Текст книги "ОГПУ против РОВС. Тайная война в Париже. 1924-1939 гг."

Автор книги: Армен Гаспарян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

* * *

К этому же времени относится и первая попытка объявить генерала Скоблина агентом Кремля. Все началось с того, что ГПУ, не переставшее искать выходы на Русский общевоинский союз, вздумало завербовать известного своим пьянством непостоянными дебошами полковника-корниловца Федосеенко. Зачем Москве понадобился такой никчемный осведомитель – не понятно до сих пор. Как бы там ни было, таксист, едва сводивший концы с концами, сначала согласился работать на Москву, а потом, испугавшись, доложил обо всем Миллеру. В разбирательство непонятно зачем втянули Скоблина. И уже через пару недель Федосеенко начал рассказывать каждому встречному, что командир корниловцев тоже работает на Лубянку.

Такие слухи не были чем-то необычным в эмигрантской среде. Мало кому удалось избежать таких подозрений, если даже генерала Шатилова в этом обвиняли. Но на беду Русского общевоинского союза, этот скандал мало того, что стал поводом для шумной кампании в прессе, так еще и вытащил из небытия легендарного «выводителя на чистую воду всех и вся» журналиста Бурцева.

Владимир Львович был уникальным человеком. Сегодня о нем почти не вспоминают, но для интеллигенции начала XX века он был знаковой фигурой. В русском зарубежье его с пафосом называли «странствующим рыцарем печального образа» и «Геркулесом, взявшимся очистить Авгиевы конюшни».

Бурцев никогда не являлся членом какой-либо партии, чем очень гордился. Именно его можно считать первым независимым политический борцом в России. Подростком был склонен к религиозной экзальтации, мечтал о монашестве, но очень быстро разуверился в Боге. В 1897 году он начал издавать журнал «Народоволец», в котором пропагандировал народовольческие методы политической борьбы, делая акцент на революционном терроре. Делал он это в Англии. Так спокойнее призывать к бунту. Бурцев обвинял эсеров в том, что они сосредотачивают силы на казнях сановников, вместо того чтобы готовить убийство царя. При этом сам Владимир Львович испытывал особую ненависть к Николаю II. Он считал его источником всех зол и везде, где мог, проповедовал цареубийство. Однако после выхода статьи «Долой царя!» под давлением русского правительства Бурцев был арестован и обвинен английским судом присяжных в подстрекательстве к убийству. Полтора года он пробыл в лондонской каторжной тюрьме.

После Февральской революции Бурцев одним из первых начал кампанию против большевиков и всех, кого он подозревал в пораженчестве. Германскими шпионами ему казались тогда почти все. В июле 1917 года в газете «Русская воля» он опубликовал список тех, кого считал «агентами Вильгельма II». Список из 12 имен, который торжественно открывали Ленин и Троцкий, венчался Горьким. Иванов-Разумник тогда назвал этот поступок Бурцева выходкой, вызывающей омерзение, а Горький в сердцах воскликнул: «Жалкий вы человек!»

Издаваемая Бурцевым «Наша Общая газета» была единственной из небольшевистских вечерних изданий, которая вышла в Петрограде в день большевистского переворота. За передовицу «Граждане! Спасайте Россию!» он был арестован поличному распоряжению Троцкого, став первым политическим заключенным советской власти. В Петропавловской крепости он провел пять месяцев, пока за него не вступился Горький. В газете «Новая жизнь» он писал: «Держать в тюрьме старика-революционера только за то, что он увлекается своей ролью ассенизатора политических партий, – это позор для демократии».

Эмигрировав в Париж, Бурцев продолжил свою борьбу с ненавистными ему большевиками. В 1927 году он выпустил нашумевшую книгу «Юбилей предателей и убийц». Одно только ее начало говорит о многом:

«По поводу октябрьского юбилея я хочу напомнить о том, что всегда лежало в основе деятельности большевиков, с чего начались их успехи и без чего они никогда не совершили бы своего октябрьского переворота.

Я говорю о том, что в основе всей деятельности большевиков всегда лежало совершенно откровенное и сознательное предательство России.

Свое предательство России большевики начали еще за границей – до войны. Предавать Россию они продолжали и во время войны – сначала за границей, а потом в Петрограде – после революции – все время, до своего октябрьского переворота. Предателями России они были – и, быть может, больше, чем когда-нибудь раньше – и потом, когда захватили власть в свои руки. Да, они никогда не были непредателями.

Россия живет в условиях политического рабства, небывалого даже в аракчеевских военных поселениях. В грязь втоптаны все самые элементарные понятия свободы и права. Не существует ничего, даже отдаленно напоминающего и ту степень свободы печати, какая была при царской цензуре. Россия накануне дальнейшего разложения и разорения. Она потеряла свое былое международное значение.

Перед торжествующими юбилярами не могут не всплывать и воспоминания о последнем кровавом 10-летии с его небывалыми в России массовыми смертными казнями, убийствами, повсеместным народным голодом. Все это у всех на глазах. Никто об этом забыть не может.

Таким образом, ожидаемый юбилей не может не быть, прежде всего, юбилеем слез, страданий, позора, – и как бы торжествующая большевицкая партийность не мешала исстрадавшему населению демонстративно выявить свои истинные чувства, большевики не создадут в стране никакого праздничного настроения.

Да, они и сами не смогут не сознавать, что им собственно нечего праздновать в этот роковой день русской истории, и они не смогут отделаться от сознания того, что впереди у них нет и не может быть никакой надежды, чтобы, пока они существуют, страна смогла залечить нанесенные ей в продолжении последнего 10-летия раны.

Впереди у большевиков по-прежнему остается одна только надежда: ценою дальнейшего разложения страны насколько возможно дольше продолжить существование своей партии».

Доставалось от Бурцева и антисемитам. Он принял самое деятельное участие в Бернском процессе 1930-х годов, утверждая, что знаменитые «Протоколы Сионских мудрецов» – откровенная фальшивка. Свои мысли по этому поводу он изложил в книге «Доказанный подлог»:

«В них все построено на слепой, безграничной злобе против евреев. Это – яростный антисемитский памфлет. Но это, оказывается, вовсе не оригинальное произведение. Это – явный плагиат. В «Протоколах» имеются какие-то выжимки из обширной, десятилетиями – столетиями создававшейся, антисемитской литературы на разных языках. В них циничным образом использованы также и некоторые произведения, не имевшие никакого отношения к еврейскому вопросу.

«Протоколы» самими их авторами, очевидно, и не предназначались для агитации среди широкой публики. Да они, вообще, по-видимому, вовсе и не предназначались для печати. Если бы их предназначали для печати, то они, по всей вероятности, были бы сфабрикованы более осторожно.

«Протоколы» впоследствии (по-видимому, безучастия – а, может быть, даже вопреки желанию их авторов) были не раз напечатаны в России вскоре после их фабрикации и пришлись по душе русским реакционерам антисемитам, – их распространение в России вначале все-таки было сравнительно незначительное, а за границей о них очень долго – до 1918 г. – совсем ничего не знали.

Многие годы, – первые лет двадцать – в широкой публике, если и говорили о «Протоколах», то по большей части только, как о ничтожном пасквиле. Они долго не имели никакого влияния на политическую жизнь страны. Только впоследствии неожиданные роковые события в русской жизни в 1917–18 гг. дали, им широкое распространение!»

В эмиграции Бурцев жил в крайней бедности. Всему русскому Парижу было известно, что у Владимира Львовича не было одеяла, и он укрывался старыми газетами. Никто не стремился помочь материально живой легенде. Возможно, потому что знали: Бурцев откажется. Его бескорыстие и неприкаянность давно уже были притчей во языцех. Еще в 1912 году Амфитеатров, который высоко ценил Владимира Львовича, писал: «Из Бурцева вышел бы отвратительный директор банка, невозможный кассир, а в качестве министра финансов он в полгода разорил бы любую Голконду. Если мне скажут, что вчера у Бурцева был миллион, но протек сквозь пальцы, обогатив лишь кучку разных эксплуататоров и приживальщиков, – я нисколько не удивлюсь: это в характере Владимира Львовича».

Прославившийся своим разоблачением легендарного эсеровского террориста Азефа, Бурцев видел смысл своей жизни в поисках в Париже агентов ГПУ. Таковые, к его глубокому огорчению, после похищения генерала Кутепова, затаились. Но он был свято убежден, что от его всевидящего ока им не скрыться. В одной из своих многочисленных статей по этому поводу он писал: «Меня поражает нежелание французов искать советский след в похищении генерала Кутепова. Ясно же, что генерал был похищен большевиками! Начали следствие, были многочисленные допросы, исписали груды бумаги. Но никто из большевиков не был привлечен к делу. Не только никого не арестовали или обыскали, но никого даже не осмелились допросить в качестве свидетеля! Что же удивляться, что большевики могут и похищать людей, и убивать их, и сухими выходить из воды».

В разгар скандала вокруг Скоблина к Бурцеву зашел в гости генерал Дьяконов, который попытался выяснить, что легендарный охотник за сенсациями имеет против корниловского командира. Бурцев разразился на эту тему долгим монологом, который через несколько недель появился в парижских газетах в виде отдельной статьи:

«Честно говоря, сам факт проникновения агента большевиков в Русский Обще-Воинский Союз меня не удивляет. Это естественно, что они пытаются заполучить там своего человека. Эта история меня очень заинтересовала, и я решил подробно в ней разобраться. Видите ли, считаю виновными, прежде всего, генералов Миллера и Шатилова, которые провоцируют своих подчиненных на ведение двойной игры с большевиками, полагая, будто в этой игре они выиграют. У меня на этот счет иное мнение.

В данном случае, люди, завербованные Советами, меня не интересуют. Я хочу доказать, что игра с агентами ГПУ в принципе недопустима и преступна, потому что лица, вступающие в отношения с большевиками, не могут не сообщать им весьма важные сведения. А что они получают взамен? Ничего, кроме денег.

Я, прежде всего, разыскал полковника Федосеенко. По-моему, он искренен, хотя в его рассказе есть неточности и преувеличения. Но последнее не так важно для меня. Я не сомневаюсь, что Федосеенко в своей игре с большевиками зашел слишком далеко и сам испугался. Теперь он бросился разоблачать Скоблина, который тоже явно ведет такую же игру. И я уверен – с ведома и согласия Миллера.

Вообще же, я считаю главным действующим лицом во всей этой истории не самого генерала Скоблина, а его жену. В 1918 году Надежда Плевицкая находилась на территории красных, разъезжала по всему фронту с концертами, чтобы приободрить красноармейцев и вдохновить их на борьбу с Добровольческой армией. О чем это говорит?

Во время таких фронтовых гастролей Плевицкая вместе с отрядом красных попала в плен и немедленно перекрестилась в антибольшевичку. У белых она познакомилась со Скоблиным, сошлась с ним, а потом и вышла замуж.

Мне известно, что в Константинополе, когда генерал Слащев перешел к красным, Плевицкая упорно уговаривала Скоблина последовать примеру Слащева, которого определили преподавать в Высшую тактическую стрелковую школу РККА. Плевицкая убеждала мужа, что как русская народная певица она легко сможет устроиться и у красных и еще продвинуть своего мужа. Однако Скоблин не согласился».

Обратите внимание на важнейший нюанс. В деле впервые стала фигурировать Плевицкая. Через несколько лет эта статья Бурцева станет краеугольным камнем обвинения на процессе «Франция против агентов ГПУ Скоблина и Плевицкой». Впрочем, я забегаю вперед.

Эффект от этой статьи не оправдал ожидания Бурцева. Через несколько дней было созвано экстренное заседание офицеров Марковского полка. На нем зачитали специальное обращение генерала Миллера с призывом не верить «темным силам», которые стремятся сеять раздоры среди руководителей РОВС, и осудить провокатора, чернящего легендарного командира корниловцев. Евгений Карлович знал, к каким чувствам нужно апеллировать. Марковцев неофициально называли «те, кто умирает красиво». Такой характеристикой они чрезвычайно гордились. И честь своего полка, одного из старейших в Добровольческой армии, свято берегли. Не случайно еще в 1919 году одна из газет писала про офицеров в черно-белой форме:

«Замедленные тихие движения. Точно эти люди знают какую-то тайну. Точно обряд какой-то совершают, точно сквозь жизнь в обеих руках проносят они чашу с драгоценным напитком и боятся расплескать её.

Сдержанность – вот отличительная черта этих людей, которых провинциальные барышни давно очертили “тонные марковцы” У них есть свой тон, который делает музыку, но этот тон – похоронный перезвон колоколов, и эта музыка – «De profundis». Ибо они действительно совершают обряд служения неведомой прекрасной Даме – той, чей поцелуй неизбежен, чьи тонкие пальцы рано или поздно коснутся бьющегося сердца, чьё имя – смерть. Недаром у многих из них четки на руке: как пилигримы, скитающиеся в сарацинских песках, мыслью уносящиеся к далекому гробу Господню, так и они, проходя крестный путь жертвенного служения Родине, жаждут коснуться устами холодной воды источника, утоляющего всех. Смерть не страшна. Смерть не безобразна. Она – прекрасная Дама, которой посвящено служение и которой должен быть достоин рыцарь.

Будет время, под благовест кремлевских колоколов преклонят перед Добровольческими полками – Дроздовским, Корниловским и Марковским – свои венчальные головы двуглавые орлы старинных знамен. И поблекнут старые девизы, и на скрижали истории будут вписаны новые».

Большинство собравшихся поддержало призыв председателя РОВС. Лишь один из марковцев начал горячо уверять друзей, что эта интрига – дело рук Деникина, надеющегося такими подлыми путями захватить руководство в Русском общевоинском союзе. После собрания он начал было организовывать группу офицеров, чтобы пойти и избить Федосеенко, прямо на пляс Пигаль, где тот и работал по ночам. Пикантности ситуации добавляло то, что эта площадь – излюбленное место сбора французских проституток. Согласитесь, не самое удачное место для поединков чести. Услышав столь разумное объяснение, марковский офицер отказался от своего плана.

Бурцеву объявили «бумажную» войну. Первый залп нанесли корниловцы. Полковник Трошин от имени всех офицеров старейшего полка Добровольческой армии, в открытом письме в газету «Возрождение» указывал: «Мы, все, как один, встаем на защиту доброго имени того, кто в течение всего боевого периода гражданской войны вел нас к выполнению нашего долга. Пусть все знают, что генерал Скоблин – не один, он – это все корниловцы. Мы также горячо возражаем против всякого расследования, какое рекомендует Али-Баба в отношении генерала. Наш начальник вне подозрений».

Я долго не мог понять, почему Трошин так назвал Федосеенко. Ничего общего у полковника с героем арабской сказки вроде бы не было. А потом догадался. «Али-Бабе очень хотелось посмотреть поближе на волшебную дверь, но он так боялся разбойников, что не осмелился слезть с дерева». Федосеенко никогда не осмеливался повторить свои обвинения в лицо хоть одному чину Корниловского ударного полка, стараясь выступать перед более дружелюбной аудиторией.

Журнал «Часовой», открыто поддерживавший «Внутреннюю линию» пошел еще дальше: «Отметим то полное доверие, которое единодушно выражено генералу Скоблину на очередном собрании командиров частей и начальников групп 1-го армейского корпуса в Париже. К выражению этого доверия, уважения и симпатии присоединяется и «Часовой» и просит Николая Владимировича полностью располагать нашей скромной помощью, если бы она потребовалась в деле защиты его доброго имени».

Скоблин подал Миллеру рапорт с требованием созвать суд чести для рассмотрения выдвинутого против него обвинения. Евгений Карлович об этом и слышать не хотел. Он считал генерала человеком кристальной честности и посоветовал ему не обращать никакого внимания на «писанину» Бурцева. Ответом Миллера Скоблин был польщен. Но всё же подал новый рапорт. Председатель Русского общевоинского союза был вынужден согласиться.

Суд чести под председательством генерала Стогова рассмотрел представленные материалы и допросил свидетелей полковника Федосеенко. Сам Скоблин на разбирательство даже не явился, предоставив письменные показания. Вердикт «присяжных» никого не удивил: «Признать возведенные Федосеенко обвинения против генерала Скоблина необоснованными и ничем не подтвержденными».

Генерал Кусонский писал в тот же день генералу фон Лампе: «Кампания против Русского Обще-Воинского Союза складывается и строится также на многогранном основании. Тут и слабость главы, и обсуждение заместителя (хотя Евгений Карлович охотно передал бы власть, если бы таковой нашелся), тут и нападки на Шатилова, тут и деникинцы, тут и происки честолюбия Кедрова. И безработица играет роль – людям нечего делать, поневоле всякая чушь лезет в голову и занимаются пересудами. О более глубоких и постоянно действующих причинах (долголетнее пребывание, деклассирование, озлобленность и др.) я уже не говорю».

Точку в этом деле поставил, как и положено ему было по должности, председатель Русского общевоинского союза: «Примите от меня сердечные приветствия по случаю окончания этого неприятного для Вас, Надежды Васильевны и всех нас дела».

И снова немного забегу вперед. Запомните, пожалуйста, слова Миллера. В этой истории мы к ним еще несколько раз обратимся.

* * *

Дотошный читатель наверняка мучается вопросом: откуда же автор взял все эти данные и свидетельства, если сам на первых же страницах сказал, что документов по «Внутренней линии» практически не существует. Нет, я не взялся домысливать и дописывать историю Русского общевоинского союза, как делают немало сегодняшних «историков», особенно в Интернете.

Часть документов по этой теме была приведена в известной книге Бориса Прянишникова «Незримая паутина». Один из самых первых членов Народно-Трудового Союза, сам бывший недолгое время в контрразведке РОВС, начал публиковать их с середины 1930-х годов. Но тут есть важнейший нюанс: я считаю большинство выводов Бориса Витальевича неверными. Прежде всего, что «Внутренняя линия» работала исключительно во вред всему русскому зарубежью.

Впервые я познакомился с этой книгой еще в начале 1990-х годов. Помню, что тогда она произвела просто неизгладимое впечатление. Рушилось множество мифов о единстве русской эмиграции, о несокрушимой спайке сердец в борьбе с большевизмом. Тема заинтересовала, я стал собирать материалы. С каждым годом их становилось все больше. Постепенно я пришел к убеждению, что Прянишников, как лицо заинтересованное, исказил картину, выставив факты в том свете, как ему было выгодно.

Я всегда подозревал в себе сумасшедшего. «Незримую паутину» читали сотни тысяч людей во всем мире, в том числе и те, кто застал события, о которых в ней идет речь. И никто не начал задавать автору простых вопросов. Никто не заметил очевидных нестыковок, когда описывается процесс над Скоблиным и Плевицкой.

Отчаявшись дождаться ответа этой книге, я вынужден был взяться за дело сам. Перечитал заново десятки воспоминаний и сотни статей по этой теме, отрывки из которых и привожу на этих страницах.

Один из тех, кому довелось читать рукопись, сказал: «Тебя назовут Суворовым Белого движения». Пусть так. Ничего не имею против. Если моя книга заставит людей задуматься и проанализировать те события – буду только рад. Если у кого-то появятся вопросы – с огромным удовольствием на них отвечу.

В мои планы не входит кого-то и в чем-то убеждать. Я лишь предлагаю взглянуть на, казалось бы, незыблемые факты с другой стороны. Черт, как известно, кроется в мелочах. А в этой истории более чем странных мелочей хватает с избытком. И на них я буду заострять ваше внимание, прежде чем начну высказывать свое мнение о «предательстве» Скоблина.

* * *

Едва оправившись от одного скандала, руководство Русского Обще-Воинского Союза оказалось втянутым в гораздо более страшную дрязгу. Ее нельзя было избежать. Более того, эту мину замедленного действия заложил под себя сам Евгений Карлович Миллер. Являясь категорическим противником авантюр из серии Союза национальных террористов, он фактически свернул всю боевую работу против СССР. Своим оппонентам он постоянно твердил, что даже десять сверхудачных выстрелов не способны, к нашему сожалению, свергнуть большевизм. Вот Ларионов взорвал партклуб в Ленинграде. И что изменилось?

Проблема была в том, что Миллера никто слушать не хотел. Молодые «цветные» генералы Пешня, Туркул, Скоблин жаждали активных действий. Их буйным нравам претила статика, в которую их погрузил «архангельский дед». Однако первые двое не знали, что являются лишь слепым оружием в руках «Внутренней линии». Шатилов, находящийся временно в резерве, не сидел сложа руки и активно подогревал недовольство Туркула, который был известен своим склочным и неуживчивым характером. В свою очередь, главный дроздовец постоянно агитировал командира марковцев Пешню взяться задело. Скоблин, наблюдая за их ежедневными призывами начать действовать, а не дожидаться окончательного превращение РОВС в сборище выживших из ума стариков, им время от времени поддакивал, а сам, выполняя распоряжение Шатилова, доносил обо всем Миллеру.

23 февраля 1935 года в Париже произошло событие, вошедшее в историю эмиграции как «бунт маршалов». Тринадцать лидеров Русского общевоинского союза во главе с генералами Скоблиным, Туркулом, Пешней и Фоком предъявили Миллеру ультиматум. Да-да, надо называть вещи своими именами. Тот самый легендарный меморандум был именно «черной меткой», выражаясь пиратским языком. Что же хотели от председателя РОВС молодые и активные Туркул и Пешня? (Фока назвать молодым – язык не поворачивается. Бывшему инспектору артиллерии Галлиполийского лагеря было уже 57 лет.) Прежде всего – превращения Русского общевоинского союза в политический центр всего национально настроенного зарубежья. И возобновление вооруженной борьбы с большевиками. В противном случае генералы выходят из организации, которая уже перестала быть передовым отрядом Белой России, а все больше превращается в ветеранский союз:

«1. Авторитет главного командования РОВСа совершенно утрачен в глазах 1-го армейского корпуса, многие или совсем отходят от Союза или переходят во вновь создающиеся организации – младороссов, имперцев и др.

2. Авторитет борьбы, ведущейся РОВСом, уже более не существует: голос везде один – с трагического дня 26 января 1930 года активная борьба с коммунизмом прекратилась.

3. Денежные средства РОВСа расходуются совершенно безотчетно и бесконтрольно.

4. Особый удар престижу РОВСа нанесен деятельностью Комитета по розыскам генерала Кутепова. Работа лиц, ведавших розыском, поистине была преступной.

5. Политика РОВСа не имеет никакой определенной линии.

6. Внутреннее положение РОВСа представляет совершенно хаотическое соединение частей Армии, объединений и союзов с разными правами и обязанностями и с разной юридической ответственностью.

7. На основе повсеместного недоверия к главному командованию родятся и ширятся слухи о Вашем уходе с поста Председателя, отсутствие единой воли и твердого руководства.

8. Вы как председатель РОВСа не отражаете идей, настроений и стремлений возглавляемой Вами национальной добровольной военной организации. Командование не может проводить только свои мысли, свои представления об активной работе, а обязано, по примеру погибших вождей Белого движения, вести РОВС по стопам действительно активной борьбы с большевиками.

9. В случае невыполнения наших условии мы, предвидя неизбежный конец РОВС, вынуждены будем выйти из его состава для того, чтобы организовавшись продолжать дело, начатое нашими вождями»

Подписи Шатилова под документом не было, но общий стиль меморандума однозначно указывал – «115» его, как минимум, редактировал.

Миллер с негодованием отверг требования «маршалов», но было уже поздно. Его престижу нанесли последний, сокрушительный удар. Лучшее, что мог бы сделать в тот момент Евгений Карлович, – подать в отставку. Однако он решил продолжать борьбу. Уже не за должность председателя РОВС. Евгений Карлович решился начать борьбу с «Внутренней линией». Поводом для объявления «войны» послужило письмо Шатилова. В нем он жа ловался, что уже около года не получал никаких сведений о жизни РОВС.

Конечно, никакой нужды он в этом не испытывал. Больше того, сам мог бы предоставить Миллеру любые данные о любой сфере деятельности Русского общевоинского союза. Мало того, что Скоблин и Закржевский оперативно сообщали ему все подробности, так и агенты с мест докладывали в Париж, что им до смерти надоело просто отбывать номер. Об этом и писал Шатилов Миллеру: «Было еще одно дело, которое осталось на моих руках, и которое простым решением Эрдели пожелал ликвидировать. Я говорю об организации Закржевского, связанного с Фоссом. Я принял меры к тому, чтобы, получив незаслуженные моральные удары, он не пошел бы по неправильному пути, и чтобы не повторились те ошибки, которые сделал Закржевский вскоре после моего отчисления».

То есть председателю Русского общевоинского союза дали ненавязчиво понять, что «Внутренняя линия» существует, руководит ей по-прежнему Шатилов, и соваться в ее работу Миллеру не нужно. Так ему будет лучше.

Однако Евгений Карлович почему-то не захотел, чтобы ему было лучше. Вместо этого он взялся разбираться, что это за неуловимая организация, которую даже закрыть нельзя? Адмирал Кедров был столь любезен, что поделился с председателем РОВС теми немногими данными, которыми он располагал о тайном ордене. Внимательно изучив все имеющиеся документы по этому поводу, Миллер в глубоком раздумье сидел над «шапкой» инструкций «линейцам». Фраза «Центр. 1 октября 1933 года» ставила его в тупик. Он поднял архив РОВС и удостоверился, что в те дни никаких приказов или распоряжений не издавал.

Генерал Русской императорской армии не привык чувствовать себя дураком. Вызвав самых преданных себе людей, он поделился с ними мучившим его вопросом: что делать с «Внутренней линией»? Большинство склонялись к тому, что это организация вредная и ее надо распустить. Однако с мнением своих помощников Миллер не согласился. Он посчитал вредным как раз роспуск набранной агентуры. Совершенно справедливо рассудив, что если он прикажет закрыть контрразведку, то она уйдет в еще большее подполье и продолжит действовать бесконтрольно. И Бог его знает, что там в голову придет этому Закржевскому. В результате Евгений Карлович принял решение назначить начальником «Внутренней линии»… генерала Скоблина.

* * *

Я не возьмусь судить, что испытал Николай Владимирович Скоблин, когда ему сообщили о решение генерала Миллера. Но, думаю, что Павел Николаевич Шатилов в тот момент смеялся до слез. Поступок председателя Русского общевоинского союза лучше всего подтверждал данное ему Туркулом определение: «выживший из ума старик».

За всю историю русской военной эмиграции более глупого решения трудно найти. Оно свидетельствует прежде всего о том, что Миллер совершенно не понимал, что происходит в РОВС. Это в лучшем случае. В худшем, как это было принято в Советском Союзе, его можно было бы обвинить в планомерном вредительстве. Только не организации, а самому себе. Что, согласитесь, об умственных способностях если и говорит, то вовсе не в превосходной степени.

Да простят меня все те, кто трепетно относится к Евгению Карловичу Миллеру. Своей смертью он искупил все многочисленные ошибки и просчеты, сделанные им на посту председателя Русского общевоинского союза. Это словно о нем говорил великий философ Иван Александрович Ильин: «Белое движение отнюдь не надо идеализировать: с одной стороны, всегда и всюду могут оказаться люди слабые, неустойчивые и даже порочные и наделать неподобающее; особенно после перенапряжений такой войны, которая велась недовооружённой армией; особенно когда вся страна болела смутою; особенно при поднятии такого исключительного по размерам и напряжению подвига. С другой стороны, самые лучшие люди могут совершать ошибки, недосмотры – да ещё при таких потрясениях, сдвигах и во всеобщем замешательстве и пере– осложнении».

Необходимо признать: среди всех руководителей крупнейшей белой организации, от Врангеля до Харжевского, Миллер был самым слабым. Больше того: период его лидерства в Русском общевоинском союзе совпал с полным развалом какой-бы то ни было работы и окончательного списания всего антикоммунистического сопротивления первой волны на свалку истории. Результаты тотальной бездеятельности Миллера и неспособности его разобраться, что же именно от него хочет «Внутренняя линия», сказались уже через четыре года – 22 июня 1941 года.

Нападение Германии на Советский Союз русская эмиграция встретила разобщенной, не имеющей какой-нибудь твердо сформулированной позиции. Все только и делали, что продолжали грызться друг с другом. Трудно было ожидать чего-то другого, если учитывать, что за 7 лет председательствования в РОВС Миллера, только этим и занимались. «Внутренняя линия» потратила уйму сил на попытки заставить Евгения Карловича думать, но все было впустую.

Я твердо убежден: если бы Миллера не похитили в сентябре 1937 года, то никакого бы Русского корпуса спустя 4 года Скородумов и Штейфон не организовали бы. Все время у них ушло бы на составление пространных меморандумов, в попытках объяснить генералу, что нынче не 1919 год, а новое время требует новых решений. Да, оба лидера «шюцкора» в РОВС не состояли. Но ведь подавляющее большинство чинов Русского корпуса были из РОВС и соответственно им нужно было получить разрешение председателя. Миллер колебался бы до последнего, что доказывает и участие русских добровольцев в гражданской войне в Испании.