Текст книги "127 часов. Между молотом и наковальней"
Автор книги: Арон Ральстон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
Через пять минут левая задняя шина пикапа спустила, а запаска, как обнаружил Брэд, тоже едва держала воздух. Со скоростью восемь километров в час они поползли к национальному парку Гоблин-Вэлли. На въезде Брэд отыскал указания: главным было не пропустить поворот налево, отмеченный чучелом Скуби-ду, торчащим из можжевельника. Вечернее солнце било Брэду в глаза, пыльное лобовое стекло отсвечивало, и поворот на вечеринку они таки пропустили. Пришлось колесить еще целый час, тем временем солнце село, и пустыня погрузилась в кромешную тьму.
После целого дня на дороге им не улыбалось и дальше блуждать черт знает где в потемках на скорости восемь километров в час. Брэд свернул с подъездной трассы в узкий каньон, где нашлось ровное место для парковки, и ночь они провели в фургоне. То, что они пропустили вечеринку, не стало для них большой потерей – они были легки на подъем и путешествовали только ради удовольствия, которое находили в самой дороге. К тому же в межсезонье будет еще много подобных вечеринок. Воскресным утром, уже на свету, Брэд и Лия наконец отыскали то место, где вчера была гульба, – народ валялся вповалку по пустыне, как будто в соседнем овраге разбился самолет. Один из друзей уже достаточно пришел в себя, чтобы свозить Брэда с Лией в Грин-Ривер, отремонтировать колеса. Вернулись они во второй половине дня.
Ни Брэд, ни Лия не волновались оттого, что не встретили меня в Юте. Они решили, что либо я добрался до вечеринки и разминулся с ними, либо нашел себе какое-нибудь более интересное занятие. У них оставалось два дня в Аспене до отъезда на медовый месяц на Багамы, и головы их были забиты неотложными приготовлениями. К тому же они были уверены, что увидят меня в понедельник на вечеринке на Спрюс-стрит.
В понедельник у нас дома было суматошно: соседи готовились к первой вечеринке по поводу межсезонья – большому событию, посвященному смене времен года и соседей. Четыре лыжных курорта Аспена закрылись, а с ними и зимний сезон. Леона Сонди, отработавшая со мной всю зиму в «Ют маунтинир», теперь уезжала в Боулдер, где собиралась все лето работать ландшафтным дизайнером. На ее место вселялся Элиот Ларсон, чтобы присоединиться к своему товарищу по команде маунтбайкеров Джо Уидону. Плюс Брайан Пейн и я – итого четверо. Брайана два месяца не было в городе – после январской лыжной травмы он уехал поправлять здоровье в Огайо, к родителям. И я должен был вернуться из своего короткого отпуска. Редкий случай – мы все соберемся вместе. Межсезонье позволяло нам устроить масштабную вечеринку в рабочий день: все равно ничего особенно важного по работе на следующий день не ожидалось. Мы думали пригласить человек пятьдесят гостей, поднять дверь между гостиной и гаражом, чтобы добавить площади к нашим ста квадратным метрам, и развесить праздничные гирлянды. Планировалось распить бочонок пива и жарить мясо на гриле.
В течение своей 115-летней жизни дом номер 560 по Спрюс-стрит, подобно многим старым домам аспенского района Смагглер-Майн, несколько раз перестраивался; так он обзавелся и подъемной дверью между гостиной и гаражом. Компания «Смагглер-Майн» построила этот дом как контору, где взвешивали добытую серебряную руду и измеряли ее чистоту. Когда в 1894 году из шахты извлекли самый большой в мире серебряный самородок, он, скорее всего, прошел через дом 560 по Спрюс-стрит. Впрочем, вряд ли кто-нибудь тогда особо восхищался рекордным экземпляром: годом раньше рынок серебра обрушился. Водруженный на весы, самый большой самородок в мире стоил не дороже поделочного камня.
Уже в послевоенное время здесь устроили магазин рыболовных снастей. Тогда на западной стене появилась подъемная дверь гаража, а контору, где взвешивали серебро, переделали в квартиру с одной спальней. При дальнейших перестройках двухэтажное, напоминающее сарай здание разделили на две квартиры: большую, на четыре спальни, внизу и студию наверху. О ванной вспомнили в последний момент и впихнули ее, считай, посреди кухни первого этажа, причем входов в душ было два, и один – сразу за кухонной раковиной. Гараж плюс лавка стали гостиной, но подъемная дверь в западной стене никуда не делась. К гаражу, на месте подъездной дорожки, пристроили веранду. Поэтому весной и летом в теплую погоду можно было поднять западную стену гостиной и наслаждаться солнцем и ветерком в доме или выставить один из потрепанных диванов на веранду и спать там.
Друзья, среди которых были Брэд, Лия и Рейчел Палвер, начали собираться в понедельник вечером. Еще до того, как солнце величественно закатилось над горой Соприс, жаренное на гриле мясо закончилось. Странно, подумала Рейчел, что я, с моим-то аппетитом, пропустил эту обжираловку, и поделилась своим удивлением с окружающими. Но Леона заверила ее, что в аккурат к главному веселью я и вернусь из Юты. Подтягивалось все больше друзей и знакомых, вечер плавно перетекал в ночь, и вот уже мои соседи перекрикивали грохочущую музыку – отчего это, мол, меня до сих пор нет?
– Эй, подонки, кто-нибудь видел Арона? – спросил Элиот, жестикулируя кружкой с пивом. – Я думал, ему завтра уже на работу.
– До сих пор, наверно, шарится где-нибудь. Я со среды его не видел. А он вообще знает про вечеринку? – спросил Брайан Леону.
Леона повторила то, что уже сказала Рейчел:
– Ага, когда он уезжал, то сказал, что как раз успеет вернуться. Я сказала ему, что уезжаю во вторник и что это, может, наш последний шанс потусить вместе, и он сказал, что будет. Это же моя отвальная. Если он ее пропустит, урою засранца.
– Который час? Если он сильно опоздает – приползет и тут же рухнет. – Элиот беспокоился, что придется свернуть вечеринку, если я заявлюсь домой с единственным желанием – лечь спать. – Хрен он заснет, пока мы тут буяним. Может, он сам подумал об этом и сделал где-нибудь привал, чтобы спокойно поспать?
– Чертовски мило с его стороны – всяко лучше, чем пинками всех на улицу. А то как-то не похоже, чтобы народ угомонился скоро.
Брайан оказался прав: народ угомонился не скоро. Сам он пошел спать незадолго до полуночи, а к тому времени, когда Джо и Леона выпроводили последних гуляк – кого на автобусы, кого пешим ходом, – был уже третий час ночи.
В четверть девятого утра мой начальник в «Ют маунтинир» Брион Афтер заметил, что я так и не вышел на работу, и позвонил в дом на Спрюс-стрит. Трубку взяла Леона, которая к тому моменту уже проснулась и бродила по комнате, сонная и похмельная.
– Привет, Леона, это Брион. Арон дома? – спросил он скорее с надеждой, чем с любопытством, и немного обеспокоенно.
– Чего?.. А разве он не на работе? – Леона быстро проснулась.
– Нет, он не пришел и не позвонил. Я думал, вдруг он отсыпается после таких выходных. А его машины не видать?
Леона побрела с беспроводной трубкой из комнаты в комнату, выглядывая в окна, не стоит ли где-нибудь перед заборчиком мой пикап. Зная мое обыкновение использовать выходные до последней минутки, она была уверена, что я рулил всю ночь и утром прикатил прямиком на работу. Она посмотрела в мою комнату – может, я заскочил и сразу убежал, – но никаких следов не обнаружила. Во всем этом было что-то неправильное.
– Не заразился ли он от Леоны? Может, забыл, что его поставили в другую смену?
Брион и Леона похихикали над ее немудреной шуткой. Леона однажды прославилась тем, что не пришла в магазин, когда должна была выходить на подмену, а неделей позже заявилась на работу, когда ее никто там не ждал.
– Может, конечно, и так, но уже в дверях он сказал: «Увидимся во вторник». Он помнил, что сегодня мы с ним переделываем стенд.
– Наверное, он еще едет из Юты, – сказала Леона. – Доберется через час-другой.
– Ну, может быть. Я должен сейчас уйти, потом перезвоню. Ты когда уезжаешь?
– Через час, машину только загружу.
– О’кей, позвони мне, если он заявится.
– Позвоню. Пока.
Леона повесила трубку, с тяжелым сердцем сделала несколько кругов по дому и наконец принялась грузить вещи в «субару» своей боулдеровской тети Лесли. Но чем полнее набивалась машина, тем беспокойнее становилась Леона.
Брион, зная, что раньше я никогда не опаздывал на работу больше чем на пятнадцать минут, тоже начал волноваться. В полдевятого он спустился в торговый зал и спросил еще одного сотрудника, альпиниста Сэма Аптона:
– Ты не видел сегодня Арона?
Сэм, расставлявший в торговом зале трекинговые кроссовки, поднял голову:
– Хм, нет… Он же должен был сегодня утром переделывать стенд с палатками, так?
Брион пропустил реплику Сэма и переспросил с нажимом в голосе:
– Он никак не проявлялся? Не звонил или еще что?
Сэм уловил напряжение в его голосе:
– Нет, ничего. Есть повод беспокоиться?
– Не знаю. Просто я разговаривал с Леоной, и дома его не было. Она сказала, что он, похоже, вообще не возвращался. Сейчас восемь тридцать. Единственный раз, когда Арон опоздал больше чем на несколько минут, это было после той холодной ночевки на перевале Перл.
Месяцем раньше мне пришлось провести ночь на высоте 3600 в снежной яме, выкопанной руками, и Брион был уверен, что я обязательно появлюсь на работе, если только со мной не произошло чего-нибудь действительно серьезного.
– Думаешь, с ним что-то случилось? – понимающе спросил Сэм.
– Ну, не знаю. Одно могу сказать точно: вряд ли он просто так мотает работу. Так что, может, он и попал в беду.
– Он мог заблудиться или пораниться. Но заблудиться – это, конечно, вряд ли: у него всегда при себе компас и часы с альтиметром, он хорошо умеет пользоваться и тем и другим, – сказал Сэм.
– Я знаю. Даже если он в ста километрах незнамо где, за день он всяко выберется, так что паниковать рано. Этого лося разве что сломанная нога остановит, да и со сломанной ногой он как-нибудь выползет. Рано или поздно, но выползет. Мы должны дать ему сутки, – резюмировал Брион, и Сэм согласился.
Леона звонила в «Ют» каждый час и говорила с Брионом и Полом Перли, главным управляющим. Она уточнила, что в последний раз видела меня в среду вечером, почти неделю назад.
– Он достал коробки со скальной снарягой и всяким велосипедным барахлом. Сказал, что поедет немного полазать по скалам и каньонам, погонять на горном велосипеде. Ну и собирался так же – возьму-ка, мол, это, вдруг на маунтбайке покатаюсь… о, и это, вдруг полазать захочется. Обычно-то он все планирует заранее, но не в этот раз. Сказал, что поедет в Юту, в Каньонлендс. Вопрос только, добрался ли он до пустыни.
После полудня Брион и Пол еще раз обсудили ситуацию и решили:
– Дадим ему время до завтра, до девяти утра. Каждый скалолаз должен иметь шанс выкарабкаться сам, прежде чем поднимут вертолеты. Если завтра к началу смены его не будет, позвоню его родителям и поставлю всех на уши.
Во вторник вечером, примерно в половине седьмого, сразу после работы, мои соседи Брайан и Джо сидели в гостиной на Спрюс-стрит. Они подняли дверь гаража и расслаблялись, проверяя, не совсем ли выдохлись остатки пива в кеге.
– Слушай, что за история с Ароном? – спросил Джо.
– Он все еще не вернулся, – ответил Брайан. – Вроде бы Леона звонила утром в «Ют». На работу он не вышел.
– И что нам делать? Копам, что ли, позвонить?
Джо не был уверен, что это правильно, а вот Брайан встрепенулся.
– А давай-ка и вправду позвоним, – ответил он, хорошенько подумав.
Он вытащил телефонную книгу из-под журнального столика и отыскал контактный номер полицейского управления Аспена. Диспетчер взял трубку после первого же звонка.
– Наш друг уезжал и должен был вчера вечером вернуться, но не вернулся, его нет уже целый день. Мы боимся, с ним что-то случилось. Еще не паникуем, но уже боимся. Что нам делать?
– Можете подать заявление, что человек пропал без вести. Говорите, его нет уже сутки?
– Ага. Он должен был вчера вернуться из Юты, а сегодня не вышел на работу.
– Как его зовут?
Брайан сообщил мое имя, возраст, примерный рост, вес и приметы, а диспетчер занес эти данные в полицейский компьютер.
– Вы знаете номер его машины?
– Э… погодите секунду, – наверно, раскопаю.
Брайан пошел ко мне в комнату и отыскал маршрутный лист двухмесячной давности, который я заполнял перед соло на Беллз. Там значились номер (NM 846-MMY), год выпуска и модель моего пикапа.
– Как вы думаете, куда он поехал? Вы сказали, в Юту?
– Я знаю, что в четверг он ездил кататься на лыжах на горе Соприс, но потом собирался куда-то дальше, у него все было собрано. Если не путаю, речь шла о Юте – район Моаба.
– Ничего конкретнее – просто район Моаба?
– Да, именно так. Обычно он оставляет план маршрута, но в этот раз не оставил.
– Понятно. Что ж, для начала хоть что-то. – И диспетчер повесил трубку.
Он не сказал Брайану одну важную вещь: я отсутствовал недостаточно долго для того, чтобы полиция объявила розыск.
ГЛАВА 11
День пятый: святилище галлюцинаций
Можно по-настоящему проверить выбор, задав себе вопрос: «Стал бы я делать то же самое еще раз?» Никто не может знать последствий выбора, которого не понимает.
Пифия. Матрица: Революция
Блаженные лица цвета слоновой кости улыбаются мне. Они наполовину выступают из красных стен, похожих на стенки матки, ирреально бледные и лысые, как вывалянные в муке участники конкурса двойников Патрика Стюарта.[78] Стены складываются в алую трубу из органической ткани, пульсирующий волокнистый туннель, это мог бы быть пустой кровеносный сосуд диаметром два с половиной метра, однако я внутри его. В этом смутном видении я тянусь к губчатой стенке пальцами, трогаю ее. Она с нежностью отвечает на мое прикосновение. Так начинается избавление; я чувствую, что двигаюсь вдоль трубы, увлеченный пульсирующими движениями. Пока я плыву через скрытые изгибы и повороты туннеля, волокнистые складки мякоти стен касаются моего лица, рук с невидимой нежностью цветочного лепестка. Одно за другим минуя безгрешные лица, я смутно осознаю их оживление. Как любящие мимы, они зовут меня, но я не слышу голосов. Если всмотреться в их лица, я испытываю чувство неуверенного узнавания, но не могу остановиться и рассмотреть их, я продолжаю движение, и лица плывут мимо меня, прежде чем я успеваю признать хотя бы одно. Я не уверен даже в том, какого они пола, но лица словно принадлежат моим ровесникам или людям чуть постарше. В любом случае мне с ними уютно, как будто это лица друзей, но я не могу сказать наверняка.
Расслабленное движение по туннелю, нежному, как плацента, продолжается еще некоторое время. Я наслаждаюсь приятным плаванием сквозь толпу, но начинаю понемногу тревожиться. Что происходит? Что это за видения? Где я? Это сон? Где каньон? Окружающая среда, кажется, отвечает на мои вопросы, сжимается еще плотнее, и затем труба раскрывается передо мной. До этого момента путешествие шло строго по горизонтали, я не чувствовал силы тяжести, но теперь я качусь вверх по очень странным американским горкам. Лиц больше нет, есть только облицовка стен, минута за минутой скользящая мимо в монотонной прогрессии. Как высоко я поднялся? Видимо, на несколько сотен метров. Мясистые стенки ослабляют захват тела, лишь небольшая вибрация подкрепляет ощущение американских горок, отдавая в ногах, поясе, торсе и спине.
Вибрация все усиливается, меня трясет сильнее, до боли. Я хочу понять, что ждет меня в конце этой горки. Мне кажется, там будут какие-то ворота, я хочу увидеть их, может быть, пройти сквозь них, но откуда-то знаю, что так или иначе освобожусь от захватов трубы, прежде чем доберусь до конца. Стенки вибрируют, вызывая у меня бурные спазмы. Я не дотерплю до конца и не узнаю, что там. Я высвобождаюсь из крепких объятий, приступы дрожи еще долетают до меня от исчезающих стен туннеля. Без их поддержки я теряю равновесие и делаю кувырок назад медленным, плавным движением. Все мое тело яростно дрожит, как будто вот-вот взорвется. Чернота поглощает туннель, и вдруг судороги, которые сотрясали меня в галлюцинации, превращаются в настоящую дрожь, меня колотит в холодных тисках ночного каньона.
Вторник, ночь, вскоре после заката. Мой лишенный сна мозг представляет себе бредовое бегство из ловушки, если не для тела, то, по крайней мере, для духа.
Отвлеченный усталостью и относительно теплым днем, я еще не надел шорты с лайкрой, но надвигающийся вечерний холод предвещает еще девять часов упорного сражения. Я снял шорты утром перед попыткой хирургической операции. Думая, что у меня все получится, я собирался использовать их подкладку в качестве впитывающей повязки на обрубок. Но до этого, конечно, не дошло. Я горд тем, что, никогда официально не обучаясь оказанию врачебной помощи в походных условиях, смог, импровизируя, решить несколько медицинских задач. Я почти разочарован, что не найду случая проверить их эффективность, но твердо решил больше не предпринимать попыток ампутации. Я доказал себе, что разрубить или распилить кости нереально. Скованный своими текущими возможностями, я знаю, что дальнейшие попытки отрезать мою руку будут однозначным самоубийством.
В психологическом отношении смерть от обезвоживания оказывается более мучительной, чем я ожидал в субботу. Отсутствие воды преследует меня, неукротимое пустынное чудовище с каждым часом все ближе. Вынужденная бессонница усиливает мои страдания, высвобождая четырехмерные аберрации в моей голове. Я перестал быть частью нормального пространственно-временного континуума. Минута за минутой мой недосып разрушает одну функцию мозга за другой. С учетом того, как ухудшилось мое состояние, большим достижением будет увидеть утро среды. Я уже протянул дольше, чем предсказывал вначале, когда думал, что не доживу до вечера вторника. Может быть, я еще раз переживу свои прогнозы.
Только держись. Это все, что ты можешь сделать.
Я решаю надеть лайкровые шорты под тонкие коричневые нейлоновые. Это занимает у меня почти десять минут. Я отстегиваю обвязку от веревки, вытаскиваю поясной ремень из пряжки и скидываю ножные обхваты к ногам. Снимая шорты, я на мгновение удивляюсь тому, какие тощие и бледные у меня ноги в свете фонарика. Я сильно потерял в весе, возможно килограммов десять или даже больше, а ведь я не был толстячком, когда вышел в этот каньон. Пройдет еще какое-то время, прежде чем я использую всю эту массу тела, но беда в том, что большая часть моей плоти станет пищей для насекомых и падальщиков пустыни. Я подтягиваю велосипедные шорты и, путаясь в их эластичной ткани, тыкаясь ногой в отверстие штанины, ловлю свою обувь. Коричневые шорты легко скользят назад, за ними – перекрученные веревки обвязки. Просунуть ноги через обхваты получается только с третьей попытки, когда я распутываю все узлы. Достаточно просунуть поясной ремень через пряжку одной рукой, но протащить ее второй раз назад гораздо труднее, и после пяти минут я прекращаю попытки, оставив все как было.
Чернота каньона обступает меня. Впереди еще одна ночь мучений и борьбы с холодом. Я порывисто и беспокойно повторяю цикл за циклом возню с затягиванием веревки вокруг ног. Во время десятиминутных перерывов между приступами дрожи я то и дело уплываю в какой-нибудь экстраординарный транс. Мой дух тоскует по свободе, и я впадаю в бредовое состояние еще раз пять. Иногда галлюцинации – психоделические путешествия, подобные гонке через кровеносный сосуд, иногда я взлетаю, отделив душу от тела, и вижу себя сверху. Моя душа покидает каньон, как это было в воскресенье, когда я пролетел над Тихим океаном и превратился в фотонный ливень в космическом вакууме.
Иные галлюцинации начинаются с того, что я вижу своих друзей, вполне телесных, но прозрачных, призраков, временно населяющих каньон, пока мы не улетаем вместе в какое-нибудь знакомое место. Они никогда не общаются со мной словами, только жестами или передают эмоции невербальными волнами. Если они хотят, чтобы я чувствовал себя уверенно и в безопасности, я чувствую уверенность и безопасность. Если бы они хотели напугать меня, я испытывал бы страх. Но этого не происходит – мне абсолютно комфортно в состоянии транса. Независимо от местоположения и компании, в этих призрачных опытах всегда есть немой голос, который напоминает мне о том, что пора снова позаботиться о себе. Я неизбежно задерживаю возвращение в действительность, пока тело не начинает биться в конвульсиях от дрожи переохлаждения. Я всегда чувствую, когда мне уже пора.
В реальном пространстве, ограниченном валуном и стенами каньона, я то и дело выливаю верхний слой своей мочи из кэмелбэка в налгеновскую бутылку, выплескивая сомнительный осадок в песок позади. Я повторяю эту работу чаще, чем необходимо, только для того, чтобы развеять скуку. О, чего бы я только не отдал за земляничный дайкири с наколотым льдом! За «Маргариту», за молочный коктейль, за высокий стакан грейпфрутового сока, холодную бутылку «Бадвайзера». Каждому видению предшествуют и потом сопровождают меня мысли о напитках, большом количестве хороших напитков, которые моя память преподносит в очень ярком и натуральном виде, стоит закрыть глаза. Напитки плывут в ярком ореоле в полуметре передо мной и сантиметров на пятнадцать выше уровня глаз. Характерно то, что любой напиток всегда является мне образом из какой-то прошлой ситуации, он всегда находится в одном и том же месте, приподнятый над землей и в пределах досягаемости, но я не могу его взять. Не знаю, облегчает мне жизнь это буйство воображения или, наоборот, увеличивает муки жажды. Такие дискуссии я веду с собой все последние дни: об остатках еды, о последних каплях воды, о том, нужно ли пить мочу, – важнейшие в моем заточении выборы. «Это поможет мне или только ухудшит мое состояние?» Я был крайне осторожен, принимая каждое решение. Но я все еще здесь.
Замешательство, бред и безжалостный холод соревнуются друг с другом через равные промежутки времени в течение всей ночи, искажая восприятие каждой секунды, наполняя ее целой вечностью борьбы с жестокостью стихий. Те же самые созвездия в форме подковы, которые я впервые заметил воскресной ночью, расположились над каньоном Блю-Джон, их движение по ночному небу совпадает с моей линией взгляда на ночное небо между шорами стен. Интересно, кто-нибудь еще на пустынном плато глядит сейчас на тот же самый звездный потолок? Видят ли они вращение звезд? Я не могу додумать эту мысль до конца. На самом деле почти все мои мысли обрываются, не доходя до конца. Разум бессвязен, как если бы у него кончилось топливо. Меня хватает на то, чтобы сложить два-три слова в вопрос или утверждение, прежде чем наступает тишина или приходит новая неотложная информация. Я не могу ни на чем сосредоточиться.
Мозг пасется на воле. Нет никаких мотивов отслеживать точное время, ни сознательно с помощью часов, ни подсознательно, с опорой на инстинкты, которым я привык доверять. Обычно мое чувство времени работает очень четко. Например, в самом начале заточения здесь я мог посмотреть на часы, потом подумать о свадьбе сестры, повозиться с фонариком, поправить стропу на правом плече, и я знал, что на это все у меня ушло две минуты. Независимо от того, что я делал, у меня было чувство времени, которое отслеживало продолжительность процесса, и эта оценка довольно точно коррелировала с реальным ходом часов.
Теперь корреляции нет. Усталость порождает и обрывает мысли, восприятие событий растягивается. Мне трудно осознать, что по часам прошло всего две минуты, когда кажется, что все десять. Новый приступ паранойи заставляет меня поверить, что часы сломались еще в момент несчастного случая и не показывают больше точного времени. Так что рассвет может быть ближе, чем я рассчитывал; возможно, уже наступил завтрашний день или послезавтрашний (или я окончательно сошел с ума). Мне не сразу удается убедить себя в том, что мои «Суунто»[79] в полном порядке, иначе как бы они могли так точно предсказывать начало рассвета, ежедневное появление ворона и луча солнца на полке, наступление ночи? Хорошо-хорошо, таким образом, сейчас действительно всего полвторого ночи.
Полчаса до следующего глотка мочи. По крайней мере, моча охладилась, это хоть немного меня радует. Но еще большее счастье приносят воспоминания о разных напитках, которые время от времени гипнотизируют меня очень реальными и очень живыми галлюцинациями.
Я закрываю глаза, и я – восьмилетний, в центре Огайо, в деревне, сижу на заднем крыльце дома у бабушки с дедушкой, играю в румми[80] с дедушкой Ральстоном. Мы боремся с жарой при помощи «Севен-ап»:[81] большую двухлитровую бутылку вытащили из холодильника, и напиток льется в белый одноразовый стаканчик с пятью цилиндрическими кусками льда. Пузырики, насыщенные углекислотой, щекочут нос, когда я поднимаю чашку для глотка. И как только я испытываю отчетливую сладость напитка, воспоминание превращается в видение: передо мной повисает пластиковый стакан в ореоле света, он пылает, как Священный Грааль, мелкие шипящие капельки появляются в ярком свете на краю стакана. Меня охватывает дрожь, я открываю глаза внутри мешка из-под веревки. Несмотря на абсолютную тьму, еще некоторое время я вижу мерцание, потом оно угасает.
Я снова закрываю глаза и проваливаюсь глубоко в детскую память, в один из дней 1987 года. Конец лета. Мы убирали сено вместе с друзьями семьи на покатом зеленом склоне холма в Восточном Огайо, а теперь отдыхаем и любуемся шикарным видом, открывающимся на север. С южной стороны горизонт ограничен полосой непрореженного леса, метрах в двухстах от нас. Мы сидим на откинутой задней стенке сенокосилки и по очереди пьем из красно-белого термоса ледяной солнечный чай[82] с сахаром. Когда подходит моя очередь, я беру термос, поднимаю его, и конденсированные капли падают с крышки на мои щеки. Я делаю паузу, чтобы вытереть влагу, потом начинаю дрожать и теряю видение прежде, чем успеваю проглотить этот сладкий чай.
Последовательная серия галлюцинаций несет меня по всему миру и по всей моей жизни. Вот я в 1985 году с отцом и дядей на заднем крыльце нашего дома, делаю свой первый в жизни глоток «Бадвайзера» из банки. Июль 2000 года, я в Японии, в центре Нагои, в гостиничном номере вместе с друзьями – Джоном, Эриком, Муди и Кристи. Пью теплое сакэ. Потом мы пойдем на концерт Phish. Вот июльским днем я в пригороде Денвера возвращаюсь в родительский дом из ближайшего «Севен-елевен»[83] и потягиваю «Слёрпи»[84] через длинную соломинку. Стакан установлен в треугольной дырке на руле моего велосипеда, это было еще до того, как я получил права.
Один напиток мучит меня постоянно, он все время появляется в галлюцинациях, соленый ободок скрывает сладкий вкус смеси льда, текилы, апельсинового ликера и лайма. Я мысленно рыдаю от жалости к себе, пытаясь выделить хоть немного слюны в тоске по «Маргарите», но язык прилипает к сухому нёбу. Дыхание продирается через высушенное горло, я хриплю, когда воздух проходит через связки. На передний план выступает факт, который важнее воспоминаний о любимых напитках: я умираю.
В три часа ночи я накладываю на губы гигиеническую помаду, надеясь сохранить возможные остатки влаги, и тут мне приходит в голову попробовать этим же способом запечатать влагу в языке. Я вожу палочкой из нефтепродуктов по языку, от этого начинают течь слюни, и я обсасываю слой помады, гадая о его пищевой ценности. Может быть, имеет смысл попытаться съесть немного? Я откусываю маленький кусочек, примерно одну десятую общей длины, и размазываю его по рту. Помада обволакивает зубы и язык, ничтожное количество слюны сочится через слой безвкусного желе. Коренные зубы вязнут в получившейся липкой каше. Я решаю все-таки не глотать ее. Но радует уже тот факт, что слюна все еще выделяется, значит, я пока не на самой серьезной стадии обезвоживания. Но, кроме этого гипотетического умозаключения, других результатов нет. Голод по-прежнему мучит меня.
Я давно перестал развлекать себя физической активностью и коротаю холодные часы, перелистывая воспоминания о десятках моих любимых поездок с семьей и друзьями. Япония и Перу, Европа, Аляска, Флорида и Гавайи, восхождения на горы, концерты любимых групп – я вызываю в памяти самые лучшие воспоминания. Я выполнил свое предназначение в жизни, я побывал во многих местах, в большей части этого мира, я был счастлив и вдохновлял других своими приключениями. При любой возможности я служил своему призванию и прожил интенсивную и наполненную жизнь.
Но я все еще не готов умереть. Начинается новая серия галлюцинаций. В одной из них неизвестный друг мужского пола, одетый в белое, появляется перед валуном и беззвучно велит мне следовать за ним. Мы поворачиваемся к стене каньона, левее выступа, на котором стоит якорь для полиспаста. Я нажимаю на панель из песчаника, и стена подается назад, распахиваясь вправо. Мы уходим вместе – он первым – и через волшебным образом появившийся дверной проем ступаем с песчаного дна каньона прямо на ковер в прихожей какого-то дома. Мой друг ведет меня в гостиную, где полно моих друзей, они расслабленно сидят на диванах и в мягких креслах. Я испытываю немедленный прилив жизнерадостности, как будто прибыл домой после долгой поездки. Я все еще не узнаю друзей по именам, но они болтают друг с другом, как на званом обеде, голоса бормочут и свистят в ушах, мне не различить ни слова.
Я стою в дверном проеме, я чувствую себя как дома, но не могу ни с кем заговорить. Они существуют в другом пространстве. Мы можем видеть друг друга, но я отличаюсь от них, я реален, они – нет. Мои друзья смотрят на меня, прервав свои беседы, как будто услышали то, что я думаю, и дают общий мысленный ответ: «Мы здесь, когда бы ни понадобились. Когда ты будешь готов, мы станем настоящими».
Я обижен. «Куда я попал? Что происходит со мной? Неужели это все творится только в моей голове? Я брежу? Как это все может быть, если я не сплю? Если это не сон, что это?» Я пытаюсь понять, сплю ли я. Я вполне уверен, что не терял сознания и не засыпал. Мышечный контроль остается прежним, иначе я подскочил бы уже от сильной боли в правой руке. Нет, конечно, этот мир, открывшийся передо мной, более абстрактен, чем повседневное сознание, но это и не вполне мир снов. Каким-то образом мне удается оставлять тело в каньоне и одновременно покидать его.
Больше всего я требую подтверждения тому, что именно реально, но, прежде чем я успеваю найти ответы, мой ум забывает вопросы, которые только что задал. Органы чувств дают мне реалистичную информацию о том, что мир галлюцинаций действительно существует. Я могу подойти и коснуться стен и мебели в этой комнате, полной друзей. Я чувствую запах ароматических свечей, горящих на журнальном столике. Ощущаю дуновение ветра, когда кто-то открывает стеклянную дверь во внутренний дворик и выходит наружу. Но, несмотря на то что большая часть окружающего весьма и весьма убедительна, все кажется таким, будто я смотрю с темной стороны одностороннего зеркала. Я вижу происходящее, но не могу участвовать ни в каких событиях. Могу пошевелить только головой и руками, ноги заклинило в коленях. А эта открывающаяся стена в каньоне? Полный бред.
