Текст книги "Тропинка в зеленый мир (СИ)"

Автор книги: Артемий Джоча

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Поначалу Джина не совсем осознавала, что значит вынашивать ребенка. Но постепенно, когда новая жизнь стала расти в ее чреве, она стала понимать те тоскливые взгляды, которые бросали на ее округлившийся живот бездетные женщины. Это было настоящее счастье, перед ним отступает в тень все. Ближе твоего ребенка нет никого. Отдаляется все: родители, любимый человек, все, что интересовало тебя раньше, и ты живешь только этим малышом, прислушиваешься к его движениям, дышишь с ним в унисон и мечтаешь о том миге, кода он наконец появится на свет, и ты услышишь его голос, сможешь поцеловать его, обнять и прижать к томящейся от молока груди. На протяжении всего срока беременности Джина регулярно проходила тщательные обследования, при помощи которых врачи пытались на ранних стадиях выявить неправильное развитие плода. Ее постоянно тестировали, брали у нее анализы, но все это не могло омрачить того сладкого чувства ожидания рождения новой жизни.

И вот момент, ожидаемый долгие месяцы, наконец настал. Роды для женщины, а в особенности первые – это огромное физическое и моральное испытание. Джина думала, что готова к нему, но она не ожидала, насколько ужасной будет физическая боль, сколько душевной энергии придется растратить до того момента, как она с облегчением сможет услышать первый крик своего ребенка. Отец ребенка пожелал присутствовать при родах, и Джина была благодарна ему за такую поддержку. Когда после изнуряющих часов родившийся наконец ребенок закричал, у нее уже не было сил оторвать голову от подушки и взглянуть на него. Сил хватило лишь на то, чтобы глухо прошептать вопрос: "Как он? Здоров?" В ответ тишина. Она заметила застывшее лицо отца ребенка, и, не понимая, что происходит, с трудом подняла голову и посмотрела на врача-акушера. Тот стоял в пол оборота, скрывая от нее новорожденного. "С ним все в порядке, доктор?" – настойчивей спросила Джина и вновь, не дождавшись ответа, перевела глаза с акушера на стоявшую рядом сестру. Женщина старательно прятала глаза, не решаясь встретиться с ней взглядом. Врач повернул голову, и как бы оправдываясь перед молодой матерью, сказал: "Мы ошиблись. Это случается иногда...". Джина не дослушала его и что есть мочи закричала: "Что с ним!?". Ее муж осуждающе смотрел на нее. Но Джине было наплевать на него. Она сверлила глазами съежившегося под ее взглядом доктора.

В этот момент в акушерскую вошли двое из технической службы. Они следили за родами через тонированное стекло – это Джина знала с самого начала. Как раз на такой вот случай, чтобы засвидетельствовать здоровье ребенка и закрепить за ним право на жизнь. На этот раз все оказалось совсем наоборот. Если Джине врач боялся ответить, то этим двоим он должен был подчиниться беспрекословно. "С ребенком какие-то проблемы, доктор? Ваш диагноз!?" – потребовал один из техников. Джина умоляюще смотрела на доктора. Ведь от его слов сейчас зависело, будет ли ее ребенок жить или... Об ином Джина даже не хотела думать. Глаза доктора бегали, как у загнанной в угол крысы. Вместо него вдруг ответила сестра. Будь проклята эта женская зависть... Эта стерва завидовала тому, что Джине вне очереди разрешили родить ребенка, в то время как ей самой приходилось ловить свой шанс в унизительной лотерее, и вот теперь она жестоко отомстила. "Синдром Дауна вследствие редко встречающегося хромосомного нарушения, сэр" – отчеканила сестра с каменным лицом.

Тень отвращения мелькнула на лицах ее мужа и двух техников. Доктор осуждающе посмотрел на сестру, и Джина поняла, что тот готов был скрыть факт ущербности ее ребенка, дать ему шанс выжить, вверив его судьбу в руки матери, но фортуна распорядилась иначе. Жестокость замкнутого мира убежища со всей отчетливостью и бесцеремонностью вдруг смыла радужные представления юности о счастливой жизни. Джина еще не осознавала, что с ней будет дальше, но прежней она уже никогда не станет. Она повзрослела. Ее муж смотрел на нее, как на монстра, породившего чудовище. Ну как же! Это ведь только женщина ответственна за то, что ребенок родился ненормальным. Какая мелкая душонка!

Сцепив зубы, чтобы не видеть их всех, она закрыла глаза, роняя на подушку слезы, и ожидая неумолимого приговора. "Это так, доктор?" – резко спросил один из техников. "Да. Такая форма обычно не диагностируется в течение срока беременности." – подтвердил акушер. "Подготовьте плод к переработке, доктор. А мы заполним все необходимые документы на утилизацию." – бесцветным голосом отозвался второй из техников. Джина только сейчас осознала, что означают эти произнесенные так буднично слова. Узаконенное убийство! Неполноценный ребенок был обузой для общества убежища. Он не мог с полной отдачей работать, а значит не мог оправдать своим трудом пищу и кислород, затрачиваемые на него. В иное, более благополучное время и в ином место его бы пожалели, а мать получила бы моральную поддержку, и никому бы и в голову не пришло покушаться на его право жить. Но не в замкнутом мире убежища. Милосердие, жестокость, мораль – эти понятия не имели никакого значения для касты техников, которые сами с недавних пор превратились в бездушные машины, перед которыми преклонялись и которые обслуживали.

Джина не выдержала, широко раскрыла глаза, и, вскинувшись с постели, закричала: "Нет!!!". Ребенок тоже закричал, терзая душу матери. Скатившись с постели, она с трудом встала на колени, держась за край кровати, на трясущихся ногах поднялась в полный рост и бросилась к доктору, все еще держащему на руках ребенка. Ее муж отпрыгнул от нее, как от прокаженной. Дорогу заступил один из техников и без замаха ударил ее в лицо. Лампа под потолком вспыхнула ослепительной вспышкой, замешанной на дикой боли, палата завертелась вокруг нее, и лампа над ней стал тухнуть, вытягивая последний свет из ее глаз. Сознание скользнуло следом, возносясь под самый потолок, и Джина оттуда, сверху, захотела наконец увидеть своего ребенка, пытаясь заглянуть через плечо доктора, но темный занавес обморока упал перед ней, так и не дав ей этого сделать, и вместе с невыносимым разочарованием забытье принесло долгожданный покой.

Она очнулась, услышав крик своего ребенка. В ней всколыхнулось радостное чувство надежды на чудо. Каким бы он ни был, она все равно будет его любить. Она будет работать за двоих, она сделает так, что никто не сможет упрекнуть его в бессмысленности существования. Неужели над ним все же сжалились и оставили жить! Джина открыла глаза, ища взглядом ребенка, но она была одна в палате. Боль от осознания одиночества заставила спазмом сжаться сердце. Только сейчас она осознала, что крик звучал лишь у нее в голове, навечно поселившись в ее памяти. Джина обхватила голову ладонями, закрыла уши и зажмурила глаза, пытаясь заглушить его, но все было бесполезно. Она поняла, что этот крик будет преследовать ее вечно. Она сидела на кровати и плакала, но слезы не приносили облегчения. Через них уходила надежда. Надежда на людей, вера в них, вера в себя. Оставалось только холодное ожесточение и ненависть ко всем окружающим. Джина поняла, что не сможет больше выйти в коридоры убежища. Она не сможет посмотреть в глаза прохожим. И не потому, что ее будут считать ущербной, а потому, что в коридорах ее будет преследовать детский крик, постоянно напоминая о ребенке, а на лицах людей она будет видеть лишь холодное безразличие.

Муж не пришел к ней приободрить ее. Даже родители заметно стеснялись навещать ее. Джина остро это чувствовала и ощущала, как растет пропасть между ней и ими. Она решила сбежать из убежища. Эта мысль овладела ей сразу и без остатка. Возможно, это был бы опрометчивый поступок. Говорили, что снаружи все еще опасно, и радиация смертельна для человека. Другие наоборот шепотом утверждали, что по слухам снаружи не так уж и плохо, и техники давно об этом знают, да только не хотят говорить, так как не готовы потерять власть над теми, кто живет в убежище. Ведь оказавшись снаружи, людям больше не нужно будет следить за расходом кислорода и воды, а растения, дающие пищу, можно будет выращивать не в замкнутой оранжерее с искусственным кремнеземом, а на настоящей почве, которой сколько угодно вокруг. И тогда каста техников с их законами, сводом правил и многочисленными запретами никому не будет нужна. Они опять превратятся в обычных технарей, уделом которых будет чинить сломавшиеся механизмы. И Джина решила рискнуть, поставить на кон свою жизнь и сбросить с плеч давящую тесноту стен убежища, попробовать начать жизнь с чистого листа. Ведь альтернативой было сойти с ума здесь, в подземелье, где каждый будет считать тебя неполноценной и, в конце концов, останется только покончить с собой.

Если раньше Джина была беззаботна и рассеяна, то теперь она была собрана и расчетлива. Она не перечила докторам. Она была покорной даже тогда, когда внутри у нее клокотала ненависть, и она готова была задушить всех этих докторов, техников и медсестер голыми руками. Она убедила их, что здорова. Ее отпустили из госпиталя раньше срока. Этому были даже рады, – ведь никому не хотелось кормить бездельников, валяющихся на больничной койке. Болеть – это тоже означало совершать преступление.

Она не пыталась вновь сблизиться с родителями, когда те отгородились от нее, поселив в отдельной тесной комнатке. Теперь они были для нее чужаками, как и все остальные в убежище. Она покорно согласилась работать в швейном цехе, хотя до этого всегда мечтала получить работу в вычислительном центре. Она игнорировала косые взгляды, ухмылки, отвращение и брезгливость по отношению к себе соседок по цеху, их перешептывания и жестокое хихиканье у себя за спиной, хотя это давалось ей с большим трудом. Она планомерно и хладнокровно воплощала свой план, снося все, что выдалось на ее счет. Она была все еще неотразима, и не слишком щепетильные мужчины, которым раньше и не стоило надеяться иметь отношения с такой девчонкой, как она, теперь снисходили до того, чтобы оказать ей ответную услугу за пять минут удовольствия, вырванных у нее впопыхах в ближайшем темном углу. Так она раздобыла медикаменты, запасы консервов, кое-какие инструменты, фонарь и самое главное – приобрела нужные знакомства и общие секреты, за сохранность которых кое-кто вынужден был делать то, что попросит Джина, даже если это было нарушением законов убежища.

Долговязый черноволосый паренек по имени Ник тоже оказался среди тех, кто должен был помочь ей выбраться наружу. Он был молодым техником, мышление которого еще не закостенело от промывания мозгов руководителями его касты. Техники контролировали все жизненно важные элементы убежища: генераторы, компьютеры, конвертеры, оранжереи, но самое главное – это выходы из убежища наружу. Посторонних туда не подпускали, а старые техники не обращали внимания на красоту Джины, и Ник был единственным, кто еще мог поддаться на ее чары. Ходили слухи, что кто-то когда-то пытался бежать из убежища, но никто не слышал, чтобы кому-нибудь из тех беглецов на самом деле удалось выбраться наружу. Наивный Ник, которому начальство доверило контроль на одном из выходов, был ее единственным шансом.

Джина не испытывала угрызений совести, когда охмуряла этого неискушенного парня. Он наивно полагал, что она, умело разыгрывавшая перед ним романтический спектакль, воспылала к нему серьезным чувством, принимая за чистую монету знаки внимания с ее стороны, а она хладнокровно сводила парнишку с ума. Время покинуть убежище близилось, и Джина торопилась. Впервые Нику доверили заступить вместе с более опытным напарником в ночную смену, и это был такой долгожданный шанс для Джины наконец осуществить свой план побега. Она торопилась и чуть не совершила ошибку. Слишком быстро, слишком напористо развивались ее отношения с Ником, и когда Джина, основываясь на своем горьком опыте, что мужчины ради секса готовы на все, неосторожно озвучила парню условия сделки, тот оттолкнул ее. Неужели он и вправду думал, что она всерьез влюблена в него, с удивлением думала тогда Джина. Ему что, недостаточно, что она готова переспать с ним? Но Ник тоскливо смотрел на девушку, и впервые в ее душе шевельнулось чувство презрения к самой себе. Стыд пожирал ее, и она не смогла открыто смотреть ему в глаза. Она понимала, что все испортила. Ее твердости не хватило до конца. Она не смогла поломать чужую душу ради своих целей и одновременно ругала себя и сожалела о содеянном.

Ник нашел ее сам накануне своего дежурства. Он предложил Джине помощь. Просто так, не объясняя причин и без всяких условий. Он помог ей собрать вещи, рассказал, что надо делать и когда подойти к тамбуру. Джина находилась в замешательстве, полагая, что Ник презирает ее. Может, он решил отомстить ей, и как только она появится возле тамбура, техники схватят ее с поличным? Но почему-то она не верила, что Ник способен на такую подлость. В назначенное время, переборов подозрения и страх, с рюкзаком за плечами, набитым всем необходимым для существования вне убежища, она тайно пробралась к запасному тамбуру и стала ждать условленного знака от дежурившего парня. Когда напарник Ника ненадолго отлучился, он подал Джине сигнал, и она быстро подошла к тамбуру. Джина понимала, что, помогая ей, Ник сильно рискует, так как все операции шлюзования и активация переходной камеры фиксировались в памяти центрального компьютера убежища, и если как-то не избавиться от этих отметок, техники без труда выяснят, кто, когда и кого выпустил наружу. Но оказалось, Ник подготовил в точности такой же рюкзак, как и сама Джина, намереваясь покинуть убежище вместе с ней. Поняв это, Джина запротестовала, но Ник неожиданно по-взрослому настоял на своем: он будет ее сопровождать и точка. Если у нее есть причина покинуть убежище, сказал он, то у него самого и подавно. Он умолчал, что это за причина, но тогда Джина не стала настаивать, чтобы он раскрыл ее.

Все прошло без помех. Наверное, их хватились, когда они были уже далеко от убежища. Теперь их это не волновало. Вряд ли за ними бросятся в погоню. Им выпал счастливый билет. На поверхности была летняя ночь. На земле не лежал пепел, а луну не застилал смог, и она своим бледным светом освещала им путь, когда они молча уходили от убежища все дальше и дальше. Неизвестно, как у Ника, а у самой Джины не возникло даже тени сожаления оттого, что она покинула место, где родилась и провела всю свою жизнь. Она искренне надеялась, что перед ней открывается дорога к свободной жизни, не стесненная строгими правилами убежища, и смело смотрела вперед. Но, увы, как жестоко она ошибалась тогда.

Да, на поверхности жили люди. Может те, кто раньше выбрался из своих убежищ, а может и те, кто умудрился как-то пережить войну снаружи, приспособившись существовать на руинах. Наверное, этим объяснялась жестокость, царившая в тех редких поселениях, на которые набредали Ник и Джина. На второй же день их ограбили, а с тем, что у них сохранилось, они не смогли даже согреться ночью у костра, вынужденные ночевать в чистом поле, так как в поселке, в который они имели несчастье заявиться, хозяйничали работорговцы, вылавливая всех мало-мальски здоровых мужчин и женщин. Вскоре Ник и Джина уже ничем не отличались от полуголодных оборванцев, населявших эти редкие поселения. Но не это было самое удручающее. Люди на поверхности были еще более невежественны, чем там, в убежище. Так же, как и в убежище, здесь, на поверхности, готовы были убить за уцелевшую довоенную вещь. Суды Линча, гонения на изувеченных радиацией несчастных и всевозможные культы в сочетании с первобытной дикостью и упадком нравственности заставили Джину разочароваться в жизни окончательно. Какой смысл было бежать из убежища, если снаружи царил настоящий хаос и ад.

Они держались вместе с Ником, поддерживая друг друга, и Джина часто задавалась вопросом, почему этот парень так предан ей. Возможно, если бы не он, она бы давно сломалась и решила бы вернуться назад в убежище. Потихоньку, день за днем, к ней подбиралось безумие. Прятаться, обманывать, воровать – все это постепенно входило в привычку, а в иссушенной душе сохранилось лишь одно чувство – это ненависть ко всем людям без исключения, и даже к самой себе, подогреваемая все громче звучащим в глубине ее воспаленного сознания детским криком. Человек в таком состоянии, обозленный на всех, на весь мир и не имеющий отдушину, становится легкой добычей для сектантов и мошенников всех мастей. Ник, как мог, пытался помочь Джине преодолеть кризис, но уберечь ее от шага, перевернувшего всю их жизнь, так и не смог.

Откуда-то с юга пришли черные проповедники. Их избивали и убивали. Грабили и высмеивали, но они смиренно сносили все это, тихо и незаметно нашептывая свои проповеди тем, кто снисходил до того, чтобы их послушать. Большинство отмахивалось от них, не желая выслушивать всякий бред, кое-кто пинал незадачливых храмовников в бок ради смеха, а те редкие, кто все же внимали им, потом открыто потешались над странными речами горе-проповедников. Но ради одного золотого руна, как считали сами монахи, стоило просеять сотню паршивых овец. Им не нужны были бандиты или убийцы, им нужны были такие, как Джина – готовые слушать и находить в их речах ответы на все свои несчастья. Семена их вкрадчивых слов падали на благодатную почву, и с первой же встречи Джина ходила за монахом, как собачка на привязи. Он обещал ей отмщение, он увещевал ее, что ей будет дарован величайший шанс расквитаться со всеми, и наконец обрести столь вожделенную свободу, избавившись от насквозь развращенной человеческой оболочки. Перед Мастером будут все равны, говорили он, – и люди, и нелюди, уроды и нормальные. Он любит всех своих детей. Он не убивает только потому, что кто-то не похож на другого. Он есть все они. Он единение их всех. Он будет в каждом из них, и она забудет о своем горе, так как Он возьмет его тяжесть на себя.

Ник пытался отговорить Джину якшаться с монахом, понимая, что с девушкой творится что-то неладное, но она лишь злилась на него. А однажды она исчезла. Ушла вслед за монахом, которого назад позвал колокол далекого храма. Ник последовал за ними и, выдав себя за посвященного, проник вслед за Джиной в храм. Дальше произошло то, что разделило жизнь Джины на до и после. Вместе с Ником они прошли страшный и мучительный обряд инициации. Джина до сих пор испытывала вину за то, что Ник из-за нее пошел на это. Что крылось за его безоговорочной преданностью? Настоящая любовь? Должно быть так, если он согласился превратиться в мутанта только ради того, чтобы оставаться рядом с ней. Так Джина стала мастером-лейтенантом Делайлой, а Ник попал к ней в подчинение и стал рядовым Крулом. Вместо настоящих имен – клички и еще кодовый номер генетической модификации. Кто бы мог предположить, что из Ника получится настоящий гигант? Может быть, правы были монахи – и генетическая трансформация реализует скрытые желания человека, запертые в жалкую человеческую оболочку. Наверное, это было единственное, о чем монахи не лгали.

Их воля теперь была подчинена великому разуму Мастера. Но тот не спешил избавить Джину от страданий. Ее ненависть дала ему в руки великолепный образчик воина. Следовало лишь закалить это оружие в бою, погрузив жаждущее крови чувство ненависти в питательную среду, и тогда, наконец, родится величайший воин, не знающий страха и сожаления. И Джину бросали в бой бессчетное число раз. И тот, кого когда-то звали Ником, по-прежнему всегда был подле нее, не раз прикрывая ей спину. Они дрались отчаянно, как, наверное, никакие воины в истории Земли. Они сеяли смерть и разрушения, не зная жалости к побежденным. Джина надеялась, что крики умирающих от ее руки людей заглушат тот детский крик, до сих пор звучащий в ее сознании, но этого не произошло. Она пыталась выжечь его огнем напалма, лучами лазеров, едким запахом порохового дыма. Но все было напрасно. Он лишь сильнее звучал укором ей, приумноженный криками ее жертв, став их гласом из преисподней, ежечасно сводя ее с ума, заставляя ожесточаться все больше и больше. До самого конца войны. Все. Тупик. Дальше нет пути. Все оказалось враньем, пустотой, жалкой декорацией на величие. Даже смерть Мастера не прибавила опустошения в ее душе, так как та была давным-давно пуста до самого дна. В последней своей битве она сражалась уже не за своего повелителя, а просто потому, что хотела умереть в бою. Думала ли она тогда о Нике? Нет. Он давно и окончательно превратился из друга, когда-то покинувшего вместе с ней убежище, лишь в преданного солдата, беспрекословно выполняющего приказы, и готового погибнуть ради нее.

Их взяли в плен воины Братства. Налет цивилизованности не мог обмануть Джину. Это были все те же отвратительные люди, не менее жестокие, чем мутанты. Они напоминали тех самых техников, что убили ее ребенка и с ней они поступили не менее жестоко. Круг замкнулся, сначала ее дитя, теперь она сама. Чем была лучше консервационная камера, в которую их с Ником поместили, конвертера убежища, в котором переработали тело ее ребенка? Ничем. Результат все равно один. Смерть на благо Человека. В качестве нескольких литров питательной биомассы или горы плоти, пригодной для анатомического исследования. Какая разница? Никакой! Наверное, она заслужила это.

Что сейчас осталось с ней после всего пережитого? Крул? Теперь Делайла, наконец, осознала, насколько он дорог ей и насколько важен. Как же бездушно и жестоко она обходилась с ним. Оказалось вдруг, что все это время он был тем утесом, незыблемым кусочком суши, за который она всегда цеплялась, и который не давал ей утонуть окончательно в безбрежном океане безумия. И еще с ней был тот детский плач. Он не оставлял ее и преследовал ее до сих пор, взывая к чему-то, что Делайла до конца не смогла разгадать. Он звучал негромко в ушах, заставляя вновь возвращаться мыслями в прошлое. Когда же он отпустит ее или будет преследовать до конца ее дней?

Делайла встрепенулась, пытаясь уверит себя, что это только иллюзия, но плач звучал и звучал, перемежаясь негромкими всхлипами, и тогда она внезапно с облегчением поняла, что слышит этот плач в реальности. Где-то наверху, в комнате Маши. Делайла уселась на диване и прислушалась. Так и есть. Она встала, накинула куртку и выглянула в коридор. Затем тихонько прошла до лестницы и осторожно, чтобы не скрипеть ступенями, стала подниматься наверх. Оказавшись на втором этаже, она сориентировалась по плачу, едва доносящемуся из-за одной из дверей, подошла к ней и, предварительно легонько постучав костяшками пальцев, приоткрыла дверь и заглянула в комнату.

В темноте на постели сидела Маша, обхватив руками подогнутые под одеялом колени, и тихонько плакала. В комнату заглядывала луна, расчерчивая одеяло на четыре белых квадрата. Девочка замолчала и повернула голову в сторону приоткрытой двери. Делайла поторопилась открыть дверь шире, чтобы девочка могла узнать ее, и тихонько спросила:

– Можно к тебе?

Девочка, не произнеся ни слова, только коротко кивнула головой, блеснув в темноте влажными глазами. Делайла прошла к кровати и, усевшись на ее краешек, осторожно поинтересовалась:

– Ты это из-за отца?

Девочка опять молча кивнула.

– Успокойся, он тебя больше не обидит, – наугад пообещала Делайла, осторожно коснувшись плеча девочки. – Теперь я всегда буду рядом с тобой. Спи и ничего не бойся.

Маша послушно откинулась на подушку и Делайла натянула ей до подбородка краешек одеяла. Затем она встала, собираясь уходить, но девочка робко попросила:

– Не уходи. Посиди со мной еще немного.

– Хорошо.

Делайла уселась на прежнее место, молча всматриваясь в едва различимое в сумраке лицо девочки. Маша закрыла глаза, и Делайле вдруг подумалось, что вот такой могла бы быть ее дочь или сын. Она ведь так и не узнала, кто у нее тогда родился. Странно, но вот сейчас, когда она глядела на эту маленькую девочку, чувствуя ее близость, на Делайлу впервые за долгие годы снизошло умиротворение. Впервые ее страшные воспоминания отодвинулись на второй план и стали постепенно тонуть в поволоке давно минувших времен. Впервые она искренне не испытывала к людям отвращения и ненависти. Может, оттого, что повстречала в этом поселке людей, не испорченных ужасами послевоенного времени? Хотя как такое могло случиться? Как эти люди могли сохранить простоту, наивность и добросердечие, живя в окружении хаоса и зла долгое время? Но так было! И Вильямс, и священник Дженкинс и эта маленькая девочка, и все остальные – она видела в них настоящих людей, отнесшихся к мутантам без предубеждения. Прокручивая назад свою память, нет, не затем, чтобы вновь погрузиться в кошмар воспоминаний, а сравнивая свой опыт общения с людьми, она с ужасом поняла, что на ее пути редко встречались настоящие люди. Такие, какими быть может, они были только до войны. Разве что Крул и Майлз, и еще Джок? Ее до недавнего времени единственные друзья. Вот теперь еще Маша, заставившая Делайлу почувствовать себя хоть чуть-чуть матерью.

Девочка уже заснула. Во сне она повернулась набок, подтянув под себя ноги, и Делайла заботливо поправила краешек сползшего с ее плеча одеяла. Душа Дейлайлы сейчас отдыхала. Она не заметила, как сама задремала и стала клевать носом. Внезапно из дремы ее вывел послышавшийся совсем рядом скрип. Не то чтобы этот звук был слишком громок для того, чтобы разбудить крепко спящего человека. Не громче, чем стрекот сверчка за окном или топоток мыши, отправившейся на сбор крошек. Делайла очнулась моментально потому, что этот звук был необычен. Ее натренированный мозг на уровне инстинктов независимо от сознания постоянно анализировал окружающую обстановку, и теперь подсказывал, что этому звуку здесь и сейчас не место. Делайла, не поднимая склоненной головы, раскрыла глаза и навострила уши. Возможно, это была ложная тревога. Может, ветка высохшего дерева, росшего рядом с домом, от ветра задела стекло и издала тот самый странный звук, а может, старый дом решил слегка размять свои косточки, выбрав столь неудачное для этого время. Но что-то подсказывало Делайле, что подобный звук уникален для этого места. Она скосила глаза к окну. Луна давно скрылась из виду, и рассмотреть что-то за стеклом было сложно. Но там явно творилось что-то ненормальное. Внезапно Делайла поняла, что в стекле зияет аккуратно вырезанное круглое отверстие. Еще даже не осознав, что это может означать, она порывисто вскочила с постели, намереваясь перекрыть доступ в комнату со стороны окна, но что-то едва слышно зашипело, и шею Делайлы обжег укол. Она вскинула руку к шее, и нащупав пальцами оперение дротика, вырвала его, но шипение раздалось вновь. Второй дротик, пробив кожу штанов, вонзился ей в бедро, еще один сразу же за вторым воткнулся чуть ниже ключицы. Делайла в ярости отбросила первый дротик, ощутив на пальцах влагу от содержимого раздавленной капсулы, потянулась ко второму, но мышцы уже не слушались ее. Ноги задеревенели, руки скрутила судорога. Делайла почувствовала, как готовые лопнуть от напряжения мышцы груди с трудом позволяют ей сделать очередной вдох. Она раскрыла рот, как рыба, выброшенная на берег, ловя последний глоток воздуха, и, так и не издав ни единого звука, осела на пол.

Делайла не потеряла сознание и могла видеть все, что происходит в комнате. Она с трудом дышала, заставляя онемевшие мышцы груди слабо сокращаться, но и только. Она даже не могла моргнуть, так как веки вместе с застывшими жесткой маской мышцами лица заморозили на нем выражение ужаса. Она видела, как через отверстие в стекле протиснулась рука в перчатке, повернула запор, и окно открылось. В комнату скользнула фигура, полностью, с ног до головы, затянутая в угольно черный костюм, гладко обтягивающий тело. Человек был похож на плоскую тень – ни блика на черной коже, ни звука от металлической пряжки. На поясе у незнакомца болталась кобура с дротиковым пистолетом. Он пристально посмотрел на Делайлу, – по крайней мере, она так решила, потому что с точностью сказать этого не могла – на человеке была глухая маска с опущенным на лицо прибором ночного видения. Удостоверившись, что женщина-мутант неподвижна, незнакомец поднял руки и сдвинул блок окуляров на лоб, открыв часть лица. Затем он и вовсе снял маску и пристегнул ее к поясу. Делайла узнала его. Это был Джарвис собственной персоной. Он повернулся к постели с мирно спящей Машей, и Делайла от бессилия напрягла все свои мышцы, пытаясь разорвать связывающие ее оковы, но тщетно. Она могла лишь безучастно наблюдать за действиями отца девочки. Даже волна ярости – верная спутница Делайлы, здесь оказалась бессильна.

Джарвис наклонился над постелью дочери, медленно протянул руку к лицу девочки, затем потряс Машу за плечо другой рукой, будя ее, и как только девочка проснулась, быстро зажал ей рот, затем, сбросив с нее одеяло, перехватил за талию и, подняв с постели, прижал к себе. Перепуганная Маша, не понимающая, что происходит, пыталась кричать сквозь зажимавшую ей рот ладонь, но выходило лишь глухое мычание, которое вряд ли кто в доме кроме беспомощной Делайлы мог услышать. Девочка брыкалась, дергала ногами, но Джарвис держал ее крепко.

– Перестань, Маша! – приглушенно потребовал он. – Будь паинькой, малышка. Я же твой отец и не причиню тебе вреда. Не вынуждай меня прибегать к силе!

Джарвис повернулся к окну, и Маша наконец увидела лежащую на полу Делайлу. Глаза девочки округлились от ужаса, и она еще сильнее задергалась в руках отца. Тот встряхнул ее и прошипел:

– Прекрати, непослушная девчонка, если не хочешь, чтобы я вконец разделался с твоей громадной сиделкой. – Маша заметно присмирела, вняв угрозе отца. – Так то! – сказал он, косо посмотрев в сторону недвижной женщины-мутанта.

Он подошел к раскрытому окну, встал на колено возле него и негромко позвал.

– Эй, держите девчонку!

Снизу послышался такой же приглушенный ответ:

– Нет, Джав, ты уж сам как-нибудь. И завяжи ей чем-нибудь рот, иначе она поднимет на ноги весь поселок!

– Нет, не поднимет, иначе она знает, что я сделаю с ее подружкой. Ты меня понимаешь, Маша?

Девочка поспешно кивнула.

– Вот так. Держите ее. А я сейчас спущусь. Хочу тут побеседовать с нашей большой леди.

Кто-то внизу принял Машу, и Джарвис, отойдя от окна, наклонился над Делайлой, внимательно ее разглядывая. Делайле пришлось приложить гигантское усилие, чтобы хоть чуть-чуть скосить глазные яблоки в его сторону.

– Я мог бы тебя убить сейчас же! – сказал Джарвис. – Если честно, я не ожидал, что ты выживешь после нейроботика. Обычного человека давно бы скрутило в узел, и все его кишки выдавили бы наружу через глотку и задницу собственные мышцы. А ты еще трепыхаешься. Что же, тебе повезло. Пойми, лично на тебя я не держу зла. Ты честно делаешь свою работу. Поэтому я оставлю тебя жить, но запомни – если ты не хочешь, чтобы пострадала Маша, – не ищи нас!