Текст книги "Не поле перейти"

Автор книги: Аркадий Сахнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 48 страниц)

Что-то там засорилось. Несколько раз тяжело переводил рычаг из одного положения в другое, пока все не наладилось. Он торопился, потому что у второго котла надрывался телефон, тревожно мигала лампочка: котел полон, быстрее начинайте варку. А у первого котла давление поднялось до предела, надо немедленно перекрыть пар. На ходу увидел в глазок жироотделителя, что пошла грязь и надо быстрее спустить ее, иначе вслед за жиром потечет в отстойник.

Иван метался между накаленными котлами, жироотделителями, отстойниками, открывая и закрывая вентили, краны, пробки. Откуда-то капали жир, горячая вода, свистел фланец. Горячий зловонный воздух обжигал горло. Било в висках. Пустить бы сюда мощную струю охлажденного воздуха, но вентилятор едва шевелится, на Антарктиду рассчитан.

Выбрав свободную минуту, Иван пошел напиться.

На весь жирзавод, где в смену работает больше семидесяти человек, одна колонка с водой. Тоже в расчете на Антарктиду. Там не очень пьется, а здесь – до ведра воды в день на каждого.

На соседней позиции послышался шум. Оказывается потерял сознание и упал жировар Виталий Быстрюков, тепловой удар. Не выдержал двадцатисемилетний Виталий Быстрюков, бывший водолаз, спортсмен-разрядник. По крутому трапу вытащили наверх, привели человека в чувство. Каких-то особых, исключительных изменений в его организме не произошло.

Лишь давление было сто на пятьдесят пять, пульс – сто сорок ударов, вдвое больше нормы. Но у всех такое состояние появлялось к концу рабочего дня, а у Виталия – в первый час дежурство.

Капитану доложили о происшествии.

– Всякое бывает, – сказал он рассеянно.

С этого дня началось. Потерял на вахте сознание Онишко, через день Скоморохов, потом Покотилов, Фатыхов, Панченко...

Иван держался. Только бы миновали ночные вахты.

Едва дотянул до прихода утренней смены и пошел в каюту спать. Он понимал, что надо обязательно поесть, желудок пустей, а есть не мог. Хотелось пить.

Хорошо бы кружку воды, разбавленную сухим вином.

Врачи определили, что такая смесь хорошо утоляет жажду. Поэтому в колдоговоре пункт есть в обязательном порядке выдавать в тропиках вино. И все моряки Советского Союза получают его. Капитан запретил выдавать вино, должно быть, мало захватили.

А возможно, потому, что вино лучше расходовать как стимул для выполнения плана. По всей флотилии капитан объявил: за пять убитых кашалотов – пять бутылок... Слово свое он держит. На всех суднах прислушиваются, когда он отдает приказ.

"Такому-то три бутылки отпустить, такому-то – восемь бутылок.."

Не досталось вива Ивану. Потащился он в каюту.

Жара. Вентилятора нет. Резкий запах китовой продукции. Здесь и лег спать. Долго метался в постели, резало глаза, слипались веки, а уснуть не смог. Нет мочи спать в такой атмосфере. Поднялся, стащил с койки матрац и побрел на палубу.

Тропическое солнце набирало высоту. Разделочная палуба гудело. Мокрые, в китовой слизи люди резали, пилили, растаскивали крючьями распотрошенные части туши, загружая котлы. Близ надстроек, качаясь, брели люди с матрацами. Это была ночная смена.

Капитан каждый день видит этих людей с матрацами. Ему докладывают, что в каютах невыносимо и надо уходить из тропиков. И он отвечает: "Вы ставите личные интересы выше государственных".

Иван искал место в тени. И те, кто работали, и те, кто с матрацами, то и дело злобно поглядывали в одно и то же место. Иван знает, куда они смотрят. Он не хочет туда смотреть, но поднимает мутные глаза: верхний аварийный капитанский мостик. Святая святых любого судна, любого корабля. Здесь установлены все необходимые приборы, и если захлестнет стихия ходовой мостик, управление ведется с аварийного. Это самая высокая площадка. Отсюда далеко видны океанские просторы, палубы, надстройки, корма, бак.

И со всех точек судна хорошо виден верхний мостик.

Иван поднял глаза на этот мосткк, сплюнул и побрел дальше. Резвились, гоняясь друг за другом, и прыгали в купальный бассейн, сооруженный на аварийном мостике, Светлана и капитан. Бассейн – сюрприз Светлане – сделан по его приказу и под его руководством ремонтными бригадами в пути. Я видел этот бассейн, выложенный метлахской плиткой, с наружным и внутренним трапами, с красиво изогнутыми перилами. Жалкими и ненужными кажутся возле него гирокомпас и другие приборы управления судном.

Надругался капитан над верхним капитанским мостиком, над китобоями.

Было бы неправильно считать, что Светлана тунеядец или просто жена, находящаяся на иждивении мужа. Нет, она работает. Правда, долгие годы должности, которую она занимает, не было, и создал ее капитан, когда взял в рейс жену. Люди считают, будто ее работу мог бы выполнять обмерщик китов, затрачивая на это минуту. Но капитану виднее. Чтобы каждый понял, какую ответственную работу выполняет Светлана, он положил ей зарплату по шестой категории. Как старшим мастерам жирзавода и разделки – главной руководящей силе всего производства. Должно быть, Светлана того стоит. Недаром газеты капиталистических стран, в чьих портах бывает флотилия, печатают ее портреты на первых полосах.

Чтобы не обидеть своего сына Геннадия, он и его жене положил приличный оклад. Она тоже Светлана, и ее нельзя обижать, потому что она киноактриса.

Уже в трех фильмах участвовала. Вернее, она – марсовый матрос. Она очень смеялась, когда ее назначали марсовым матросом и выдали паспорт моряка. Это так экзотично – сидеть в "бочке" на самой верхушке мачты и высматривать китов. Жаль, все погошают, что не полезет она туда. И жаль, что они с Геннадием плавают не на флагмане, а на обычном китобойце, который назвали поисково-научным судном. Хотя Геннадий поставлен здесь начальником, ему даже капитан подчиняется, но все равно удобства не те. И эти матросы придираются к Геннадию больше, чем к его отцу. На собрании подняли вопрос, будто она пичею не делает, а зарплату получает. Правда, Геннадий дал должный отпор. Он сказал: "Во-первых, моя жена только числится марсовым матросом, фактически она лаборантка. Оценивать ее работу как лаборантки вы не компетентны. Это могу сделать только я, как научный руководитель. А я – довожу до вашего сведения– оцениваю ее работу положительно". Но все равно неприятно.

Тяжело было в жирзаводе. Председатель базового комитета профсоюза, опытный моряк, решил на себе проверить условия работы в жирзаводе. Отработал один день, а на другой пошел к капитану: "Надо немедленно уходить из тропиков".

Капитан объявил всеобщий опрос: "Кто за то, чтобы оставить тропики, где много кашалотов и будут большие заработки, и идти в Антарктику, где еще не известно, есть ли киты?"

Почти все китобойные суда, оторванные от жизни и работы жирзавода, проголосовали за то, чтобы остаться. Жирзавод вместе с линией муки – за уход.

Как дальновидный руководитель, капитан это предвидел.

– Ничего не могу поделать, – развел руками. – Подчиняюсь большинству, остаемся.

С первым попутным транспортом отправили, выдав больничные листы, первую партию вышедших из строя. Вошел в эту группу и Иван Бахров.

– Инвалид второй группы, – грустно улыбнулся Бахров, заканчивая рассказ о своем последнем рейсе. – Вы не смотрите, что на вид я такой мускулистый.

Это от прошлого. Законом мне работать запрещено, даже стельки в артели вырезать. Сердце не выдержало, на последней ниточке оно...

В связи с отправкой людей капитан выступил на собрании. Он сказал:

– Уехали нытики, хлюпики, разгильдяи. Подлинные матросы не бегают по врачам, не уезжают, не боятся трудностей.

Спустя несколько дней матрос Дмитрий Чегорский полез прочищать ножи в жирзаводе. Температура наверху– градусов семьдесят. Через пять минут спустился. Хотя воздух обжигал горло, но вдохнуть все-!

таки можно было, а выдох не получался.

Чегорский – один из лучших людей базы. И один из сильнейших. Овсянникову надо бы лезть наверх, его это участок, но Чегорский не пустил: "Куда тебе, ты пожилой. Постой внизу, включай и выключай, когда скажу". И снова полез. Через несколько минут упал.

Бросились к нему люди, а Овсянников кричит:

– Аккуратней, аккуратней!

И в самом деле, надо было аккуратно спускать человека, потому что трап вниз – костыльный. Но все это было ни к чему. Чегорский не потерял сознание, а умер. Правда, комиссия, созданная капитаном, написала, будто температура наверху была всего 56 градусов, а не 70, но китобои этому не верят. Они показали мне площадку, где погиб Чегорский. А у них в ту прохладную ночь было 52 градуса жары.

После смерти Чегорского капитан объявил: "Жирзавод настаивает на уходе из тропиков. Сегодня берем курс на Антарктиду".

Обещание он выполнил. А через сутки на тех же тропических широтах наткнулись на нескольких китов. Ничего не объясняя людям, генеральный капитандиректор приказал остаться в тропиках.

Тридцать девять человек, здоровых и сильных, выведенных из строя, с бюллетенями на руках, отправили из рейса домой на попутных судах.

Людей не хватало. Запросили новых. На рефрижераторе, прибывшем за китовой продукцией, приехали семь человек. Среди них – старый китобой И. Авроманко, которого не взяли в рейс в связи с ярко выраженными признаками гипертонической болезни. Здесь, в океане, врач снова осмотрел его и установил, что давление двести десять на сто.

– Немедленно домой! – сказал он. – На этом же рефрижераторе.

Соответствующее заключение дал инспектор по кадрам. Генеральный капитан-директор вызвал врача:

– Почему отправляете людей при такой нехватке рабочих рук?

– Гипертоник, сильное солнце абсолютно противопоказано. Может всякое случиться.

– Ничего, поставим на легкую работу – печень резать.

Резать печень надо на палубе, под тропическим солнцем.

Я не могу больше об этом писать. Пора ответить наконец на вопрос: как все это могло случиться?

Широкое развитие китовый промысел получил у нас вскоре после войны. Новому делу государство уделяло особое внимание. Удовлетворялись все нужды китобоев. Возглавлявший флотилию "Слава" капитан, прислушиваясь к голосу людей и опираясь на их силу, способствовал быстрому развитию новой отрасли хозяйства. Пятнадцать лет назад он получил заслуженную награду – звание Героя Социалистического Труда.

Бесчисленные очерки о китобоях в газетах и журналах начинались с капитана. Появились брошюры, книги, фильмы – всюду почетное место отводилось ему.

И появилось честолюбие, заносчивость, зазнайство.

Стоило человеку высказать критическое замечание, как его немедленно списывали из флотилии. Уволить, опорочить, забить всякого, кто посмеет сказать слово против него или написать жалобу! Этот "метод" – грубейший и открытый зажим критики – стал главным в его работе. И работать с ним становилось все труднее. Он убивал в людях чувство справедливости, чести, собственного достоинства. Сотнями увольнял китобоев, а желающих попасть на флотилию становилось все больше.

Да как же это так?

Моря, океаны, неведомые страны, "сороковые ревущие". Антарктика, увлекательная охота за китами – кого из молодых и сильных не захлестнет эта романтика.

А почет! Когда приходила флотилия, поднималась вся Одесса. Приморский бульвар, его необъятные склоны, все улицы и площади, прилегающие к порту, были усеяны людьми. Так встречают героев. Это увеличивало популярность китобоев. Государство установило им высокие заработки, что также играло немалую роль.

Капитан использовал эти факторы, чтобы немедленно изгонять ему не угодных и окружать себя подхалимами.

Каждого выступавшего с критическим замечанием в его адрес он вызывал к себе, как говорят китобои, "на ковер", и, листая личное дело вызванного, учинял разнос, предупреждая, что выгонит. Он не только предупреждал. Из предпоследнего рейса дал радиограмму в отдел кадров об увольнении ста одиннадцати человек. Ни один из них не знает, за что уволен. В -ответ на замечание председателя цехового комитета профсоюза Е. Волошина о том, что люди жалуются на его неправильные действия, капитан в присутствии нескольких человек ответил: "Я этих жалобщиков, как кочаны капусты, рубал на кусочки, и рубать буду".

Свои действия генеральный обставлял так, что к нему трудно было придраться. Он заявлял, будто ничего не решает сам. Будто решает промысловый совет или весь коллектив.

Как "решает" коллектив, мы видели на примере опроса – уходить из тропиков или оставаться. А вот как "решает" промысловый совет.

– Капитан Красноженов, – говорил генеральный по селектору, – думаю, нам целесообразно пойти в такой-то район. Ваше мнение?

– Учитывая такие-то факторы, – отвечает капитан, – может быть, повременить с отходом?

– Ни черта вы не понимаете! Следующий!

– Что-то рациональное есть в предложении Крас-, ноженова, – начинает второй капитан.

– Своим умом надо жить! Следующий!

А следующий уже не хочет получать оскорблений.

И все остальные не хотят. Они отвечают:

– Ясно, идем в такой-то район.

Пятьдесят три человека! Это капитаны, штурманы, жировары, матросы люди флотилии, которые рассказали мне о ее жизни.

Сотни страниц! Это письма в редакции, протоколы собраний, приказы, акты, постановления, жалобы, справки, характеризующие жизнь флотилии, с которыми я познакомился.

Жирзавод, мучная линия, каюты, трюмы, морозиль-j ня, камбуз, санчасть, машинное отделение, палубы – всю территорию, где работают и живут китобои, я осмотрел и изучил.

Я видел китобоев – жизнерадостных и сильных, поэтов и романтиков с глубокой верой в идеалы Родины, каждодневно совершающих подвиги во имя ее славы.

От имени двух тысяч моряков Флотилии они просили передать: "На китобоев Родина может положиться.

Все вынесут китобои для ее счастья".

Но китобои – гордые люди Матрос Станислав Черных на профсоюзном собрании заявил: "Мы устали не от физического напряжения. Мы устали от гнета капитана и не желаем больше нести этот гнет".

Капитан вызвал Черных "на ковер" и сказал, что в следующий рейс "уставшие" не пойдут.

Забыл он, на какой земле вырос, кому должен служить, кто поднимал его по лестнице славы. Забыл о советских людях...

Прошел год. Прославленная китобойная флотилия подходила к Одесскому порту после восьмимесячного юбилейного рейса. Но не били в приветственных залпах гарпунные пушки, как в прошлые годы. Не было не только приветственных залпов. Не было и прежних генерального капитан-директора, его заместителя по политической части, являвшегося одновременно секретарем парткома, и главного врача. Они были сняты с работы и сурово наказаны.

Перед выходом в юбилейный рейс снова бурлила флотилия. Люди радовались, но этой радости что-то мешало. Что-то словно царапало, неотчетливое, неясное, тревожное, за что никак нельзя было ухватиться, нельзя было понять, что мешает торжеству.

А потом один из приверженцев старого руководства сказал: "Посмотрим, какие расчетные книжки вы привезете женам со следующего рейса. Так ли будете радоваться, как сейчас".

И кое-кто приуныл. Люди знали, в течение многих лет на капитанском мостике стоял человек, который все мог. Ну, пусть терпели от него, пусть невмоготу порой становилась его жестокость, но опыт у него большой, чутье старого охотника, и без плана не возвращались. А ведь бить китов – не лес в тайге рубить.

Надо уметь найти их. Недаром некоторые капиталистические страны продали свои флотилии: не могут найти китов.

А как-то будет теперь? Уж очень застенчив и мягкотел новый капитан-директор Борис Макарович Моргун.

Перед выходом в рейс в Одесском доме ученых состоялась партийная конференция китобоев Со всех судов прибыло сто пятьдесят два делегата. Отчитался партком. Начались новые выборы. По традиции предполагалось, что секретарем парткома будет избран новый заместитель генерального капитан-директора по политической части. Да и обком партии, знали уже люди, рекомендовал его на этот пост.

Вышел на трибуну. Робкий какой-то, говорит неуверенно.., Яроцкий... Владимир Степанович, тридцать шесть лет... окончил политехнический институт, работал инженером на заводе по ремонту китобойцев...

в последнее время – председателем райсовета Центрального района Одессы... Взысканий не имеет... Вот и все. Может, вопросы будут?

Вопросов не было. Не понравился. Поднялся один из китобоев и сказал: "Разве из полтыщи коммунистов флотилии, хорошо знающих людей и специфику промысла, мы не можем найти достойного секретаря парткома? Зачем же выбирать нового человека?"

При тайном голосовании В. Яроцкий в партком не прошел.

Флотилия вышла в рейс. Двадцатый, юбилейный рейс. Босфор... Дарданеллы... Суэцкий канал, Краснов море. Наконец достигли района Антарктики. По докладу старого руководства знали, что китов там много.

Китов не оказалось. Вело разведку поисковое судно, летал над океаном вертолет, два десятка китобойцев бороздили пустынные воды. Хоть бы какой захудалый кашалотишко для взбодрения духа! Утро, а уже рябит в глазах от неотрывного прошаривания гривастых волн. Хоть бы один... И вдруг чуть испуганный крик помощника гарпунера Николая Порожнякова:

– Справа по траверзу фонтан!

Будто вздрогнул крутобокий китобоец– первый кит на всю флотилию. А если сорвется, уйдет! Его так ждут. Ждут – от капитан-директора до дизелиста Виктора Кравца. Сейчас в эти минуты все китебойное счастье – в руках гарпунера Селецкого...

Прошел по перекидному мостику к пушке. Вроде спокоен. Да его и не угадаешь – всегда невозмутим.

Сейчас вся команда работает на него. В казенную часть пушки заталкивается гильза с зарядом. Двое матросов со ствола загоняют гарпун. Ничего себе штучка – семьдесят кило. На его конец навинчивается граната с пороховым зарядом. Теперь китобоец к бою готов. Гарпунер застыл у пушки, судно чутко ловит его команды. Вот чуть повел рукой вправо – помалу работай "права руля". Еще чуть... Звонки – своя домашняя морзянка от гарпунера на ходовой мостик: длинный – "полный вперед", короткий – "стоп, машина". Китобоец, будто охотник, подкрадывается к дичи. Тут уже не удача – искусство, опыт, слаженность команды: все то, что зовется китобойным промыслом.

Голова у кита побольше нашей: тоже, поди, смекает что к чему. Как к нему подойти, усечь момент для удачного выстрела? Не только для всякой породы китов свой маневр, но каждая особь тоже "индивид":

характер, повадки – голыми руками не возьмешь. Сейвала, к примеру, лучше брать на малом ходу, финвала – на полном. Есть киты – "спортсмены", "водолазы", "ходовые". Это уже своя терминология, пущенная гарпунером. За десять лет плавания китобоем, из коих семь у гарпунной пушки, – хоть диссертацию о китах защищай. Да и рука в порядке: есть в анкете Селецкого фронтовой пункт: "Наводчик минометного расчета", потому, наверно, и тут, в море, промахов почти не бывает.

Гарпунер на китобойце – человек особенный: промах, и летит в трубу многочасовой тяжелый труд нескольких десятков твоих товарищей. Гарпунер в особом почете. А чего это стоит! Бывает, по суткам крутится у пушки, каждую минуту может быть нужен.

А нервы? Нейлоновые надо иметь. За иным китом полдня ходишь: не подпускает, да и только. Фонтан дал – нырнул, где появится – неизвестно. Ходишь за ним – приноравливаешься: по скольку сидит, далеко ли, в какую сторону отходит. А потом еще на лине потаскает, если ранишь. До километра вымотает линя.

А случается, уйдет – хоть рубаху на себе рви.

...Это был кашалот: только он дает фонтан в одну струю. Уже час идет охота. Вот уже осталось с полмили. Звонок – застопорить машину. Видны "блины" – разводья в местах погружения кита. Ближе, ближе.

Уже видна туша. Ну же, гарпунер, что медлишь? Нет, рано – метров на пятьдесят подпустить, чтоб наверн-ша. Качает. Надо чутьем или чем хочешь, но ухватить эту единственную точку в пространстве, с которой гарпун точно пойдет в цель. И передержать нельзя: вот-вот нырнет.

Припал к прицельной планке. Ну, Георгий, на тебя Европа смотрит! Грохот выстрела. Наповал. Теперь гарпунер может спокойно утереть со лба пот. Подтянуть кита к борту, пришвартовать цепями, накачать, как мяч, воздухом, чтобы оставить на плаву и продолжать охоту, – это дело палубной команды.

Однако на этот раз надувать не стали. Первый китвсе равно что первая борозда для пахарей, первая плавка у сталеваров. Праздник. "Знатный" торжественным ходом направляется к базе. Вся флотилия уже знает: лиха беда начало – первый кит есть! На базе– музыка, звучит поздравление капитан-директора.

Команде "Знатного" вручается метровый именной торт с надписью "За первого добытого кита" и шампанское.

В тот день "Знатный" добыл еще двух китов.

И опять ничего нет. Легко справляясь с небольшой нагрузкой, раздельщики китов и жировары приводили в порядок базу. Оббивали ржавчину яростно, точно мстили. Суричили, красили. Ремонтировали промысловое снаряжение. В свободное время играли в футбол или волейбол, купались в доступном теперь для всех бассейне, выложенном метлахской плиткой, щелкали рукоятками новых автоматов с газированной водой, отдыхали в каютах с кондиционированным воздухом.

Китов не было. Несколько десятков добытых животных было трудно принимать в расчет. По плану должны быть сотни. Люди видели, как тяжело переживает создавшееся положение капитан. Понимали всю меру тяжести и ответственности, которые легли на плечи этого человека. Им казалось, что стыдно ему перед экипажем. Никого ни в чем не упрекает, нет раздражения в голосе. Будто он один во всем виноват. Вежливый, учтивый. Уж лучше бы накричал на кого-нибудь, чем все в себе носить.

Каждый вечер по радио проводились диспетчерские совещания. Моргун внимательно выслушивал советы капитанов китобойных судов, почти всегда соглашаясь с ними. Согласился и с общим мнением: сменить район промысла.

Регулярно шли занятия в 8-11-х классах школы рабочей молодежи, где обучалось 295 китобоев. Сидели над книгами 300 заочников специальных и высших учебных заведений. На одной из тренировок спортсменов матрос первого класса мастер спорта штангист Валерий Кухарский побил мировой рекорд Ефима Магаляса, выжав штангу весом 125 килограммов.

Это на пятьдесят килограммов превышало его собственный вес. Гарпунер А. Солиенко загарпунил исполинскую акулу длиной 10,4 метра, весом 13,7 тонны. Состоялось собрание женщин. Избрали новый женсовет во главе с врачом М. Померанцевой.

Китов не было. К двадцатому ноября месячный план выполнили процентов на тридцать. Не дала перелома и последняя декада. Теперь уже никто не мог скрыть тревоги. С берега от родных шли сотни радиограмм:

как идут дела, как настроение?

Что отвечать? Кроме престижа и уязвленной гордости, китобоев волновало еще одно немаловажное обстоятельство. Добыча китов – это охота. Нет китов – нет заработка.

И уже казался нерешительным капитан. Добрый, чуткий, предельно скромный, с обаятельной улыбкой, он пользовался всеобщим уважением. Люди готовы были по его слову выполнить любое задание. Но что делать? Он все советуется, а китов не прибавляется.

В особенно тяжелом положении оказался замполит В. Яроцкий. Капитану легче. Бориса Макаровича Моргуна китобои знали много лет. Он всю жизнь на море.

Во время войны при высадке десанта еще совсем юношей был ранен, потом при таких же обстоятельствах контужен. Все знают, какой это смелый человек. Начав службу во флотилии со старпома маленького китобойца, прошел путь до капитан-директора "Славы".

Его назначение на пост капитан-директора китобойной флотилии "Советская Украина" и "Слава" китобои встретили с большим одобрением. А Яроцкого не хотели. Он знал это по итогам выборов в партком.

После партийной конференции просил, чтобы не посылали в рейс. Ведь это юбилейный рейс. Трудно будет, если китобои так отнеслись. А рейс должен пройти обязательно успешно...

Двадцать лет советского китобойного промысла.

Ветераны флотилии помнят: двадцать лет назад поднялся на мостик "Славы" легендарный ледовый капитан В. Воронин и повел флотилию из нескольких китобойцев в первый рейс. У гарпунных пушек, на решающих участках разделки стояли иностранные специалисты: не было у нас опыта охоты за китами.

Как проходил этот рейс, рассказывает старый китобой капитан "Павла Фролова" А. Морозов, служивший тогда на китобойце "Слава-4": "После того как Гарпунер Олсен взял первого кита, нас охватило ликование. Рвались в бой. Но, к огорчению, в этот день ничего больше не удалось добыть. По одному киту досталось и остальным китобойцам. Олсен и другие гарпунеры-иностранцы явно не желали бить китов. Уверяли, будто киты "неподдающиеся" и взять их невозможно. Но странное дело. Как только мы обнаруживали китов, в районах охоты появлялись флотилии соотечественников наших гарпунеров и с успехом начинали вести промысел. Никакого опыта иностранные гарпунеры нам не передавали, не подпускали к пушкам наших учеников, не давали им сделать выстрела".

Так было в первом рейсе, так было во втором.

Иностранные специалисты знали, что ничему они не выучили советских китобоев, поэтому удивились, когда Советский Союз отказался от их услуг.

Бывший технический консультант нашей флотилии Сигурд Нильсен на вопрос, справятся ли с промыслом советские китобои без иностранной помощи, ответил:

"По правде говоря, очень плохо. Возможно, китобаза справится сама, но значительно хуже дело обстоит с командами на китобойцах, особенно с гарпунерами.

Из года в год китов становится меньше, искать их все труднее.

Русские, конечно, кое-чему научились, но вряд ли они приобрели достаточный опыт. Поэтому вряд ли они добьются чего-нибудь".

Пророчество не оправдалось. В первом же рейсе без иностранных специалистов советские китобои загарпунили значительно больше китов и вытопили больше жира. С тех пор флотилия росла и крепла с каждым рейсом.

И вот двадцатый, юбилейный... Флотилию отбросило назад, до уровня добычи первых лет. И в этот критический момент произошли два события, сыгравшие решающую роль в судьбах рейса и в известной мере изменившие психологию китобоев.

Первым событием явилось обращение Моргуна к флотилии заменить лозунг: "Увидел – добыл" лозунгом: "Увидел-сообщил".

Объективно говоря, авторы действовавшего старого лозунга исходили из лучших побуждений. Речыпла о том, чтобы не упустить ни одного крупного промыслового кита из тех, что обнаружены. Однако этот лозунг в основе своей таил весьма порочное начало. Он воспитывал индивидуализм, стремление укрыть добычу от товарищей, стремление самому взять все, что увидел. А бывало, что взять все не хватало сил и возможностей, и часть китов уходила. И это в то время, как марсовые матросы других китобойцев безуспешно обшаривали горизонты, не находя ни одного фонтана.

Возможно, так было и в неудачные дни ноября.

Большинство китобойцев не справились с планом, а "Знатный" и "Дружный", обнаружив китовые стада, месячное задание выполнили на десять дней раньше срока. Хороших результатов в ноябре добились еще несколько китобойцев. И, кто знает, может быть, вся флотилия имела бы успех, работай она по принципу:

увидел китов – сообщи всем свои координаты.

Старый лозунг воспитывал у людей чувство: "Это мое, и никому не отдам: увидел – добыл". Порождались антагонизм между китобойцами, зависть удаче, собственнические настроения. Несли моральный и духовный урон китобои, несло урон государство из-за неиспользованных возможностей.

Новый лозунг был порожден стремлением к коллективизму, к дружной работе всей флотилии, к взаимной выручке и товариществу.

Китобои приняли новый лозунг. Экипажи "Жаркого", "Доброго", "Вдумчивого", "Дружного" первыми оповестили флотилию о найденных китах, сообщив свои координаты. К ним устремились те, в чьем поле зрения китов не было. Дружно и быстро взяв добычу, пошли дальше. И как-то легче на душе стало у людей. Родилось великое чувство локтя, сознание, что ты не один. И не будь этого начала, вряд ли выступил бы со своей идеей гарпунер "Гуманного" Юрий Арипов.

Дело в том, что далее при коллективном методе охоты успехи у китобойцев разные. Решающей фигурой добычи является гарпунер. Только гарпунер. Один гарпунер гоняется за китом пять часов, другой возьмет в несколько минут. Получалось, что и трудовые успехи, и слава, и заработки всего экипажа китобойца зависели от одного человека. И, бывало, человеквтот зазнавался, подминал под себя капитана и весь экипаж: ему все нипочем, его на любой китобоец возьмут. Порождался некий культ гарпунера.

И вот, досрочно выполнив план на своем китобойце, Арипов попросил отправить его на отстающий китобоец "Гордый". И это прозвучало как сигнал.

Другие бывалые гарпунеры, едва выполнив свой план, пересаживались на китобойцы, где работали менее опытные товарищи.

Более активным стал поиск. Когда киты исчезали из поля зрения, китобойцы выстраивались в одну шеренгу на расстоянии двадцати пяти миль друг от друга и, прочесывая океан, обязательно находили китов.

В декабре был полностью покрыт и октябрьский долг. И вот тут-то надо сказать о втором событии, происшедшем на флотилии. Это даже не событие, но нечто, сыгравшее большую роль для успешной работы.

Речь идет о Яроцком. Незаметно, ненавязчиво, както очень по-хорошему занял он на флотилии достойное место. Людям вдруг показалось, что много лет они плавают вместе с ним, и никакого другого замполита у них не было, и близкий это им человек, и родной.

В дни неудач ноября Яроцкий пересаживался с одного судна на другое, спал и ел где придется, надолго оставляя пустой свою благоустроенную каюту. Он не отдавал приказаний, не нервничал в трудные минуты, не навязывал своих мыслей, не стремился шуточками да прибауточками поднять настроение китобоев. Он просто жил среди них, органически вошел в их среду, и люди увидели, как дороги ему их интересы. Он постоянно кому-то помогал в чем-то, из Антарктики без конца связывался с Одессой, то устраивая детей китобоев в детский сад или ясли, то хлопоча о квартире.

Защищал несправедливо обиженных, помогал решать спорные вопросы на судах, и всегда скромно, без указующего перста, никогда не демонстрируя больших прав, которыми был наделен. Он сделал уйму докладов, но никто не чувствовал в нем специального докладчика. Говорил человек о жизни, о стране, о других странах, говорил интересно, и уже с нетерпением стали ждать его прихода. Его стало не хватать людям. Он сделал доклад о том, каким должен быть коммунист, и все вдруг увидели, что именно таким является он сам. Это то, что люди увидели. А незаметным остался процесс, трудный и важности чрезвычайной.

Идею капитана о коллективных методах охоты Яроцкий воспринял задолго до того, как Моргун обратился с ней к китобоям. И с той поры в каждой беседе, в докладах так или иначе касался этой темы.

Чаще всего не в лоб, как всегда, не навязчиво, но убедительно говорил о собственнических инстинктах другого мира, вызывая у людей отвращение ко всему эгоистическому, чуждому, чистоганному.