Текст книги "Солдаты неба"

Автор книги: Арсений Ворожейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Идем навстречу. Строй не похож на наш: самолеты летят «не попарно, а как-то одиночно, беспорядочно, широко расплывшись в пространстве. Должно быть, „мессеры“? Да, так и есть. Сообщаю об этом на землю.

– Вас поняли, – услышал я тут же ответ.

Фашистские истребители ниже. Нужно немедленно атаковать. А зачем? Ведь это истребители. Избежать с ними боя, обязательно избежать! Но почему бы, имея высоту, не ударить по ним и не рассеять, а потом снова уйти ввысь? Мы же хозяева положения! Этим мы облегчим себе бой о бомбардировщиками, если они придут. «Мессершмитты», конечно, явились не для прогулки. Скорее всего, они прокладывают дорогу «юнкерсам».

Стараясь не выдать себя, держу немцев на пределе видимости. А солнце? Оно сзади немцев и прячет их в своих лучах, а от нас словно нарочно отошло, чтобы на фоне чистой синевы мы были хорошо заметны для врага.

«Мессершмитты» круто полезли кверху: значит, обнаружили нас. Мы тоже набираем высоту. В этот момент замечаю, что со стороны, откуда пришли «мессершмитты», плывут у земли стайки самолетов. Может, наши штурмовики возвращаются с задания? Но сам не верю этому. Конечно, «юнкерсы»!

А фашистские истребители находятся уже под нами. Только бей! Трудно удержаться, чтобы не ударить, но боюсь, что в таком случае не успеем вовремя атаковать «юнкерсов». Не буду рисковать.

– Чего не атакуем? – спрашивает кто-то.

– Молчи! – резко бросаю я, обдумывая, как лучше разбить бомбардировщиков.

Условия подсказывают, что план боя должен быть типичным и во многом походить на вариант, который мы разыгрывали еще перед вылетом: Моря с Демьяном, находясь выше нас, нападают на истребителей, связывают их боем, а мы четверкой громим «юнкерсов». Только вот сил маловато – два наших истребителя против восьми. Надежда на Моря и Демьяна. На их опытность и изворотливость. Решение принято.

– Моря, захлестни всех «мессов», а мы расправимся с «юнкерсами», – передаю по радио и со звеном ныряю к земле.

Проскочив через заслоны немецких истребителей, мы оказались сзади «юнкерсов». Бомбардировщики летят небольшими группами, надвигаясь широкой волной, как бы собираясь сеять бомбы по всей полосе движения наших танков. Я с Анниным пошел в атаку на правый фланг грозной волны, Карнаухов с Лазаревым – на левый. Вглядываюсь, не летят ли с «юнкерсами» еще и истребители. Как будто не видно.

Выбираю для нападения самую большую группу, идущую плотным клином девятки. Теперь отлично вижу, что бомбардировщиков очень много, трудно сосчитать. А нас – четверка. Но это не пугает: Ю-87 против «яков» все равно что кролик перед удавом, только нужно уметь расчетливо бить. И вдруг я чуть не вскрикнул: сзади и ниже «юнкерсов» летели два «мессершмитта». Еще пара маячила на фланге, куда полетел Карнаухов.

План боя рушится. Атаковать Ю-87, не прогнав истребителей, невозможно. Заставить наших ведомых Аннина и Лазарева связать их боем? Ненадежный вариант: Аннин атакует одного, а другой ударит по мне, и, пока я с ним буду вертеться, могут на помощь «юнкерсам» прийти «мессершмитты» от Моря. А зачем у нас высота и скорость? Ну что ж, была не была. Ударим всеми силами по истребителям. Даже если и не уничтожим их, то уж от «юнкерсов» прогоним наверняка и за эти секунды успеем проскочить к бомбардировщикам.

– Алексей! – кричу я Карнаухову. – Бей сначала истребителей!

Пара «мессов», на которую я пошел с Анниным, замечает нас, полупереворотом проваливается вниз и, прижимаясь к земле, уходит в свою сторону, не приняв боя. Для нас это еше лучше. На одну-две минуты путь к бомбардировщикам открыт. За это время нужно успеть разбить основную силу «юнкерсов». Обязательно успеть!

Пользуясь разогнанной на пикировании скоростью, подбираюсь снизу под строй девятки. Мой «як» застывает метров на пятьдесят сзади и ниже правого заднего «юнкерса». Немцы, конечно, меня не видят. Жирные черные кресты под крыльями обдают зловещим холодом и заставляют действовать с той беспощадностью, которая придает спокойствие. Опасаясь обломков от «юнкерсов», чуть ухожу в сторону. Наши скорости уравнены. Целюсь. На какое-то мгновение все пять чувств слились воедино. Глаза! Кажется, только они дирижируют всеми моими движениями. Для меня сейчас нет ничего важнее, чем совместить глаз, серебряный крестик прицела и мотор «юнкерса». Я уже представляю, как мой огонь разобьет мотор, прошьет кабину, летчика и хлестнет по массивной туше бомбардировщика.

Очередь! И «юнкере» неуклюже опускает нос. Не отворачиваясь, беру в прицел другого.

Другая очередь! Из «юнкерса» вырвались клубы черного дыма, и он, вспыхнув, провалился.

Две очереди – два самолета. Таких очередей я могу дать еще семь-восемь, а то и больше. Значит, боекомплекта хватит, чтобы уничтожить всю группу! Только бы Аннин предупредил о приближении истребителей! А что, если его уже нет в живых? Не может быть. Ведь я его только что видел. За это время вряд ли кто мог к нему приблизиться. Осмотреться или спросить по радио о воздушной обстановке не хочется: уж очень удачно занял позицию. Надеясь, что Аннин не уйдет с поста и не прозевает «мессеров», сбиваю третьего «юнкерса». Подхожу к четвертому. И тут-вся группа «юнкерсов», точно горох, рассыпалась, в беспорядке сбрасывая бомбы на свои войска. Хорошо! Два «лапотника», задрав носы, ринулись на меня. Уступаю им дорогу, чтобы снова выбрать удобный момент атаки. Осматриваюсь. Одни бомбардировщики, защищаясь, создали оборонительный круг, другие, прижимаясь к земле, стали уходить. И только пятерка «юнкерсов» летела, как на параде, прежним курсом. Она совсем близко от Аннина. Времени терять нельзя.

– Атакуй пятерку! – передал ему. – Я прикрою.

– Понятно!

Горит еще один вражеский самолет. Второй Ю-87, тоже от удачной очереди Аннина, шарахается, разгоняя свой строй. Дмитрий стреляет метко.

Бомбардировщики разгромлены. На подходе их больше нет. Задачу выполнили. Что же стало с нашей группой?

Там, где только что вела бой пара Карнаухова, висят два парашютиста и, поднимаясь свечой, горит «як». Вокруг пего вертится тройка «мессеров». Второго нашего истребителя не видно. А что с Моря?

Над нами высоко-высоко еле видно клубится рой самолетов. Среди них замечаю только одного «яка». Со вторым что-то случилось. Спешим на помощь. Эх, если бы высота! Мигом бы там. Но высоты нет, с «юнкерсами» вели бой почти у самой земли. Наши «яки» кажутся сейчас совсем тихоходными, хотя моторы работают на полную мощность.

Мы победили. И тем больнее видеть гибель товарищей. Гнетущее чувство саднит душу.

Понимая, что помощь дерущемуся в высоте летчику через несколько секунд может уже не потребоваться, кричу ему:

– «Як»! «Як»! Снижайся! Мы ниже тебя!

– «Мессеры»! «Мессеры»!.. – тут же набатом раздался голос в наушниках.

Взглянул на напарника. О ужас! Точно само солнце выпустило пару «мессеров» и бросило на Аннина. От его «яка» летят куски. Дмитрий, выходя из-под внезапной атаки, резко крутит свой самолет.

Сверху со стороны солнца сваливается еще пара немецких истребителей. Дело плохо. Прозевали! У противника высота. Принимаем с Дмитрием испытанный оборонительный маневр «ножницы» и, защищая друг друга сзади, переходя из стороны в сторону, стараемся оторваться от врага. И вдруг Аннин чуть слышно, с паузами, передает:

– Больше не могу, ранен… ослаб… самолет подбит…

– Дима, скорее иди домой! Не можешь тянуть – садись!

Всю четверку «мессершмиттов» мне удалось привлечь на себя. Аннин, пользуясь этим, вырывается из клубка боя и уходит, оставляя за собой струйки серебристой пыли. Очевидно, у него пробит бензиновый бак, и горючее выливается наружу. Немцы, поняв, что он сбит, не стали его преследовать.

Чувство одиночества словно отяжелило мой самолет, мысли, тело. Маневр как-то сразу затруднился. Тоскливо стало на душе. В такие минуты, бывает, сдают нервы. Удастся ли вырваться? Тревога встряхнула силы и сбила секундное оцепенение. Вернулась уверенность, а с ней и легкость всех движений. «Як» снова стал пушинкой, и я готов к бою.

К моему удивлению, «мессершмитты» словно не замечают меня. Что это значит? Я рассчитывал: четверка наперегонки бросится в атаку и мне будет легче уйти, а тут какая-то нерешительность. Хочется этой нерешительностью воспользоваться и метнуть свой «як» подальше от этих медлительных соседей. Но понимаю, именно этой паники от меня и ждет враг.

Делаю развороты, оценивая обстановку. Один фашист уходит вниз под меня, другой, с какими-то разноцветными росписями на фюзеляже и с черным носом, – вверх, двое становятся по сторонам.

Я не сомневался – четверка опытных пиратов будет действовать согласованно и осторожно. Нужно этому противопоставить расчет и спокойствие. Но разве сейчас можно быть спокойным? Ясность мысли – вот что необходимо!

Прежде всего нужно ограничить врагу свободу маневра по высотам – для этого мне надо снизиться и прикрыться снизу землей. Как и пехотинцу, земля летчику тоже может быть союзником. Правда, это затруднит свободу маневра и потребует аккуратности в пилотировании. Но я ведь один, мне это сделать легче, чем им вчетвером. Судя по всему, черноносый «мессершмитт» – главная опасность. Он сзади и выше меня. С него не спускать глаз!

Едва все эти соображения промелькнули в сознании, как я тут же убрал обороты, и машина стала снижаться крутой спиралью. Враг пока выжидает. Но как только у самой земли я резко выхватил самолет из спирали, два «мессершмитта» с разных направлений атаковали. Бросками из стороны в сторону уклоняюсь от их прицельного огня. Оба немца далеко отходят и летят на параллельных курсах, демонстрируя подготовку к новому нападению. Зачем эта демонстрация? Третий «мессершмитт», тоже не сумевший атаковать, на большой скорости проносится надо мной и выскакивает вперед, подставляя хвост, как бы говоря: «На, стреляй!» Явная приманка.

Теперь понимаю, зачем пара «мессершмиттов» идет по сторонам: тоже отвлекает, чтобы я не заметил, откуда готовится решительная атака. «Мессеры» хотят расправиться со мной без лишней возни. Ну что ж, посмотрим! Одному против четырех кувыркаться и метать «як» из стороны в сторону не стоит: неосторожным маневром можно самому наскочить на огонь.

Все внимание сосредоточиваю на четвертом самолете. В лучах солнца он сзади и выше меня и по-прежнему выжидает момент. А что, если прикинуться вахлачком и пойти на приманку? Может, он и клюнет на эту удочку?

Я помчался за приманкой. Черноносый тут же камнем свалился на меня. Из-за солнца я ошибся в определении расстояния, и немец на большой скорости сразу очутился так близко, что я, уклоняясь от удара, чуть было не кинулся в сторону и не сорвал свой план.

Немец, чтобы прицелиться, начинает доворот. Я чувствую, что ему мешает взять меня на мушку его же собственная скорость и мое незаметное для него скольжение. Нужно и дальше разыгрывать роль слабачка, кинувшегося на приманку. Пусть сближается. Важно не дать ему прицелиться. Имея сумасшедшую скорость, он в критический момент отвернется и проскочит мимо. И тут я его прикончу. Атака должна быть короткой! Огонь навскидку!

На какое-то мгновение забываю про остальную тройку. «Мессеры» полностью предоставили меня во власть своего вожака. Летя по прямой, с повернутой назад головой, я впился глазами в стремительно догоняющего меня черноносого истребителя. О пилотировании не думаю. Самолет как бы растворился во мне. Сейчас он – продолжение моих рук, ног и мыслей. Все внимание на врага. Диск бешено вращающегося винта «мессера» блестит на солнце двумя горизонтальными линиями, похожими на шевелящиеся усы. Надвигаясь, они словно обнюхивают меня. В эти секунды чувствую все движения противника, пожалуй, лучше, чем свои: невпопад шелохнись самолет – и я пропал. В такие критические моменты чувства приобретают абсолютную тонкость восприятия. Вот черноносый берет меня в прицел. Я, не показывая виду, уклоняюсь боковым скольжением. Это вводит врага в заблуждение. Он думает, что я, погнавшись за приманкой, ничего не вижу сзади. Хочется, очень хочется отвернуть от шевелящихся усов и противного черного носа. От напряжения рук и ног, кажется, дрожит и мой «як».

Креплюсь. Жду. Мгновение решит успех короткой схватки. Но от такого мгновения, когда тебе в затылок наводят пушки и пулеметы, в жилах стынет кровь и секунды кажутся вечностью! Только бы не прозевать, когда враг начнет отворот!

Фашист, не понимая, в чем дело, снова ловит меня в прицел. Но ему это по-прежнему не удается. Он так быстро сближается со мной, что вот-вот врежется. Такие оплошности летчики допускают в азарте боя. На миг становится жутко: а вдруг, увлекшись, действительно врежется? Успокаивает то, что он не стреляет, значит, действует хладнокровно, а такой не допустит столкновения: у него расчет. На всякий случай я приготовился в любой миг отскочить от таранного удара. Зачем погибать из-за ошибки врага, лучше ему предоставить такую возможность. От нетерпения рождается мысль: убрать газ – и враг обгонит меня. Но тогда потеряю нужную скорость, и он поймет, что я его вижу, и примет защитные меры.

Наконец-то черноносый, не желая пугать меня стрельбой и убежденный, что я не вижу его, отваливает вправо, чтобы снова повторить атаку. Его машина с желтоватым брюхом правее меня.

Сколько я ждал этого мгновения! Резкий доворот – враг вчеканился в прицел.

Очередь!

«Мессершмитт», пронизанный в упор моим огнем, взрывается. Но только я отскочил от облака огня и дыма, как рядом подавался другой фашистский истребитель. Стреляю. Враг шарахнулся в сторону. Я за ним. Вторая очередь, третья… Попадание есть, но чувствую, что поспешил, огонь не смертелен. Хочу поточнее прицелиться. Не тут-то было: истребитель закрутил размашистые бочки и в перекрестие прицела никак не попадается.

Конечно, на таких фигурах фашиста легко можно было бы подловить, но нельзя увлекаться. Помню о вражеской паре. Она, может, уже атакует меня. Осматриваюсь, кручу машину по горизонту.

Поблизости никого. Не верю. Продолжаю круто виражить. Пустота. Куда девались два вражеских истребителя противника? Один отстал, за ним вьется сизо-черный дымок… Ага! Значит, мне все же удалось еще одного подбить. Кто же приближается от солнца? И почему уходят «мессеры»? Ох и противное же сегодня солнце: как оно мешает! О нет… В точке я разглядел «яка». Солнце сразу стало добрым, ласковым. Теперь понимаю, почему фашисты бросили меня и удирают. Эх, милый, хороший, родной «як»!..

Обычно после возвращения из тяжелого боя молодые летчики очень возбуждены и разговорчивы: внутреннее напряжение само выливается наружу. Вместе с тем они, как правило, бывают необычно добрыми, мягкими, проявляют порой такую нежность и любовь друг к другу, что потом удивляются, как это их угораздило докатиться до подобных сантиментов.

На этот раз все были резки и требовательны к себе и товарищам. Мы уничтожили десять фашистских самолетов, два подбили. Но и сами потеряли Ивана Моря и Сергея Лазарева. Один из них выпрыгнул с парашютом, другой упал с самолетом. Все это произошло на территории противника. Аннин ранен, у Чернышева изрядно поврежден самолет. Победа досталась нелегко. Но не только это вызвало столь необычную реакцию.

В бою в полной мере выявилась зрелость летчиков, позволившая им критически взглянуть на свои действия. Не каждый из них, конечно, мог уже глубоко разобраться в сложных и напряженных перипетиях схваток, сделать обобщающие выводы, но трезво судить о них теперь умели все. Раньше летчики восторгались, удивлялись все еще не познанным явлениям сражений, чутко ловили каждое слово опытных товарищей, а иногда просто радовались, что довелось участвовать в воздушном бою, редко вдумываясь, как он прошел. Теперь же приобретенный опыт словно открыл им глаза, и они критически оценивали бой.

Карнаухов удивлялся, почему Лазарев в этом бою, сбив два самолета, потом допустил ученическую ошибку: не имея достаточной высоты, уходил из-под атаки «мессершмитта» пикированием. Точно плетью хлестнули меня эти слова: напрасно я взял Лазарева в полет после той бессонной ночи! Может, Сергей потому и допустил такую нелепую ошибку.

У Чернышева не стреляло оружие: перегорел предохранитель электроспуска пушки и пулеметов. Демьян не мог в напряженный момент боя защитить своего ведущего. Иван Моря, сбив одного «мессершмитта», изготовился уже для удара по второму, но.

– На моих глазах немец зашел в хвост к его «яку», – возмущался Чернышев. – Моря, конечно, надеялся, что я отобью «месса». И я бы его снял, прицелился хорошо. Нажимаю на кнопки спуска, а оружие молчит. Быстро перезарядил – опять не стреляет. Хотел рубануть винтом, но уже было поздно.

– Вот, глядите на виновника, – показал старший техник эскадрильи Михаил Пронин малюсенькую стеклянную трубочку в металлической оправе на концах[2]2
  Электропредохранитель, чтобы не было перегрева проводов.


[Закрыть].

– Из-за такой плюгавенькой штучки погиб Моря!.. – еще больше расстроился Чернышев. – На кой черт тогда эти кнопки? Когда стоял механический спуск, отказов не было.

Демьян тяжело переживал гибель товарища. Грузный, обычно казавшийся неуклюжим, теперь он был не в меру подвижен и горячился, проклиная конструкторов кнопочного управления вооружением. Летчик ни слова не сказал, как ему самому, безоружному, было трудно в бою. А между тем Чернышев сделал, казалось бы, невозможное. После гибели Моря он один привлек на себя семь немецких истребителей и этим дал возможность нам разгромить бомбардировщиков. Все еще находясь под впечатлением боя, Демьян делал какие-то конвульсивные движения, словно продолжая сражаться. Его большая голова с черными растрепанными волосами то и дело дергалась, руки судорожно сжимались, маленькие глазки, казалось, совсем скрылись под крутым навесом бровей. Помощник командира полка капитан Рогачев, разглядывая перегоревший предохранитель, пошутил:

– Да, невелика штучка, а проволочка-то с волосок. Могли бы сделать и потолще. Ну хоть бы с палец. Демьян, не уловил шутки, подхватил:

– Конечно! Надежнее было бы. – И вдруг, поняв, что говорит не то, понизил голос: – Жалко Моря…

Да, Моря не стало. На фронте часто бывает: блеснет человек ярким светом своей недюжинной натуры, глядь – и нет его, проглотила война.

Мы до тонкостей разбирали действия каждого летчика и делали практические выводы. Очередь дошла и до Дмитрия Аннина. Ослабев от потери крови, он не мог стоять и сидел на земле. Нам не хотелось тревожить его расспросами.

– Не делайте никакой скидки на мое ранение, – глуховато проговорил он. – Я сам виноват, прозевал. Плохим оказался щитом. Из-за моей неосмотрительности «мессершмитты» нас могли сбить.

– Не прозевал, а прозевали, – заметил я, понимая, что в ранении ведомого есть и моя вина.

В самом деле, почему ведомый должен смотреть за ведущим, а не оба взаимно охранять друг друга? Нынешнее построение пары этого не обеспечивает. Ведомый не всегда в поле зрения ведущего. Летя впереди, он если и заметит опасность для напарника, то мгновенно, одним доворотом самолета, не может прийти на помощь.

Теперь ясно – надо изменить боевой порядок пары и летать не в «пеленге», а «фронтом», на одной линии и на увеличенном интервале. Это не только улучшит взаимное наблюдение, но и даст возможность немедленно, обыкновенным доворотом, прийти на помощь друг другу. Деление нары на «щит» и «меч», когда ведомый – «щит» для ведущего, принижает роль ведомого и ослабляет пару как первичную огневую ячейку.

Опыт. С каким трудом ты достаешься на войне! Каждая твоя крупинка – кровь, нервы, кусок жизни. Ни одну твою частичку нельзя не учитывать: она поможет в будущих боях, а их впереди много.

Солнце палило нещадно. Стояла духота. Пока я шел до самолета, взмок и почувствовал приятную усталость, как это бывает после хороших трудов. Роща манила зеленой свежестью. Выбрав удобное местечко, лег прямо на землю, под тень листвы. Прохлада и густой настой леса ласкали тело и успокаивали нервы. Большие деревья плотно стояли кругом, наглухо отделив меня от тревожной аэродромной жизни. Откуда-то доносился стук дятла. Рядом каркала ворона, в листьях тонко пищали синицы.

Как хорошо после тяжелого боя остаться наедине и ощущать мирную жизнь леса с его многочисленными обитателями!

Бой и огонь, запахи бензина, пороховой гари… все улетучилось. Лесная свежесть наполнила необыкновенной легкостью, и я, наслаждаясь отдыхом, закрыл глаза. Лес, небо, птицы, словно испытывая такое же блаженное состояние, как и я, вдруг разом притихли. Сонливая, сладкая вялость овладела мной. Кажется, я успел задремать, но громкий голос Мушкина мгновенно заставил вскочить на ноги.

Предстоял срочный вылет. Первая пара: я и Демьян Чернышев. Вторая – из другой эскадрильи: Георгий Колиниченко и Леонид Хрущев.

Новые товарищи выглядели очень молодо. Во всем виде ни черточки суровости, мужественности. Глядя на них, трудно было поверить, что это летчики-истребители. У меня невольно сорвалось с языка:

– А давно ли вообще летаете?.. – но спохватился, что этот вопрос может посеять у ребят неуверенность в своих силах, тут же уточнил: – В паре друг с другом?

– С начала боев на Курской битве, – в один голос ответили они.

– Значит, слетались?

– Да, мы давнишние друзья, – сказал ведущий – Колиниченко.

– Ну, вот и хорошо. Пара, значит, слетаннал —

В небе ни облачка. Низко опустившееся солнце потускнело от копоти войны. Надо со взлетом поторопиться, а то придется садиться в темноте.

Мы снова над Томаровкой. Правда, этот населенный пункт находился теперь позади наших танков, устремившихся на Богодухсв. Однако здесь осталась мощная вражеская группировка войск. И немцы для ее поддержки бросают большие группы бомбардировщиков.

Летаем уже двадцать минут, а пока никого не видно. От напряжения синева неба кажется сгустившейся, и уже физически начинаешь ощущать ее гнетущую бесконечность. Беспокоюсь: не проглядеть бы врага! Глазам нужен отдых от тяжелой, нависшей над нами синевы. Смотрю вниз, на землю. Там нет сплошной линии фронта, она лопнула от ударов наших войск. Только по дымкам да красным вспышкам можно определить, где идут бои. Всполохи встают и далеко за Томаровкой и за горящим Белгородом и скрываются на горизонте где-то у Харькова.

Вражеские бомбардировщики должны прийти с юга. Углубляемся туда, навстречу врагу. Через несколько минут вокруг нас бесшумно начали расти черные рваные пятна разрывов зенитной артиллерии. Значит, мы уже над территорией противника. Залетаем еще глубже. Вижу Харьков. Пора домой. И только я хотел делать разворот, как глава скользнули по какой-то тени.

Через несколько секунд тень в небе вырисовывается в большую черную группу двухмоторных бомбардировщиков, летевших колонной в несколько девяток. Так много?

Сообщаю об этом на землю.

– Наших бомбардировщиков в этом районе нет, – ответили с КП.

– А может, дальняя авиация где-нибудь отбомбилась и возвращается домой? – спрашиваю я, стараясь разглядеть, чьи это самолеты, и одновременно занимая позицию для атаки.

Если это немцы, то почему нет истребителей? Наши? Но и наши без истребителей прикрытия над фронтом не летают. Запрашиваю еще раз.

– Что вы, сами не можете отличить звезды от крестов? – упрекает земля и советует: – Подойдите поближе!

В это время с бомбардировщиков летят ракеты, подтверждающие: «Я свой самолёт». Сигнал на сегодня правильный. Но мне хорошо известны силуэты всех наших бомбардировщиков, а таких я еще не встречал. Внимательно вглядываюсь. Нет, не наши. Значит, враг, как-то узнав опознавательные сигналы, хочет нас обмануть.

Расходимся с бомбардировщиками по всем правилам движения – левыми бортами. Теперь сомнения не остается! Это противник – «Хейнкели-111», лучшие стратегические бомбардировщики фашистской Германии. Обычно они летают ночью по нашим тылам. На фронте, да еще такими большими стаями, используются редко. А собрались группой затем, чтобы легче пробиться через заслоны наших истребителей. И потом под покровом ночи ударить по городам.

В воздухе находилась лишь наша четверка. Только мы сейчас можем не пустить их в тыл страны.

Мы сзади фашистов. И нам видно, как они вскинули стволы своих пушек и пулеметов. С каждого самолета по нас будут стрелять пять – семь пулеметов и одна пушка. Опасно близко подходить к врагу, по огню немцы раз в двадцать сильнее нас. Это не «Юнкерсы-87»! Чтобы рассредоточить огонь врагов, нужно нападать с разных сторон.

«Хейнкели» невозмутимо спокойно плывут, неся каждый около двух тонн бомб. От холодного, черного вида огромных стальных туш с ощетинившимися стволами оружия жутко. Что мы можем сделать с этой грозной и сильной армадой? Встает в памяти дневной бой с «юнкерсами» – их было не меньше. Но сейчас другие самолеты, с очень мощным оружием защиты. Как лучше построить нападение? Правда; задача облегчается тем, что противник летит без истребителей и от линии фронта находится еще километрах в пятидесяти. Время есть.

Решение зреет медленно. Атаковать заднюю девятку – ничего не даст. Собьем несколько – бомбардировщиков, а остальные успешно отбомбятся. Обязательно надо разбить ведущую девятку, тогда можно заставить противника отказаться от своего замысла.

С высоты веду звено на переднюю группу, направляя свой самолет на флагмана. Белый дождь немецких трасс хлынул навстречу. Более трехсот стволов пушек и пулеметов ощетинилось против нас. Пули и снаряды захлестали по моему «яку», что-то ударило по козырьку, сверкнуло в глазах. Сквозь паутину дымчатых трасс и огня не могу точно прицелиться. Бью длинными очередями, наугад, проскакиваю под строй бомбардировщиков и перехожу на другую сторону.

Колонна по-прежнему невозмутимо продолжает полет. Нас осталось трое. Нет Леонида Хрущева. Слышу его тревожный голос:

– Подбит. Выхожу из боя.

Две пули пробили и мой козырек. Одна пуля распорола шлемофон, опалила волосы и кожу на голове. Первая атака принесла неудачу. Почему? Нас мало. Против такой силищи нужно действовать по-другому. Мы нападали на ведущую девятку сверху, подставляя себя под губительный огонь со всех самолетов. Кроме того, «хейнкели» имеют очень сильную броневую защиту сзади. Любая атака с задней полусферы, когда враг в несколько раз превосходит по огню, вряд ли может принести успех. Самоуверенность противника и раздражает, и пугает. Неужели ничего не сможем сделать? Да, ничего, если будем и дальше так же действовать. Опыт первой атаки подтвердил.. Попробуем ударить спереди. Боевой порядок «хейнкелей» – почти сплошная стена метров двести в ширину и метров пятьдесят по высоте. По такой мишени и в лоб – не промахнешься. К тому же спереди у них нет никакой брони и очень слабый защитный огонь.

Пока враг находится еще над своими войсками, спешу вырваться вперед и передаю оставшимся со мной двум летчикам:

– Атакуем в лоб плотным строем, огонь по моей команде.

И вот летим навстречу врагу. Чернышев словно прилип к моему левому крылу, а у правого идет Колиниченко. Кроме меня, они ничего не видят. Если хорошо прицелюсь я, то их огонь найдет свою цель. А если не рассчитаю момент отворота? Тогда все врежемся в головной «хейнкель». И из-за моей ошибки погибнут все. Значит, просчета допустить нельзя.

Бомбардировщики ложатся в прицел большим прямоугольником. Даже не видно просветов – громадная сплошная мишень. Огонь будет кучен, разителен. Любая пуля или снаряд мимо не пролетят, обязательно заденет какой-нибудь самолет. Но нам нужен не какой-нибудь, а ведущий: только уничтожение флагмана может принудить остальных сбросить бомбы раньше времени.

Держу небольшую скорость, но сближение все равно идет быстро. Ведущий «хейнкель» у меня в перекрестии прицела. Целюсь в верхний обрез кабины и тут же даю команду:

– Огонь!

Пучок сплошных красных, оранжевых и зеленых нитей Протянулся ниже ведущего бомбардировщика, впиваясь в задние самолеты и попадая в них. По мере приближения струи огня поднимаются все выше и выше. Наконец трассы на какое-то мгновение упираются в головной самолет. Хорошо! «Хейнкель» как-то внезапно вырос передо мной в такого великана, что стало жутко. Я рванул ручку на себя и на миг закрыл глаза.

А что стало с другими летчиками? Чуть разомкнувшись, они летят со мной. Строй бомбардировщиков позади. Разворачиваюсь для повторного нападения. Из первой девятки один самолет грузно пошел вниз, другой, чадя, отстал от строя и, сбросив бомбы, начал разворачиваться. Но через секунду-две на место вышедших из колонны «хейнкелей» встали другие. Ведущая девятка, хотя и расстроилась, снова приняла плотный порядок и продолжала полет в прежнем направлении.

Каким-то странным, заколдованным чудовищем представилась мне эта армада. И я подумал, что здесь летят лучшие летчики фашистской Германии, может быть не раз бомбившие Москву, мой родной Горький, Саратов и другие наши города. Отпетых пиратов нелегко заставить повернуть назад: очень уж нас мало. К тому же на исходе боезапасы и горючее.

Неужели не удастся отразить налет? Я чувствую, что весь дрожу, дрожу от бессилия. Захотелось таранным ударом врезаться в эту стальную глыбу. Но злость, как бывало в первых боях, теперь не овладела мною. Она давно перекипела и стала той силой, которая упрямо заставляет управлять рассудком. Без всякой суеты, но с болью в сердце я понял, что наша тройка в таких условиях может выполнить задание только ценой собственной жизни. И сразу все прошлое показалось подготовительной ступенькой к тому, что предстоит сделать сейчас.

У нас остается одно оружие – таран. Но как таранить? Мы можем все вместе врезаться в гущу этой армады и ценой своей жизни унести в могилу еще три «хейнкеля». Но вряд ли из-за этого остальные свернут с курса. Мы уже сбили несколько бомбардировщиков, а они, еще плотнее сомкнув свои ряды, невозмутимо идут. Таранить нужно на встречных курсах. Мы всей тройкой должны врезаться в ведущую группу и, как снарядом, распороть фашистский строй. Только это, только разгром флагманской группы может заставить фашистов сбросить бомбы.

А как летчики? Поймут ли меня? Истинная дружба проверяется в беде, смелость – в бою, мудрость – в гневе» Демьян пойдет за мной, А Колиниченко? Тоже должен.

Решение принято. Разворот навстречу врагу. Говорят, в такие минуты человек забывает себя. Нет! Это неправда! Забыть себя в такое мгновение невозможно. Наоборот, как никогда, хорошо понимаешь цену жизни и потому осмысленно идешь на риск. В помутневшей голове никогда не может быть ясной мысли. Только светлый, четкий ум – источник разумных действий. Летчик в бою, потерявший самообладание в состоянии аффекта, не способен до конца выполнить свой долг солдата. Он не только его не выполнит сам, но помешает воевать и другим.