Текст книги "Путешествие в каменный век, Среди племен Новой Гвинеи"

Автор книги: Арне Фальк-Рённе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Причмокивая от удовольствия, цвет деревенского воинства наслаждается какао. Через некоторое время я показываю знаком, что мы намерены ложиться спать. То-юну и в голову не пришло выставить караул вокруг лагеря, он исключал всякую возможность побега: проводников у нас нет, а чтобы из владений его клана добраться до племен к востоку от реки Таури, на которые не распространяется его власть и которые, быть может, снабдят нас провожатыми для дальнейшего пути до Меньямьи, требуется не меньше суток. Снотворное вряд ли будет действовать столько времени. А утром То-юн обнаружит побег, и ему ничего не будет стоить нас догнать. К западу течет река Иагита; здесь еще живут кукукуку, но между реками Иагита и Ламари они смешались с аваями, которые относятся к племени форе. Если бы можно было двигаться через Ламари, разделяющую территории двух племен... И от этого плана надо отказаться из-за отсутствии проводников. Тут я вспомнил, что на патрульном посту Окапа на земле племени форе мне вручили экземпляр "Медицинского журнала Папуа и Новой Гвинеи" со статьей о болезни куру и картой, которую я вырвал и взял с собой в это путешествие.

При слабом свете карманного фонаря я принялся изучать карту. Она была настольно замусолена, что я с трудом различал названия местностей и рек. Наконец мне удалось определить, что если мы сумеем переправиться через реку Иагита и дойдем до Ламари, то попадем на территорию, которая определена на карте словами: "Населения нет". К северу живут форе, и оттуда нам будет легче добраться до Окапы или миссионерской станции Аванде. Оба эти места мне знакомы. Но на другой карте, которую я также прихватил с собой и которая имела столь же неприглядный вид, этот район обозначен как "неисследованный". Значит, вопрос в том, живут ли здесь какие-нибудь племена. Если же места эти безлюдны, то это только на руку То-юну и его воинам. Они вряд ли упустят возможность преследовать нас.

Изучать карты дальше бессмысленно. Ясно, что единственный шанс спастись – это как можно быстрее добраться до реки Ламари. Время тянется страшно медленно. Я оглядываю палатку. Все, что нельзя тащить на себе, придется оставить. Но без некоторых вещей обойтись невозможно, среди них фотоаппаратура с пленками, вахтенный журнал, компас, заряженный всего шестью патронами пистолет. К счастью, имеется неплохой запас стальных топоров и мешочков с солью – достаточно, чтобы заплатить проводникам, если таковые найдутся к западу от реки Ламари.

И тут же возникает множество не менее важных вопросов: ведет ли тропа, которая тянется из деревни в западном направлении, к реке Иагита или упирается в ближайшие посадки саговых пальм? Как нас примут кукукуку в других деревнях, мимо которых нам придется идти и которые, судя по всему, находятся под властью То-юна? Удастся ли нам обойти их незамеченными?

Надо было тщательно продумать все вопросы заранее, чтобы не заниматься их решением по дороге. Собрав поклажу, мы с величайшими предосторожностями вырезали отверстие в задней стенке палатки. Кто знает, может, хитрый То-юн выставил дозорных (из числа тех, кого я не угощал какао) в кустах.

Сквозь тучи пробивается слабый свет от молодого месяца. Не зажигая фонарика, мы ощупью пробираемся к тропе. Найти ее в темноте нелегко, по-моему, мы бредем уже целый час. Где-то в деревне залаяла собака. Я замер: неужели нас обнаружили? Но лай прекратился так же внезапно, как и начался. Тучи медленно плыли по небу, и в слабом лунном свете мы наконец обнаружили желанную тропу. Местность вокруг казалась призрачной, похожей скорее на декорацию. Мало-помалу мы успокаиваемся.

Однако меня беспокоит, как долго будет действовать снотворное. Достаточно ли сильны таблетки, чтобы обеспечить беспробудный сон на протяжении двенадцати часов? Обычно жители деревни приходят в наш лагерь на рассвете. Сейчас дождя нет. Часы показывают половину четвертого утра. Через два-три часа солнце окрасит небо в пурпурный цвет. Надо торопиться, к тому времени, когда То-юна предупредят о нашем побеге, мы должны как можно дальше уйти от деревня. Интересно, смогут ли вождь и его приближенные преследовать нас, или же снотворное будет действовать на них еще какое-то время после пробуждения?

Мы зажигаем карманные фонарики и убыстряем шаг. Наш повар Сомана высказывает предположение, что То-юн не станет устраивать погоню. Он получил богатый выкуп за невесту в виде вещей, оставленных в палатке, и только "потеряет свое лицо", если будет преследовать нас лишь затем, чтобы убить. Тем самым он как бы признбется, что всерьез замышлял брак между киапом и канака-мери.

Но Джон, который много лет работал проводником у белых, возражает Сомане. По его мнению, мы надули То-юна со свадьбой и тем самым лишили его дочь надежды на появление сына от белого человека. Уже по одной этой причине он "потерял лицо", его авторитет вождя будет поставлен на карту, если он нас не догонит и не убьет. А кроме того, мы околдовали не только его самого, но и его воинов, погрузив их в крепкий сон. Чтобы снять с себя колдовские чары, он должен нас убить.

– Если То-юн этого не сделает, – продолжает Джон, – то еще до наступления следующего месяца ему придется покончить с собой. Если же он доставит нас в деревню живыми, то скорее всего передаст в руки женщин и детей, которым позволят потешаться над нами и замучить до смерти.

– Да уж, Кавинджа, над которой ты надсмеялся, постарается придумать для тебя особые мучения, – не удержался Амбути.

Я поспешно меняю тему разговора. Дальнейший путь мы проходим молча, лишь изредка обмениваясь короткими репликами. Идти трудно, тропа то неожиданно ведет вверх, то круто спускается вниз. Ноги то и дело вязнут в жидкой грязи. Я человек немолодой и тучный, поэтому пыхчу, как паровоз, хотя и стараюсь дышать размеренно и не поддаваться панике. Признаться, когда мне становится особенно тяжко, я с нежностью вспоминаю о горячем какао...

Наконец над кряжами горной цепи, на востоке, в солнечных лучах зажглись первые блики красного пламени, и почти сразу в воздухе заметно потеплело. Идти и без того было трудно, мешали грязь, бесконечные лианы. А теперь еще беспощадное солнце!

По-прежнему никаких признаков погони. Мы миновали уже три деревни первую ранним утром, две другие в полдень. Кто знает, может, их жители и удивились тому, что мы идем без проводников, а возможно, решили, что они следуют за нами. Мы избегали контактов с местным населением, а они, в свою очередь, не требовали от нас подарков. Нам это было только на руку, так как каждый топор и мешочек соли у нас был на счету и предназначен для проводников, которых нам хотелось нанять за рекой Иагита.

Далеко ли до нее? Поднялись на кряж, но реки не увидели. Вероятно, она скрыта в глубине долины и сверху ее не видно! Удастся ли нам переправиться, когда мы подойдем к берегу?

2

Первым его услышал Сомана – звук, который мы за последний месяц научились так хорошо распознавать. Из-за гор, из глубины ущелий, донеслось зловещее "ку-ку" – боевой клич, свидетельствовавший о приближении отряда. На сей раз ни у кого из нас не было сомнений, за кем охотятся воины, которые постараются взять нас живыми. Значит, То-юн и его приближенные пришли в себя и сделают все, чтобы нас догнать. Одно меня смущает: обычно боевой клич сначала разносится по равнине. Легко представить, какой ужас вызвал он у жителей здешних деревень, с каким страхом они прислушивались к нему!

– Но почему они начали куковать уже сейчас? – недоумевал я.

– Так им повелели духи, – отвечает Джон.

– Как по-твоему, скоро ли они нас догонят?

По словам Джона, это будет зависеть от дождя:

– Нам остается надеяться, что сегодня дождь начнется рано. Если он разойдется, по тропам не пройти. Если же дождь будет не очень сильный, кукукуку смогут найти дорогу.

– А почему ты думаешь, что сегодня он особенно сильный?

– Месяц молодой, а это признак большого дождя.

До сих пор я ненавидел бурные тропические ливни. Они нередко приостанавливали работу экспедиции, не давали ничего делать, губили фотопленку, портили магнитофоны. Надо ли говорить, как отличается дождь в тропиках от нашего мягкого летнего дождичка, капли которого тихо падают на землю. Этот немилосердный ливень как бы вмещает все зло, которое таят в себе разбушевавшиеся силы природы. Он превращает вас в толстую, ленивую жабу, обессилевшую от бесконечных потоков воды, которая пропитала все ваше тело до костей и превратила в жалкое, бездумное существо.

Теперь же я жду ливня, как ждут друга в беде. И он приходит! Сначала на землю нерешительно падают редкие капли, но вот небо с грохотом открывает свои шлюзы; кажется, будто десятки реактивных самолетов одновременно совершают посадку. Обратив мокрые лица к черным тучам, мы кричим хором: "Еще! Сильнее!"

Начавшийся потоп наполняет нас неудержимой радостью. Мы как безумные пускаемся в пляс по грязи, выжимая из бутылки последние капли виски. Никто не может передвигаться в этой стене воды! Каких-нибудь полметра – и уже ничего не видно! За несколько минут тропа превращается в бурную речку.

Дождь спас нас от мести воинов, во многом благодаря ему нам удалось уйти с земель То-юна. Наступило утро, и мы побрели по раскисшей от грязи тропе. До нашего слуха вновь доносятся крики кукукуку. Но мы уже поднимаемся на вершину горы и внезапно замечаем внизу, в глубине ущелья, реку, покрытую белопенными гребнями волн и несущую свои воды к лесам равнины.

– Иагита!

Ликующий крик вырывается у нас одновременно. Мы не можем сдержать восторга при виде реки, но, скорее, потому, что замечаем перекинутый через нее жиденький висячий мостик.

Его соорудили из лиан местные жители. Построен он довольно высоко над рекой. Если нам удастся достичь его раньше преследователей и после переправы перерубить, То-юну и его воинам нас не поймать. Без моста перебраться через реку невозможно.

Кукукуку появились на вершине поросшего травой холма и один за другим покатились по склону, стараясь опередить нас. Охваченные яростью, они издавали злобные, нечеловеческие крики.

Мне трудно бежать, я задыхался, но все же успел крикнуть Джону, чтобы он достал пистолет и выстрелил в воздух – может, это их испугает. Но у Джона не было больше оружия, он потерял его вчера на одной из скользких от грязи тропинок. Итак, мы оказались беззащитными. И хотя у нас было некоторое преимущество в скорости, нам не устоять перед вооруженными воинами, которые уже натянули луки и приготовились стрелять. Едва мы добежали до середины мостика, как обрушился первый шквал стрел. К счастью, ни одна из них не достигла цели.

Как только мы оказались на противоположном берегу, Джон швырнул на землю мешок с топорами и перочинным ножом вспорол парусину. Каждый из нас схватил по топорику и полулежа, чтобы не стать мишенью для стрел, принялся перерубать лианы. Жесткие плети поддавались с трудом, а между тем первые воины уже подошли к мостику. Но никто из них не решался вступить на это хлипкие строение... Через несколько секунд мы перерубили лианы, и мостик со свистом устремился в воды реки Иагита.

Спасены!

Но мы находимся на незнакомой территории, без проводников, почти без провианта и знаем лишь, что где-то за горами и за реками лежит земля племени форе и патрульный пост Окапа.

Глава двенадцатая

По местам, не обозначенным на карте. – Жили ли здесь цивилизованные народы? – Находка в Чимбу. – Раковины – разменная монета. Неприкосновенность торговцев. – Встреча с Рупертом. Болезнь куру – Рассказ Марии Хорн – Необычное применение сахарного тростника. Роль колдуна. Против "смерти от смеха" лекарства нет

1

К западу от висячего мостика в глубь густых, высотой с человека зарослей бамбука тянется едва заметная тропа, мало похожая на протоптанные тропинки, какие встречаются в наших северных лесах. В лесах Новой Гвинеи изобилие подлеска, и немногочисленному населению – часто лишь случайно проходящим племенам – не под силу остановить буйный рост лиан и других тропических растений. Вот почему тропы обычно проложены там, где болота не преграждают путь, а колючий кустарник не встает неодолимой стеной.

Однако в местах, куда мы попали, не было возможности проложить тропу в обход цепких растений, а потому висячие мостики удавалось строить либо с высоких деревьев, либо перебрасывая сплетенные лианы с одного берега реки на другой. Где-то здесь должна проходить главная тропа, соединяющая земли племен форе и кукукуку. Амбути и Джон острыми мачете рубят лианы. Внезапно одна из них взлетает вверх, и мы видим перед собой длинный, скользкий, черный от старости ствол пальмы, который, видимо, давным-давно положили здесь для удобства передвижения.

Наш путь ведет через заросли бамбука и колючего кустарника, по горам, в обход болот. Наконец после многочасового, утомительного перехода мы попадаем в лес с высокими, стройными деревьями, которые тянутся вверх, словно колонны средневекового собора. Кругом тихо – слышатся только птичьи голоса и свист наших мачете в воздухе. На какой-то миг нам кажется, будто мы попали в заколдованный лес и никого, кроме нас, на свете нет.

Я не устаю удивляться своим спутникам: хотя никто из них не бывал тут раньше, они, как самые опытные следопыты, без труда находят дорогу. Им не впервой отыскивать следы, ведущие к нужным тропам, и они действуют как заправские археологи. И само путешествие по этим местам представляется мне не менее интересным, чем раскопки на земле древних этрусков или вавилонян. На расчищенных полянах некогда стояли деревни, на деревьях то и дело замечаешь остатки дозорных хижин. В одном месте перед обтесанной скалой мы замечаем выложенные из камешков узоры. Что это? Уж не священное ли это место неизвестного древнего народа? Невольно ловишь себя на мысли о том, что если бы вдруг все эти бесчисленные деревья и кусты сгорели, то перед изумленным человечеством предстали бы огромные сокровища в виде брошенных селений, следов древней культуры. Кто знает, не приоткроет ли Новая Гвинея через несколько лет завесу тайны археологических загадок, как это произошло в джунглях Латинской Америки? Ведь еще несколько десятилетий назад ученые и не догадывались, например, о священном городе инкских девушек в Мачу Пикчу, в горных долинах Перу, или о солнечных храмах и других строениях на полуострове Юкатан в Мексике, или о мощеных дорогах чибчей в Колумбии. Сколько удивительного смогут, быть может, раскрыть джунгли перед учеными, как только те получат возможность изучать их! На плоскогорье вокруг Чимбу несколько лет назад под слоем почвы обнаружили каменный жернов, хотя нынешние жители этих мест никогда не выращивали зерновых. Находка эта говорит о том, что когда-то здесь жило племя, которое занималось полеводством. Археолог Сесил Абель в бухте Мили обнаружил остатки ирригационной системы...

Начинается дождь, и мы спешим разбить примитивный лагерь на поляне возле тропы. Сомана и Джон натягивают уцелевший брезент, разводят под ним костер и разогревают пару банок солонины. Провианта хватит еще на три-четыре дня, а за это время мы надеемся встретить местных жителей, у которых сможем выменять батат и бананы. Где-то здесь должны жить люди – об этом говорит утоптанная тропа да и висячий мост через реку Иагита.

По мнению Джона, этим путем здешние торговцы перевозили раковины. На побережье моря Бисмарка (ныне Новогвинейское море) они собирали раковины каури, издавна служившие среди племен внутренних районов страны единственным средством платежа. Чем дальше от побережья, тем больше ценятся раковины. Джон без малейших угрызений совести признается, что не только он сам, но и его товарищи, собираясь в глухие места, по дешевке скупали в Порт-Морсби тысячи раковин, которыми они расплачивались за "ночи любви".

– Деревенская девчонка обходится недорого, – хвастливо добавляет он. Раковины нанизываются на тонкую плеть лианы вплотную друг к другу. Чтобы переспать с девушкой, нужно отмерить ей "норму": от ступни до колена.

– А сколько ты платишь за раковины в Порт-Морсби?

– Люди, что собирают раковины на берегу залива Папуа, продадут их тебе по два доллара за мешок. А может, и дешевле. В мешке около тысячи раковин, а на нить, натянутую от большого пальца девушки до ее колена, пойдет штук тридцать – тридцать пять. Как видишь, удовольствие не из дорогих. Но не забывай, что и здесь все быстро обесценивается. Мне приходилось бывать в местах, где раковины за какой-нибудь месяц почти полностью потеряли свою цену. Все дело в том, что миссионеры поблизости сооружали аэродром и все, кто прилетал, привозили с собой полные мешки каури. К тому же провоз одного мешка самолетом обходится в три-четыре доллара – они ведь тяжелые. Так что теперь на раковинах много не заработаешь.

Профессор Карл Т. Хейдер в своей работе о повседневной жизни дугум-дани также писал об оплате раковинами. Его исследование проливает свет на отношение всех примитивных племен к этому платежному средству, хотя цена его, как справедливо заметил Джон, зависит от того, насколько часто коренные жители соприкасаются с окружающим миром. Хейдер отмечает, что существуют различия в цене на раковины моллюсков насса, ципреи (каури) и цимбиум (складчатая раковина). Нассы и каури нанизываются на плеть лианы. Во время экспедиции Арчболда (1939) одну свинью меняли за такую нить ракушек, которой можно было обвить один раз шею животного. Цимбиум ценятся гораздо дороже. Кукукуку, например, за одну складчатую раковину дают 50 бус из береговых ракушек. В какой-нибудь глухой деревеньке женщину иногда уступают за два-три цимбиума.

Пока никому из ученых не удалось выяснить, какими путями каури попадали с побережья к племенам, живущим в глубинных районах острова. Но известно, что существуют определенные маршруты. Как полагают, своеобразные "денежные посылки" годами находились в пути, и возраст многих раковин насчитывает не одну сотню лет. Возникает вопрос: были ли в племенах особые торговцы, которые считались неприкосновенными и могли беспрепятственно ходить по своему маршруту, невзирая на межплеменную вражду? Тропа, которую мы обнаружили, возможно, свидетельствует именно об этом, иначе непонятно, с какой целью построен висячий мост, а в болоте навалены стволы деревьев для гати.

Ответ на этот вопрос мы получили гораздо раньше, чем могли предполагать. Рано утром, когда деревья еще не стряхнули с себя последние капли ночного дождя, нас разбудил Сомана.

– На тропе кто-то есть, – прошептал он.

Нам не оставалось ничего другого, как ждать. В нашем положении необходимо было установить контакт с любым, кто двигался в нашем направлении. Но кто же пустился в путь в такую рань?

Через несколько минут на тропе показалась цепочка из десяти человек. Шествие возглавлял мужчина, вооруженный старым дробовиком. Добрый знак видимо, у него был какой-то контакт с цивилизованным обществом. При виде белого человека он удивленно вскрикнул и, оправившись от неожиданности, поспешил ко мне навстречу.

– Я Руперт из Кайнанту, – представился он. – Привет вам! Мы движемся на юг.

Я, в свою очередь, назвал себя и, предложив ему сесть, принялся рассказывать о нашем положении, предусмотрительно опустив историю бегства из деревни То-юна и некоторые другие обстоятельства. Руперт заверил, что он сам лишь бедный торговец и раз в году отправляется по этой старой тропе, ведущей от центральных плоскогорий на севере к землям кукукуку на юге, чтобы торговать каури, солью и топорами.

– Я дам тебе четыре топора, если ты предоставишь нам человека, который проведет нас через реку Ламари к землям форе, – предложил я.

Но у Руперта топоров и без того хватало. Он предпочел деньги и потребовал с меня двести долларов. Проводнику же я должен заплатить дополнительно.

– Он будет тебе не только проводником, – пообещал Руперт. – Он также хороший переводчик с языка форе.

– Он проводит нас до Окапы?

– Нет, нам это не по пути. Но он выведет тебя на тропу, которая ведет прямо в Окапу.

Руперт так хорошо изъясняется на пиджин, что я понимаю почти все, что он говорит.

– Далеко ли отсюда до Ламари?

– Об этом скажу тебе, когда заплатишь.

Такой поворот дела мне не понравился, да и моим спутникам он был явно не по душе. Руперт, видимо, смекнул, что мы у него в руках. Понял ли он к тому же, что у нас нет оружия? Я выставил вперед радиопередатчик, и, хотя ему было неизвестно, работал ли он, торговец все же сообразил, что радиосвязи у нас не было. Иначе мне не понадобилась бы его помощь.

Итак, мы полностью отданы на его милость.

По лицу Руперта я пытаюсь угадать, что он за человек. За четверть века путешествий чуть ли не на всех континентах я убедился, что миссионер может выглядеть как грабитель, а грабитель быть похожим на миссионера. Руперт высокий, толстый папуас с необычайно широкими ступнями – по ним сразу видно, что он привык путешествовать в горах. Всю его одежду составляют грязные шорты и широкополая шляпа. Следом за Рупертом идет его телохранитель или кто-то в этом роде, с ружьем наперевес. Внешний вид его мне ни о чем не говорит. Кто знает, что произойдет, если я достану из авиасумки бумажник с австралийскими долларами? А если я отойду в сторонку и постараюсь незаметно достать деньги, он, разумеется, сообразит: коль скоро нашлось двести долларов, значит, у нас есть еще. И если нас прикончить, то об этом никто не узнает ни в Окапе, ни в Меньямье. Пока спохватятся, пройдет немало времени. Потом выяснится, что мы пытались переправиться через реку Иагита или Ламари и, судя по следам, погибли во время переправы. Мне вдруг вспомнилось, что однажды в Меньямье я в шутку высказал мысль о том, что не худо бы попробовать дойти до Окапы через горы. Мне дружно отсоветовали, и к этому разговору мы больше не возвращались. Так что самолет, который будет послан на наши розыски, не скоро пролетит над этими местами.

Я решаюсь на хитрость.

– У меня нет при себе таких денег, – говорю я. – Но как только мы попадем в Окапу, мне смогут очень быстро перевести их по телеграфу.

Руперт разражается громким смехом.

– Конечно, у тебя есть двести долларов, туан, – заявляет он. – Ты, верно, думаешь, я не знаю, кто ты такой? В миссии Аванде меня как-то попросили посмотреть за тобой. Моя мать умерла от куру. Это было больше десяти лет назад, я был тогда еще мальчишкой, но я помню, что ты жил на миссионерской станции. Мне этого не забыть, потому что ты был первый белый, которого я увидел. И когда мальчишка, мать которого умирает от колдовства, видит белого человека, это производит на него впечатление. Я тогда только что пришел из нашей деревни в горах и, прежде чем увидел врача, медсестру и женщину-миссионера, встретил тебя с фотоаппаратом в руках. А теперь тебе трудно, но ты уверяешь, что нет денег. Ты врешь!

Усталым движением руки делаю знак, чтобы Руперт последовал за мной под навес.

– Да, я сказал неправду, – признаюсь я. – Но только потому, что я тебя не знаю и боюсь. Мы бежали от То-юна, который хотел нас задержать, потому что я отказался жениться на его дочери.

– Такой номер он пытался выкинуть и со мной, – говорит Руперт. – Но, как видишь, я жив.

– Не сомневаюсь, что он хотел меня убить. Он никого не боится, ведь он живет на неподконтрольной территории.

– Это я ее контролирую, – смеется Руперт. – С тобой там ничего бы не случилось. Можешь быть в этом уверен.

Я достаю бумажник и, отсчитав двести долларов, протягиваю их Руперту.

– Ты мне соврал, потому что я местный, канак? – спрашивает он, но в его тоне не чувствуется неприязни.

Я отвечаю, что поступил так просто потому, что не знал, кто он такой.

– А если бы ты повстречал здесь белого жулика, ему ты доверился бы?

После того как я признался в обмане, у меня не было причин скрывать от него правду, и на этот вопрос я отвечаю утвердительно. В ответ на мою откровенность Руперт возвращает мне сто долларов.

– Хватит и сотни! – говорит он и, поплевав на указательный палец правой руки, принимается пересчитывать деньги, после чего подзывает к себе Джеймса Монолка, молодого человека из племени форе:

– Ты и твои товарищи пойдете до Аванде. Джеймс будет вас сопровождать. Об оплате договаривайся с ним сам. Я не хочу встревать в это дело.

– Когда, по-твоему, мы сможем туда добраться?

– Скажу. Вам придется преодолеть три горных хребта и заросли. В них мы проложили дорогу, так же как и вы, я надеюсь, расчистили нам путь до Иагиты. В полдень через три дня вы перейдет через Ламари и вступите на землю форе. А на следующий день ты сможешь быть в Аванде.

Мы не сразу расстаемся с Рупертом. У него ко мне особое отношение – я для него не просто белый человек, но первый европеец, которого он увидел в своей жизни. А я, беседуя с ним, вспоминаю свое первое путешествие к племенам форе, чьих женщин поражает страшная болезнь – куру. С той поры утекло много воды, я многое повидал и научился многому не удивляться, но мне никогда не забыть жуткий обычай форе: они поедают бульшую часть своих мертвецов, а хоронят лишь самых старых. Этот обычай, с которым невозможно покончить на протяжении жизни одного поколения, и сегодня не отличается от того, каким он был десять лет назад.

Против него оказались бессильными миссии и патрульные посты. А между тем, по мнению ученых, он может служить причиной распространения куру. В то утро, когда я беседовал с Рупертом, мать которого стала жертвой этого заболевания, я еще раз спросил себя: вправе ли мы судить других? С точки зрения цивилизованного человека, упомянутый обычай отвратителен. Но попробуем посмотреть на него глазами самих форе. Они рассматривают его как акт любви, совершаемый ими по отношению к умершим членам семьи. Многие старики, лежа на смертном одре, умоляют, чтобы тело их было съедено детьми и внуками, они, если можно так выразиться, завещают свое тело как наследство, выделяя каждому из живущих определенную часть. Молодых, погибших в бою или от внезапной болезни, хоронят на "кровавом поле".

2

Болезнь куру – до сих пор загадка для медицины. Течение ее несколько напоминает рассеянный склероз; поражает она только женщин племени форе во внутренних районах Новой Гвинеи. Больные умирают от жестоких судорог, которые чем-то похожи на неудержимые приступы смеха. Еще пару десятилетий назад цивилизованный мир не знал о существование племени форе. Как сообщалось в телеграмме агентства ЮПИ из Сиднея от 14 августа 1968 года, доктор Р.В. Хорнабрук на конгрессе медиков в Австралии утверждал, что "смерть от смеха" – заразная болезнь; инфекция передается с принятием в пищу местными жителями разлагающегося человеческого мозга.

Я не врач, и не мне судить о достоверности исследований доктора Хорнабрука. Но я путешествовал в этих краях и посещал сестру Марию Хорн, которая живет среди племени форе и пытается помочь тысячам женщин, заболевших этой болезнью и умирающих в страшных мучениях, веря, что на них ниспослано колдовство. Когда я впервые встретился с Марией Хорн, пост Аванде существовал всего три года. Здесь, в зеленой долине среди гор, собирали больных куру из близких и дальних мест, пытаясь облегчить их страдания перед смертью. Марию Хорн называют "белой мери из Аванде", и работа ее – тяжелейший повседневный труд. Неделю за неделей странствует она по дальним деревням и джунглям в поисках осиротевших детей, которые погибли бы от голода, не возьми она их с собой в Аванде. Когда идут непрерывные дожди, она вынуждена шагать по колено в грязи, а во время засухи лицо ее опаляет беспощадное солнце. Ее постоянно мучают паразиты, трясет малярия, она страдает от голода и жажды во время своих изнурительных походов по землям племени форе. Но не было такого случая, чтобы ее труд пропал даром. Где-нибудь в зарослях она находит умирающую мать в окружении ребятишек. Помочь больной Мария бессильна, но она остается с ней до тех пор, пока не наступит смерть, хоронит умершую и забирает с собой детей. А в другом месте она удерживает мужчин от набега на соседнюю деревню, потому что тамошний колдун, по их убеждению, наслал на их женщин болезнь куру. Сестра Мария колет больных пенициллином и заставляет их принимать другие лекарства, ставит клизмы, собирая при этом вокруг испуганной больной жителей нескольких деревень. Она перевязывает раны, ухаживает за больными и умирающими... Словом, она врач, медицинская сестра, детская няня, миссионер и учительница домоводства одновременно.

Во время нашей беседы Мария Хорн говорит:

Я по-прежнему безуспешно борюсь с бессмысленным страхом людей перед колдовством. Мне вряд ли удалось обратить в истинное христианство хотя бы одного жителя здешних мест, несмотря на то что многие называют себя христианами. Как-то раз, когда скончалась одна из наших больных в Аванде, ко мне пришли ее муж и брат с просьбой выдать им тело умершей. Вот уже много месяцев, как они сами называли себя христианами, и я столько времени убеждала их, что куру – это наследственная болезнь и не имеет ничего общего с колдовством и магией. "Мы не будем есть ее труп, – заверил меня муж покойной, – мы хотим только устроить маленькие поминки в деревне, а потом принесем тело назад и похороним его здесь, в Аванде". Я поверила ему, но все же решила пойти в деревню, когда начались поминки. Мертвую женщину посадили, прислонив к стене мужского дома. В руки ей вложили веревку, и все жители деревни, распевая псалмы, подходили и дергали за эту веревку. На мой вопрос, зачем они это делают, лулуай (вождь) ответил: "Мы дружим с христианским богом. Если женщина выделит мочу, когда кто-то дернет за веревку, бог укажет нам на колдуна".

Мария Хорн была одной из первых, кто услышал о племени форе и о страшной болезни, поражавшей его женщин. Бросив все, она решила отправиться в эти глухие места, чтобы прийти на помощь. Об этой первой экспедиции Мария Хорн и рассказала мне.

В конце сороковых годов до поселков, расположенных вдоль побережья Новой Гвинеи, дошли удивительные рассказы о племени, живущем в горных внутренних районах острова. Патрульный офицер Скиннер, находясь в трех днях пути от полицейского участка Кайнанту, наткнулся на укрепленные деревни. По словам жителей, они принадлежали племени форе, о котором представители властей до того времени никогда не слышали. Жители казались очень напуганными, но не потому, что увидели белого человека и вооруженных солдат-папуасов, а потому, что, как они утверждали, их женщин околдовали и теперь им суждено умереть.

Переводчику Скиннера нелегко было объясниться с этими людьми – никто из них, естественно, не говорил на пиджин, но Скиннер все же с огромным трудом сумел понять следующее: они уехали из своих деревень, расположенных в горах южнее этих мест, так как местный колдун приобрел слишком большую власть и мог теперь наказать любую женщину смертью. Они показали на трех скрюченных женщин в одной из хижин. В первый момент Скиннер принял их за больных полиомиелитом; женщины были частично парализованы и не могли разогнуться. Ползая вокруг костра, они дрожали всем телом, словно очень замерзли. Офицер был несведущ в медицине, но даже он, наблюдая за несчастными, понял, что это не полиомиелит: лицевые мышцы у них так дергались, что казалось, будто бедняги смеются; то и дело они издавали звуки, отдаленно напоминающие хохот. Три дня спустя все они умерли в страшных мучениях. Местные жители называли болезнь "куру", что, по словам переводчика, означало "смерть от смеха".