Текст книги "ОГПУ против РОВС. Тайная война в Париже. 1924-1939 гг."

Автор книги: Армен Гаспарян

ЧАСТЬ II.
«РУССКАЯ ВОЙНА В ПАРИЖЕ»

И в каждом доме, в каждой комнате,

Где люди русские живут,

Пускай звучит печально: помните,

Погибших подвиг, жизнь и труд.

Уйти от омута нелепого,

От этой будничной тоски, —

Погибнуть гибелью Кутепова

От злобной вражеской руки.

Марианна Колосова

ГЛАВА 1.
Юбилей Корниловского полка. Похищение Миллера. Исчезновение Скоблина

19 сентября 1937 года корниловцы торжественно праздновали 20-летие своего полка. После молебна в соборе Александра Невского на рю Дарю, с выносом полковых знамен, в Обществе гал– липолийцев состоялся юбилейный банкет. Весь цвет русского Парижа пришел поздравить тех, кто первыми поднялись на борьбу с коммунистами. И вот тут необходимо сделать короткое отступление.

Сегодня всех чинов Корниловского ударного полка незаслуженно обливают грязью, называя бандой изменников-февралис– тов, которым никто руки в эмиграции не подавал. Говорят так лишь те, кто считает возможным трактовать историю в угоду своим политическим убеждениям. Своим офицерам Лавр Георгиевич Корнилов незадолго до смерти объяснял: «После ареста Государыни я сказал своим близким, что в случае восстановления монархии мне, Корнилову, в России не жить. Это я сказал, учитывая, что придворная камарилья, бросившая Государя, соберется вновь. Но сейчас, как слышно, многие из них уже расстреляны, другие стали предателями. Я никогда не был против монархии, так как Россия слишком велика, чтобы быть республикой. Кроме того, я – казак. Казак настоящий не может не быть монархистом».

Можно было бы задать всем тем, кто обвиняет Корнилова в измене, простой вопрос: а что стало бы с Царской Семьей, преданной всеми, если бы в Александровский дворец ворвались «революционные солдаты», остановленные «генералом с красным бантом в петлице»?

В современной России получил огромную популярность миф, во время великого исхода из Крыма все республиканцы покинули Русскую армию генерала Врангеля, и она стала целиком монархической. Это строго не так. Капитан Раевский в своем «Дневнике Галлиполийца» отмечал: «Галлиполийцев объединяет кроме ненависти к большевизму убеждение в невозможности ликвидировать его иначе, как вооруженной рукой, но вопреки довольно распространенному мнению, в Галлиполи от начала до конца можно было встретить в одной и той же палатке людей самых различных политических взглядов – от умеренных социалистов до сторонников самодержавия. Утверждение о том, что республиканцы ушли, а монархисты остались, является (поскольку оно неумышленно) грубой ошибкой».

Но такие мелочи сегодня никого и ни в чем не убеждают. Один из таких вот идейных сторонников престола не так давно написал мне: «Корниловцы обстреляли в Галлиполи палатку, в которой офицеры запели «Боже, Царя храни».

На счастье чинов полка тогда не было изобретено ядерной бомбы, иначе бы спустя 80 лет два комка грязи, брошенные в шутку в сторону марковской палатки, непременно бы превратились в смертоносное оружие. Но ведь стрельба действительно была. Свидетельство об этом есть в «Дневнике Галлиполийца» капитана Раевского. Но, о, ужас для всех наших ура-патриотов это злодейство совершили не корниловцы, а дроздовцы: «Это может показаться парадоксом, но я лично уверен в том, что монархическая агитация в армии может разложить ее гораздо скорее, чем работа Керенского, Милюкова и других левых. Стоит вспомнить историю, бывшую 19 января, когда несколько офицеров Дроздовского полка (правда, подвыпивши) начали стрелять по палаткам штаба лагерного сбора из-за того, что оркестр во время ужина заиграл там «Боже, Царя храни!». Солдаты (даже многие из вольноопределяющихся) нашей батареи были тогда настолько возмущены, что приходилось резко обрывать чересчур несдержанные разговоры».

Уже работая над этой книгой, получил письмо от одного из ведущих специалистов по Белому движению, доктора исторических наук Василия Жановича Цветкова: «Если говорить о конкретно стрелявших, то это действительно были, увы, «малиновые фуражки». Я не думаю, что это были «замаскированные корниловцы» или, паче чаяния, всеми любимые жидомасоны.

Иное дело, что в Галлиполи в течение первых двух месяцев после Крыма был такой кошмар. Спирт можно было достать свободно (греки и турки старались). Части 1-го корпуса были в таком жутком состоянии, что Макаренко «отдыхает» (хотя у него брат – Марковец). Чести никто не отдает, погоны не носят, мат через каждое слово, полное неповиновение начальникам, картежная игра, пьянство, чуть ли не подготовка убийства самого Кутепова. И держит только сознание того, что кругом чужая земля и идти некуда. Все. Конец. Приплыли… Так, что даже если бы в штабной палатке пели «вдоль по Питерской», ее бы все равно обстреляли, потому что там «начальство песни орет», а мы, «типа в законе», под холодным дождем мокнем и кашляем. И дело не в цвете фуражек и уж, тем более, не в политике.

«Железной рукой» смогли навести порядок только к весне. Пару «деятелей» при этом расстреляли, не взирая на чины и заслуги. «Губа» работала с перевыполнением плана…»

Сегодняшние ура-патриоты с пеной у рта протестуют против упоминания Корнилова среди основоположников Белого дела. Вот так, ни больше ни меньше. Ссылаются они при этом на храм– памятник в Брюсселе, где действительно нет мемориальной таблички Лавру Георгиевичу и чинам Корниловского ударного полка. Всем есть, а вот человеку, который вел армию в Ледяной поход, – нет.

Однако ничего удивительного в этом нет. Сегодняшние монархисты свято чтят заветы графа Келлера, который в письме генералу Алексееву отмечал: «Объединение России великое дело, но такой лозунг слишком неопределенный, и каждый даже Ваш доброволец чувствует в нем что-то недосказанное, так как каждый человек понимает, что собрать и объединить рассыпавшихся можно только к одному определенному месту или лицу. Вы же об этом лице, который может быть только прирожденный, законный Государь, умалчиваете. Объявите, что Вы идете за законного Государя, если Его действительно уже нет на свете, то за законного же Наследника Его, и за Вами пойдет без колебаний все лучшее, что осталось в России, и весь народ, истосковавшийся по твердой власти.

Корнилов – революционный генерал, ему и карты в руки, пускай пытается спасти российскую демократию. Теперь, быть может, время для этого. Я же могу повести армию только с Богом в сердце и Царем в душе. Только вера в Бога и в мощь Царя могут спасти нас, только старая армия и всенародное раскаяние могут спасти Россию, а не демократическая армия и «свободный» народ. Мы видим, к чему нас привела свобода: к позору и невиданному унижению. Из корниловского предприятия ровно ничего не выйдет, помяните мое слово. Кончится гибелью. Погибнут невинные жизни…»

Что до храма-памятника в Брюсселе, то лучше всего об этом скажет послужной список людей, которые и не допустили установки в нем памятной таблички погибшим за Россию тысячам офицеров и ударников Корниловского полка. Всю русскую смуту они провели в тихом и уютном Париже, поливая оттуда грязью немногочисленных добровольцев.

Офицеры и ударники Корнилова боготворили. Сохранилось безупречное свидетельство полковника Левитова: «Все мы были проникнуты к своему шефу чувством глубокой преданности и восторга, доходившими до самозабвения и понятными только в отношении вождей «Божьей милостью», каковым и был для нас генерал Корнилов. Подобного рода чувство истинного восторга я испытал при встрече Государя Императора Николая Александровича в Вильно, в 1914 году, во время боев в Восточной Пруссии, и потом к генералу Корнилову. Свежесть этого чувства сохраняется у меня и до сего дня».

А вот как относился к корниловцам сам Лавр Георгиевич: «С твердой уверенностью в непоколебимой верности полка заветам, на основе которых он зародился, я шлю ему образ, которым епископ благословил меня, как старшего из корншювцев. Шлю полку мое благословение на новые ратные подвиги за честь России и ее армии».

И все же: был или не был Лавр Георгиевич Корнилов монархистом? Если брать монархию в качестве той неизменно-застывшей системы, как она сложилась в представлении главным образом высшего света, части придворных и генералов Свиты Его Императорского Величества, – то нет. Тут можно вспомнить и семью самого Корнилова, и его конфликт по поводу коррупции в погранстраже на КВЖД (где вскрылись «выходы» на «высшие сферы» в лице самого премьера), и его фактическую почетную ссылку во Владивосток на остров Русский, и конфликты по линии его работы в Туркестане. Если это монархия Штюрмера, Горемыкина, Хабалова, Балка, Протопопова, – то нет.

Но если рассматривать монархию в качестве системы политического устройства, то, несомненно – Корнилов убежденный монархист. Лавр Георгиевич всегда был сторонником сильной власти, но при этом прекрасно понимавший, что для России, в том состоянии, в каком она была летом 1917 года, возвращение монархии – это буквально авантюра.

Русская эмиграция чтила корниловцев и гордилась подвигом красно-черных воинов. Вдень 20-летия полка поздравительные телеграммы на имя генерала Скоблина буквально завалили управление Русского общевоинского союза. Прийти и лично поздравить «меч белого сопротивления» было делом чести каждого русского патриота. Поэтому в тот день в Галлиполийском собрании был аншлаг, что бы ни говорили годы спустя потомки.

О том, как происходило празднование, сохранилось безупречное свидетельство одного из чинов полка: «Нами были торжественно вынесены черно-красное Ударное знамя, Георгиевское знамя, Николаевское знамя 1-го полка и флаг штаба Корниловской ударной дивизии, сопровождавший нас в боях. Особую торжественность создало внимание к нам наших соратников (дроздовцев, марковцев и алексеевцев. – А. Г.) и потом целовавших наши знамена».

Генералы Миллер и Деникин произнесли приветственные речи, прославлявшие подвиги доблестных корниловцев. Подчеркивая свое уважение к вождям Белого движения, им, не менее торжественно, отвечал Скоблин. Пела патриотические песни Плевицкая. Банкет удался на славу. Гости и хозяева расходились в приподнятом настроении. Никто из них и представить не мог, что тот, кто сидел слева от Скоблина, будет на следующий день похищен. А сам Николай Владимирович станет самым проклинаемым участником Белого движения в русской эмиграции.

* * *

Ровно в 9.00 22 сентября председатель Русского общевоинского союза вышел из своего дома. Он был само спокойствие. Жена Евгения Карловича не заметила на лице мужа никаких признаков озабоченности. Он должен был заехать на Восточный вокзал, чтобы купить билеты до Белграда для невестки и внучки. Никто и никогда в семье Миллера не знал распорядок его рабочего дня. 22 сентября не стало исключением из правила.

Согласно показаниям Кусонского в суде, почти в 11.00 Евгений Карлович вошел в управление РОВС. Он сразу же зашел в кабинет начальника канцелярии и сказал, что хотел бы с ним переговорить. Спустя час Кусонский услышал от него: «Уменя сегодня много беготни. Сейчас я должен ехать на свидание и на завтрак. Может быть, после этого я вернусь в управление. Не сочтите меня, Павел Алексеевич, за сумасшедшего. Но я оставлю на всякий случай записку, которую прошу не вскрывать».

Кусонский удивился. За все годы знакомства с Миллером он никогда не слышал от него таких речей. Поэтому он просто ответил: «За сумасшедшего вас не считаю. Записку, конечно, не вскрою и завтра утром верну вам ее нераспечатанной».

В четверть первого Миллер вышел из управления Русского общевоинского союза. Он не оставил на столе бумаг, как обычно делал, когда рассчитывал вернуться. Однако и не взял с собой портфеля и бумажника, в котором были железнодорожные плацкарты и немного денег. Осталось в кабинете и пальто.

К странной просьбе Евгения Карловича Кусонский отнесся на редкость равнодушно. Вернувшись в свой кабинет, он положил записку в ящик стола, никому о ней не сказав. В 14.45 он ушел домой завтракать. Генерал даже не подумал позвонить в РОВС и узнать, вернулся ли Миллер.

В 20.00 должна была состояться традиционная встреча Общества Северян, возглавлял которое председатель РОВС. Странное отсутствие Евгения Карловича заставило сотрудника управления поручика Асмолова позвонить ему домой. Супруга генерала, едва скрывая охватившее ее тут же беспокойство, ответила, что к обеду генерал не приехал и вообще не сообщил семье, что сегодня задержится по делам.

Спустя час жена Миллера сама перезвонила в управление РОВС и попросила известить полицию. Асмолов немедленно отправил курьера с запиской к Кусонскому, прося его как можно быстрее приехать на работу. Вскоре выяснилось, что в тот день Миллера никто нигде не видел. Тут же перезвонил взволнованный адмирал Кедров, которому о таинственном исчезновении Евгения Карловича сообщила его жена. Узнав, что Кусонский уже в дороге, первый заместитель председателя РОВС заявил, что вскоре приедет.

В 23.00 Кусонский приехал в управление. Пройдя в свой кабинет, он достал записку Миллера. Аккуратно вскрыл конверт, достал лист бумаги и прочитал: «У меня сегодня в 12.30 нас дня рандеву с генералом Скоблиным на углу рю Жасмен и рю Раффе, и он должен везти меня на свидание с немецким офицером, военным агентом в Прибалтийских странах – полковником Штрдманом и Вернером, состоящим здесь при посольстве. Оба хорошо говорят по-русски. Свидание устроено по инициативе Скоблина. Может быть, это ловушка, на всякий случай оставляю эту записку. Генерал Миллер». Закончив читать, Кусонский, согласно армейской привычке, пометил на конверте: вскрыт в 23 часа.

Спустя пять минут в кабинет быстрым шагом вошел адмирал Кедров. Кусонский не стал дожидаться вопросов и предпочел не вдаваться в долгие объяснения. Он молча протянул записку Миллера. Кедров погрузился в чтение. С каждым прочитанным словом на его лице отражалась все большая степень удивления, которое граничило с растерянностью. Однако оба эти чувства достаточно быстро уступили место негодованию. Возмущенный до глубины души нерадивостью Кусонского, адмирал высказал ему все, что он думает по поводу такой непростительной оплошности, не особенно выбирая выражения.

Руководители Русского общевоинского союза решили известить полицию об исчезновении генерала Миллера. Но буквально тут же передумали. Кедров задумчиво сказал: «А что если генерал Евгений Карлович лежит где-нибудь за городом раненый в автомобильной катастрофе и не имеет возможности дать знать? Ведь Скоблин должен знать об этом свидании и может дать нам необходимые указания».

У этого решения было вполне логичное объяснение. Отнеся эту записку в полицию, лидеры РОВС сразу бы подтвердили утверждения некоторых французских газет об их тесных связях с Третьим рейхом. Этого ни Кедрову, ни Кусонскому не хотелось. Поэтому они решили так: прошло уже и так почти полдня, поэтому еще один потерянный час принципиально ситуацию не изменит. Пока же – пошлем за Скоблиным. Знать бы, правда, где он сейчас.

Между тем поднятый среди ночи адъютант Корниловского ударного полка штабс-капитан Григуль сообщил, что Скоблин и Плевицкая сегодня решили остановиться в отеле «Паке». Будить генерала вызвался полковник Мацылев. О записке Миллера он ничего в тот момент еще не знал. Сев в первое же попавшееся такси, он помчался в гостиницу. Постучал в дверь номера. Услышав недовольный голос Скоблина, он сообщил ему, что пропал генерал Миллер и Николая Владимировича срочно просят приехать в управление Русского общевоинского союза. Спустя пять минут начальник корниловцев, в коричневом костюме, без шляпы, с черным, переброшенным на руку пальто, уже ловил такси. По дороге Мацылев рассказал ему немногое, что сам знал о таинственном исчезновении председателя РОВС. Скоблин спокойно слушал, иногда перебивая, чтобы осведомиться о некоторых подробностях.

Приехали в управление. Поднялись по темной лестнице и вошли: первым Скоблин, за ним Мацылев. Пройдя в кабинет Кусонского, генерал закрыл за собой дверь. Полковник остался в приемной. Все дальнейшие диалоги участников событий приводятся по их собственным (за исключением, разумеется, Скоблина) показаниям следствию:

«– Что случилось?

– Видите ли, Николай Владимирович, мы обеспокоены отсутствием известий о генерале Миллере. Он исчез бесследно. Но, прежде чем идти в полицию, мы хотели бы выяснить, что вы знаете о нем. Когда вы сегодня видели Евгения Карловича?

– Сегодня не видел. Видел его вчера, когда заходил в управление.

– Но нам известно, что сегодня у вас было с ним свидание.

– Ничего подобного.

– Но нам известно даже время и место свидания, половина первого, угол Жасмен и Раффе.

– Не знаю таких улиц. В половине первого? В это время мы с женой завтракали в ресторане Сердечного. Потом, в 4 часа, с Трошиным поехали благодарить генерала Деникина за внимание к корниловцам. В 5 часов заехали к генералу Миллеру.

– Подумайте хорошенько!

– Нечего мне думать! Говорю же Вам, что с ним сегодня мы не встречались.

– Тогда поедем в полицию и известим ее об исчезновении Евгения Карловича».

Скоблин не имел ничего против этого. Вместе с Кедровым он вышел из кабинета Кусонского. За ними, надевая на ходу пальто, последовал сам начальник канцелярии Русского общевоинского союза. И тут случилась очередная неожиданная промашка Кусонского. Вместо того чтобы немедленно ехать в полицию, он обратился к адмиралу Кедрову: «Михаил Александрович, можно вас на минуточку?» С этими словами он увлек его обратно в кабинет, словно желая обсудить подробности разговора со Скоблиным. Начальник корниловцев не стал их ждать и спокойно вышел на улицу. Когда же из здания управления РОВС вышли, наконец, Кедров, Кусонский и Мацылев, они с удивлением увидел и, что Скоблина нигде нет. «Святой Боже, он сбежал!» – только и смог вымолвить адмирал. Двое его попутчиков не смогли сказать даже этого, настолько были ошарашены всем происходящим.

Все это не может не удивлять. На суде Мацылев и Кедров дружно утверждали, что поведение Скоблина внушало им опасения много лет. Почему же в тот роковой день они вели себя как влюбленные гимназисты на ночной прогулке в парке, которые часов не наблюдают и на окружающих внимания не обращают?

* * *

Первым пришел в себя Мацылев. Он совершенно справедливо заметил, что, видимо, не все знает, и выразил сожаление, что от него скрыли важные детали. Кусонский, переглянувшись с Кедровым, молча протянул ему записку Миллера. При свете уличного фонаря полковник начал внимательно читать. С каждым предложением в его памяти всплывали все многочисленные подозрения, вызванные странным поведением Скоблина в последние годы. Дочитав до конца, он был уже убежден в виновности главного корниловца. Оставалось решить главный вопрос: куда он мог деться? В этот момент Кусонский высказал предположение, что Скоблин отправился предупредить жену о таинственном исчезновении Евгения Карловича Миллера. Офицеры решили немедленно ехать в гостиницу.

Через двадцать минут Мацылев, настойчиво постучав вдверь, распахнул ее. В номере тускло светила электрическая лампочка, на кровати лежала полуодетая, взволнованная Плевицкая.

«– Что случилось? Где Коля? Где Евгений Карлович? Вы должны мне все сказать! Вы увезли моего мужа? Что вы с ним сделали? Вы его в чем-то подозреваете? Скажите мне, ведь он человек самолюбивый, он может застрелиться.

– Надежда Васильевна, я приехал к вам потому, что надеялся застать его здесь. Неожиданно для нас он выбежал из управления и куда-то исчез. Ничего больше сказать не могу, не знаю. Я спешу. Внизу в такси меня ожидают Кедров и Кусонский. Мы едем в полицию, чтобы заявить об исчезновении генерала Мшлера».

Окончательно убедившись, что помимо председателя Русского общевоинского союза теперь куда-то пропал еще и начальник корниловцев, трое офицеров отправились в полицию. Полусонные полицейские вообще долго не могли понять, чего от них хотят эти странные русские. На часах было 3 часа 15 минут.

Кусонский вспомнил, что у Скоблина был личный автомобиль, объект гордости хозяина и жгучей зависти большинства эмигрантов, едва сводящих концы с концами. Закончив дела в полиции, все трое отправились в гараж. К их огромному удивлению, машина с номером «1988 ОУ5» оказалась на месте. Охранник сказал, что владелец сегодня не появлялся.

* * *

А что же Скоблин? Выйдя из управления Русского общевоинского союза, он отправился в гараж, где работал полковник Воробьев, женатый на его сестре. Однако в ту ночь у него был выходной, и он мирно спал дома, в нескольких десятках километров оттуда. Узнав об этом, Николай Владимирович растерялся. Ведь торопясь в РОВС, он уехал из гостиницы без бумажника. Неожиданно он вспомнил, что буквально в нескольких кварталах отсюда находится книжный магазин, принадлежавший пол– ковнику-корниловцу Кривошееву. Тому самому офицеру, который был автором текста полкового марша, а потом, уже в Галлиполи, написал новый гимн ударников:

 
Пусть наши ряды поредели,
Пусть многие в битвах легли,
Враги отходную спели, —
Мы знамя свое сберегли.
Цело наше Русское Знамя, —
Ему наше сердце верно…
Надежды горячи, как пламя,
И жизненно наше зерно.
Начав с Ледяного похода,
Чем русскому сердцу больней, —
Тем выше нам благо народа,
Тем русское любим сильней.
Пролитая кровь и страданья,
Потеря Родимой Земли,
Оставшихся за год изгнанья
Сковали нас крепче семьи.
Как волны бы нас ни носили,
Пусть только туман впереди, —
В Вождя, в Воскресенье России
Сильна у нас вера в груди!
Мы честно боролись три года.
В изгнании год – ничего.
Нам Родина, Честь и Свобода —
И выше, и прежде всего!
«Безумцы!» нам крикнут, быть может,
Но искренно мы говорим:
«Мы верим, что Бог нам поможет,
Что правое дело творим».
 

Скоблин немедленно отправился домой к Кривошееву. Постучав в окно, он разбудил жену полковника. Не зажигая света, она вышла на улицу:

– Это вы, Николай Владимирович?

– Да. Где ваш муж?

– Он работает в городе. А который час?

– Около трех.

– Он продает газеты у метро.

– Можно попросить у вас стакан воды?

– Пожалуйста, прошу вас.

– У меня большая неприятность. Потерял бумажник. Хотел бы попросить у вашего мужа сто франков.

– Может быть, вам нужно больше?

– Если можете – лучше двести, верну вам завтра вечером.

Галантно поцеловав на прощание руку Кривошеевой, он вышел из магазина. Глядя, как он уходит в ночь, она даже представить себе не могла, что стала последней, кто видел бывшего начальника Корниловской ударной дивизии, кавалера ордена Святого Николая Чудотворца, генерал-майора Николая Владимировича Скоблина живым. По крайней мере, из русских эмигрантов.