Текст книги "«Сапер ошибается один раз». Войска переднего края"

Автор книги: Артем Драбкин

Соавторы: Александр Бровцин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Какие мины у вас были на финской войне?

– Противотанковые Т-4, ТМ-35 и противопехотные ПМД-6.

– Они не устарели к Отечественной войне?

– Практически нет. Потом появились другие противотанковые мины, но в большинстве как были в деревянном корпусе, нажимного действия, так и остались. Не натяжного.

Мы сами делали мины натяжного действия, ставили их на тропах, где немцы в разведку ходили. Они обещали Рябчукова повесить за Дон. Наверное, от двух наших саперов, попавших в плен, узнали мою фамилию. Потом немцы бросали листовки – командира саперного батальона Рябчукова повесим! Командир дивизии меня спрашивает: «Откуда они узнали фамилию твою?»

– В воспоминаниях немецких ветеранов той войны отмечается, что они добывали данные, подключаясь к нашим телефонным линиям.

– Да, и это было. В основном, начиная от командира взвода, у них рации были. А у нас проводная связь была – две катушки на плечи, и потащил.

– Насколько хорошо было организовано снабжение продуктами?

– У меня был свой скот, своя рыба – я своих солдат кормил до отвала, даже полкам давал. Тол бросил в воду на Дону, на Волге – рыбы уйма. Что еще? Водки было очень много. Пошли в бой 500 человек, а вернулись человек 300. На 200 человек по 200 граммов гвардейских, вы представляете? К командиру дивизии как-то большая комиссия приезжала, он меня предупредил, я все сделал. Я ему две канистры по 20 литров с помощником по технической части отправил, рыбы хорошей – сомов, окуней, сазанов, судаков – наловил. Приехала комиссия, ну чем он их там угостит из своего пайка с комиссаром? Самим им с гулькин нос доставалось. Комиссия работала, он их рыбой завалил, кормил по-царски.

– Получается, что собственное хозяйство держать – это была необходимость на войне?

– Конечно! Снабжение снабжением, но ведь оно бывало с большими перерывами. А когда у меня были свои овечки в тылу, километров за 10–15, коровки, десяток своих лошадей, двое дрожек, седла. Когда надо на дрожках – мы на дрожках. Когда надо по оврагам проскочить – мы с комиссаром садимся верхом, и с нами ординарец. Ординарец коней забирает, уводит, потом приезжает за нами.

Как хозяйство это появилось? При эвакуации гнали скот, потом бросали. А я дал команду человек 5–6 набрать, пусть собирают коней, коров, овечек. Мой комиссар, потом заместитель по политической части, относился превосходно к этому. Потом уже, когда на Дону бои были, командир дивизии позвонил, хочет меня повидать.

– Сейчас буду.

– Ты на мотоцикле?

– Нет, на мотоцикле я не могу проскочить, я на лошадях. Алеша, поедем! – С замом по политчасти поехали. Командир дивизии походил-походил, прекрасный человек был.

– Слушай, Василий Николаевич. До меня дошли слухи, что ты лошадей и коров завел.

– Это на службу, на боевые действия влияет?

– Нет.

– Так в чем дело? Вам надо молока? Пожалуйста, скажите, и вам буду присылать.

– Конечно, не возражаю.

Мяса надо ведь в полки? Ну, сколько там? По 2–3 овечки в день, ладно, пускай одну телку. У меня там 50–60 коров было, 150 овец было. Два человека за ними всеми ходят. А что? В степи за 8 километров они ходят, там их никто не трогает. Немцы скот не трогали, им это до лампочки было. Как только я убыл по ранению, все! У них ни коров, ни овец, ни мяса, ни дополнительного пайка. Надо иметь не задницу, а голову!

Я кормил ребят. Я знал, что требую от них много, но за свою жизнь ни одного не наказал. Ни одного! А было за что. Вызываю, спрашиваю, откуда родом, о причине проступка. Напоминаю про дисциплину, трибунал и штрафную роту. Что я буду с тобой делать?

Был у меня заместитель по технической части, ему трибунал штрафной батальон чуть не дал. В станице Распопинской взвод бойцов драпанул, и он с ними. Нет бы остановить, а он не сумел… Чуть высоту не сдали! Трибунал его осудил. Я выступил на трибунале, потому что как командир взвода он в огонь и воду лез. Я попросил его оставить в батальоне, чтобы искупил вину кровью. Буквально три дня прошло, его ранило в плечо, причем по касательной – легкое ранение, кость не задело. Я представление сделал, его трибунал освободил. Я его взял к себе и, мало того, через день назначил помощником по хозяйственной части. Из старшего лейтенанта он стал капитаном, и до последнего он приезжал сюда и жене моей говорил: «Танечка! Я не знаю, я бы твоего мужа на руках носил! Он мне жизнь спас!»

– В июне 41-го года вы с саперами работали на строительстве Сокальского укрепрайона. Насколько он был готов к этому времени?

– Вы знаете, задача стояла первую линию подготовить к сентябрю. То, что в тылу, – там тыловые инженерные войска работали. А на первой линии дивизионные и полковые саперы работали под моим руководством. У нас были чертежи, планы, нам привозили песок, цемент, арматуру. И мы много сделали, но не успели по той причине, что война раньше началась. Практически процентов на 80 все было сделано. Наша дивизия, допустим, должна была сделать 50 дотов. Они были сделаны, но не укомплектованы вооружением. На старой границе сняли, пока везли монтировать – война началась.

– Я правильно понял, что в оборонительных боях эти сооружения вам вообще не пригодились?

– Нет, конечно. Только малая пехотная лопата – рыли окопы и ходы сообщения. Потому что первые 5 дней то нас гоняли, то мы гоняли. Перед Отечественной войной я был полковым инженером, так как командного состава было мало, а знающего дело – еще меньше. Хорошо, что в училище нас инженерному делу учили, а у меня и тетради, и чертежи сохранились. Я с дивизионным инженером разговариваю, он говорит, что он сам не инженер, пехотинец, ему приказали инженерную службу возглавлять. Я в штаб армии проскакиваю, говорю, так и так. Мне отвечают – хорошо, делайте по этим чертежам, делайте хоть так. И вот нам приходилось делать оборону. А что делать? Другого выхода не было. Официально моя должность была – инженер полка.

– Вы упоминали, что в первых боях саперы стали подбрасывать мины под немецкие танки. Вы были готовы к таким действиям?

– Мы по 10–12 атак в день эти первые 5 дней отбивали. Нам просто некогда было делать все по правилам, зарывать мины в землю. Внаброс минировали – танк идет, а я лежу. Подполз, если из танка меня не заметили – я подбросил мину под гусеницу. Вот такая война… Ребята шли на это, а что делать? Если я, командир, ползу и бросаюсь под танк, как боец за мной не полезет? Он обязан. И я, и комиссар мой, никогда назад не смотрели. Я только ординарцу говорил, чтобы смотрел – немец бы со стороны не подполз, потому что мне смотреть по сторонам некогда. Вот ведь какая вещь. Я даже сейчас продолжаю войну осмысливать. Кто первые дни войны не застал, тот не поймет самой ее сути.

– Почему?

– Настолько быстро менялась оперативная обстановка. Немцы наступают: рукава закатаны, идут, как в фильме про Чапаева, цепями. Нам надо эти цепи остановить; мы обязаны и мины подбрасывать, и гранаты кидать. Немцы пленные говорили, что удивлены поведением красноармейцев – ни черта, ни дьявола не боятся. В самом деле… Часто задают вопрос про страх. Нет тут уже никакого страха, какой страх! Твоя цель – убить немца, хоть одного, да убить, все на одного меньше будет. Не случайно дивизионная газета писала, что сын просит папу убить хоть одного немца. Это я сейчас пересказываю, а там большая была статья. И правильно. И мы себе ставили задачу – я одного убью, Иванов одного, комиссар одного – уже на 5–10 немцев меньше.

– Ваши саперы участвовали в штыковых атаках вместе с пехотой?

– Конечно, не случайно я вам про пулеметчика Петю Нетриноса рассказывал. Школа штыкового боя у нас считалась одной из лучших в мире.

– На войне вы увидели этому подтверждение?

– Конечно, и немцы пленные говорили, что не любят штыковых боев. Чтобы они их принимали, было большой редкостью. Они были хитрые, мы тоже были хитрые. Война есть война, способов ведения войны множество. Немцы говорили, что русские ведут войну не по правилам. Я буду войну по уставу вести – то ли мне стрелять в немца, то ли не стрелять?! Правило одно – война должна быть победная, все способы достижения победы хороши.

– Опишите первый прорыв из окружения. Каковы были ваши задачи как саперов?

– На пятый день командира дивизии ранило, командиров полков поубивало – один Новиков, командир 406-го полка, остался. Наша задача была собрать остатки дивизии в боеспособную группу. Всех раненых, какие были, разместили в голове колонны, на повозках. Машин у нас не было.

Пополнение к нам пришло на вторые-третьи сутки войны из Западной Украины. Они нам свинью подложили: посдавались в плен. Многие западные украинцы были воспитаны в польских традициях, а некоторые даже служили у немцев. Насколько часто такие случаи были – я не скажу, но были. Но как только немцы нас полностью окружили – ни одного случая сдачи в плен не было, видимо, кто хотел – уже сдались раньше. Мы при выходе от границы до города Овруч шли около 60 дней, нанесли урон немцам 50 тысяч человек – по нашим неполным данным. Это не только наша дивизия, но и другие полки 5-й и 6-й армий там выходили – кто справа, кто слева.

У саперов в окружении была задача – хранить и сберегать мины, чтобы можно было на ходу подбрасывать не только под танки, но и под пехоту. Те мины, что остались, не взорвались – взять с собой и в следующем бою подложить, потому что снабжения у нас никакого, естественно, не было. Мы даже использовали немецкие мины: они такого же типа, нажимного или натяжного действия.

– Под Киевом вы по-прежнему были полковым инженером. Расскажите подробнее об организации обороны, с точки зрения инженера.

– Дивизия занимала оборону в районе города Бровары и села Зазимье, прикрывала шоссе Киев – Чернигов. Шоссе было вымощено брусчаткой, его еще крепостные строили, и сейчас, наверное, оно цело. Наша задача была не дать черниговской группировке немцев через Дарницу прорваться в Киев. Фронт у дивизии был широкий, 5 километров. Я скажу, что командующий армией сам несколько раз водил дивизию в контратаки.

– Вы лично это видели?

– Видел, как не видел? Дивизии были очень маленькие, потрепанные, вы же сами знаете. Некоторые два полка имели, в некоторых вместо артиллерийского полка всего дивизион или два дивизиона. И Кирпонос людей в атаку водил, и член Военного совета водил, я сейчас не помню, кто тогда был.

– При взятии станицы Чернышевская в вашей дивизии были применены термитные шарики. Что это такое?

– Да, там первый и единственный раз мы их использовали. Термитный шарик размером как грецкий орех буквально, не больше. Каждый боец имел запасную противогазную сумку, накладывал туда штук 20–30 шариков. Термитный шарик хорошо прожигал броню, у него была очень высокая температура горения.

– Если он был так эффективен, почему его дальше не использовали?

– Была принята конвенция о запрещении подобного оружия, союзники потребовали. Велика была опасность, что такое оружие все начнут использовать.

– Под Сталинградом в вашем батальоне были женщины. Как они попали в саперы?

– Это был период, когда пополнения приходило очень мало. И женщины, видимо, сами писали рапорты в военкоматы, где проходили определенные курсы за месяц-два, и их направляли в инженерные войска. Нам нужны были саперы, минеры – поэтому учили женщин. У меня они были бойцами в ротах батальона, часть из них была медсестрами, другая часть саперами. Они хорошо минировали и разминировали, знали инженерное дело, я вам скажу, на зубок.

Женщины изучают военное дело гораздо лучше мужчин. Может быть, они более прилежные, к кропотливой работе склонные? Я ведь с ними тоже занятия на фронте проводил. Время есть – где-то чуть вдали от фронта в овраге я им начинаю рассказывать, как мины устанавливать и снимать, с детонатором обращаться и так далее. Женщины были очень исполнительны. В каждой роте было их по 5–6 человек, не больше. У меня иногда сердце кровью обливалось – женщину на переднем крае держать. Женщина есть женщина, в тылу за 2–3 километра от передовой она играет большую роль – перевязывает, на кухне работает. А на переднем крае с автоматом ходить – это не женское дело, хотя и такое бывало.

У нас были муж с женой, его хотели отправить в артиллерию – он не пошел. И жена отказалась уйти с передовой, хотела быть с мужем. Причем женщины играли еще одну очень большую роль: ребята видят, что женщина идет хорошо, ну как они будут отставать?! Не отставали. Мне даже представить трудно, что побуждало женщину с переднего края не уходить. Взять хотя бы Галину Юрченко [8]8
  Юрченко Галина Васильевна во время войны служила медсестрой 91-го погранотряда, медсанбатов 297-й СД, 50-й гвардейской СД. Воевала с начала и до конца войны.


[Закрыть]– ведь с первых дней войны она была на передовой, тыла и не знала.

Была еще у нас такая Галина Повод [9]9
  Повод Галина Андреевна, командир санитарного взвода 152-го гвардейского СП 50-й гвардейской СД.


[Закрыть], ее наградили орденом Ленина, – тоже с передовой не уходила. Больше 120 бойцов вместе с их оружием, обмундированием вытащила! Это психология русской женщины, ее душа. Галине Повод было 20 лет, когда она была ранена в живот. Однажды она спасла жизнь другой девушке – отдала кровь, а потом, когда сама Галина была ранена, та спасенная ею девушка тоже сдала кровь.

– Чем-то особенным отношения мужчин и женщин на войне отличаются? Были походные жены?

– Это было, но эпизодически, не повсеместно. В полках и в каждом батальоне были девушки, но бойцы и командиры все были предупреждены – вплоть до штрафного батальона, – чтобы к ним никаких приставаний не было. Когда пара официально подает рапорт командиру дивизии, он по штабу проводит приказом: ты муж, она жена. Тогда все законно, а так – боже упаси. У меня в батальоне тоже были девушки, но я всех строго предупредил: голову оторву, если будут безобразия. Нельзя, хотя и говорят, что война все спишет!

– Женщинам-саперам какие-то послабления по службе были?

– Какие могут быть послабления? Единственное, я им разрешал куда-нибудь в село сходить помыться на пару часов. Долго ли котелок воды вскипятить? Конечно, женщины не то что мужчины. Мужчины и в холодной воде помоются, мы иногда зимой мылись холодной водой. Женщина – особый человек, причем хрупкий человек, поэтому отказать в этом я как командир батальона не имел права. Да и командование дивизии тоже шло навстречу…

– У вас были собаки-истребители танков?

– Когда закончилась Сталинградская эпопея, мне предложили взять роту собак. Собаки были обучены, а собаководов не было, и я выделил 10 человек, чтобы собаки привыкли к ним. Собаку несколько раз покормишь, она уже к тебе привыкает. Прибыли они суток через 5–6 в батальон. Что мы делали? Привязываешь к спине собаки четырехсотграммовую толовую шашку, взрыватель. Она знает, что должна на гул работающего мотора лезть. И вот она бежит, а танкист не видит ее; ближе к танку – она ползком ползет, и под мотор. Антеннка, которая чеку выдергивает, зацепилась – чеку выдернула, танк взорвался, собака погибла. Тут уже без жертв не обойтись. Они у меня примерно с месяц были, мы примерно полтора десятка танков уничтожили при помощи собак.

– Вы собственными глазами это видели?

– Я обязан был это видеть, потому что я на переднем крае, заместитель по политчасти тоже на переднем крае. Мы смотрим – правильно или неправильно собаковод действует; мы же тоже им оценку давали, ошибки были. Это было, когда мы стояли в обороне под Ворошиловградом.

– Как вы в целом, как сапер, оцениваете их эффективность?

– Я высоко оцениваю, это было правильно. Если бы мы их имели с первых дней войны, мы бы потери имели меньше и в пехоте, и в технике.

– Как вы применяли фугасы направленного действия?

– Это очень просто. Идет оборона, мы знаем, что в ближайшие день-два немцы перейдут в контрнаступление. Мы закладываем в узких местах, в дефиле, фугасы, противотанковые мины направленного действия. Когда немецкие танки идут, мы подрывной машинкой взрываем. Вот это направленность действия.

Смотрите – сосну я могу вдоль расколоть, а могу повалить. Жилое здание или церковь – то же самое, можно на воздух поднять, а можно положить на землю аккуратно. Помню, в районе села Хотомля под Харьковом немцы сидят в церкви на колокольне и огонь корректируют. А мы знали, что там их целый взвод и нам надо их взорвать вместе с церковью. Поэтому мы установили мины на разрушение, ничего никуда не разбросило, а завалило их там всех, и все.

– Опишите ваш батальон во второй половине 1942-го – начале 1943 года.

– Саперный батальон в начале войны состоял из пяти рот плюс рота переправы с понтонными мостами. В ходе войны и количество рот уменьшилось, и понтоны потеряли. Батальон стал трехротным, в каждой роте имелось по 120–130 человек, в ходе боев состав уменьшался до 60–70 человек. Потери есть потери, вне всякого сомнения, но саперы были опытные и с задачами, которые стояли перед дивизией, справлялись полностью. Я ни разу не пользовался помощью армейских саперов, хотя некоторые дивизии ими усиливали.

Когда начинались осенние темные вечера, мы перед наступлением начинали снимать мины не в два часа ночи, а в 10–12 часов вечера, чтобы к утру дать 2–3 прохода для дивизии. Немцы обычно знают, что мы мины перед рассветом будем снимать, а мы их еще вечером сняли. На рассвете полки пойдут в наступление, а в минных полях для них уже проходы есть. Я ставил там саперов, которые показывали место прохода, проходы обозначались ветками, ставили фанерные таблички, стрелочки с надписью «Проход». Мы же не можем все минное поле снять, у нас для этого людей не хватило бы, да и не входило это в наши задачи.

– Как в 1942 году обеспечивали форсирование дивизией рек?

– Помню, была поставлена задача одновременно село Веселая Гора взять, севернее Луганска, и большой рубеж построить. Я собрал пустые металлические бочки, заделал их деревянными чопами и через Северский Донец протянул мост на проволоке. Попробовали – танк проходит, и обозы с грузами проходят. Северский Донец шириной метров 150 был в месте форсирования, а бочки надо ставить через 5–7 метров друг от друга. Работа была адская, тем не менее справились.

– Как вы сейчас считаете, тогда пригодился бы собственный понтонный парк?

– Конечно. Понтон – это не просто лодка, он складывается и на машине перевозится. В него 50 человек садилось, я моментально полк переправить бы мог! Но не было, и ни штаб армии, ни штаб фронта не могли нам дать переправочных средств. Каждый раз командир дивизии как совещание проводит:

– Ну, комбат, опять задача!

Надо выходить из любого положения, переправа должна быть переправой. На Дону я рыбацкие лодки применял. На Миусе делал переправу – где-то брод нашел, чтобы можно было танки пропустить, а пехоте мостик поставили. Русский человек полностью соответствует поговорке «Голь на выдумку хитра». Если я не обеспечу выполнение задачи, то мне, командиру саперного батальона, достанется больше всех. Что означает, что я какой-то полк не пропустил на переднем крае? Чтоб он спокойно прошел и по минным полям, и по водным переправам? Ведь не случайно моего предшественника сняли – не обеспечил проход дивизии.

– Чего у него не хватило? Знаний?

– Наверное. Парень был молодой, выдвинулся, а успеха не имел. Командир саперного батальона должен быть тактически гибким, вдумчивым, на всякую хитрость должен идти. Причем я всегда и со всеми советовался. Если я в чем-то сомневаюсь – я с бойцом посоветуюсь, командирами отделений, взвода, роты. А уж со своим заместителем тем более. Я их выслушаю, а уж потом принимаю решение.

У сапера на войне тяжелая участь. Пехотный командир выполнил задачу, достиг рубежа, прилег и дремлет, а саперу некогда спать. Я говорил своим ребятам работать по сменам: Иванов 20 минут поспал – сменяй Петрова. Что делать, иногда по трое суток приходилось не спать. Мы и с комиссаром так делали, по 20 минут спали. Я сплю – он меня только разбудит задачу выполнять, а сам уже храпит. Служба сапера на войне – одна из тяжелейших. Хотя я попал в саперы нежданно-негаданно, не думал, что им буду.

– Сейчас не жалеете об этом?

– Откровенно говоря, нет. Командуя саперными частями, я получил такой кругозор, который в общевойсковых частях получить было сложно. Я знал прекрасно артиллерию, общевойсковую службу, инженерную службу. И когда меня, командира саперного батальона, приглашали на совещание в штаб армии – а нас часто вызывали перед операциями, особенно перед Сталинградской, – послушаешь там и думаешь про себя: ну ты же заместитель командующего по инженерным войскам, что же ты такую ахинею порешь? Разве так на переднем крае делают? Говорит, что надо командирам полков приказать идти вперед, не считаясь с потерями!

А я обязан считаться с потерями – у меня каждый боец на вес золота. У каждого бойца за плечами дети, жена, родственники. Ну, разве мог я так вольготно поступать? Нет. Я ставил задачу: из трех рот две у меня в бою, а третья рота в резерве. Командир дивизии говорит, что надо все три использовать. Я ему:

– Товарищ командир, вы передо мной задачу поставили – я ее выполняю. Если я ее не выполню, можете мне пулю в лоб пустить.

– Василий Николаевич, ты рискуешь головой!

– Пока вы командир дивизии, пока я командир батальона – моя голова будет цела.

– Как учили молодое пополнение саперов?

– К сожалению, их не так часто и не так много присылали, как хотелось бы, человек по 50–100. Я на 5–7 дней обязательно их в тылу собирал, давал теорию и показывал практически – что такое детонатор, мины – такая и такая, фугасы. Показывал, но без детонатора, иначе новичок своих подорвет по незнанию.

– Боевые мины на учебе не ставили?

– Нет, конечно. Это и положением было запрещено, да и без этого я теоретически и практически знал, что нельзя.

– Чему еще учили молодое пополнение?

– Поднимали общеобразовательный уровень. Почему? Да потому что сапер должен быть культурным не только в обращении с техникой, но и в общении друг с другом и с местным населением. Ведь многие пехотинцы, как освободим населенный пункт: «О, вашу мать, такие-сякие! Вы тут немцам помогали!» А ты видел?! Зачем несешь ахинею? А может, они были в партизанах, помогали, а ты их оскорбляешь? Я категорически всегда напоминал: встречают вас, угощают вареной картошкой – берите, спасибо скажите. Угощают вас борщом – спасибо скажите, раз кухня не подошла. Дают буханку хлеба – тоже спасибо скажите. Тебя женщина целует из населенного пункта как освободителя – поцелуй и ты ее! Надо быть человеком, а не просто солдатом, вот ведь какая вещь. Уставы этого не предусматривают, но гуманность этого требует.

Потом, сапер должен владеть боем не только как сапер, но и как пехотинец. Что это за сапер, который знает только свое дело, а в боевые действия не вступает, не знает, как вести себя в бою?

– Опишите инженерную подготовку прорыва немецкой обороны на реке Миус.

– 5-я ударная армия шла в наступление через ряд балок, с тяжелыми боями. Много по пути встречалось минных полей, их надо было обезвреживать. В каждом полку была саперная рота из батальона, и она обеспечивала проход. Хотел бы я этого, не хотел – это был мой долг.

– От чего зависело количество проходов на полк?

– Зависит от того, сколько батальонов полк вводит в атаку: как правило, два батальона наступают в первом эшелоне, и третий батальон во втором эшелоне. Я проделываю только два прохода, а третий проход не делаю, потому что третий батальон в любой из двух пройдет. Поэтому все зависело от построения полка. Если все три батальона полка идут в первом эшелоне, то делали три прохода, чтобы боец в очереди не стоял.

– В 1943 году немцы ставили свои мины на неизвлекаемость?

– Очень уже редко ставили, потому что ставить их на неизвлекаемость было некогда. Они тоже минировали внаброс, как и мы в начале войны, травкой прикрывали – чтобы приостановить быстрое наступление наше. Надо же копать, маскировать, а когда копать, когда советский солдат с автоматом уже над головой стоит? Тут ставить некогда.

В 1943 году, будем говорить, Донбасская и Курская операции вымотали немцев – им некогда было думать, что-то мудрить. Они надеялись на танки – ведь не случайно сотни и тысячи танков были с обеих сторон.

– Вы упоминали, что на Миусе немцы амбразуры своих дзотов прикрывали минами. Это везде было, и что это были за мины?

– Нет, это только на Миус-фронте перед частями 5-й ударной армии. Это были обычные противопехотные и противотанковые мины, потому что армия шла на узком фронте. Когда на узком фронте идет наступление, с минными полями некогда возиться. Как только к Миус-реке вышли, я сразу разведал – ага, броды заминированы. Мы эти мины убрали, вытащили их на берег, повынимали запалы. А тол в кострах посжигали, мы им грелись. Он горит прекрасно, раз детонатора нет, взорваться нечему.

Некоторые наши бойцы, как только село занимают: «Тетка, тебе мыла нужно?» Та: «Сынок, конечно!» Он вынимает сразу 3–4 брикета тола, просит за них картошки вареной или курицу какую. Поменяются так, а потом – что ж это за мыло такое, не мылится? Точно, похоже на мыло, но она не видит, что сбоку там дырочка, куда детонатор вставляется. Откуда женщина это знает?

– Как в своем батальоне вы делали подвижные отряды заграждения?

– Допустим, общевойсковая разведка доложила, что у хутора такого-то немцы имеют 100 танков. Значит, на этом направлении будет наступление, немцы бросят танки. Но не могу же я батальон весь сосредоточить здесь – передавят, и все. Вот мы делаем две, а то иногда и три подвижные группы по 10–12 человек. Ребята имеют в сумках противогаза противопехотные мины и по парочке, а некоторые и по 3–4 – хотя они и тяжелые – противотанковые мины.

Как только немцы появились там – а боец видит, в каком направлении идут танки, они не сворачивают никуда. Значит, он здесь бросает, если не под него, то перед ним, а то и под гусеницу. Мины использовались большие, ТМД с деревянными корпусами, их использовали до конца войны.

– Вы применяли ложные минные поля?

– Нет, ложных мин не было, да и не было необходимости. Ложные мины – это только для отвлечения, но немцы тоже делают разведку и ночью тоже лазят. Их пионеры на месте вскрывают мину – с детонатором она или без, просто коробка пустая. У нас не было такого.

– В приказах Ставки говорится, что в первую половину войны саперная служба у нас была организована плохо. В частности, общевойсковые командиры не знали тактики саперов и было отвратительное взаимодействие с ними. Что вы об этом можете сказать?

– Мы уже затронули с вами этот вопрос. Действительно, командиры взводов, батальонов, полков знали только огневой и штыковой бой, это они хорошо знали. Но инженерное дело – они наплевательски к нему относились – не знали и не хотели знать; хотя какое-то количество часов на учебной подготовке отводилось этому. А это было неправильно, надо было всесторонне поднимать уровень образованности нашего командного состава. Тогда были командиры, не офицеры.

В 1943-м, даже 1942-м, это изменилось. Командир полка вникал, слушал полкового инженера, что он говорит: где поставить минные поля полка, как в приказе надо отразить. Не только дивизионные саперы будут делать полковые поля, но и полковые саперы должны ставить перед каждым батальоном. Ведь один батальон на три полка, да еще позиции артиллерийского полка надо прикрыть, а то немецкие танки прорвутся, передавят артиллеристов. Поэтому уже командиры полков, я бы сказал, в этом вопросе были весьма сведущими. Если инженер полка – он по штату назывался «полковой инженер» – говорил, что надо поставить так, так и так, то все делалось, выполнялось.

– Какие советские мины вам нравились больше всего?

– И ПМД, и ТМД нравились, это хорошие легкие мины. ТМД почему? Потому что мину можно и в 20 кг притащить, поставить, а ведь таскать-то будет боец. А ведь он хочет с собой не только одну мину взять, а 3–4 мины, чтобы поставить на танкоопасном направлении. Поэтому эти мины имели большое значение, и их даже в конце войны применяли.

– Я читал, что мины ТМ-35 и ТМД были малоэффективны из-за малого количества заряда.

– Как малоэффективны? Кто на войне не был, тот может сказать, что вообще были неэффективны. Они были эффективны, но, может быть, не исключена возможность, что где-то стояла толовая шашка 400 граммов, где-то 600, а где-то могли и 100 граммов поставить. На заводах на сборке работали ребятишки, он вместо одной шашки поставил другую, стограммовую – она малоэффективна. Такие случаи мы не исключали. Были случаи, во время проверки на заводах находили противотанковую мину с установленной в ней противопехотной шашкой. Ну, это единичные случаи, это не как правило, а как эпизод.

– Какие самые опасные немецкие мины можете выделить?

– Их круглые мины металлические, они считались опасными. Но я вам скажу такую вещь – немцы никогда не прибегали к тщательной маскировке мин. Они их больше внаброс ставили, оставит, притрусит землей и травой. Но наш русский Иван, танкист, смотрит – о, это минное поле, стоп. Ребята, надо посмотреть, где обойти. Трава-то есть, но пока она полежала – уже привяла, а раз привяла – кучки видны. Что это за кучки? Мины. Мы уж если ставили мины, то их прикроем землей, замаскируем так, что немец не разгадает. То есть под цвет местности. Она там сутки-двое пролежит, немец ее не увидит.

– Как вы считаете, почему немцы так к этому относились?

– Знаете, это не потому, что им так хотелось. Сам ход военных действий заставил их к этому прийти. Саперов было мало, в саперы приходили пожилые люди 60 лет, уже с бородой. Он и в глаза-то эту мину не видал, а ему сказали ставить так и так, и он делает. А как она будет работать – пусть стоит хоть до ста лет.

– В начале войны у них такое было?

– Нет, в начале – нет. Саперы у них были высококвалифицированными, грамотными, и они причем и наши мины прекрасно знали как противопехотные, так и противотанковые. У них это дело было поставлено на высокий уровень. Они ставили задачу – в 3 недели покончить с Красной Армией. Так надо и технику иметь хорошую, чтобы покончить.

– Как вы оцените наши пакеты малозаметных препятствий?

– Это очень хорошее прикрытие. МЗП чем хороша – она легкая, сворачивается гармошкой. Растянули на 50 м, она поднялась чуть не на метр, колышками закрепили, травкой забросали – она под цвет местности прикрыта. Немецкие танки шли, а МЗП прикрыта минами, и они несли большие потери. Это уж потом разгадали наш замысел, и там, где трава высокая, они уже с осторожностью двигались: а нет ли там МЗП? Они видят, травы не было, и вдруг трава появилась. МЗП сыграла большую роль и у нас, и под конец войны у немцев.

– Как вы оцените нашу обеспеченность инженерными боеприпасами и оборудованием в течение войны? Всегда ли хватало?

– 1941 год – очень тяжело было. А вот уже в 1942 году – нет, даже после оставления Киева инженерному делу придали исключительно большое значение. Уже заместитель командующего по инженерным войскам имел на ДОПах большое количество инженерного вооружения. Все было: и проволочные заграждения, и мины, все это было в достаточном количестве. Сколько требовалось – было всегда с зимы 42-го года. Я своему помощнику по хозяйственной части говорю – привезти три тонны, допустим. Ведь это же выдавали не за красивые глаза, а из того, что есть на обменном пункте. Заявку делаю письменную, подписываю, ставлю печать.