Текст книги "Гегель"

Автор книги: Арсений Гулыга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Заключительная часть главы об основании – условие. Движение гегелевской мысли становится здесь столь запутанным, что Ленин вносит в свой конспект: «...много мистицизма и пустой педантизм у Гегеля в этих выводах, но гениальна основная идея: всемирной, всесторонней, живой связи всего со всем и отражения этой связи... в понятиях человека, которые должны быть также обтесаны, обломаны, гибки,  подвижны,  релятивны,  взаимосвязаны, едины  в противоположностях, дабы обнять мир» [15]15
  В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 29, стр. 131


[Закрыть].

Далее гегелевское изложение вновь обретает простоту и ясность. Если, пишет он, налицо все условия некоторой вещи, она вступает в существование. Последнее отличается от бытия своей опосредованностью. Существование – это бытие, которое обрело основание. Как бы поясняя эти дефиниции в одном из своих нюрнбергских писем в дни денежных трудностей, Гегель писал: «Я еще есмь, но больше не существую».

В категории существования мысль, погрузившаяся было в результате рефлексии в глубины реальности, в ее сущность, теперь снова вырывается на поверхность. Сущность в своем существовании есть явление. Это значит, что сущность не может быть в «чистом виде», сама по себе, она наличествует только в явлениях объективного мира. Но последние, в свою очередь, не существуют сами по себе, они всегда служат выражением определенной сущности. Сущность является, а явление существенно. Сущность глубже, но явление богаче. Сущность человека, например, составляет совокупность общественных отношений (мысль, разумеется, не Гегеля, ее выскажет Маркс). Но ни один человек не есть просто одна эта «совокупность», человек гораздо многообразнее и богаче своей сущности.

Повторяющееся, тождественное в явлениях образует закон. Как и сущность, закон не потусторонен явлению, по непосредственно ему присущ. Царство законов есть спокойное отображение являющегося мира. «Это замечательно материалистическое и замечательно меткое... определение, – пишет Ленин. – Закон берет спокойное – и потому закон, всякий закон, узок, неполон, приблизителен» [16]16
  В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 29, стр. 136.


[Закрыть].

Единство сущности и явления составляет действительность. От непосредственного существования действительность отличается следующими двумя признаками, которые делают ее более конкретной, более содержательной категорией; действительность включает в себя 1) возможность, 2) необходимость.

Действительность – это не только осуществленная возможность, но и реальные возможности дальнейшего развития, которые открываются перед тем, что существует сегодня. Капиталистическая действительность, говорим мы, всегда содержит возможность войны. Реальную возможность следует отличать от возможности абстрактной. Если рассуждать абстрактно, пишет Гегель, то возможно, что сегодня вечером Луна упадет на Землю, ибо Луна есть тело, отдаленное от Земли, и может поэтому так же упасть вниз, как и камень, брошенный в воздух; возможно, что турецкий султан сделается папой, ибо он человек и может как таковой принять христианскую веру, сделаться католическим священником и т. д. Разбирая эти два гегелевских примера, мы должны, сказать, что вторая возможность реальнее первой. Строгой границы, отделяющей один вид возможности  от другого, не существует. Любая абстрактная возможность при изменившихся условиях может стать возможностью реальной, то есть войти в действительность а затем и осуществиться.

То, что реально возможно, по Гегелю, необходимо. Следовательно, необходимость – компонент действительности. Действительно только то, что неотвратимо, вызвано существенными, закономерными факторами. Но, как и сущность, необходимость не предстает перед нами непосредственно, она всегда облечена в форму своей противоположности –  случайности. Случайное есть нечто такое, что может быть, а может не быть, может быть таким, а также другим, чье бытие или небытие имеет основание не в нем самом, а в другом. Задачи науки и в особенности философии состоят в том, чтобы познать необходимость, скрытую под видимостью случайности.

Учение о сущности завершается анализом причинности. Причина порождает равное себе действие. В этом смысле причинное отношение тавтологично и непосредственно. Гегель против отыскания отдаленных причин. Если человек попал в обстоятельства, при которых развился его талант, вследствие того, что он потерял своего отца, убитого в сражении, то роковой выстрел не есть причина мастерства этого человека. Это лишь некоторый отдельный момент в обстоятельствах, сделавших возможным  результат. По Гегелю, причина не представляет собой всей совокупности факторов, определивших возникновение данного явления; причина лишь то, что ему предшествует и  генетически с ним  связано. Причинная связь – лишь момент универсальной зависимости явлений, искусственно выделенный и неполно ее выражающий.

Отношение причинности расширяется, если переходят к понятию взаимодействия, в действии видят не просто пассивный результат, но активное начало, влияющее, в свою очередь, на причину. Взаимодействуя, причина и действие как бы постоянно меняются местами.

Но и взаимодействие не исчерпывает всех определяющих факторов. Гегель пояснял свою мысль следующим примером из древней истории: «Если мы будем считать нравы спартанского народа действием его общественного строя и, наоборот, общественный строй действием нравов, то мы будем, может быть, иметь правильный взгляд на историю этого народа, но это понимание не даст все же никакого окончательного удовлетворения, потому что мы с помощью такого объяснения не поймем ни общественного строя, ни нравов этого народа. Понять это можно будет только тогда, когда мы постигнем, что обе стороны отношения, как и все прочие особые стороны, которые вошли в жизнь и в историю спартанского народа, вытекали из того понятия, которое лежало в основе их всех». В основе взаимодействия для идеалиста Гегеля лежит «понятие» как духовная основа, определяющая течение любого процесса. Так совершается переход к третьему разделу «Науки логики» – учению о понятии.

Две первые части своего труда (учение о бытии и учение о сущности) Гегель называет объективной логикой, третью – субъективной логикой. Но это противопоставление условно: объект и субъект, для Гегеля, тождественны, Поэтому и объективная и субъективная логики являются в равной мере логикой и самих вещей, и познающего их мышления.

В своей объективной логике Гегель почти не имел предшественников, но субъективная логика начинается с рассмотрения вопросов, которые составляют традиционное содержание учебников формальной логики: понятие, суждение, умозаключение. Свою задачу Гегель здесь видит в том, чтобы накопленный веками, но окостеневший материал «привести в текучее состояние», снова «разжечь в нем огонь жизни». Он стремится установить познавательную ценность различного типа суждений, построить классификацию в соответствии с реальным развитием познания, увидеть в фигурах силлогизма обычные отношения вещей. Но в целом гегелевская критика формальной логики малоубедительна; его собственные построения искусственны и туманны. Именно эти страницы «Науки логики» Ленин назвал лучшим средством для получения головной боли.

Гегелевская логика  завершается анализом идеи (истины). Об истине Гегель всегда говорил проникновенно, но особого пафоса он достигает в «Малой логике». «Истина есть великое слово и еще более великий предмет. Если дух и душа человека еще здоровы, то у него при звуках этого слова должна выше  вздыматься грудь». Философ безжалостно бичевал все виды отречения от истины или пренебрежения ею.  Как могу я, жалкий червь, познать истину, рассуждает иной скромник. Грош цена такому смирению! Еще хуже, когда оно возводится в триумф духа. Первоначально неверие в силы разума сопровождалось печалью и скорбью, но затем нравственное и религиозное легкомыслие, к которому присоединилось поверхностное теоретизирование, открыто и спокойно признало бессилие знания и даже возгордилось им. А так называемая критическая философия дала этому неведению возможность придерживаться своей позиции с чистой совестью, ибо она уверяет, будто ей удалось доказать, что мы ничего не можем знать относительно вечного и божественного. Ничего не может быть желаннее для поверхностных умов и характеров, как это учение о незнании, благодаря которому их собственная поверхностность и пустота оказались чем-то превосходным, конечной целью всех интеллектуальных усилий.

Однако не менее опасна и, пожалуй, сегодня чаще встречается противоположная критичность – самонадеянная вера в то, что истина уже достигнута. Люди воображают, что они обладают истиной в силу своего положения и чуть ли не от рождения. Усвоив набор плоских банальностей, они полагают, что проникли в тайны мировой мудрости. Здесь от познания истины удерживает не скромность, а самоуверенность.

Существует и другая форма важничанья по отношению к истине – пренебрежение человека, который во всем изверился и ко всему потерял интерес. Что есть истина? Когда-то в этот вопрос, издевательски обращенный к Иисусу Христу, римский проконсул Понтий Пилат вложил свое презрение к знанию и добру. Вопрос Пилата имел тот же смысл, что и слова царя Соломона: все суета.

Познанию истины мешает также робость. Ленивому уму легко приходит мысль о том, что не следует слишком серьезно относиться к философствованию. Такие люди думают, что если выйти за пределы обычного круга представлений, то это не приведет к добру: волны мысли будут бросать тебя из стороны в сторону и все равно выбросят на мель будничных интересов. Чтобы  быть рутинным чиновником, не нужно ни большого ума, ни больших знаний. Иное дело – поставить перед собой великую цель и стремиться к ее осуществлению. Хочется верить, что в умах молодого поколения зародилось стремление к чему-то возвышенному, и оно не может удовлетвориться мякиной чисто внешнего знания.

Истина есть совпадение понятия и  объективности. Абстрактной истины нет, истина всегда конкретна. Частные науки показывают действительность лишь с какой-то одной стороны абстрактно, отвлекаясь от ее многообразия, поэтому они не содержат истины. Истина – предмет философии, где знание обретает свою многосторонность, конкретность. Причем это уже не конкретность чувственно воспринимаемого единичного предмета, а иная, логическая конкретность, которая достигается за счет того, что понятия берутся не обособленно друг от друга, а в их взаимных противоречивых связях и переходах, в системе. Мир представляет собой развивающееся органическое целое, истинное знание о нем – система категорий диалектики.

Но этого мало. Истина представляет собой не только соответствие понятия предмету, но и предмета своему понятию. Рассматривая предмет, мы должны определить, совпадает ли он со своим понятием, содержит ли он в себе истину или нет. Подобное глубокое понимание истины встречается отчасти и в обычном словоупотреблении: мы говорим, например, об истинном друге и понимаем под этим человека, поведение которого соответствует понятию дружбы. Неистинное в этом случае означает дурное, не соответствующее самому себе, противоречие между существованием предмета и его понятием. О дурном предмете мы можем иметь правильное представление, но содержание этого представления неистинно внутри себя. Философ обязан проводить различие между правильным и истинным. Истина предметна, ее нужно не только узнать, но и осуществить. «Чтобы узнать, что в вещах истинно, одного лишь внимания недостаточно – для этого необходима наша субъективная деятельность, преобразующая непосредственно существующее».

И еще. Истина прокладывает себе дорогу тогда, когда пришло ее время, не раньше. Ничто великое не совершается без страсти, но никакая страсть, никакой энтузиазм не вызовут к жизни то, что еще не созрело.

Истина как идея познания предстает в двух ипостасях: теоретической и практической. Последняя выше первой, ибо она обладает не только достоинством всеобщности, но и непосредственной действительности. Единство теорий и практики образует «абсолютную идею». Тем самым достигается вершина логического саморазвития духа. Страницы «Науки логики», посвященные абсолютной идее, как бы подводят итог, содержат общую характеристику диалектического метода.

Превознося диалектику, не умаляет ли Гегель значения формальной логики? Отнюдь нет. Каждому  свое. Формальное мышление имеет свою, и притом довольно обширную, сферу – это «всеобщий метод конечных наук». Более того, Гегель убежден, что и диалектическому мышлению не обойтись без твердых основ рассудочной логики, иначе диалектике грозит опасность превратиться в софистику, в игру словами. А формальная логика может с успехом решать свои задачи, не забираясь на диалектические высоты. Эта идея зафиксирована в словах Гегеля, взятых в качестве эпиграфа к данной главе.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ОТ ВЕЛИКОГО ДО СМЕШНОГО

Противоположности тождественны

Гегель

1812 год. В то время как в тихом Нюрнберге набиралась и печаталась гегелевская «Логика», на востоке Европы бушевало пламя  новой войны. 24 июня французы перешли русскую границу. Наполеон собрал под своими знаменами небывалую  по численности разношерстную армию – 600 тысяч солдат – французов, немцев, поляков, итальянцев. В поход отправился и брат Гегеля Георг Людвиг, вюртембергский офицер. Философ следил за ходом кампании по газетам. Русские отступали. Пал Витебск. Пал Смоленск. Где-то перед Москвой разыгралось кровопролитное сражение: официальные реляции сообщали о победе, на днях ожидается капитуляция. Наполеон вступил в Москву, война была выиграна. Но она все еще шла. Происходило что-то непонятное: в аналогичных ситуациях европейские державы просили мира, русские же продолжали сражаться. И вдруг пришло известие, которому нельзя было верить: великая армия отходит, неся большие потери. То, что за этим последовало, оказалось катастрофой: армия растаяла, император бросил ее остатки и отбыл в Париж, набирать рекрутов. Покинув разбитые войска, он обронил знаменитую фразу: «От великого до смешного только один шаг». Георг Людвиг домой не вернулся.

Поражение Бонапарта  всколыхнуло немецкую нацию. Пруссия и Австрия порвали с Францией. В трехдневной «битве народов» под Лейпцигом  на сторону коалиции перешла саксонская армия. Французские войска быстро очищали завоеванные земли. Немецкий народ переживал патриотический подъем.

Гегель, однако, по-прежнему верен своим убеждениям и привязанностям. С горечью следит он за неудачами Наполеона. У всех на устах слово «освобождение», у Гегеля оно вызывает ироническую усмешку; «освободительные бестии» – других слов для немецких добровольцев и их союзников он не находит. Сын Нитхаммера, гимназист, пошел волонтером в армию – Гегель недоволен. Немецкие добровольцы, уверяет он, ведут себя неподобающим  образом – пьянствуют, грабят. Неодобрительно отзывается Гегель и о русских солдатах, рассказывая о них всякие небылицы [17]17
  Разумеется, не эти раздраженные сентенции передают подлинное отношение Гегеля к России. Гораздо убедительнее звучат его слова из более позднего письма к своему ученику Борису Икскюлю: «Ваше счастье, что отечество ваше занимает такое выдающееся место во всемирной истории, имея, без сомнения, еще более великое предназначение. Остальные современные государства как будто бы уже более или менее достигли щели своего развития, быть может, кульминационный пункт многих уже позади, и положение их стало статическим. Россия же, уже теперь, может быть, сильнейшая держава среди прочих, в лоне своем заключает небывалые возможности развития своей интенсивной природы».


[Закрыть], хотя с русскими ему не довелось вплотную столкнуться. Обокрал его австрийский солдат.

В апреле 1814 года Наполеон отрекся от престола. Реакцию Гегеля на это событие мы находим в письме к Нитхаммеру: «Великие  дела свершились. Чудовищная драма – видеть, как гибнет небывалый гений. Самое трагическое, что только бывает. Вся масса посредственности своей абсолютной свинцовой тяжестью давит тупо и неумолимо, пока все высокое не окажется на одном уровне с той массой и ниже  ее. И поворотный момент целого, причина могущества этой массы, почему она, как хор, остается последней на сцене, на поверхности, в том, что великая индивидуальность сама должна предоставить ей право на это и обречь себя на гибель». Гегель удручен, но не в отчаянии. Он даже гордится тем, что весь ход событий будто бы был предсказан в «Феноменологии духа», где речь идет о неизбежной замене абсолютной свободы, порожденной французской революцией, новой формой морального духа. Кроме того, философ находит утешение в житейских радостях. За цитатой из «Феноменологии» в письме следуют слова: «Из тех благодатных потоков, которые должны следовать за великими событиями, как ливень за грозой, уже для нас вкусно и весело течет коричневый ручеек из кофейника, поскольку мы теперь не обязаны тянуть суррогатное пойло и на референтные доходы можем приобретать настоящий яванский кофе. Пусть бог и добрые друзья подольше сохранят его за нами». В конце 1813 года Гегель получил прибавку – 300 флоринов: по совместительству он был назначен референтом по делам школ городского комиссариата в Нюрнберге. Отсюда и настоящий кофе взамен эрзаца. А впереди маячит профессорская должность в университете. И начатое в трагических тонах письмо заканчивается оптимистически: «Пусть Эрланген будет возможным выходом для меня из похмелья в больших и малых делах современности». Действительно, от великого до смешного один шаг.

Эрланген, Гейдельберг, Иена, Берлин. Названия этих университетских городов все время мелькают в переписке Гегеля. В течение нескольких лет он безуспешно добивается профессуры. Одно время он размышляет даже над предложением своего голландского ученика ван Герта занять преподавательское место в Амстердаме и читать лекции по-латыни. Затем у него рождается идея предложить себя в качестве профессора филологии: такая вакансия открылась в Эрлангене, однако Гегель не находит ни понимания, ни поддержки у баварских властей. Гегель уже известен как маститый ученый, но приглашению в университет мешает дурная слава косноязычного лектора, укрепившаяся за ним со времени его работы в Иене. В 1816 году Иенскому университету как раз нужен философ, туда зовут Шеллинга, который, однако, отказывается от этого места. Гегель не сомневался, что так именно и случится: «Ему хорошо в Мюнхене: получает высокий оклад и почти ничего не делает». О Гегеле в Иене никто не вспоминает, и он знает почему. В письмах к друзьям он не устает подчеркивать, что теперь у него за плечами успешный опыт работы в гимназии, где приходится иметь непосредственный контакт с учащимися, что он давно уже не читает свои лекции по бумажке, а свободно и четко излагает материал.

В начале мая Гегель узнает, что в Иену на выгодных условиях переходит работать его соперник Фриз. Раз так, значит освобождается место в Гейдельберге. Но за него нужно бороться. Немедленно отправляет он письмо гейдельбергскому богослову Паулюсу, в котором почти дословно повторяет то, что перед этим писал в Иену Фромману: «В Иене после первых моих опытов в чтении лекций осталось в отношении меня предубеждение по поводу свободы и ясности изложения. И верно: тогда я еще был очень привязан к тексту записей, но восьмилетняя практика преподавания в гимназии способствовала, по меньшей мере, обретению свободы речи, для чего, наверное, нет условий лучше, чем здесь; для обретения ясности это столь же подходящее средство». В конце письма следуют приветы гейдельбержцам, которые знают Гегеля, в том числе и Фризу в ответ на поклон, переданный через общего знакомого.

(Это последний обмен любезностями; былые соперники становятся открытыми врагами. В 1811 году вышла «Система логики» Фриза. Гегель в своей «Науке логики» дал ей убийственную оценку: «Крайняя поверхностность лежащего в основе этой «Системы логики» представления или мнения самого по себе, а равно и его разработки избавляет меня от труда в какой бы то ни было мере считаться с этим лишенным всякого значения сочинением». Фриз ответил отрицательной рецензией на «Науку логики», также не поскупившись на резкие слова.)Ответ Паулюса приходит через месяц: Фриз, действительно, покинет Гейдельберг, но не раньше осени, решения факультета пока нет. Паулюс просил Гегеля прислать два письма: одно официальное – о том, что он прослышан о возникающей вакансии и заинтересован в ней, в другом – приватном – сообщить точные сведения о своих доходах.

Гегель поступил так, как от него требовалось. 13 июня он написал Паулюсу два письма. Одно, выдержанное в официальных тонах, было предназначено для ознакомления с ним лиц, от которых зависела судьба профессорской вакансии в Гейдельберге. Другое доверительно сообщало  о заработках Гегеля: директорский оклад – 1050 флоринов, референтство в городском комиссариате – 300, бесплатная квартира – 150, за работу в комиссии по проверке учителей – 60. Итого 1560 флоринов.

Теперь оставалось только ждать. Прошла вторая половина июня, неделя за неделей проходил июль. Вестей из Гейдельберга не было. В конце месяца Гегель принимал необычного гостя – берлинского историка барона фон Раумера. Проездом из Карлсбада он выполнял поручение министра внутренних дел Пруссии Шукмана. Дело касалось кафедры философии Берлинского университета, вакантной уже два года после кончины Фихте. В начале 1816 года сенат университета большинством голосов принял решение пригласить Гегеля на должность профессора теоретической философии. В докладе сената министру внутренних дел, в ведении которого находился университет, содержалась весьма лестная характеристика Гегеля, он был назван «великим философом, равного которому нет в Германии». Но у Гегеля в Берлине были и своп противники. Декан богословского факультета профессор де Ветте, друг Фриза, параллельно с решением сената направил Шукману свое письмо, в котором изображал Гегеля шеллингианцем  (министр был последователем Канта и терпеть не мог новейшей натурфилософии), а главное – упирал на то, что манера преподавания Гегеля не отвечает возросшим требованиям высшей школы; говорит он неуверенно и непонятно. Да и ректор Берлинского университета Шлейермахер тоже противник гегелевской философии, не спешил с решением  вопроса. Лишь в июле министр Шукман, лечившийся а Карлсбаде, поручил Раумеру посетить Гегеля и выяснить вопрос на месте. У Раумера сложилось о ректоре нюрнбергской гимназии благоприятное впечатление. «О его философии в целом я не имею права судить, – докладывал он Шукману, – точно так же и о том, как он читает лекции. Разговаривает же он свободно и понятно, поэтому я не могу поверить, что речь его с кафедры будет иной».

аумер попросил Гегеля представить записку о целях и методах университетского преподавания философии. Гегель понимал, что этот документ будет иметь определяющее значение при решении вопроса о приглашении его в Берлин. Из Гейдельберга по-прежнему ничего не было, и он незамедлительно принялся за составление записки.

Главная задача, писал Гегель, которую надлежит ныне решить философу, состоит в систематизации своей науки. Открыты новые пути для теоретического мышления, но последнее по-прежнему не видит себя в качестве некоего целого. Подчас научность подменяется художественной фантазией или скепсисом, Гегель отвергает и то и другое. Он противник всякого оригинальничания; «новое не истинно, и истина не нова», – в этом он глубоко убежден. Главное – система, методический подход к материалу, охватывающий и упорядочивающий основные детали. Что касается практического значения философии, то оно состоит не в назидании и не в утешении, а в оправдании всего того, что наделено смыслом.

Записка понравилась министру. Не успел он ее обдумать, как ему было представлено новое послание, преследовавшее все ту же цель; ускорить вызов Гегеля в Берлин. На этот раз писал другой историк – Нибур. В начале августа он побывал в Нюрнберге и счел своим долгом навестить знаменитого философа. Поручений у пего не было, беседа носила личный и откровенный характер. Гегель жаловался, что работа в гимназии ему больше невмоготу, он примет любое первое предложение перейти в университет, каковое он, кстати, ждет не только из Берлина. Нибур советовал Шукману не медлить более.

На следующий день после того, как новый берлинский гость покинул Нюрнберг, 5 августа 1816 года, Гегель наконец получил долгожданное письмо из Гейдельберга. Проректор университета Дауб официально предлагал занять вакантное место ординарного профессора. «Если Вы примете наше предложение, Гейдельберг впервые с момента своего основания получит настоящего философа. Как Вы, наверно, знаете, сюда в свое время звали Спинозу, но он отказался приехать». Что касается материальной стороны дела, то оклад гейдельбергского профессора составляет 1300 флоринов деньгами и натурой – 6 мальтеров (1) ржи и 9 мальтеров полбы. Гегель тут же откликнулся. 6 августа почта увозила его ответ: он принимал предложение («из любви к академической деятельности»), но напоминал, что его оклад составляет 1560 флоринов; просил обеспечить хотя бы бесплатную квартиру; менаду прочим сообщал о готовящемсявызове его в Берлин.

Действительно, доклад Раумера, записка Гегеля, письмо Нибура возымели свое действие. В середине августа из прусского министерства внутренних дел исходит наконец депеша, подписанная министром. Шукман сообщал (1)Мальтер – старинная немецкая мера сыпучих тел и жидкостей. Размеры ее колебались от 1 1/2 до 12 1/2 гектолитра.

Гегелю, что ему стало известным желание философа запять вакантное место в Берлине. Учитывая научные заслуги Гегеля, министерство готово рассмотреть его кандидатуру. Но для обоюдной пользы предварительно надлежит самому Гегелю решить один щепетильный вопрос. Не секрет, что философ в течение ряда лет был оторван от академической деятельности, а его прошлый опыт носил столь кратковременный характер, что у некоторых возникают сомнения относительно способности Гегеля донести до слушателей в живой и доступной форме свою науку. Послание Шукмана было рассчитано на то, чтобы удовлетворить и тех, кто добивался приглашения Гегеля в Берлин, и тех, кто этому противился.

При других обстоятельствах Гегель не стал бы чиниться и быстро сообщил бы о своих достижениях на педагогическом поприще. Теперь же, когда в кармане лежал вызов в Гейдельберг, он мог не спешить. Тем более что еще до получения министерской депеши из Берлина он получил второе письмо от Дауба. Правительство великого герцога Баденского, во владениях которого лежал Гейдельберг, одобрило кандидатуру Гегеля. Причем чиновник в столице Бадена Карлсруэ нашел даже средство уладить волновавшую Гегеля проблему жалованья: профессор может компенсировать разницу в окладе путем приобретения продуктов по льготным ценам. По расчету Дауба, для этого было достаточно 10 мальтеров ржи и 20 мальтеров полбы. В Бадене возникли серьезные опасения по поводу переговоров Гегеля с Берлином; видимо, поэтому при окончательном решении вопроса об окладе Гегеля без какой-либо дополнительнойпросьбы с его стороны ему положили в деньгах 1500 флоринов. А когда он потом напомнил университету о натуральной оплате, то незамедлительно получил обещанные 10 мальтеров ржи и 20 мальтеров полбы.

Отвечая в Берлин Шукману, Гегель сослался на договоренность, достигнутую с Гейднльбергом. Относительно затронутого в министерской депеше вопроса о его преподавательских способностях Гегель с преувеличенной вежливостью ц еле заметной иронией отмечал то глубокое впечатление, которое произвело на него предоставление ему права самому решить этот вопрос.

Итак, открылась наконец долгожданная перспектива. Гегель уже видел себя гейдельбергским профессором философии, но вдруг возникло новое препятствие. Не успел он подать прошение об отставке, как 25 августа правительство Баварии присвоило ему звание профессора «красноречия, поэзии, классической греческой и римской литературы» Эрлангенского университета. В Мюнхене наконец поняли, кого они теряют, и срочными мерами старались удержать Гегеля в Баварии. При этом вспомнили, что в свое время философготов был взяться за чтение филологических курсов. В Эрланген была направлена директива немедленно прислать вызов Гегелю. Сенат нехотя подчинился. Эрлангенские профессора писали вежливо, но холодно. Столь же холоден был ответ Гегеля, благодарившего за честь, но сообщившего, что он связан уже словом с другим университетом.

В двадцатых числах октября Гегель покинул Нюрнберг. 28 октября он читал первую лекцию в Гейдельберге. На зимний семестр были объявлены два его курса: энциклопедия философскихнаук и история философии. Летом 1817 года Гегель читал логику и метафизику (6 раз в неделю с II до 12), антропологию и психологию (5 раз с 5 до 6) и впервые – эстетику (5 раз в неделю с 4 до 5). Поначалу его аудитория состояла из четырех человек, затем к нему на лекции являлись двадцать и тридцать слушателей. На курс логики летом 1817 года записалось семьдесят человек. (Всего в Гейдельберге в это время обучалось 382 студента, из них только 35 филологов и философов.)К Гегелю относились с почтением, хотя его сосредоточенность и необычная манера держаться были по-прежнему предметом студенческих шуток. Рассказывали, например, будто профессор Гегель однажды так задумался, что простоял на одном месте весь день и всю ночь. А другой раз он шел под дождем, погруженный в свои мысли, оставил в грязи башмак, но не заметил этого и продолжал идти в одном чулке.

У Гегеля появляются ученики, которыене просто усваивают лекционный материал, но начинают преподавать его философию. Таков Хинрихс; увлеченный «Феноменологией духа», он ведет семинар по этой книге. Таков Карове, повторяющий за учителем лекции по философии права.

Фридриху Вильгельму Карове тридцать лет. Он лиценциат права и приехал в Гейдельберг на два года специально заниматься философией. В августе 1818 года Карове становится доктором философии. Гегель пишет развернутый отзыв о достоинствах соискателя, отмечая его глубокий интерес к науке. Латинской диссертации Карове не написал, представив вместо нее опубликованное сочинение о студенческих организациях(Карове был одним из руководящих деятелей Буршеншафта, речь о котором впереди). Некоторым эта работа показалась недостаточно солидной. Гегель согласен, но указывает, что в книге Карове есть другая статья «Честь и поединок», в которой подвергаются критике взгляды Фриза. Для Гегеля больше ничего не нужно. «Я должен признаться, – пишет Гегель, – что, если бы господин профессор Фриз эти свои взгляды в качестве трактата представил факультету для получения докторского диплома, я проголосовал бы против. Философский трактат господина Карове по этому вопросу, напротив, представляется мне вполне достаточным для присуждения ему степени; идеи и их развитие представляют собой произведение не просто образованного человека, но философа, добравшегося до спекулятивных основоположений».

Интересная фигура среди учеников Гегеля – Борис Икскюль богатый прибалтийский помещик, ротмистр русской, гвардии. После победы над Наполеоном молодой офицер, пресытившийся любовными похождениями, решил заняться своим образованием. Весной 1817 года он приехал в Гейдельберг и немедленно отправился к Гегелю. Ободренный радушным приемом, самоуверенный молодой человек пошел в книжный магазин и купил все вышедшие работы философа. В тот же вечер, устроившись удобно на диване, он стал их читать. Вскоре, однако, заметил, что смысл прочитанного до него не доходит. Чем больше он напрягался, тем меньше понимал. Неудача не обескуражила, гвардеец ходил на лекции Гегеля, но в конце концов вынужден был признаться, что не понимает собственных записей. Тогда он снова отправился к Гегелю, тот внимательно его выслушал и посоветовал приватным образом заниматься алгеброй, естествознанием, географией, латинским языком. Икскюль так и поступил: двадцати шести лет от роду засел он за школьные учебники, и, когда через полгода в третий раз ришел к профессору, тот, удовлетворенный знаниями и прилежанием ученика, дал ему уже более конкретные рекомендации по изучению философии.