Текст книги "Русское влияние в Евразии. Геополитическая история от становления государства до времен Путина"

Автор книги: Арно Леклерк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

3. Идеологические двигатели внешних проектов: панславизм и коммунизм

Традиционный взгляд на русский мир и общество заключается в следующем: желая стать собирателем христианского мира, царь принимает предложенный монахом Филофеем проект «Москва – Третий Рим», наследующий первому и второму (Константинополь); этот миф, очевидно, играет свою роль и в легитимизации претензий русских монархов, рассматривающих себя защитниками балканских христиан, томящихся под османским игом, равно как и объясняет претензии на обладание Константинополем и проливами. Процесс секуляризации идеологии, начавшийся в XVII в. и достигший своего апогея в XX в., предложит России иные возможности для расширения границ. Сначала панславизм, а затем советский социализм были с удовольствием восприняты народами, живущими в соседних государствах, и способствовали созданию идеального образа России, но в обоих случаях эти мобилизующие массы идеологии имели свои пределы.

Пробуждение национального чувства, характерное для первой половины XIX в. и ставшее реакцией на универсализм эпохи Просвещения, принесенный Европе французскими революционными армиями и Наполеоном, привело к повторному открытию лингвистических, культурных и исторических основ национальной самобытности, оказав свое влияние и на славян. Богемские чехи, поляки и хорваты становятся первым поколением, переживающим славянское возрождение. Тем не менее Россия, избравшая своим девизом «Православие, самодержавие, народность», не заинтересована в других славянских народах – настолько, что решает вопрос о судьбе Польши в пользу ее разгрома в 1831 г. Движение славянофилов, представленное Хомяковым и его адептами, в большей степени сосредоточивает внимание на религиозной миссии России, нежели на политической – миссии Третьего Рима, однако для них все еще не стоит вопрос о единстве с другими славянскими народами – чехами, поляками или сербами. Лишь Карл Маркс, отличавшийся легкой враждебностью по отношению к славянам, обнаружит предчувствие возникновения панславянского движения в статье, опубликованной в мае 1855 г. в New York Daily Tribune – в момент восшествия на престол Александра II: «В день, когда Австрия окончательно склонится к Западу, в день, когда она вступит в открытую борьбу с Россией, Александр II встанет во главе панславянского движения и вместо того, чтобы именовать себя “императором Всероссийским”, он прикажет называть себя “императором всех славян”. Тогда встанет вопрос: кто же будет управлять Европой? Славянская раса, в течение долгого времени разобщенная и оттесненная на восток германцами, бывшая в рабстве у турок, немцев и венгров, собрав, впервые после 1815 г., вместе все свои ветви, заявит о своем единстве и провозгласит безжалостную войну против римско-кельтской и германской рас»[90]90
  Цит. по: Кон Г. Панславизм. История и идеология. – Париж: Paillot, 1963.


[Закрыть]. Как видно, панславизм в это время по-прежнему существовал преимущественно в воображении тех, кто боялся его появления, так как несколькими годами ранее Николай I, взявший на себя роль «жандарма Европы», положил конец венгерской революции, которая, несмотря на то что не была спровоцирована славянским меньшинством, имела символическое значение по причине участия в ней представителей различных национальностей.

Славянский съезд собрался в 1867 г. в Москве, однако делегаты из Центральной Европы и балканских стран констатируют, что это был скорее панрусский конгресс, организаторы которого мечтали, чтобы все славяне говорили на русском языке и исповедовали православие, а это трудно назвать славянофильской идеологией. Участники конгресса особенно рьяно нападали на западные державы, получившие во время Крымской войны часть Османской империи. Почти незыблемым камнем преткновения оставался также и польский вопрос. Николай Яковлевич Данилевский предсказывал славянам собственную судьбу, рассматривая их как абсолютно чуждую Европе национальную общность и призывая освободиться от романо-германского владычества. Между тем в российском общественном мнении движение славянофилов приобретает все больший вес, однако вызов, брошенный объединителем Германии Бисмарком, помешал появлению сплоченного панславянского движения, которое могло бы восприниматься как объективная идеология, единая для всех славян. В начале XX в., в шестидесятую годовщину Пражского панславянского конгресса 1848 г., появилась возможность провести очередной съезд, однако его антинемецкие настроения обеспокоили многих делегатов, часть которых, украинцы и поляки, имели больше оснований жаловаться на Россию, чем на Германию. Отделение сербов от России во время балканского кризиса 1908–1909 гг. ничего не изменило. Следующий конгресс – в 1910 г. в Софии – собрал меньше участников, чем предыдущий, и из-за опасений, что в следующем году в Белграде депутатов окажется еще меньше, запланированный съезд так и не состоялся. После Первой мировой войны, распада Австро-Венгрии и обретения Польшей независимости в Центральной и Восточной Европе возникают славянские государства, решительно настроенные против ставшей большевистской России. Итоги Второй мировой войны могут быть интерпретированы как уверенная победа славян над германизмом и как рождение политико-идеологического блока, в значительной степени объединяющего весь славянский мир. Но обязательный культ поклонения «великому русскому народу», превратившемуся в «большого брата», описанный Элен Каррер д’Анкосс[91]91
  Каррер д’Анкосс Э. Большой брат. – Париж: Flammarion, 1983.


[Закрыть], ни в малейшей мере не означал появления политического единства, созданного «волей народов», поспешивших избавиться, как только это стало возможным, от советского надзора – когда оказалось, что Россия проиграла свое длительное противостояние с Западом.

Помимо «национального» измерения, способного помочь России объединить славян в свою пользу, следует упомянуть и другую идеологию, претендовавшую на универсальность, – ее Советский Союз использовал, чтобы доказать всему миру свое существование. Являясь лидером в «научном социализме», на основании которого должно было совершиться освобождение человека и появиться подлинная свобода, СССР, имея для этого невероятно мощные ресурсы, вооружился коммунистической идеологией, которую Жюль Моннеро уподобил, учитывая духовные и военные успехи последователей Пророка, «исламу ХХ в.»[92]92
  Моннеро Ж. Социология коммунизма. Провал религиозных попыток в ХХ веке. – Париж: Gallimard, 1963.


[Закрыть]. На основании ряда мифов, уходящих своими корнями в очень старые религиозные устремления, завернутые в мишуру «научного» подхода, коммунизм соблазнит значительную часть трудящихся масс за пределами СССР, и они действительно поверят, что «страна рабочих» реализует свои прогрессивные обещания. Со временем эти иллюзии исчезнут, однако Советский Союз использует симпатию рабочих, чтобы с ее помощью очаровывать «трудовой класс» и «интеллектуалов», чувствительных к «чарам Октября» – следуя знаменитой формуле Франсуа Фюре. Необходимо дождаться 1970-х гг., чтобы вера в коммунизм за пределами СССР пошатнулась: в это время до истовых обожателей «маленького отца народов» дойдет вся очевидность преступлений Сталина и откроется принудительный характер советского режима, чьи экономические показатели ни в коей мере не соответствуют тому, что утверждает официальная пропаганда.

Сейчас мы можем измерить масштабы русского «мессианства», распространявшегося за пределы страны. Панславизм остался неопределенной идеологией, которую сами россияне почти никогда не использовали. «Привилегированные» отношения, установившиеся у России с Сербией или Болгарией объясняются скорее простой realpolitik («реальной политикой», нем.), а отношения с Грецией становятся результатом православной солидарности. Славянское «братство» здесь ни при чем. Что касается коммунизма, то влияние Советской России распространилось на Европу, где два-три поколения оказались охвачены революционными надеждами, однако СССР исчез почти бесследно, и сегодня осталось слишком мало тех, кто помнит об «интернациональной» солидарности, провозглашенной по отношению к Кубе и к тем или иным африканским государствам, на время соблазненным советской моделью. Сегодня панславизм по-прежнему неактуален, поскольку некоторые славянские народы все еще с недоверием относятся к новой России; то же самое можно сказать и про коммунизм, последние представители которого являют собой различные «аватары» левой идеологии и не перестают критиковать Россию Владимира Путина, подозреваемую в национализме и нарушении прав человека.

4. Континентальная евразийская империя против талассократий

Московия, отодвинутая далеко на восток Европы и воспринимаемая многими как азиатская страна, на протяжении столетий не привлекала внимание западных правителей, и лишь англичане в XVI в. установили с ней торговые связи. Все меняет петровская «революция». Петр Великий ускоренным темпом реформирует свою страну, силой оружия открывает себе выход к Балтике, побеждая шведского короля Карла XII. Невозможность распылить силы вынуждает императора отказаться от Азова, однако амбиции, направленные на быстрый выход к Черному морю, сохраняются, и в скором времени ослабление Османской империи способствует реализации этих планов. Британия обеспокоена появлением нового конкурента на просторах, где она традиционно правит и располагает человеческими и иными ресурсами; она опасается, что контроль над ними может перейти к сопернику, когда тот выйдет в открытое море и превратится в настоящую морскую державу. В XVIII в. Россию начинают бояться, с ней считаются, тем более что она быстро осваивается на европейской арене, где после Швеции и Османской империи сталкивается с Пруссией и Австрией, что приводит к заключению мирного договора о разделе между тремя державами несчастной Польши. Подобная ситуация позволяет предположить существование амбициозного плана, реализация которого должна была наделить государя из Санкт-Петербурга еще более широкими властными полномочиями и – почему бы и нет – превратить его во властелина мира. Желание Екатерины II завладеть Константинополем и декларируемое ею стремление выйти в теплые моря естественным образом побуждают некоторых «обосновать» свои опасения. Так появляется псевдозавещание Петра Великого, в котором победитель шведов якобы формулирует программу достижения его империей мирового господства. Эта фальшивка не соответствует реальной расстановке сил, даже если допустить, что она была составлена вскоре после победы России в Северной войне; ее тем не менее принимают всерьез, поскольку положение царской империи и ее постоянно усиливающаяся территориальная экспансия заставляют предположить нечто подобное. Интерес к этому документу постепенно пропадает к концу XVIII в., поскольку, несмотря на некоторые успехи, достигнутые на северном побережье Черного моря, в Закавказье и во время разделов Польши, империя Екатерины II, а затем Павла I оказывается не в состоянии преодолеть преграду в виде турецких проливов. В это время Персидская и Османская империи, кажется, еще в состоянии оказать России значительное сопротивление, а размер контролируемых Россией территорий является для нее самым труднопреодолимым препятствием, к тому же у этих территорий есть выход лишь к внутренним или замерзающим морям. Тесная связь между государством и православием дает возможность России выдвинуть мессианский по своей природе проект, тем не менее оказавшийся ограниченным рамками религиозного пространства, унаследованного от византийского Востока.

Осознав преимущества, которые дает контроль над огромной территорией, русские государи XVIII в. самым прагматичным образом считали, что прогресс напрямую связан с протяженностью границ, и не претендовали на создание мировой державы вроде той, которой была Британия, широко использовавшая свое островное положение и морское могущество. Столкнувшись с царем Александром I, противостоявшим «возмутителю Европы», порожденному французской революцией, Наполеон отнесся к положению дел несколько иначе и после Тильзитского мира размышлял о создании серьезного континентального альянса, способного ограничить амбиции Британии, которая помимо своего превосходства на море, закрепленного при Трафальгаре, на протяжении нескольких предыдущих десятилетий лидировала в промышленном плане. Очарованный авантюризмом Александра I и мечтой российского императора объединить Запад и Восток, во время своей Египетской кампании – аналогичной той, которую предпринял двадцатью веками ранее македонский завоеватель, – Наполеон разочаровался в своем проекте по ограничению британского влияния в Индии. Однако мысли о реванше на Востоке не оставляли его и подталкивали к заключению союза с царем в 1807 г. Это была эпоха, когда разрабатывались планы отправки на восток французского экспедиционного корпуса, которому бы предписывалось спуститься по течению Дуная, достичь Черного моря и юга России, а затем вступить вместе с русскими войсками в Персию, чтобы двигаться дальше, в Индию, и покончить там с британским владычеством. Этот план подразумевал разделение Османской империи между двумя державами, однако подобный проект мог лишь распалить обе стороны, заинтересованные в этом предприятии; в этот момент «великий больной Европы» был еще не совсем плох, и на пути к реализации подобного плана существовала большая вероятность столкнуться с серьезными трудностями. Этот проект также отрицал возможность примирения Наполеона с персидским шахом, пока Тильзитский мир не поставил под сомнение все предыдущие восточные планы императора. Мощный континентальный альянс, к созданию которого он стремился, однако, не появился в нужный срок. Причиной тому стали победы, одержанные русскими «единолично» над султаном и шахом, подавление восстания маратхов в Индии, равно как и враждебное отношение к альянсу большей части российской аристократии, а также торговые интересы, которые, по мнению царских придворных, должны были неизбежно пострадать от континентальной блокады. Отказ выдать одну из русских великих княжон за «корсиканского авантюриста», чью власть монархии Европы отказывались считать законной, наметил границы альянса и других континентальных – даже «евразийских» – планов Наполеона. Они не имели будущего, поскольку для их реализации выполнялось слишком мало необходимых условий.

Многие из тех, кто располагал властью уже во времена старого режима, сами того не зная, занимались геополитикой (английские власти заботились об установлении нерушимой морской гегемонии Британии, Ришелье старался поддерживать «разделение немцев», а члены Конвента призывали к установлению «естественных границ»; все эти идеи воплотились в жизнь лишь в XIX в., когда Германия поставила вопрос о своих границах и национальном самоопределении, а англосаксонский мир в историческом и политическом смыслах превратился в талассократию). Большая игра, в XIX в. сталкивавшая русских и британцев на протяжении всего обширного европейского театра, имела глубоко геополитическую природу: она представляла собой классическое противостояние между российской континентальной державой, протянувшейся от Польши до Тихого океана и от берегов Северного Ледовитого океана до Памира и Туркестана, и морской Британской империей, терпеливо, в течение нескольких столетий, стремившейся к господству на море и сумевшей использовать силы своего Королевского флота для того, чтобы ввязываться в столкновения в любой части света[93]93
  Опкирк П. Большая игра. Офицеры и шпионы в Средней Азии. – Париж: Nevicata, 2011. А также: Пятигорский Я., Сапир Ж. Большая игра XIX века. Политические ставки в Средней Азии. – Париж: Autrement, 2009.


[Закрыть]. Нам известно, что это длительное противостояние продолжалось с переменным успехом: каждый раз, когда под угрозой оказывались турецкие проливы, Британия становилась защитницей «великого османского больного»; на Кавказе ее агенты поддерживали восставших – местных мусульман; в Средней Азии и Персии обе державы соперничали вплоть до заключения в 1907 г. договора, закрепившего их на ранее занятых позициях; на Дальнем Востоке подписанный в 1902 г. британско-японский морской договор был явно направлен против России, три года спустя побежденной азиатским противником…

Противостояние двух держав – континентальной и морской – подробно анализирует Хэлфорд Маккиндер. После смерти Ратцеля в 1904 г. и Мэхэна десять лет спустя, в тот самый момент, когда швед Челлен изобретает в 1916 г. термин «геополитика», он сформулирует объяснение глобального соотношения сил, среди которых важное место уделяет России. Будучи профессором Оксфорда, в котором он возглавлял Географический институт, директором Лондонской школы экономики и политических наук, адмиралом, депутатом-консерватором в палате общин с 1910 по 1922 г., президентом Королевской навигационной компании и Королевского экономического комитета, в 1919–1920 гг. на юге России он также занимал должность верховного комиссара во время британской и французской интервенции, сопровождавшей гражданскую войну между красными и белыми. Имея за плечами самый разнообразный опыт, он посмотрит на мир оригинальным для своего времени взором, который вскоре неизбежно приведет его к размышлениям о судьбе русского государства. В трех объемных текстах он опишет свое видение положения вещей: в 1904 г. в работе, опубликованной в Geographical Journal и названной «The Geographical Pivot of HiStory[94]94
  Географическая ось истории (англ.).


[Закрыть]», в 1919 г. в труде «Democratic Ideals and Realty in the Politics of ReconStruction»[95]95
  Демократические идеалы и реальность политики реконструкции (англ.).


[Закрыть] и, наконец, в июле 1943 г. в объемном исследовании «The Round World and the Winning of Peace»[96]96
  Земной шар и достижение мира (англ.).


[Закрыть], опубликованном в Foreign Affairs. Начиная с 1904 г. он формулирует свою теорию heartland[97]97
  Дословно: «сердцевинная, или срединная, земля» (англ.).


[Закрыть]. Океаны занимают девять десятых поверхности земного шара, а Евразия – одну шестую; Америка и Австралия делят между собой остальное, и кажется естественным, что контроль над миром принадлежит тому, кто контролирует бóльшую часть суши, точнее – ее центральную часть, совпадающую с континентальной территорией Евразии. Точно так же в 1919 г. он придумывает понятие world island[98]98
  Мировой остров (англ.).


[Закрыть], описывающее положение Евразии вместе с Африкой. Евразийскому блоку на его окраинах противостоит «внутренний», или «пограничный», «полумесяц», inner crescent — Западная Европа, Ближний и Дальний Восток, Юго-Восточная и Восточная Азия; островные территории, расположившиеся между Британией и Японией, являются передовыми элементами «периферийного», или «внешнего», «полумесяца» – outer или insular crescent, включающего обе Америки и Австралию. Согласно Маккиндеру, эволюция истории определяется взаимоотношениями между морскими и континентальными державами, между центральной «осью» и территориями, относящимися к «периферийной» дуге. В равной степени Маккиндер настаивает на роли, которую сыграла техническая революция, сказавшаяся на развитии морского и наземного транспорта. «Доколумбовой» эпохой он считает время караванов, шедших по Великому шелковому пути. «Колумбова» эпоха связана с открытием мира Европой, начавшимся в конце XV в., и, в противоположность предыдущей, характеризуется преобладанием морского транспорта и расцветом торговли пряностями и рабами, отправляемыми через Атлантику. Наконец, «постколумбова» эпоха становится временем строительства железных дорог, вернувших континенту его былые преимущества; теперь они определяются скоростью передвижения, обеспечиваемой необходимым количеством лошадиных сил, и дальностью перемещений.

Сделанные выводы позволяют предположить, что Россию ждет большое будущее, и считать устаревшим мнение Мэхэна, оставлявшего последнее слово за морскими державами. Кажется, британский адмирал почти пророчествует по поводу мощного и неизбежного реванша континентальной державы. В 1904 г. он высказывает мысль по поводу Евразии, которую в значительной степени отождествляет с Российской империей: «Разве не посреди этого региона, этой обширной евразийской зоны, недоступной судам в античную эпоху, но открытой для кочевников, а сегодня покрывающейся сетью железных дорог, проходит ось мировой политики? Там были и остаются условия для экономической и военной мобильной мощи – значительной, хотя и имеющей свои пределы. Россия сменила Монгольскую империю, и давление, которое она оказывает на Финляндию, Польшу, Скандинавию, Турцию, Персию, Индию и Китай, пришло на смену прежним центробежным рейдам степняков… В мировом ансамбле Россия занимает центральное стратегическое положение, подобное тому, что в Европе занимает Германия. Она способна наносить удары по всем направлениям и получать их со всех сторон, кроме северной. Завершение строительства ее железнодорожной сети – всего лишь вопрос времени… Маловероятно, что любая социальная революция изменит ее фундаментальные связи с великими географическими границами, определяющими условия ее существования. Справедливости ради следует сказать, что, зная о границах своей власти, ее лидеры отказались от Аляски, поскольку основной закон российской политики – не обладать территориями за морями, в отличие от Великобритании, владычицы морей…» Маккиндер, помимо всего прочего, обеспокоен «нарушением баланса сил в пользу осевого государства, при котором экспансия империи, направленная на выход к окраинным евразийским территориям, позволит ей обладать огромными континентальными ресурсами и построить флот – тогда-то и появится мировая империя». Это стало бы возможным, если бы Германия заключила союз с Россией. Угроза возникновения подобной ситуации заставила бы Францию искать союза с державами по ту сторону моря. Франция, Италия, Египет, Индия и Корея станут плацдармом, с помощью которого внешние военно-морские силы смогут поддерживать армии, стремясь помешать союзникам «осевого» региона развернуть свои сухопутные войска и нанести удар по флотам противника. Маккиндер даже беспокоится о присоединении к России Китая и Японии, «которые могли бы увеличить размеры ее береговой линии, создав дополнительные источники могущества для огромного континента, которых прежде Россия, “осевой” регион, была лишена». Вполне понятно, почему Маккиндер в 1919 г. стремится создать в Восточной Европе «санитарный кордон», дабы изолировать Россию, которую большевистская революция сделала еще более беспокойной. В 1943 г., убежденный, что срединная земля, простирающаяся от европейской части России до Енисея, захватывает власть над миром, Маккиндер пророчествует о том, что стратегическая глубина России, служившая благоприятным фактором во время вторжений 1812 и 1941 гг., гарантирует ей по окончании Второй мировой войны положение ведущей мировой державы, «поскольку ее оборонительная позиция окажется стратегически более выгодной, ибо срединная земля является самой большой естественной крепостью в мире, располагающей достаточным по численности и качеству гарнизоном». Подобное истолкование будет поставлено под сомнение в связи с появлением межконтинентальных ракет и началом в 1945 г. ядерной эры с ее перспективами полного уничтожения всего живого, однако анализ Маккиндера тем не менее содержит некоторые точные определения, связанные с Россией. Йордис фон Лохаузен[99]99
  Лохаузен Йордис фон. Империи и власть. Геополитика сегодня. – Париж: Labirint, 1985.


[Закрыть] и Карл Шмитт[100]100
  Шмитт Л. Право народа, закрепленное огромным пространством, устраняющим возможности вмешательства внешних держав. – Париж: Crisis, 2011.


[Закрыть] предложат аналогичный взгляд на эту континентальную державу.

Шок от поражения Германии в 1918 г. и территориальные изменения, связанные с пересмотром ее границ в Центральной и Восточной Европе, естественным образом способствовали возрождению немецкой геополитики, связанному с выступлениями ее отца-основателя Фридриха Ратцеля. В межвоенный период выразителем геополитических взглядов в уникальном контексте Веймарской республики, возникшей благодаря заключению Версальского договора и наблюдавшей за становлением гитлеризма (стремившегося к пересмотру границ и созданию нового европейского порядка, который позволил бы Германии стать доминирующей на континенте силой), станет баварец Карл Хаусхофер. Родившийся в 1869 г. Хаусхофер, офицер кайзеровской армии, увлекся размышлениями по поводу геополитики в период своего пребывания в Японии в качестве военного атташе. Вернувшись в Германию, он защищает в Мюнхенском университете диссертацию и публикует ее в виде книги «Япония», имевшей огромный успех; в ней спустя несколько лет после окончания Русско-японской войны 1904–1905 гг. он рассуждает о заключении союза между Японией, Россией и Германией против англосаксонского мира, подчиненного «демократической власти денег». После службы на различных фронтах Первой мировой войны в 1919 г. он становится преподавателем Мюнхенского университета, а затем, в 1933 г., получает звание профессора, чтобы в ноябре 1945 г. быть отстраненным американцами от преподавания. В период между войнами он одну за другой публикует статьи и редактирует журнал Zeitschrift fur Geopolitik[101]101
  Геополитический обзор (нем.).


[Закрыть], имевший тогда влияние в Европе; интересно отметить, что в это время Хаусхофер поддерживает прекрасные отношения с редакцией советского журнала «Новый Восток». Почти сразу же он выдвигает утверждение о необходимости создания континентального блока, который бы объединил Центральную Европу, русскую Евразию и Японию: «Несомненно, самым большим и важным изменением в мировой политике нашего времени стало бы образование мощного континентального блока, охватывающего Европу, север и восток Азии». Это указывает на беспокойство, которое вызывает подобная перспектива в англосаксонском лагере: чтобы избежать появления этого блока, Пальмерстон заключает союз с Францией Наполеона III, Маккиндер признает важность того, что срединная земля располагается на территории России, Гомер Ли предсказывает конец британской Европы, как только будет заключен союз между Германией, Россией и Японией. После подписания соглашений в Рапалло между Советской Россией и Веймарской Германией в 1922 г. подобные опасения усиливаются. Англосаксонской политике «анаконды», направленной на удушение континентальной державы, Хаусхофер противопоставляет идею союза между Германией и Россией, считая, что идеологические противоречия, возникшие во время революции 1917 г., имеют второстепенное значение. Будучи настроенным против коммунизма и, следовательно, против СССР, он одобряет антикоминтерновский пакт 1937 г., способствующий сближению Германии с Италией и Японией. Германо-советский пакт, подписанный 23 августа 1939 г., отвечает его представлениям, несмотря на очевидные идеологические расхождения между двумя главными действующими сторонами. Сюда следует добавить противоречия между его геополитическими континентальными взглядами и теорией Lebensraum[102]102
  Жизненное пространство (нем.).


[Закрыть], которая в случае Германии и во имя расовых теорий, присущих нацистской идеологии, предполагает расширение на Восток, а его можно достичь лишь за счет славянских народов, рассматриваемых в качестве рабов. Хаусхофер не разделяет последнюю теорию, полагая, что германо-славянский антагонизм может лишь поставить под вопрос континентальное объединение, казавшееся ему главным ключом к будущему. Идеальный мировой порядок, как он полагал, основывается на его теории Panideen (панидей): панамериканизм, пангерманизм, панславизм, позднее панарабизм являются примерами того, как каждая из «панидей» воплощается благодаря географическому, этническому или цивилизационному единству какого-либо коллектива. Он также представляет себе мир разделенным на четыре зоны, организованные по оси «север – юг», и каждая зона находится под властью какой-то доминирующей силы. Учитывая перспективу неизбежного краха Британской империи, которая не сможет длительное время поддерживать свою мощь, мир окажется разделенным, соответственно, на паневропейскую зону, управляемую Германией и включающую Африку, панамериканскую зону, управляемую США, пан– азиатскую зону, управляемую Японией, и, наконец, панрусскую зону, включающую Среднюю Азию и Индийский субконтинент, отличающуюся своими особенностями в зависимости от того, займет ли Россия «евразийское» положение. В это время Хаусхофер подчеркивает неизбежное противостояние между русскими и американскими геополитическими теориями. Первые основаны на паназиатских и евразийских идеях, вторые – на сформулированной Монро в 1823 г. концепции панамериканизма и пантихоокеанского превосходства, предполагающего выход США на китайский рынок. Последний проект кажется неосуществимым, учитывая стремление Японии к гегемонии в Восточной Азии и австралийской части Тихого океана.

После заключения договора об окончании Первой мировой войны немецкая геополитика получила новый импульс: связанный с «Аксьон Франсэз» (монархическая организация профашистского толка. – прим. ред.) историк Жак Банвиль в книге «Политические последствия мира», опубликованной в 1920 г., предлагает собственное видение событий и считает, что проекты альянсов, подобных тем, о которых мечтает Франция, стремящаяся найти (после распада союза с Россией, произошедшего из-за заключения большевиками в начале марта 1918 г. сепаратного мира с центральноевропейскими державами) новых союзников в Центральной и Восточной Европе, имеют слабую сторону. У Банвиля появляется возможность поразмышлять о «будущем славян» и о роли России, обнаруживая за революционными событиями 1917 г. глубинные составляющие российской политики. Прежде всего, он отрицает единство славянского мира, слишком поспешно противопоставленного миру германскому, и упрекает Ренана за мысль о том, что сербы, хорваты и чехи «неизбежно объединятся вокруг большого московского конгломерата, став ядром будущего славянского единства». Это славянское братство, однако, не включает в себя Польшу, давнего врага России: события лета 1920 г. – спасение Варшавы от захвата Красной армией – напоминают о сохранении этого антагонизма. Таким образом, Банвиль может легко допустить, что в 1920 г. «славянское единство приобретает большевистский оттенок». Он настаивает на постоянстве польско-русского антагонизма, запечатленного в истории и превращающегося в яблоко раздора для Франции, которой необходимо выбирать между сочувствием к Польше, проявленным во время восстаний XIX в., и стремлением к союзу с русским «катком», сохранившимся с момента заключения альянса в 1891–1893 гг. После попыток поляков захватить Киев Банвиль считает нацеленный на Варшаву марш Красной армии следствием того, что «большевизм в свою очередь опирается на знаменитый закон национальной преемственности революций». По мнению автора «Политических последствий мира», «…Версальский договор способствовал установлению союза между Германией и Россией, связанного с восстановлением Польши за счет обеих сторон». Банвиль продолжает: «Германцы и русские не любят друг друга, однако они, так сказать, друг друга дополняют. Им необходимо поддерживать отношения, обмениваться товарами, идеями, людьми, и они не могут воссоединиться иначе как над трупом Польского государства. Они еще не настолько договорились, чтобы гарантировать друг другу часть польской территории; им проще разрушить ее и разделить снова. Германия после своего поражения должна естественным образом стремиться к союзу с Россией. Впрочем, это не может быть достаточным основанием для подобного стремления. Польша, кажется, придумана для того, чтобы ускорить сближение двух государств». Отсутствие защищенных границ на великих равнинах Северной Европы и традиций сильной государственной власти, помимо прочего, обрекают Польшу на поражение, поскольку, «несмотря на некоторые губительные последствия революций, случившихся в обеих империях (Германской и Российской), они сохранили материальное наследие и традиции, завещанные одной из них королями Пруссии, а другой – московскими царями». Весьма озабоченный дальнейшей неопределенностью судьбы Польши, чьей защитницей неосторожно объявила себя Франция, Банвиль, тем не менее рассматривает перспективы развития современной ему России вполне реалистично. Подтверждением тому становится сама История: в августе 1939 г. после заключения германо-советского пакта смерть Польского государства была предрешена.