Текст книги "Эпоха рыцарства"

Автор книги: Артур Брайант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 48 страниц)

Именно в это время – летним утром 1333 года – шотландская армия на собственной шкуре испытала, прибыв на склоны Халидон Хилла, то, что должно было случиться с другими и более знаменитыми армиями, находившимися в руках союза английских лучников и тяжеловооруженных конников под началом их молодого короля, наследника Плантагенетов, и его лейтенантов, большинство из которых заслужили славу, применяя ту же самую тактику на полях Европы. Когда пикинеры в своих плотных шилтронах и в сопровождении колонн конных рыцарей шли вперед по болотистой почве у подножия холма, они внезапно попали под град стрел. Когда стальные наконечники стрел достигли своей цели, погибли сотни шотландцев, проклиная триумф своих отцов, который они упорно пытались повторить. Склоняя свои головы под сверкающим ливнем и смыкая свои ряды, они инстинктивно стали осторожно отходить от лучников и карабкаться на холм. Прижавшись друг к другу с такой силой, что они почти задыхались, терзаемые выстрелами лучников и многочисленными залпами из строя, куда стрелки отходили при каждой попытке атаковать их, шотландцы упорно поднимались по склону по направлению к ожидавшему их строю закованных в броню английских воинов, единственному месту, куда не попадали стрелы. Затем, запыхавшиеся от подъема, выжившие бойцы достигли преграды из копий, рыцарей и тяжеловооруженных конников, свежих и жаждавших драки, которые тотчас начали рубить их огромными мечами и боевыми топорами, заставляя их спуститься со склона, где шотландцев вновь ждал град из стрел.

Та же участь была уготована конным лордам и рыцарям. Отряд, пытавшийся обойти фланги противника, чтобы добраться до Берика, был перехвачен конницей Эдуарда, а остальных разили стрелы, когда они старались направить своих испуганных коней взобраться на холм, и они падали друг на друга, превращаясь в спутанный клубок из извивавшихся людей и животных. Даже когда их бесстрашие не могло в большей мере угаснуть и они были сломлены, английские рыцари призвали своих пажей с лошадьми и преследовали шотландцев по холмистому Берикширу до самой ночи, «убивая несчастных, – по словам лейнеркостского хрониста, – железными жезлами». Сам регент был смертельно ранен и взят в плен, а шесть графов остались лежать на поле боя. Семьдесят шотландских лордов, пятьсот рыцарей и сквайров и почти все пешие воины погибли. Англичане потеряли одного рыцаря, одного тяжеловооруженного конника и двенадцать лучников. Одно-единственное утро положило конец кропотливому труду шотландцев, длившемуся четверть века, а паутина Брюса была разорвана английской дисциплиной и «серыми гусиными перьями».

Глава VII
РЫЦАРИ ОРДЕНА ПОДВЯЗКИ

«Существуют периоды, когда история войн является истинной историей народов, ибо они есть испытание государственного опыта».

Епископ Стаббс

Не только Берик, но и Шотландия теперь находилась на милости Эдуарда. Он не включил ее в Англию, как это сделал его дед после Спотсмюра, но, возвращаясь к его изначальной политике, пожаловал ее, как верховный лорд, Баллиолю в качестве лена. Англо-шотландский парламент сторонников последнего отменил все акты династии Брюсов и ратифицировал все обязательства по отношению к английскому королю, сделанные в прошлом году. Графства Дамфрис, Селкирк, Пиблс, Роксбург, Берик и оба Лотиана были переданы «королю, короне и королевству Англии со всеми их городами и замками, правами и иными принадлежностями». От шотландского юга на заливе Форт остались только Стерлинг, Ланарк, Дамбартон, Эр и Галлоуэй. Эдуард также получил остров Мен, который он отдал своему другу и собрату по оружию Уильяму Монтэгю[277]277
  От которого он перешел, после различных превратностей, к семье Стенли, которые продали его назад короне в XVIII веке.


[Закрыть].

Однако каким-то образом Шотландия Брюса и Уоллеса выжила. Лишенные наследства ссорились из-за останков того, что было Шотландией, а презрение народа к Баллиолю сокращало его власть до территории несколько большей, чем то место, где ему случалось быть. В течение следующего года он был вынужден снова искать убежище в Англии, пока мальчик король Давид II был тайно переправлен его сторонниками во Францию. И хотя в 1335 году, когда Эдуард снова захватил Шотландию, большинство шотландских магнатов заключило мир с узурпатором и «никто, кроме детей в своих играх, не смел называть Давида Брюса королем», партизанское сопротивление продолжалось. Как только англичане строили форты, чтобы держать сельскую местность в страхе, шотландцы разрушали их. Подобно Уоллесу и Брюсу «они прятались в дикой местности, среди болот и в густых лесах, так что ни один человек не мог найти их». Сестра Брюса держалась в Килдрумме, и когда предатель граф Атолла осадил ее замок, наследник Дугласов, «черный рыцарь из Лиддесдейла», и сэр Эндрю Морей – третий регент поверженного королевства за три года – прибыли освободить ее и убили Атолла под дубом в Килблейнском лесу.

При этом именно Франция спасла Шотландию. Эдуард ничего не хотел от этой страны за исключением своих наследственных земель в Ажене, которые французские короли захватили под законным предлогом у его отца и так и не вернули. Он так сильно желал дружественных отношений со своим кузеном Валуа, что летом 1331 года переодетый купцом он совершил тайный визит в Аррас, где принес второй и полный вассальный оммаж от своего герцогства. Он даже предложил отказаться от своих гасконских доходов на несколько лет в обмен на правильное решение дела в отношении Ажене и предложил брак между своим сыном и дочерью Филиппа. Он также предложил отправиться с ним в крестовый поход.

В результате для рассмотрения спора была назначена англо-французская судебная комиссия. Но Аженский процесс, как его называли, хотя сначала начавшийся в духе мудрого расследования, вскоре вылился в правовые споры, под которым погибли все первоначальные попытки прийти к соглашению. Обе стороны, исключительно подозрительные, начали настаивать на гарантиях, на которые другая боялась согласиться и, как отметил хронист, «грызть кость спора зубами тупого кляузничества». Англичане отвергали предложение отказаться от определенных замков, а французский король угрожал гасконской знати на спорных территориях лишением наследства и даже смертью, пока они не выкажут полную преданность. Он также намекал, что он может захватить наследственные земли Эдуарда в Понтье – земли в северной Франции, которые было невозможно защитить, – пока он не отдаст замки. Проблема заключалась в том, что комиссары пытались не просто судить с точки зрения феодального права, но примирить претензии соперничающих государственных суверенитетов. Старые свободные феодальные отношения больше не удовлетворяли ни одну из сторон. Эдуард, суверен в Англии, желал им быть и в своих французских доминионах; Филипп и его юристы не были готовы признавать его иначе как на правах подданного. Не было достигнуто никакого соглашения, и спорные земли остались в руках французов[278]278
  Интересный обзор Аженского процесса дан в книге Speculum, Vol. XIX, 161-171.


[Закрыть].

А между тем обе страны поссорились по поводу Шотландии. После того как французский король оказал Давиду такое же гостеприимство, какое Эдуард предоставил Баллиолю, французский король настаивал, что шотландцы должны быть включены в любой договор между Францией и Англией. Франко-шотландский альянс семилетней давности стал реальностью. Если Эдуард желал быть хозяином Британских островов подобно своему деду, было совершенно очевидно, что сначала он должен решить этот вопрос с французским королем, а ценой такого решения был контроль над Францией.

Хотя феодальная идеология уступала место концепции единого государства, власть феодального лорда все еще представляла собой исключительно важную концепцию для средневекового сознания, поддерживаемую как церковными правилами, так и нормами рыцарства и чести. Часть земель, которые Эдуард рассматривал как принадлежащие ему по праву в силу договора, заключенного его прадедом и Людовиком IX, ныне отторгалась у него. При этом главный лорд, который совершал это, – его собственный кузен и принц, чье право на французский престол было, по мнению Эдуарда, не больше его собственного, – подталкивал шотландцев к отказу от своей лояльности. Всякий раз, когда Эдуард почти заставлял шотландцев признать его сюзеренитет и его вассала Баллиоля в качестве своего короля, Филипп тайно или явно приходил к ним на помощь. Когда летом 1336 года, получив субсидию на шотландскую кампанию от парламента, всегда больше готового давать деньги против шотландцев, чем кого-либо другого, Эдуард зашел на севере так же далеко, как и его дед, и сжег Абердин и Форрес, Филипп отправил из Средиземного моря в Ла-Манш суда, которые он собирал для крестового похода, и заставил его торопиться обратно на юг. Французские деньги и поставки помогали Роберту, сенешалу Шотландии, и Эндрю Морею бросить вызов англичанам, а графине Данбара – дочери Рэндольфа, – держаться много месяцев в замке своего мужа, расположенном на дороге между Эдинбургом и Бериком, против большой армии под командованием Уильяма Монтэгю. Когда ей сказали, что ее брат, граф Морея, находившийся тогда в качестве заложника у англичан, – будет убит, если она продолжит сопротивление, «черная Агнес», как ее называли соотечественники, ответила, что в этом случае она унаследует его графство. И когда осаждающие пробили стены таранами и камнеметательными орудиями, она и ее фрейлины появились на стенах замка, пышно разодетые, и начали протирать пыль своими косынками. Благодаря французским кораблям с провизией она смогла бросить вызов всем попыткам Монтэгю вытеснить ее из замка и в конце концов принудила его ретироваться. «Приди я раньше, приди я позже, все равно нашел бы Агнату у ворот», – жалуется Монтэгю в балладе шотландского барда.

Таким образом, неудивительно, что когда обиженный и изгнанный из Франции Роберт Артуа, нашедший пристанище у двора Эдуарда, молил его бросить вызов французскому королю, его без сомнения одобрили. Ему было даже разрешено в процессе лебединого праздника в Вестминстер-холле привлечь внимание к праву Эдуарда на французский трон, подав цаплю за королевским столом – трусливую птицу, которая, как он объяснил, подобно англичанам, никогда не будет драться за свое наследство. Ибо и другие страдали от агрессивности Филиппа Валуа и боялись его власти. С того времени, когда Генрих III заключил семейный договор с Людовиком IX Французским, на карте Европы произошли большие изменения. В те времена доминирующей светской властью была феодальная германская и итальянская империя Гогенштауфенов, тогда втянутая в борьбу с папством не на жизнь, а на смерть. Но когда эта борьба закончилась триумфом последнего, именно Франция пожинала плоды победы, которая разрушила как существование единой империи, так и папскую мирскую власть. Пока Англия была втянута в долгую дорогостоящую попытку завоевать Шотландию, Филипп Красивый Французский, в поисках расширения границ до Пиренеев, Альп, Рейна и Северного моря, подчинил себе Шампань, Брие, Франш-Конте, Лион, Наварру и большую часть Лотарингии. Когда он умер, в год Бэннокберна, независимыми фьефами из крупнейших лежащих вне Франции провинций оставались только Фландрия, Бретань и Гасконь – остатки когда-то огромного герцогства Гиеньского или Аквитанского.

В 1337 году Франция, безусловно, являлась самым крупным государством в христианском мире с населением более 12 миллионов человек, по крайней мере в четыре раза превышающим население Англии. Она превосходила все остальные страны Европы в культурном, художественном и военном отношении, обладая огромным сельскохозяйственным богатством и быстрорастущей промышленностью и торговлей. Папство было перемещено из Рима в анклав Роны, где в Авиньонском дворце череда французских пап, контролируемая коллегией французских кардиналов, держала в своих руках власть могущественных итальянских предшественников. Несмотря на германскую колониальную экспансию в Балтийский регион и Остмарк, а также торговые и художественные достижения итальянских городов, и Германия, и Италия потеряли свою политическую сплоченность. А мечта Данте о единой христианской монархии, сосредоточенной в Риме, поблекла перед уродливой реальностью города-государства, после того как государство попало под жесткий диктат некоего народного или олигархического тирана и стало вести войну против другого государства.

Именно на равнине между Пикардией и Рейнландом угроза французской агрессии была наибольшей. Каждые несколько лет какое-нибудь новое вторжение, правовое или военное, расширяло ее границы все восточнее или севернее. С момента французской победы при Касселе над фламандскими крестьянами и ткачами в 1328 году, которые за четверть века до этого разгромили французское рыцарство при Куртре, Фландрия стала французским фьефом в реальности, а не только на словах. И хотя ее граф и многие из ее богатых капиталистов, в страхе перед презренными представителями рабочей «белой кости» своих мануфактур, оставались верными лилиям и были готовы заплатить цену в виде эмбарго на английскую шерсть, другие провинции Нидерландов – фьефы, принадлежавшие не Франции, а империи, – имели общие интересы для сопротивления французской агрессии.

Именно с помощью коалиции этих провинций и князей Северной Германии Эдуард пытался обеспечить необходимую основу и людские ресурсы для смирения Филиппа Валуа. В начале лета 1337 года великолепное посольство во главе с епископом Линкольнским и графом Солсбери отправилось из Англии для переговоров о союзе с Гегенау, Брабантом, Гельдерландом и Юлихом, то есть со всеми теми правителями, которые уже были связаны с Эдуардом посредством брачных уз. Граф Гегенау, который также царствовал в Голландии и Зеландии, был его тестем; граф Гельдерланда и маркграф Юлиха были его шуринами. Герцог Брабанта приходился ему кузеном, а император или король германский лично, Людовик Баварский, чьими всеми официальными вассалами они были, был женат на сестре королевы Филиппы.

Кроме того, как обнаружил его дед, за европейские альянсы нужно было платить. Англичане, однако, теперь были гораздо больше готовы финансировать войну за свои фьефы, находящиеся в руках французского короля, чем во времена Эдуарда I. После унижений последнего царствования победы молодого короля над Шотландией, его благородство и галантность манер сделали его очень популярным, особенно среди столичных купцов, которые получали много выгод от непринужденных трат его великолепного двора[279]279
  В 1331 году королевский шатерничий, член братства или гильдии купцов-портных, купил особняк, который, пока не был разрушен в 1940 году, являлся самым старым из сохранившихся зданий компаний Сити в Лондоне. Е. Pooley. The Guilds of the City of London, 10.


[Закрыть]. Существовало общее чувство, что французский король обращается с ним подло. Осенью 1336 года большой совет государства даровал ему право на сбор десятой и пятнадцатой части доходов и, когда весною 1337 года Филипп объявил его французские фьефы конфискованными и послал в Гасконь и Понтье войска, парламент вотировал продление субсидии на три года, таким образом увеличив поступления в два раза, по сравнению с мирным временем. Одновременно ассамблея купцов согласилась на специальный налог на каждый экспортируемый мешок шерсти, дав королю возможность сделать заем у продавцов шерсти в обмен на монополию шерстяного экспорта через основную рыночную таможню, которая, для поддержки герцога Брабанта, была возрождена в Антверпене. Эдуард также получил субсидию от духовенства конвокаций Кентербери и Йорка. Чувство, что Эдуард I пытался вызвать тщеславие у англичан, наконец стало принимать ясные очертания. Люди больше не рассматривали заморские дела короля как частные феодальные обязательства, далекие от них самих. Осознавая общую судьбу, они считали своим долгом помочь ему.

Что же касается рыцарских классов, на которые должна была лечь основная тяжесть войны, они так же одобряли планы своего короля, как это делали их предки во времена Бигода и архиепископа Уинчелси, более того, наоборот, они жаждали доказать на поле боя тот героизм, который так часто выказывали на рыцарских турнирах. Весной 1337 года Эдуард созвал в свой парламент в Вестминстер блестящее собрание, на котором он пожаловал графские титулы, так же, как и поместья для их поддержания, шестерым из своих ближайших друзей, включая двух главных наместников в Шотландии: своему кузену Генриху Гросмонтскому, который был сделан графом Дерби, и Уильяму Монтэгю, который стал графом Солсбери. Он также пожаловал герцогство Корнуолла – новый для Англии титул – своему шестилетнему сыну, принцу Эдуарду. И в присутствии своих жен сорок молодых рыцарей-вассалов, все с шелковыми повязками на одном глазу, поклялись никогда не снимать их до тех пор, пока они не совершат какое-нибудь рыцарское деяние во Франции.

Король воззвал не только к рыцарским классам. Свое доверие он высказал всему народу. В манифесте, зачитанном в суде каждого графства, он подробно описал всю свою историю с переговорами с Филиппом и свои повторные попытки сохранить мир и предложил, что если кто-нибудь знает лучший способ, последовать ему. На конец сентября был назначен сбор войск и были запрещены все спортивные игры за исключением состязаний по стрельбе из лука.

Первые боевые стычки произошли в ноябре, был осуществлен специальный рейд в Кадзанд, расположенный в устье Шельды, под руководством сэра Уолтера Мэнни – галантного уроженца Гегенау, который был большим фаворитом Эдуарда и его супруги и который, приняв Англию в качестве своей родины, позднее стал основателем лондонского Чартерхауса[280]280
  Это дом для престарелых пенсионеров. – Прим. ред.


[Закрыть]. «Когда англичане увидели перед собой город, – написал Фруассар, – они были готовы и им помогал как ветер, так и прилив. И так с именем Господа и Св. Георгия они приблизились и затрубили в трубы и установили луки перед собой и поплыли к городу». Лучники «стреляли так плотно», что фламандцы после упорной борьбы бежали, брат графа Фландрии был взят в плен. Но французы и их генуэзские и испанские союзники были сильнее на море, чем англичане, и этот рейд был окуплен с лихвой. Гастингс, Рай, Портсмут и Плимут были сожжены дотла. Саутгемптон пострадал особенно сильно, так как на него, напали пятьдесят галер, одна из которых была оснащена «железным горшком», стрелявшим железными стрелами в дома. «Они пришли в воскресенье утром, пока люди были на мессе и... грабили и мародерствовали в городе и резали прятавшихся и портили девственниц и насиловали жен и наполнили свои судна награбленным и так снова погрузились на свои корабли. И когда наступил прилив, он снялись с якоря и поплыли к Дьеппу и там поделили свою добычу и награбленное»[281]281
  Froissart, I, 108.


[Закрыть].

Ни один из этих рейдов не испугал рыцарствующего короля. С щедрыми субсидиями его послы в Нидерландах заключали союз за союзом. Его кузену графу Брабанта было обещано 60 тыс. фунтов – сумму, равную двухгодовому доходу, получаемому Англией в мирное время, – и еще большая сумма была распределена среди семи других правителей, включая пфальцграфа и маркграфа Бранденбургского. Летом 1338 года «в хорошем сопровождении графов и баронов» Эдуард пересек Северное море, высадился в Антверпене и, путешествуя с великолепной и весьма дорогой помпой через Брабант к Кельну и оттуда вверх по Рейну в Кобленц, был облечен императором полномочиями главного наместника имперских земель к западу от Рейна на период войны с Францией. При этом, хотя все это казалось великолепным и обнадеживающим в то время, оно не давало результатов. Потребовалось больше года и огромные средства на пиры и турниры – «давая большие награды и драгоценности лордам, дамам и юным леди страны, чтобы заручиться их доброй волей» – пока Эдуард не склонил своих союзников к выступлению на поле боя. И когда в конце концов осенью 1339 года они это сделали, ничего кроме трат и разочарований это не принесло. Ибо хотя горя желанием повторить свои подвиги на Халидон-Хилле, король и его английские рыцари и лучники «выехали против тирана французского короля с поднятыми знаменами», опустошая пограничные деревушки и поля, мстя за сожжение норманнскими и бретонскими пиратами южных прибрежных городов, Филипп же просто наблюдал за этими действиями из-за амьенских стен. Несмотря на присутствие в своем лагере короля Шотландии и Наварры и герцогов Бурбона, Бретани, Бургундии, Нормандии, Лотарингии и Афин он проигнорировал все насмешки и вызовы Эдуарда. А после краткой осады Камбре – бывшего фьефа империи – представители Гегенау, Брабанта и германцы стали настаивать на возвращении домой к семьям по случаю зимы. «Наши союзники, – написал с отвращением Эдуард своему сыну, – большего не могли бы вынести».

К этому времени он задолжал 300 тыс. фунтов и не сделал ничего, чтобы показать, куда израсходованы деньги, тогда как французы взяли Бурк и Блайе в Гаскони, а шотландцы вновь заняли Перт. Даже его корона была заложена, а его десятилетний наследник был помолвлен с брабантской принцессой, чтобы отсрочить выплату долгов иностранным кредиторам. При этом Эдуард все еще упорствовал в своей мечте договориться с французским королем посредством крупного альянса. И зимой 1339/40 года он достиг неожиданного успеха. Ибо доведенный до отчаяния он наложил эмбарго на экспорт английской шерсти во Фландрию, а подстрекаемые богатым гентским купцом Яковом ван Артевельде – одним из демагогов патриотического толка, которые часто приходили к власти в итальянских городах-государствах[282]282
  В соответствии с Фруассаром, «он всегда ходил по Генту в сопровождении шестидесяти или сорока вооруженных людей... так что если он встречал человека, которого он ненавидел или подозревал в чем-то, невоздержанного, его убивали. В каждом городе он имел солдат и слуг, которым он платил, и которые всегда выполняли его приказания и доносили, если был хоть кто-то, кто мог восстать против его воли».


[Закрыть], – население фламандских ткаческих городов восстало против своего профранцузски настроенного графа и изгнало его из страны. Затем под предводительством ван Артевельде они воззвали к Эдуарду принять корону Франции и стать их сюзереном и протектором.

Именно благодаря поражению французского рыцарства от фламандских горожан при Куртре Эдуард I получил возможность возвратить свои гасконские доминионы. Не обращая внимания на свои долги, его внук теперь обещал им оружие, перенос рыночной шерстяной таможни из Антверпена в Брюгге и субсидию в 140 тыс. фунтов. И чтобы легализовать их отказ от оммажа и защитить их от интердикта за нарушение клятвы феодальной верности, он выдвинул формальное требование на трон своих капетингских предков. 24 января 1340 года он въехал в Брюгге и был провозглашен бюргерами королем и верховным лордом. Две недели спустя, в своей прокламации к «прелатам, пэрам, герцогам, графам, баронам, благородным и простолюдинам, живущим в королевстве Франция», он объявил, что Филипп Валуа «навязал себя силой» французскому трону, пока он был «в нежном возрасте», и что он теперь твердо решил вернуть его и «с непоколебимой целью поступить по справедливости со всеми людьми»[283]283
  Chronicle of Robert of Avesbury (ed. E. M. Thompson), 309.


[Закрыть]. Впредь он стал помещать французские лилии перед английскими леопардами, сохраняя их на главном месте и на печати, и на мантии.

Укрепив свой союз, Эдуард стал торопиться домой, чтобы получить необходимые средства для его финансирования. Его положение было настолько отчаянным, что он вынужден был оставить свою жену и детей, а также графов Дерби и Солсбери в Антверпене в качестве заложников за свои долги. Его расходы к настоящему моменту почти истощили английскую казну. При этом его популярность была еще достаточно высока, чтобы поднять страну. Хотя осенью, после того как его Совет завил ему, что, пока они ему не помогут, он должен сам избавиться от своих иностранных кредиторов, Общины попросили время, чтобы посоветоваться с теми, кого они представляли, они теперь объединились с магнатами, дав ему десятую часть с каждого снопа, шерсти одной овцы на два года, и десятую часть дохода с королевских бургов и пятнадцатую с остального населения.

При этом они сделали свою субсидию зависимой от его ответа на четыре петиции, одна из которых, в конце концов прекращавшая королевское право облагать налогом торговую деятельность в зависимости от желания короля даже в королевских владениях, явилась важным шагом по пути к парламентскому контролю налогообложения. В обмен на разрешение Эдуарду собирать ненавистный maltote еще четырнадцать месяцев, они получили обещание, что он никогда не использует его снова «кроме как с общего согласия прелатов, графов, баронов и других лордов и общин королевства». Они также просили об ограничении права реквизиций для нужд королевского двора, для отмены древнего процесса против людей англосаксонского происхождения, называвшегося «предъявление английского происхождения», и для убежденности в том, что французский титул короля никогда не подчинит английский.

Получив субсидии для французской кампании, Эдуард готовился к возвращению на континент, где французы сжигали города и деревни Гегенау и угрожали Фландрии. В его отсутствие флот из около 200 французских, генуэзских и испанских кораблей расположился рядом со Слейсом у устья реки Цвин, чтобы воспрепятствовать его проезду и начать блокаду фламандцев. Весь прошлый год позиция на море и рейды по английским южным портам вызывали растущее беспокойство; осенью 1339 года несколько собственных кораблей короля было захвачено в Северном море. В своих дебатах парламент акцентировал внимание на слабости страны в военно-морском отношении и «как море должно охраняться против врагов, так чтобы они... не смогли проникнуть в королевство и разрушить его».

Когда оказалось, что король должен будет пробиваться назад во Фландрию, все корабли, которые могли потребоваться, были собраны в Оруэлле, и на них были помещены лучники и тяжеловооруженные всадники. Кроме нескольких королевских небольших суденышек и галер, специально построенных для военных нужд, – содержащихся обычно в Уинчелси и Портсмуте и находившихся в ведении Тауэра под контролем специального чиновника, называемого клерком королевских кораблей, – флот состоял из одномачтовых, однопалубных торговых и рыболовных судов, тоннаж большинства из которых не превышал ста тонн. Реквизированные шерифами прибрежных графств, они должны были быть переоборудованы для военных нужд посредством добавления марсов к мачтам для ведения огня и деревянных надпалубных сооружений на носу и корме корабля под названием «баки» и «юты», из которых лучники и пращники могли метать стрелы, дротики и камни в неприятельские войска и такелаж, а войска осуществить абордаж. В честь короля они были ярко раскрашены и украшены золотыми львами. Двумя самыми большими кораблями являлись флагман – судно «Томас» и 240-тонный корабль под названием «Михаил», пожертвованный Райем – одним из Пяти портов.

При этом Англия оставалась только второразрядной морской державой. Ее флот был гораздо хуже по сравнению с армадой, находившейся у фламандских берегов Предусмотрительным умам казалась полным безумием попытка короля пробиться через него к Слейсу посредством тарана и абордажа кораблей, более высоких и тяжелых по сравнению с английскими – а это был единственный известный тогда способ ведения боя. Испуганный недостатком денег и донесениями о том, что французы и испанцы собираются захватить в плен его венценосного господина, канцлер, архиепископ Стратфорд, молили его отменить этот поход. Оба адмирала поддержали просьбу архиепископа. Когда король отказался, то архиепископ, к его негодованию, отдал государственную печать. «Я поплыву, несмотря на вас, – сказал король, – и те, кто боятся на пустом месте, пусть остаются дома».

Флот вышел в море во вторник 22 июня 1340 года и достиг устья Цвина на следующий день. «Около полудня, – написал Эдуард своему сыну, – мы прибыли к фландрскому берегу у Блакенберга, где перед нами предстал враг, сгрудившийся в порте Слейса. И, увидев, что прилив не поможет нам приблизиться к нему, мы отложили все это до вечера. В субботу, в день Св. Иоанна, вскоре после полудня, на гребне прилива, с именем Господа и уверенные в нашей правой ссоре, мы вошли в порт против наших врагов, которые выстроили свои корабли в очень сильный боевой порядок». Их было так много, написал свидетель битвы, что «казалось, их мачты являют собой сплошной лес».

Обе стороны сражались, как будто они были на земле[284]284
  Это место с тех пор давно покрылось илом, и теперь представляет собой песочную равнину.


[Закрыть]. Англичане начали атаку, имея позади себя ветер, солнце и прилив, тремя колоннами, король находился во главе центральной колонны на своем корабле «Томас», а каждый корабль был укомплектован вперемешку лучниками и тяжеловооруженными воинами. Французские и испанские корабли были объединены в цепи и представляли собой четыре линии, пересекающие эстуарий подобно стенам замка. Построенные для плавания в Атлантическом океане с высокими бортами, они возвышались над своими противниками, их палубы были заполнены рыцарями, вооруженными копьями, а также камнеметателями и арбалетчиками.

Именно английские лучники решили исход сражения. Когда они вступили в дело, они выпустили такой шторм из стрел, что палубы противника были устланы мертвыми еще до того, как их достигла абордажная команда. Стрельба по своей меткости была настолько смертельной, что многие прыгали в воду, чтобы избежать ее. Тысячи были убиты или утонули, только генуэзцы, которые отказались встать на якорь, смогли сбежать в открытое море. К утру две трети союзного флота было взято в плен или разрушено.

Победа Эдуарда при Слейсе резко подняла его престиж. До настоящего времени он казался своим собратьям князьям всего лишь королем турниров да шотландских пустошей: теперь он показал себя в главной европейской битве. Хотя последствия ее нужно было реализовать, но он уже ликвидировал превосходство в Ла-Манше атлантических мореходов. Что волновало его больше всего в тот момент, так это появившаяся возможность захватить Францию. 10 июля он въехал в столицу ван Артевельде, Гент, как герой-победитель. Его жена находилась там, чтобы приветствовать его на руках с новорожденным сыном, который войдет в историю как Джон Гонтский.

Вместе эти два человека – король и ткач – разрабатывали планы освобождения городов Артуа от династии Валуа. В конце июля они пересекли французскую границу. Пока Роберт Артуа, изгнанный претендент на фьеф, осаждал Сен-Омер, Эдуард вместе с немецкими и нидерландскими князьями установил осаду Турне. Но вскоре между союзниками возникли ссоры. Когда с бесцеремонной нетерпеливостью выскочки ван Артевельде упрекнул герцога Брабанта за неудачный штурм стен, герцог, разозленный такой дерзостью со стороны простолюдина, пригрозил увести свою армию домой. Потребовался весь такт Эдуарда, чтобы удержать его. Тем временем, вместо того чтобы броситься на освобождение города, Филипп снова отказался от битвы. Когда английский король вызвал его на поединок, тот просто напомнил ему о нарушенном оммаже.

Последним ударом по надеждам Эдуарда явилось окончание средств, которые он должен был выплатить союзникам именно тогда, когда Турне, казалось, уже собирался сдаваться. В этот момент аббатиса Фонтенелльского монастыря – его теща и вдовствующая герцогиня Геннегау – появилась в лагере союзников с предложениями Церкви о перемирии. Поскольку не было больше надежды на английские деньги, все, за исключением Эдуарда, с энтузиазмом приветствовали ее миссию. Таков был ее огромный престиж, такое уважение чувствовалось к желаниям папы и такое страстное желание нидерландских князей вернуться домой к зиме, что Эдуард, в состоянии без единого пени, был не способен противостоять им. По Эсплешанскому перемирию стороны согласились отойти на год к своим собственным границам, оставив все так, как было до войны, все, за исключением денег английского короля и английских налогоплательщиков, о возвращении которых даже не упоминалось.