Текст книги "Эпоха рыцарства"

Автор книги: Артур Брайант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 48 страниц)

В тот же вечер из Гринвича в Лондон по воде отправился эмиссар из лагеря восставших с целью встретиться с королем и его советом. Это был констебль Рочестерского замка, сэр Джон Ньютон, который всю последнюю неделю находился у восставших в плену. Допущенный к королю и получивший разрешение говорить, он объяснил, что, хотя восставшие и не принесут вреда королю, они намерены встретиться с ним лицом к лицу, чтобы обсудить определенные вопросы, о которых он не уполномочен говорить. Поскольку его дети находятся у них в заложниках и они их убьют, если он не вернется, он молит короля об ответе, который умилостивит их и докажет, что он выполнил свою миссию.

После некоторого колебания Совет согласился на эту встречу. Следующим утром сначала король, а затем его лорды отправились на пяти баржах в Гринвич. Здесь, на берегу ниже Блэкхита, кентские восставшие, после голодной и бессонной ночи, были выстроены в боевой порядок под двумя великими знаменами Св. Георга. Пока они ожидали, состоялась месса, поскольку это был день тела Господня, и затем Джон Болл начал свою проповедь, взяв за основу ее старую народную поговорку:

 
«Когда Адам пахал, а Ева пряла,
Кто же тогда был джентльменом?»
 

По словам Сент-Олбанского хрониста: «Он старался доказать, что при сотворении мира все люди были созданы равными и что рабство было введено неправым угнетением злых людей против воли Господа, ибо если Ему было бы угодно создать рабов, безусловно, при сотворении мира Он определил бы, кто является рабом, а кто господином... По сей причине им следует быть благоразумными. И с любовью, какой пахарь обрабатывает свою землю и выкорчевывает и уничтожает плевелы, которые разрушают посевы, они должны торопиться совершить следующее. Во-первых, они должны убить всех крупных лордов королевства; во-вторых, они должны перерезать юристов, судей и присяжных; и, наконец, они должны уничтожить всех тех, кто, как им кажется, будет наносить вред государству в будущем. Так они получат мир и спокойствие, ибо, когда уничтожат богатых, наступит равенство, а благородство, достоинство и власть будут принадлежать всем». «Когда он проповедовал эти и еще многие другие безумные вещи, – написал с отвращением хронист, – общины настолько благоволили к нему, что они провозгласили его будущим архиепископом и канцлером королевства»[492]492
  T. Walsingham, Historia Anglicana II, 32.


[Закрыть].

Эта ли проповедь или присутствие архиепископа в королевской барже или то, что восставшие не завтракали, явилось причиной того, что они приветствовали короля такими буйными и оглушительными криками, что он не мог ничего услышать. «Сэры, – продолжал он взывать со своей баржи, когда гребцы налегали на весла, чтобы вывести его из яростной толпы, – чего вы хотите? Скажите мне это сейчас, я пришел говорить с вами». Но когда толпа постепенно сделалась все более угрожающей, боясь, что некоторые лучники могут начать стрелять, граф Солсбери – самый опытный солдат из присутствующих – приказал баржам выйти на середину реки и вернуться в Тауэр.

На это и кентское войско, и восставшие, прибывшие из Эссекса, которые наблюдали с другого берега, подняли крик «Измена!» и, под своими знаменами и вымпелами, двинулись на Лондон. К настоящему моменту очень существенным стал доступ к городским рынкам и лавкам, если они не хотели проиграть из-за голода – на что власти сильно рассчитывали. Внутри же городских стен духовенство устроило крестный ход, молясь за мир, в то время как толпы тех, кто симпатизировал восставшим, собирались в самых бедных улочках и проулках. Ибо, хотя городские ворота и были еще закрыты, агитаторы, которых Хорн провел в город, не дремали. Когда люди Уота Тайлера заняли южные подходы к мосту, их вновь встретил либерально настроенный торговец рыбой, размахивая королевским штандартом, который он обманом добыл у городского клерка. И когда, руководимые этой эмблемой лояльности и почтенности, они хлынули на мост, подъемный мост был опущен олдерменом Биллинсгейтской тюрьмы. Практически в то же время другой оппозиционно настроенный олдермен впустил эссекцев через Олдгейт в город.

Внезапно завладев южным и восточным входами, толпа хлынула в город, пока подмастерья и ремесленники, а также и рабочая беднота трущоб стекалась со всех концов поприветствовать их. Некоторое время вновь прибывшие были слишком поглощены едой, питьем и разглядыванием города, выискивая, где бы поживиться. Но некоторое время спустя, освежившись несколькими огромными баррелями эля, которые неизвестные энергичные человеколюбы выкатили на улицы и подстрекаемые ремесленниками, которые имели старые счеты к Джону Гонтскому, они двинулись с криками «В Савой! В Савой!» к герцогскому дворцу. Герцог, вероятнее всего, находился в Эдинбурге, но великолепный дворец, который он отделал на доходы от грабежа Франции, – и, как многие предполагали, и Англии, – находился в миле от западных стен города, где поля и сады окаймляли берега Темзы там, где Стренд соединяет Лондон с Вестминстером. В ту сторону и направились кентцы с тысячами возбужденных ремесленников – огромной толпой при свете факелов – по пути в яростном буйстве они ворвались во Флитскую тюрьму и освободили всех преступников, пока слуги герцога бежали, услышав приближающийся шум толпы.

Но время не было потрачено даром. В едином желании справедливости и мести грабеж был строго запрещен. Все из этого великолепного дома было выкинуто из окон – гобелены, простыни, покрывала, кровати – и разорвано или разрублено в куски. Затем здание подожгли и сравняли с землей. В сердце костра случился взрыв, вызванный тремя баррелями пороха, которые бросили в костер, считая, что в них находится золото. Некоторая часть восставших затем продолжила свой путь к Вестминстеру, там они разрушили дом помощника шерифа Мидлсекского и выпустили людей из тюрьмы. Другая часть, на обратном пути в город, вломилась в обитель юристов в Темпль, сорвала всю черепицу с крыш и запалила огромный костер из всех книг, свитков и памяток, извлеченных из шкафов студентов. Они также подожгли несколько лавок и домов, которые недавно были построены на Флит-стрит, провозгласив, что более ни один дом не должен портить красоту этого любимого места прогулок лондонского люда. Те, кто направился в Вестминстер, вернулись обратно через Холборн, предав по пути огню дома нескольких «предателей», указанных им их лондонскими товарищами и сломав ворота Ньюгетской тюрьмы, чтобы еще более пополнить свои ряды. В то время эссекцы добрались до аббатства Св. Иоанна, штаб-квартиру рыцарей госпитальеров, находившуюся рядом с северной стеной. Здесь они сожгли приорство и госпиталь – «самый большой и тяжелый ущерб, который когда-либо случался» – и убили семерых фламандцев, которые укрылись в церкви.

Той ночью, пока восставшие разбивали лагерь вокруг королевской крепости на открытых пространствах Тауэрского холма и пристани Св. Екатерины и пока их лидеры составляли список лиц, подлежащих ликвидации, король и его совет долго и озабоченно обсуждали, что делать. С утра их позиция сильно изменилась к худшему; вместо ожидания под укрытием лондонских стен пока восставшие будут голодать, они сами оказались запертыми в Тауэре, а город, как они предполагали, – во владении фанатичной неконтролируемой толпы. С чердака одной из башен, куда молодой король взобрался, он мог видеть двадцать или тридцать костров, полыхавших в различных частях города. Кроме того, все внутренние графства находились в состоянии восстания, пока, а это было еще неизвестно осажденному совету, революционное брожение распространилось на Хартфордшир и Саффолк, где горожане и крепостные поднялись вместе против монахов двух самых знаменитых аббатств Англии Сент-Олбанс и Бери.

Ключевой, однако, была ситуация в столице. Если толпу, которая захватила ее, можно было бы победить, то революционное пламя тоже бы погасло. Нос потерянным Лондоном и с находящимся в заточении двором силы правопорядка ничего не могли сделать. Мэр Уолворт, склонный к блефу, но энергичный человек, умолял о предприятии неожиданной вылазки против восставших, пока они спят, отдыхая от своих вечерних подвигов. В Тауэре находились шестьсот тяжеловооруженных воинов и лучников и еще сотня или около того в доме и саду сэра Роберта Ноллиса; смело сплотившись в единый фронт, к ним, возможно, присоединятся все законопослушные силы Лондона. Только небольшое меньшинство восставших имело оружие; если преданные войска ударят внезапно, тысячи могут быть уничтожены еще во время сна. Но граф Солсбери, который сражался при Креси и Пуатье, был другого мнения. Если битва начнется в узких улочках и проулках, то может сказаться численное превосходство восставших, а за этим последует полная катастрофа. «Если нам следует начать дело, – сказал он, – успеха в котором не можем достигнуть, мы никогда не оправимся, и мы, и наши потомки будут лишены наследства, а Англия превратится в пустыню». Вместо этого он предложил совет, достойный Улисса, заключавшийся в том, что следует ослабить восставших красивыми словами и обещаниями, от которых затем можно будет легко отказаться на том основании, что они были даны под давлением.

Первая попытка, предпринятая в тот вечер, убедить их разойтись, когда король вышел и обратился к ним с крепостного вала, предлагая прощение всем, кто вернется домой, потонула в общем гуле насмешек. Необходимы были другие знаки королевского доверия для умиротворения толпы. Однако было предложено, что король должен встретиться с бунтовщиками в Майл-Эндских полях и отправиться туда утром, проехав через самую их кущу с теми из своих лордов, которые не планировались восставшими к казни. Пока под прикрытием его бравого марша толпа отхлынет от Тауэра, архиепископ и казначей, и сын Джона Гонта и наследник – юный Генрих Болингброк, граф Дерби, могли бы тайно бежать по воде из Тауэра в безопасное место.

План зависел от готовности короля пойти на риск. Но, хотя юноша проявил некоторую задумчивость, он был готов и даже жаждал этого. Ему было теперь четырнадцать, и он должен был по крайней мере понять, что все могущественные лорды и советники сейчас искали его лидерства. Как только этот вопрос был прояснен, была выпущена прокламация и вскоре, окруженный огромной толпой взбудораженного крестьянства королевский кортеж отправился по Брентвудской дороге в сторону Майл-Энда. Но многие лондонцы не тронулись с места, оставшись наблюдать за Тауэром, ибо лидеров восставших было не так легко провести. Когда появилась лодка, на которой пытались бежать намеченные для расправы жертвы, она вынуждена была вернуться, как только появилась из затвора.

Королевская поездка также не была легкой или приятной. В какой-то момент эссекский лидер Томас Фаррингтон, исключительно легко возбудимый человек, схватил поводья королевской лошади, требуя возмездия за то, что подлый казначей приор Хелз незаконно лишил его собственности. Толпа была настолько пугающей, что сводные братья короля, граф Кента и сэр Джон Холланд, обнаружив себя смешавшимися с толпой, воспользовались такой возможностью бежать, пустили галопом лошадей и поскакали на север. Когда, однако, король прибыл на Майл-Эндские поля, простые крестьяне, которые ждали его там, пали на колени, крича: «Добро пожаловать, наш король Ричард, и если вам угодно, у нас никогда не будет другого короля, кроме вас». Это было подобно сцене из баллад, когда суверен, которого Робин Гуд и его люди взяли в плен, скидывает с себя личину и обещает вернуть каждому честному человеку то, что ему принадлежит.

Многим присутствующим, должно быть, казалось, что наконец-то настало золотое время, когда их молодой король – сын английского героя Черного Принца – объявил, что он даст им все, чего они пожелают. Он обещал отмену крепостничества, виланских повинностей и сеньориальных рыночных монополий, и что все держатели земли, в крепостной зависимости, должны с этих пор стать свободными арендаторами по самой умеренной ренте в 4 пенса за акр в год. Он не только обещал им всем прощение и амнистию, если они спокойно вернутся в свои деревни, но и предложил выдать королевское знамя людям из каждого графства, чтобы поместить их под свою специальную защиту и патронаж. Его слова, как пишет Фруассар, «быстро успокоили простолюдинов, поскольку все они были простыми и добрыми людьми». Они, скорее, выбили почву из-под ног своих лидеров. Последние, однако, быстро вернулись к делу. «Общины, – сказал Тайлер королю, – желают, чтобы ты дозволил им взять и разобраться со всеми предателями, которые согрешили против тебя и закона». На что король ответил, что все будут наказаны соответствующим образом, если в процессе применения закона выяснится, что они являются предателями и изменниками.

Это, однако, было совсем не то, чего хотели Тайлер и другие лидеры. Пока король, окруженный наиболее покладистыми из своих подданных, помогал им в отправке в свои родные деревни, капитаны общин Кента и Эссекса торопились назад с отрядом избранных сторонников к Тауэру, где все еще ждала огромная толпа, требуя крови архиепископа и казначея. Продравшись через них, им удалось ворваться в крепость, либо из-за предательства кого-нибудь из охраны, но, скорее всего, поскольку короля и его лордов ожидали обратно в любой момент, решетка была поднята и никто не знал, что делать. Братаясь с солдатами, пожимая им руки и поглаживая их бороды, толпа ворвалась за ними в королевские апартаменты, требуя крови предателей. В процессе их поисков кровать короля была разрублена на куски, а принцесса Уэльская подверглась такому грубому обращению, что ее пажи унесли ее в состоянии смертельного обморока и погрузили в лодку на реке. Были обнаружены Джон Легге, барристер, который составил комиссию по подушному налогу, и три его клерка, врач герцога Ланкастера, францисканский монах по имени Апплетон и некоторые другие. Сын герцога, Генри Болингброк – который спустя несколько лет станет королем – был более удачлив, его спас один из слуг его отца. Архиепископ и казначей были уведены в часовню, где, ожидая смерти, первый просто получил отпущение грехов и исполнил последние обряды. Толпа проволокла их через весь двор по булыжникам к Тауэрскому холму, где в конце концов и были обезглавлены на простом бревне вместо эшафота. Третий раз в истории страны архиепископ Кентерберийский был схвачен у алтаря и жестоко убит.

После этого все притязания на порядок и умеренность исчезли. Пока голова примаса, насаженная на пику и увенчанная его же митрой, проносилась по городу перед тем как быть выставленной у ворот у Лондонского моста, – обычное место для голов изменников – а король, остерегаясь возвращаться в свою оскверненную резиденцию в Тауэре, направился со своей свитой в Королевскую Гардеробную в Байнардском замке рядом с собором Св. Павла, где его мать нашла убежище, столичная чернь и крестьянская армия продолжили бунт на улицах столицы, заставляя прохожих кричать: «С королем Ричардом и истинными общинами» и убивая каждого, кто отказывался это делать. К наступлению ночи «вряд ли еще оставалась в городе улица, где не лежали бы тела убитых»[493]493
  London Letter-book, H, fol. CXXXIII, Riley, Memorials of London 11,449-51 cit. Rickert, 365.


[Закрыть]. Главными жертвами были фламандские купцы, на которых охотились повсюду и убивали сразу же по нахождении; говорят, что было убито более 150 человек, включая 35 купцов, которые нашли убежище в церкви Св. Мартина на Винном подворье и которые были выволочены из алтаря и обезглавлены здесь же, на одном бревне. Любой нарушитель общественного порядка, у которого были старые невыплаченные долги или заложенная собственность, воспользовался такой возможностью; олдермен Хорн в сопровождении толпы маршировал по улицам города, приказывая каждому, кто желал осуществления правосудия против своего соседа, обращаться к нему. Тайлер сам поймал и отрезал голову крупному монополисту Ричарду Лайонсу, чьим слугой он был, как говорят, когда-то, пока его заместитель Джек Строу привел банду, чтобы сжечь дом убитого сэра Роберта Хелза, казначея, в Хайбери. Далеко от Лондона, в Саффолке, практические в то же время, голова сэра Джона Кевендиша, главного судьи Королевской скамьи, демонстрировалась ликующей толпе Бери Сент-Эдмундс[494]494
  Его поймали в Лейкенхите, когда он пытался пересечь реку Брендон, крестьянка опознала его и вытолкнула его лодку в течение так, что он не мог избежать своих преследователей, которые с ним тут же и расправились.


[Закрыть], в то время как его друг и сосед, приор великого аббатства, за которым охотились весь день на Мильденхолских пустошах, весь жался от страха перед взявшими его в плен крестьянами, ожидая суда, который приговорил его к смерти на следующее утро. Позднее, в субботу, когда его голова также была насажена на кол в Бери, толпа проволокла головы обоих друзей вместе, имитируя их общение и взаимные поцелуи.

Рассвет субботы 15 июня застал упадок когда-то гордого королевства, чьи принцы еще четверть века назад вели пленного французского короля по улицам Лондона. От Линкольншира, Лестера и Нортгемптона до побережья Кента и Суссекса, самые богатые и населенные графства находились в огне, в то время как, когда распространились новости о взятии Лондона и унижении короля и совета, другие графства, такие удаленные, как Корнуолл и Йоркшир, подогревались слухами о готовящемся восстании. Самые высшие государственные чиновники – примас и канцлер, казначей и главный судья – были жестоко убиты, и везде магнаты и джентри бежали в леса или, изолированные и беспомощные в своих домах, ожидали криков толпы и света факелов. В Лондоне бунт, грабежи, поджоги и убийства продолжались всю ночь и, хотя тысячи законопослушных крестьян вернулись по домам, получив королевское обещание, другие тысячи, включая их лидеров и наиболее жестокий и преступный элемент, контролировали как столицу, так и то, что осталось от правительства.

Король провел ночь в Гардеробе в Байнардском замке, успокаивая свою мать. Его капитуляция в Майл-Энде ничего не дала, и, хотя тридцать королевских клерков были заняты весь предыдущий день написанием прощений и хартий, ядро восставших оставалось неудовлетворенным и ненасыщенным. При этом, поскольку не было другого пути ослабить их хватку, Ричард решил, несмотря на риск, попробовать еще раз. Соответственно утром в субботу 15 числа он предложил еще одну встречу с общинами и их лидерами. В этот раз встреча должна была состояться на скотном рынке в Смитфилде, прямо перед северо-западными стенами города рядом с церковью Св. Варфоломея Великого и дымящимися руинами приорства Св. Иоанна Клеркенуэльского.

Перед тем как явиться туда, король отправился в Вестминстерское аббатство, чтобы помолиться перед мощами своего предка Св. Эдуарда Исповедника. Там на его глазах было совершено убийство и святотатство, толпа, вломившись в святой храм, вырвала из объятий раки с мощами, в которую он в ужасе вцепился, начальника тюрьмы Маршалси – человека, которого народ ненавидел как «безжалостного палача». Монахи Вестминстера и каноники церкви Св. Стефана встретили короля у ворот, молясь под золотым изображением Девы Марии, которое входила в сокровищницу семьи со времен Генриха III и которая, как считалось, обладала специальными защитными силами[495]495
  См. Maurice Hastings, St. Stephen's Chapel, 72-77. Много лет спустя капелла Св. Стефана стала местом заседания Палаты Общин.


[Закрыть]. Возможно, что именно этот момент был самым решающим в жизни короля, а не его коронация четырьмя годами ранее, которая запечатлена в Уилтонском диптихе – молодой Плантагенет, облаченный в царственные одежды и корону, преклоняет колени перед фигурами Св. Эдуарда, короля Эдуарда Мученика и Св. Иоанна Крестителя, чьи руки лежат на плече мальчика и все трое, от которых, кажется, четко и неумолимо исходит какая-то угрожающая сила, пока крылатая плеяда ангелов-хранителей надевает на Ричарда пояс совершеннолетия, собрались вокруг Девы Марии и ее ребенка под знаменем Св. Георга[496]496
  При споре вокруг даты и повода написания этой великолепной картины, ни доктор Эванс в своем труде Oxford History of English Art, ни Маргарет Рикерт в своей работе Painting in Britain in the Middle Age не рассматривают этой возможности, склоняясь к приурочиванию написания этой картины или к коронации Ричарда в возрасте 11 лет или его повторной коронации в капелле Св. Стефана после принятия на себя полной власти в 1389 году в возрасте 23 лет, в то время как мистер Джон Харви в своем докладе, зачитанном перед Обществом Любителей Древностей в Лондоне в феврале 1957 года относит эту картину к последним годам царствования. При этом, когда бы она ни была написана, король выведен не ребенком, но и не взрослым мужчиной, но он, без сомнения, является здесь подростком. Никакое больше событие в жизни Ричарда не могло иметь для него большего значения, чем этот случай, кажется достаточно вероятным предположить, что хотя и написанная позднее – возможно, к церемонии в Св. Стефане в 1389 году – художник думал об этом событии в королевской капелле.


[Закрыть].

Король со своими слугами, около 200 сильных и вооруженных людей, отправился в Смитфилд. Там он соединился у церкви Св. Варфоломея с мэром Уолвортом и небольшим отрядом, в то время как на другой стороне рынка в полном боевом порядке их ожидали войска восставших. Должно быть, было около 5 часов пополудни, и погода стояла жаркая.

Тайлер теперь чувствовал себя хозяином в королевстве. Он находился во главе войска, которое во много раз превосходило небольшой королевский отряд, а весь день со всех концов страны приходили новости о все новых восстаниях. Накануне вечером он хвастался перед делегатами из Сент-Олбанса, что он сбреет бороды – он имел в виду отрежет головы – всех тех, кто выступает против него, включая и их аббата, и что через несколько дней в Англии не будет законов кроме его личных приказов. «Он подъехал к королю, – пишет хронист, автор „Анонимной хроники”, – с большой учтивостью, сидя на небольшой лошади, чтобы его могли видеть общины. И он сошел с лошади, держа в руке кинжал, который он взял у другого человека. И когда он сошел, он взял короля за руку, наполовину согнул колено и крепко и сильно потряс кисть руки, говоря ему: „Будь спокоен и весел, брат! Через какие-нибудь две недели ты будешь иметь еще сорок тысяч общин, чем ты имеешь сейчас, и мы будем добрыми товарищами”».

«А король сказал названному Уоту: „Почему вы не хотите отправляться по домам?” Тот отвечал с большой клятвой, что ни он, ни его товарищи не уйдут до тех пор, пока не получат грамоту такую, какую они хотят получить, и пока не будут выслушаны и включены в грамоту такие пункты, каких они хотят потребовать, угрожая, что лорды королевства будут раскаиваться, если они (общины) не получат пунктов, каких они хотят. Тогда король спросил его, какие это пункты, каких они хотят, и он охотно и без прекословии прикажет написать их и приложить к ним печать. И тогда названный У от прочел вслух все пункты, которых они требовали, и потребовал, чтобы не было никакого другого закона, кроме Уинчестерского, и что впредь ни в каком судебном процессе не будет объявления вне закона, и что ни один сеньор не будет иметь сеньории, и только один сеньор король будет их иметь, и что имущество святой церкви не должно находиться в руках монахов, приходских священников и викариев, ни других из Святой Церкви, но те, кто владеет им, будут получать достаточное для жизни содержание, а все остальные имущества должны быть разделены между прихожанами; епископов не будет в Англии кроме одного, и все земли и держания, находящиеся у этих владетелей, будут взяты у них и разделены между общинами, оставляя им умеренное содержание; и что в Англии не будет ни одного крепостного, ни крепостничества, ни холопства, но все должны быть свободны и одного состояния. На это король спокойно ответил и сказал, что все, что он может, он честно им пожалует, оставляя за собой регалию своей короны, и велел ему отправляться в свой дом без дальнейшего промедления. Все это время, когда король говорил, ни один лорд, ни один из его советников не осмеливался и не хотел давать ответ общинам ни в одном пункте, кроме самого короля.

В это время Уот Тайлер приказал в присутствии короля принести себе склянку воды, чтобы освежить себе рот из-за большой жары, которую он испытывал, и как только вода была принесена, он стал полоскать свой рот грубым и отвратительным образом перед лицом короля. А затем он велел принести себе фляжку пива и выпил большой глоток и в присутствии короля опять влез на свою лошадь. В это самое время один слуга из Кента, находившийся среди людей свиты короля, попросился посмотреть названного Уота, предводителя общин, и когда его увидел, он сказал во всеуслышанье, что это величайший вор и разбойник во всем Кенте. Услышав эти слова, названный Уот потребовал, чтобы он вышел к нему, тряся головой в его сторону в знак раздражения; но названный слуга отказался идти к нему из страха перед толпой. Но наконец лорды велели ему выйти, чтобы посмотреть, что он будет делать перед королем. И когда названный Уот увидел его, он приказал одному из своих, что следовали за ним, который сидел на лошади, держа развернутое знамя, сойти с коня и отрубить голову названному слуге. Но слуга ответил, что он не заслужил смерти, но то, что он сказал, была правда, и он не станет отрицать этого, но в присутствии своего государя он не может вести спора по закону без его разрешения, разве только в свою собственную защиту... И за эти слова названный Уот хотел нанести ему удар своим кинжалом и убить его в присутствии короля. Поэтому мэр Лондона по имени Уильям Уолуорт, стал укорять названного Уота за это насилие и неуважительное поведение в присутствии короля и арестовал его. За этот арест названный Уот в большом раздражении ударил мэра кинжалом в живот. Но, как было Богу угодно, названный мэр носил кольчугу и не потерпел никакого вреда, но как человек смелый и мужественный, извлек свой меч и ответил названному Уоту сильным ударом в шею и еще раз сильным ударом в голову. Во время столкновения один слуга королевского двора извлек свою шпагу и ударил его два или три раза в живот и ранил его насмерть. И названный Уот пришпорил лошадь, крича общинам, чтобы они отомстили за него; и лошадь понесла его каких-нибудь восемьдесят шагов, и тут он свалился на землю полумертвый. И когда общины увидели, что он свалился, и не знали наверное, что с ним случилось, они стали натягивать свои луки и стрелять»[497]497
  The Anonimalle Chronicle (ed. V. H. Galbright). (Перевод на русский язык с текста оригинала сделан Д. М. Петрушевским. – Прим. ред.)


[Закрыть].

Пошло тридцать пять лет со времен битвы при Креси и Невиллз Кроссе и еще четверть века со времен битвы при Пуатье, и даже самые молодые из тех, кто принимал участие и демонстрировал свое искусство стрельбы из лука в этих великих сражениях, были теперь стариками. Даже битва при Наддере случилась четырнадцать лет назад, и очень немногие лучники, которые принесли Англии эту пиррову победу, вернулись на родину. При этом среди восставших должно было быть по крайней мере несколько сотен тех, кто воевал во Франции и Бретани, и многие тысячи тех, кто выучился пользоваться длинным луком на состязаниях после церковной службы по воскресеньям и был вооружен этим страшным оружием – наиболее грозным в мире – которое Плантагенеты дали английскому йоменству. Когда сотни луков взметнулись в рядах восставших, казалось, что это будет стоить королю жизни и трона.

В этот момент Ричард вонзил шпоры в свою лошадь и помчался через поле по направлению к многочисленной толпе восставших. «Сэры, – закричал он, остановившись посреди них, – неужели вы будете стрелять в своего короля? Я – ваш командир. И я буду вашим вождем. Пусть тот, кто любит меня, следует за мной!» Эффект был ошеломляющим; ожидаемый град стрел так никогда и не покинул луков. Вместо этого, когда молодой король медленно направил свою лошадь к северу в открытое поле, крестьяне в полном порядке последовали за ним, как дети за волынкой Гамельна[498]498
  Этимология из стихотворения Браунинга «Флейтист из Гамельна», где Гамельн выводит детей, завлекая их звуками флейты, из опасного места. – Прим. ред.


[Закрыть].

Увидев это, мэр направился галопом в город, чтобы поднять всех верных королю людей и призвать их спасать суверена. Его главный противник – олдермен Сибли, который два дня назад опустил подъемный мост, – прибыл прямо перед ним, распространяя слух, что вся королевская свита перебита. Но появление Уолворта обнаружило его ложь и, возмущенные грабежами, убийствами и поджогами, совершенными за последние 48 часов, лавочники и состоятельные горожане похватали свое оружие и высыпали на улицы в единой надежде защитить свои дома и имущество. Собранные олдерменами и чиновниками на своих подворьях и предводительствуемые сэром Робертом Ноллисом, его лучниками и воинами, они тысячами поспешили через Олдерсгейт в погоню за находящимся в опасности королем и его многочисленными последователями. Они обнаружили их в Клеркенуэльских полях, мальчик был в полном порядке, сидел на своей лошади в самой гуще мятежников и спорил с ними, оказавшимися теперь без лидера и вышибленными из колеи отсутствием Тайлера, которого умирающего отнесли в госпиталь Св. Варфоломея. Пока они были заняты таким образом, Ноллис развернул своих людей, окружая толпу с флангов, когда отряд тяжеловооруженных рыцарей продирался сквозь нее к королю.

Итак, угроза короне и столице была ликвидирована. Восставшие не сопротивлялись; это был конец долгого и жаркого дня, и они, должно быть, были все взмокшие и вымотанные. Окруженные вооруженными людьми и умиротворенные королевскими обещаниями, даже самые крайние из них не имели никаких сил для продолжения драки и были готовы вернуться домой. Он отказался даже слушать предложения некоторых из его спасителей о том, что, поскольку теперь все бунтовщики находятся в его власти, он должен приказать перебить их. «Три четверти из них, – ответил король, – пришли сюда не по своей воле и поддаваясь угрозам; я не позволю невиновным страдать за грехи виноватых». Ноллис, который сам по рождению был йоменом, твердо посоветовал простить их и помог организовать уход кентцев через Лондон к себе домой.

Вся эта огромная толпа растворилась. Когда Ричард вернулся в Гардероб, напутствуемый криками радости лондонцев, мэра которых он только что посвятил в рыцари на Клеркенуэльских полях, он сказал своей изволновавшейся матери: «Радуйся и благодари Господа, ибо сегодня я вновь обрел свое утерянное наследство, так же, как и королевство Англию».

Если бы королю не удалась его миссия в Майл-Энде или Смитфилде, то сейчас не было бы никакой власти, кроме мятежного крестьянства, отправившегося из Йоркшира в Кент и из Саффолка в Девоншир. Когда он и Уолворт так неожиданно в одиннадцатом часу побили Тайлера его же оружием, революция находилась в своей кульминационной стадии успеха. Ибо после полудня, когда Ричард, готовясь к смерти, принимал благословение и отпущение грехов в оскверненном аббатстве, очаги восстания, подогреваемые новостями предыдущего дня о резне в Тауэре и о триумфе восставших в Лондоне, распространились в Сень-Олбанс, Кембриджшир и Ипсвич, также в Бедфордшир, Феншир и Норфолк. В Сент-Олбансе, под руководством местного торговца по имени Уильям Грайндкобб – очень смелого человека с нетленной любовью к свободе – горожане ворвались в аббатство, захватили все грамоты и сожгли их на рыночной площади, растоптав конфискованные жернова – символ монопольных привилегий аббатства – которыми аббат выложил свою келью, пока крестьяне осушали рыбные пруды и уничтожали изгороди, огораживавшие монастырские леса и пастбища. В Кембридже, в ту же субботу в болотистой местности графства поднималась деревня за деревней, колокол церкви Св. Марии Великой призвал толпу в мятежный крестовый поход против университета и находящегося рядом приорства Барнуэл. Колледж Корпус Кристи, главный домовладелец в городе, был полностью разорен, а университетские грамоты, архивы и библиотека были сожжены на следующий день на рыночной площади, во время этого действа, старуха, бросая в костер пергамент за пергаментом, кричала: «Убирайтесь вон вместе с ученостью церковников! Вон!» В течение субботы и воскресенья были подняты восстания в Хантингдоне, Или, Рамси, Торни, Питерборо, Норт Уолшеме, Уаймондеме и Бишопе Линне, так же, как и в сотнях деревнях Восточной Англии, Кембриджшира и Линкольншира и восточного Мидленда. Повсюду мировые судьи, комиссионеры по сбору налогов, юристы, ненавистные лендлорды, в особенности монастыри, подвергались нападению, их дома были сожжены, а хартии и свитки уничтожены.