летом он неизменно участвовал в методических конференциях: щедрые суточные позволяли почти месяц держать жену и сына на даче под целебным куполом Пайдеи, где обычно проводились общеевропейские конференции, но потом вся семья неизменно возвращалась в Милан. А в городе отдыхать можно было только в двух комнатушках, куда все же поступал очищенный воздух, или в пластифлорном парке, настолько переполненном, что там трудно было дышать.

Ученики входили в классы под наблюдением преподавателей-пенсионеров. Эроальдо направился в учительскую. Он подошел к своему столику, повернул ручку, и на экране появилось расписание: урок в третьем классе, два урока во втором, “окно” и урок в первом. Превосходно. Теперь взглянем на развешанные по стенам ежедневные методические разработки, одиняковые для всех параллельных классов. Он нажал кнопку класса “Дзета”; на экране зажглись названия уроков. Первый урок: Кг-совр 71; второй урок: Кн-карточка 49; третий урок: Д-ДА; пятый урок: Кгэ-фильм 85.

Вынув из шкафов учебные материалы, он уложил их на тележку. Затем присоединился к коллегам, выстроившимся в коридоре в ожидании первого звонка, который неизменно раздавался ровно без десяти девять.

– Идет, идет!

Староста третьего класса “Дзета” следил, когда он появится, выглядывая из-за двери; заметив преподавателя, он спрятался, снова высунул голову, вежливо поздоровался, выхватил тележку, подал Эроальдо красную карточку с фамилиями отсутствующих и попросил подписать ее. После этого он приготовился выслушать приказания учителя, радуясь, что остальные ученики отчаянно ему завидуют.

– Сегодня у нас Кг-совр 71. Думаю, вы и сами знаете, что это означает – урок культуры, грамматическая часть. А потом мы просмотрим пояснительный фильм, – сказал Эроальдо.

Староста поставил на магнитофон кассету с уроком 71, сел на место и, пока преподаватель заполнял рабочую карточку, вместе с другими учениками прослушал запись лекции. Затем ученики повернулись на своих стульчиках и просмотрели фильм.

– Все ясно? – спросил Эроальдо. – Если кто-то чего-нибудь не понял, он может днем еще раз посмотреть и прослушать этот урок на семинаре культуры.

Класс недовольно зашумел. Эроальдо прекрасно понимал, что ни один мальчишка не захочет пойти на дневные уроки – ведь это необязательно. Такое отношение к занятиям раздражало заведующую учебным сектором, но ничего не поделаешь; возможно, в ее времена мальчишки занимались больше и серьезнее.

Когда Эроальдо вошел во второй класс, ему бросилось в глаза, что ученики сильно возбуждены: они со дня на день ждали контрольную работу.

Улыбаясь, он успокоил их – это же очень просто: Кн-карточка 49, даже элементарно! – и велел раздать карандаши и бланки, а сам стал заполнять карточку-образец для вычислительной машины.

– Все готовы? – Эроальдо посмотрел на электрические настенные часы, выждал, пока стрелка встанет точно против деления, и подал сигнал. Ученики принялись за работу. Он взглянул на карточку-образец. Ничего страшного: то же, что и месяц назад. На этот раз все должно пройти благополучно, даже заведующая учебным сектором не придерется.

В соответствии со строго научным методом ежедневную программу, одинаковую для всех параллельных классов, составляли в начале учебного года – плохие результаты контрольных работ вынуждали преподавателей повторять проверку. Если же был неудачен общий итог, то созывался педагогический совет, который принимал решение изменить план лекций. Только совету было предоставлено это право.

Карточка предлагала ученикам три вопросника, по десять пунктов в каждом, на основе учебных фильмов по истории средних веков, просмотренных в течение триместра. В первом из них были такие вопросы: применялись ли в средние века металлы (да или нет)? Где применялись: в домашнем хозяйстве, для украшения храмов, в военном деле (нужное подчеркнуть)? Для второго необходимо было помнить кое-что из пройденного: кто такой Барбаросса – папа, император, кондотьер (нужное подчеркнуть)? Наиболее трудным был третий вопросник-настоящее испытание способностей: ученику давалось пятьдесят баллов для оценки средневековой цивилизации:

наука (оценить по 50-балльной системе)……………..

религия (оценить по 50-балльной системе)…………….

питание, гигиена, литература……………….

Эроальдо Банкони тоскливо вздохнул и вспомнил, что обязан следить, чтобы ученики не списывали друг у друга: непонятно, почему в Италии не пользуются методом профессора Гольденкаца? Как всегда, несмотря на научную постановку дела, итальянская школа оставалась в плену ложного гуманизма. Мысль о применении роботов в учебном процессе родилась еще в двадцатом веке, но реформаторам пришлось выдержать упорную борьбу с косностью педологов, считавших вполне логичным и закономерным, что жалкий преподаватель всегда бывает погребен под лавиной тетрадей. Однако в конце концов наука восторжествовала: исчезли устаревшие письменные работы – их заменили ласкающие взор зеленоватые карточки, специальные комиссии аккуратно подготавливали темы для вопросников, а успехи учеников стали оценивать вычислительные машины. Прошли целых три столетия, прежде чем школа полностью избавилась от нелепых анахронизмов. Но разве можно успокаиваться на достигнутом, когда в других областях науки наблюдается такой прогресс? В Германии профессор Гольденкац открыл образцовую школу. А у нас только небольшая часть молодежи – например, приверженцы партии свободомыслящих – высказывается за полную механизацию, с горечью думал Эроальдо.

Гольденкац наладил преподавание латыни и греческого языка в средней школе с помощью роботов. В центре класса монтировалось особое устройство, связанное с центральным электронным мозгом, а вокруг располагались намагниченные скамейки, которые не давали ученикам поворачиваться без разрешения машин. Само собой разумеется, во время контрольной работы ученики обязаны были надевать на голову почти невесомую каску, а она позволяла пресечь любую попытку списывания: два хороших шлепка – и плуты немедленно унимались.

Электронное устройство само принимало меры против нарушителей дисциплины, заставляя их (каким образом, никто точно не знал) являться с повинной в кабинет директора. Как пригодилось бы такое устройство во время активных обсуждений, особенно для ученика Моранини – этого возмутителя спокойствия!

Прошло полчаса; несколько учеников уже заканчивали работу. Наконец один из них встал, подошел к часам, отметил на карте время и сдал контрольную. Когда все справились с заданием, Эроальдо позвонил. Появился служитель в зеленом комбинезоне с эмблемой школы на нагрудном кармане.

– Отнесите, пожалуйста, работы на проверку.

– Слушаюсь, синьор учитель.

Служитель спрятал карточки в конверт, отметил время и вышел.

Эроальдо улыбнулся ученикам.

– Отдохнем минутку, – сказал он. – Послушаем музыку.

Минута, конечно, превратилась в пять – должны же они были дослушать последнюю популярную пластинку до конца. Ученики откинули спинки сидений и устроились поудобнее, чтобы без помех насладиться музыкой. Эроальдо нервно пощипывал бородку, которую начал отпускать в преддверии конкурса на замещение вакансий в средней школе. Тем временем техник вводил перфокарты в вычислительную машину. “Каковы-то будут результаты контрольной?” Не хватало только педагогических советов накануне конкурса.

Эроальдо попытался сосредоточиться перед активным обсуждением – наиболее сложной и наиболее деликатной частью учебного процесса, приучавшей ребят разумно пользоваться свободой. Он предложил классу обсудить просмотренную в прошлый понедельник кинопоэму “Одинокий дрозд” (стихи Джакомо Леопарди, музыка Кеде Сурпопулуса, постановка Эджинардо Скарлеттини).

– Синьор профессоре! [4]4
  Принятое в итальянской школе обращение к учителю старших классов.


[Закрыть] – крикнул кто-то (к счастью, стены были звуконепроницаемые). – Нельзя ли еще раз послушать тот отрывок, где играют “ча-ча-ча”?

– Что ты имеешь в виду?

– Я помню только музыку, а слова забыл.

– Кажется, там было про Наполеона, синьор профессоре.

– Возможно, это стихотворение “5 мая” Алессандро Мандзони?

– Не знаю. Там звучит так: ча-ча-ча-ча! Зачем выдумывают слова? Одна музыка куда лучше.

– Но ведь это кинопоэма! Перестаньте галдеть, поговорим о поэме “Одинокий дрозд”. Внимание, включаю магнитофон.

Как знать, может, и получится неплохая свободная дискуссия, а значит, прибавится поощрительный отзыв в его личном деле.

– Я люблю фильмы о леопардах. Почему вместо них показывают всяких птичек? – протянула одна из девочек.

– А я не люблю. Они слишком шумные!

– Зато там птицы и цветы!

– Нет, слишком шумные!

Как обычно, класс разбился на два лагеря, и каждый твердил свое; кассета неумолимо вращалась. Эроальдо смотрел на нее в бешенстве, но остановить не мог: это противоречило Уставу.

– Синьор профессоре! – выкрикнул кто-то из учеников.

В классе стало тихо; это был, конечно, Моранини. Эроальдо похолодел.

– Синьор профессоре, почему один мальчик стоит в сторонке и не хочет играть с остальными?

– Он хочет играть! – возразила другая девочка. – Но сначала он хочет нарвать цветов – настоящих, которые можно собирать!

– Рвать цветы воспрещается, – вмешался кто-то из ребят.

– Он хочет играть, а его обижают! – и класс снова разделился на две враждующие группы.

– Сам виноват! – твердили одни.

– И вовсе он не виноват! – кричали другие.

– Неправда! – повторял Моранини, упорно повышая голос, пока все не умолкли. – Он уходит, потому что все остальные стадо баранов!

– Моранини! – крикнул Эроальдо, вскочив с места. – Перестань болтать глупости, мораль басни в том, что…

– …все дети одинаковы и должны играть вместе, – хором продекламировал класс. Моранини, уязвленный, сел на место, остальные, громко смеясь, с ехидством смотрели на него.

– Синьор профессоре! – на этот раз голос принадлежал другому его мучителю, самому прилежному ученику, который подмечал все на свете, даже муху, будто бы залетевшую в комнату. – Синьор профессоре, а у Моранини дома есть книги из бумаги.

Все замерли.

Эроальдо невозмутимо отпарировал:

– Частная жизнь учеников школы не касается.

– У Моранини есть тетрадь из бумаги, он в ней пишет на уроках. Смотрите, он ее прячет!

Уставом это было запрещено: никаких личных книг и тетрадей, школа обеспечивает учеников всем необходимым – кинофильмами, карточками, магнитофонными записями, диапозитивами. А этот кретин Моранини принес в класс… но кто же теперь пишет в тетради?! В какой допотопной школе встретишь что-либо подобное, спрашивал себя Эроальдо: только в первых трех классах еще пользуются бумагой и ручкой, хотя профессор Гольденкац давно предложил… И он решительно направился к Моранини, чтобы отобрать тетрадь.

В этот момент прозвенел звонок. Эроальдо подтолкнул тележку и, разъяренный, выскочил из класса. Поспешно спрятав крамольную тетрадь в свой ящик, он прослушал последнюю запись. Так и есть, он не выключил микрофон вовремя, и пленка зафиксировала весь шум. Теперь неприятностей не оберешься.

– Не выпить ли по чашечке кофе? – А, это Бенуччи, самый молодой из учителей. – Что с тобой, Эроальдо?

– Моранини выкинул очередную штучку.

– Я его прекрасно знаю. Учился у меня в классе. Второгодник, его давно пора выгнать из школы. Подумать только, ведь его отец – физик-атомщик… иногда и у гениев рождаются дефективные дети.

– И к тому же они их отвратительно воспитывают. Знаешь, моего милого ученика дома заставляют читать бумажные книги и разрешают ему писать!

– Серьезно? Так его нужно лечить; только в сумасшедшем доме психически неполноценные дети еще пишут на бумаге.

– Я уже пытался сделать это под другим предлогом, но директор школы для умственно отсталых детей прямо заявил, что не намерен его брать: школа и так переполнена. И таких мальчишек становится все больше.

– Ну и времена! – сказал Бенуччи, беря из автомата чашечку кофе. – Просто деться некуда от дураков и дефективных: сегодня, представь себе, я проводил дискуссию по гражданскому воспитанию. Я рассказывал ученикам об озеленении. Класс буквально умирал со смеху: понимаешь, они думали, что на лоне природы растут лишь искусственные купола!

– Да, скверные времена настали! – согласился Эроальдо, жуя булочку.

– А чем занимаются господа ученые в Институтах для умственно отсталых детей?

– Ровным счетом ничем. Один из них как-то сказал мне, что если бы не скудное содержание, он бы с радостью проработал там всю жизнь. Он только наблюдает – тоже мне труд! – а ученики читают самые лучшие книги да целыми часами что-то пишут.

Бенуччи невольно взглянул на часы.

– Как же так, ведь…

Но более опытный Эроальдо многозначительно улыбнулся.

– У многих из них коллективное сознание осталось таким же, как триста лет назад.

– Как идет подготовка к конкурсу, коллега? – к ним подошла молодая преподавательница Норис. Эроальдо вскинул голову.

– Предстоит трудный бой, уверяю вас, – важно заявил он.

– А что за ерунду вам приходится учить?

– Историю. Всю итальянскую литературу, латынь. И, само собой разумеется, великих писателей-фантастов, да еще надо быть в курсе новейших критико-эстетических проблем.

– Когда же вы успеваете? – засмеялась Норис. Но тут зазвенел звонок. – Ну, мне пора на урок. До свидания.

– А у меня “окно”, – сказал Эроальдо.

– Счастливец. – Бенуччи быстро удалился.

Внеся нарушение в карточку, Эроальдо сунул ее в конверт вместе со злополучной тетрадкой. Затем попытался опустить конверт в голубой ящик для предложений о дисциплинарных взысканиях. Однако щель не была рассчитана на тетради. Пришлось вызвать служителя, что лишний раз подчеркнуло всю серьезность проступка.

Эроальдо бессильно опустился в кресло и, облокотившись о стол, уткнулся подбородком в сплетенные пальцы. Необходимо сосредоточиться, думать только о предстоящем конкурсе, а не о Моранини; писатели-фантасты, сказал он коллегам; хорошо, если спросят об этом – ведь он прекрасно знает их творчество, но есть и другие вопросы… он просмотрел сотни микрофильмов, реферативных карточек, кинолент, и все же в критике такая путаница… Как же раньше готовили преподавателей? Нет ничего удивительного, что почти все глубоко заблуждались. Люди тупели от беспрестанного чтения и писанины, но не догадывались прибегнуть к помощи звукозаписывающих аппаратов. К счастью, всю бумажную макулатуру теперь выбросили на свалку.

Конкурс обещает быть очень трудным, однако подготовка к нему ведется по весьма четким программам: от соискателя требуется глубокое знание истории, итальянской литературы (по 30 карточек и соответствующих фильмов), латыни (10 карточек и соответствующих фильмов) и вдобавок всех новых кинопоэм.

Многие вопросы Эроальдо знал хорошо, но в некоторых все же немного “плавал”.

С латынью у него все в порядке; карточки выучены чуть ли не наизусть, критические работы всесторонне продуманы. Какие же… какие? Да, лучше их повторить. Он стал загибать пальцы. Рудольф Штоппен: “Магия и научные сведения в поэмах Гомера”. Микеле Сапонони: “Триумф науки в “Георгиках” Вергилия”. Жан Бабель: “Атомистическая гипотеза Лукреция”. Алексий Кокофис: “Предпосылки реалистического поссибилизма в произведениях Лукиана”. Джон Уайт: “Память предков” – “Атлантида” Платона, “Меропид” Теопомна, “Кронос” Плутарха. Ну и названия! Но эти микрофильмы наглядно подтверждают теорию великого Кампоформа, и их необходимо знать.

С короткометражными цветными фильмами по классической литературе, где снимались лучшие кинозвезды, дело обстояло проще. Эроальдо прошелся по учительской, мысленно декламируя: “Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына”. Ахиллеса играл знаменитый Берт Бум – как чудесно он провел сцену с ревущим потоком! Разумеется, это всего-навсего фотомонтаж. Не станет же киноактер, застрахованный на десятки миллионов от всевозможных инфекций, подвергаться риску в кишащих бактериями волнах! А появление Венеры, то бишь Елены, хотя нет, сперва показали статую Венеры, знаменитую обнаженную Венеру Диомеда… Минутку! Я что-то путаю: ведь Диомед – это античный герой? А еще говорят, что у меня хорошая память… скорее всего это был Диомем или кто-то в этом роде; кому нужны все эти доисторические имена? А ведь за такую ошибку могут снизить балл. Право же, лучше запомнить, что красавицу Елену играет несравненная Сирена Мока, на которую в профиль – увы, лишь в профиль – похожа Лидия, потому-то я на ней и женился, а она ровно ничего не смыслит в литературе, только и умеет, что рисовать в детских журналах Гагарина, летящего к старушке Луне. Теперь, когда подписан договор о дружбе с марсианами, можно было бы отправить Гагарина прямо на Марс, не так ли? А вдруг марсиане сочтут подобный рисунок оскорблением? С такими вещами лучше быть поосторожнее, надо предупредить Лидию.