355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Аркадий Аверченко » Том 5. Чудеса в решете » Текст книги (страница 4)
Том 5. Чудеса в решете
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 23:06

Текст книги "Том 5. Чудеса в решете"


Автор книги: Аркадий Аверченко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

Калифорния без золота

Когда первые золотоискатели наткнулись на Калифорнию – они буквально купались в золоте. Вторая волна золотоискателей – более многочисленная – ходила уже только по колена в золотых струях, третья – могла еле омочить пятки, а четвертая, пятая, шестая как нахлынула на сухой облезший, когда-то столь густо позолоченный берег – так ни с чем и отхлынула: редкому счастливцу после долгих поисков попадался золотой слиток, довольно ясно видимый под микроскопом.

Кто, какой пионер, какой первый золотоискатель открыл Выборг – этот золотой прииск, где можно купить любую вещь дешевле грибов – неизвестно. Может быть, оно раньше так и было – мне о том неведомо. Но вслед за первым золотоискателем из Петрограда хлынул целый поток золотоискателей – вот теперь они и бродят по унылым опустевшим магазинам Выборга – с видом усталых рудокопов, изрывших целые десятины, намывших целые горы земли и извлекших из ее недр одну только пару, подозрительного вида, чулков за десять марок.

* * *

Компания измученных петроградцев с остолбенелым видом останавливается перед витриной крохотной выборгской лавчонки и испускает ряд отрывистых восклицаний:

– Ого! Ботинки.

– Да. И как дешево. 50 марок.

– А в Петрограде за такие слупили бы рублей 25.

– Сколько это марок вышло бы?

– 25 рублей? Пятьдесят четыре с половиной марки.

– Ну, вот видите! На целых четыре с половиной марки дешевле.

– Зайдем, купим.

– Да мне таких не нужно. Я таких не ношу.

– Ну, вот еще какие тонкости! Дешево, так и бери.

Вваливаются в магазинчик.

– Покажите нам вот эти ботинки… Что? Последняя пара? Ну вот, видишь: я тебе говорил – покупай скорей. Гм! Последняя пара: вот что значить дешевка. Ну-ка, примерь.

– Гм… Вззз… ой!

– Что? Тесноваты? Ну, ничего – разносятся. Заверните ему. Плати. Пойдем.

– Да я, собственно, такой фасон не ношу…

– Но ведь дешевы!

– Дешево-то они дешевы. Жаль только, что тесноваты.

– А зато на четыре с половиной марки дешевле.

– Дешевле-то они дешевле.

– То-то и оно. Бери, пойдем. А это что – смотри-ка… Магазин рамочек. Для чего эти рамочки?

– Для чего-нибудь да нужны. Зря продавать не будут. И как дешево – голубенькая, а семь марок стоить. Зайдем, купим.

Входить всего четверо, но лавочка так мала, будто вошли сто.

– Слушайте: для чего эти рамочки, что вы продаете?

– Ля картина…

– Для картин, значит, – переводить один, очевидно, тонкий знаток финского языка.

– А через границу провести их можно?

– Та, мосна.

– Я знаю, что таможня, так я вот и спрашиваю…

– Ты его не понял, – торопливо поправляет переводчик. – Он говорит, что можно. Но вероятно, спрятать нужно, да?

– Та, мосна.

– Спрятать. Мы их под костюм спрячем, в чемодан. Знаешь, я возьму пять штук.

– И я три. Почем они?

– По восьми марок.

– А в Петрограде я такие по два рубля видел.

– Да уж там сдерут. Там могут. Россия!

– А тебе для чего эти рамки?

– Да придумаю. Сейчас не нужны, после понадобятся. Вставлю что-нибудь в них.

– Заплатили? Пойдем. Ну, что тебе еще нужно?

– Да так, собственно говоря, ничего…

– А ты вспомни!

– Ей Богу, ничего.

– Чулки не нужны ли?

– Чулки? – мямлить вялый петроградец. – Собственно говоря…

– Ну вот видишь! Вот тебе и чулочный магазин. Здравствуйте. Есть чулки?

– Нету. Се продано.

– Ну, что вы. Нам всего нисколько пар. Поищите. Может, найдется.

– Тамская есть чулки.

– Дамские?… Гм! А, ну покажите.

– Послушай… да зачем мне дамские.

– Вот чудак! Дешево ведь. Бери – теплее еще, чем носки. До самого колена. Бери ты три пары и я три пары.

– Сести пара нету. Сетыри пара есть сего.

– Нету шести пар? Ну, давайте четыре. А остальные две пары можно чем-нибудь другим добрать. Вот эту штуку дайте.

– Не, эта не продается. На эта стука сляпа надевается. Для окна. На выставка.

– Действительно, слушай… Ну зачем тебе болван для шляпы. К чему он?

– А? Ну, нет, знаешь, не скажи. Это штука удобная. Придешь домой – куда положить шляпу? Ну, и наденешь ее на эту чертовину. А что у вас еще есть?

– Нисего нету. Се родано.

– Русские все, черт их дери. Пронюхали – и сразу все расхватали. А это что за кошка? Почем?

– Это наса коска. Сивой.

– Живая? А чего ж она лежит, как искусственная. Только покупателей зря смущает…

– Пойдем, господа.

– Вот драма так драма… Приехали в Выборг, а купить нечего. А вот магазинчик какой-то, зайдем. Что здесь продается?

– Черт его… не разберешь. Витрина пустая. Войдем на всякий случай.

– Здравствуйте… Гм… Какие-то рабочие, а товару не видно. Что вы тут делаете, братцы? Это магазин?

– Та. Тольки сицас есцо магазина нету. Акроица тая неделя.

– На той неделе? А что тут будут продавать?

– Ветоцна магазин.

– Цветочный? Ну, ладно. Если еще приедем – зайдем, купим. Смотри, какими хорошенькими обоями оклеивают. Послушайте: почем обои?

– Bе марки кусок.

– Ну продайте нам вот эту пачку… Нельзя? Подумаешь важность… Почему нельзя? А ножницы продаются? Нет? Жалко; очень хорошенькие ножницы…

* * *

Номер гостиницы завален коробками, свертками, пачками.

– Ты чего сопишь?

– Да вот хочу ботинки в рукав пиджака засунуть. Боюсь, вдруг в Белоострове таможенные дощупаются.

– Если новые – конфискуют. А ты поцарапай подошвы – будто ношеные. Ношеные везти по закону можно.

Счастливый обладатель ботинок вытаскивает перочинный ножик и приступает к работе. Зажимает между коленей подметкой кверху ботинок и начинает царапать ножиком блестящий лак.

– Ну что?

– Черт их дери: все-таки, видно, что не ношеные, а просто поцарапанные. Грязи на них нету.

– А ты плюнь.

Владелец ботинок послушно плюет на подметку.

– Да нет, я тебе не в том смысле. Ну, да уж раз плюнул, теперь разотри получше. Об пол повози.

– И черт их знает, почему у них такие полы чистые… Не мажется! Блестит себе и блестит.

– Ножом потыкай. Постой, дай я. Вот так – и так… Ой! Видишь – дырка.

– Ну вот обрадовался.

– Ничего. Зато уж видно, что не новый. Оборви еще ушко ему, черту. Тогда уж никто не придерется.

– Я лучше шнурок, будто, оборву. Все поспокойнее.

– Собственно, на кой черт ты их взял? Фасон не модный, тесные, на боку дырка.

– Ты же сам говорил…

– Мало, что я говорил… Вон ты мне абажур ламповый посоветовал взять – я его себе надевать буду, что ли, ежели у меня электричество.

– Сколько ты за него заплатил?

– Пятнадцать рублей на наши деньги.

– Вот видишь, а в Петрограде за восемь целковых купишь – и возиться не надо, и прятать не надо.

– Гм… Действительно. Рамочки… тоже накупили! Обрадовались! Грубые, аляповатые.

– А ты еще в другом магазине докупил две штуки – к чему?

– Рамочки – что… Их, в крайнем случае выбросить можно. А вот чулки дамские – это форменное идиотство. Ну, как я их надевать буду?

– Обрежь верхушку – носки получатся.

– Носки… Их еще подрубить нужно. Да и носки сколько стоять? Два целковых? А я по четыре с полтиной за эту длиннейшую дрянь платил.

– Подари кому-нибудь.

– А ты найди мне такую женскую ногу. Сюда три поместятся, Постой… Это еще что такое?

– Пресс-папье из березовой коры.

– Боже, какая дрянь. Неужели, это мы купили?

– Мы. А в этом пакете что?

– Тоже рамочки. А это подставки для фруктовых ваз, банка гуммиарабика, лапландский ножик, сигары…

– Мы ведь не курим…

– Что значит – не курим. Мы никого и не режем, а лапландский ножик купили. Мы и не бабы, а шелковое трико коротенькое купили. Дураки мы, вот кто мы.

– А это что?

– Этого уж я и сам не знаю. К чему оно? Металлический ящик, ручка, какие-то колесики, задвижечка… Покупаешь, а даже не спросишь – что оно такое.

– Зато дешево. Тридцать две марки.

– Дешево?.. А я тебе вот что скажу: эти сорочки здесь стоят пять рублей, а в Петрограде – четыре, салфетки здесь десять рублей, в Петрограде семь, а галстуки… Галстуки, вообще, ничего не стоят! Повеситься можно на таком галстуке.

– Поехали, действительно! Обрадовались, накинулись.

– А тут еще с таможней может быть…

– Молчи, пока я тебя лапландским ножиком не полоснул!!

Тяжелое настроение.

* * *

Поездки в Выборг напоминают мне историю с Марьиной слободой в городе К.

Была такая Марьина слобода, которая вдруг прославилась тем, что живут там самые трезвые мещане и самые красивые, добродетельные девушки и жены. И когда пошла эта слава, то стала ездить туда публика – любоваться на трезвых мещан и добродетельных красавиц… И чем дальше – тем больше ездило народу, потому что слава росла, ширилась, разливалась.

А когда мне совсем прожужжали уши о знаменитой слободе, и я поехал туда – я увидел ряд грязных покосившихся домов, поломанные заборы, под каждым из которых лежало по пьяному мещанину, а из домов неслись крики, хохот гостей, взвизгивание женщин и звуки скрипки и разбитого пианино: это добродетельные девушки и жены укрепляли славу своей удивительной слободы.

Ибо сказано – о Выборге ли, о Марьиной слободе ли: чересчур большой успех – портит.

Начало конца

Вполне уместным началом может послужить сообщение германского официального агентства, недавно опубликованное: «император Вильгельм, прибыв в северный городок Эльбинг, неожиданно вошел в трамвайный вагон и совершил вместе со своей свитой поездку к ближней верфи. Как кайзер, так и все лица его свиты, заплатили за проезд полагающиеся 10 пфеннигов».

Вот какое сообщение появилось в газетах. А дальше – мы уже справимся сами безо всяких газет и сообщений… Мы знаем, что было дальше.

* * *

Снисходительно улыбаясь, Вильгельм вошел в подъезд маленькой второстепенной гостиницы и спросил: – А что, голубчик, не найдется ли у вас номерок… так марки на три, на четыре?..

– О, ваше величество! – воскликнул остолбеневший портье. – Для вас у нас найдется номер в две комнаты, с ванной за двадцать марок…

– О, нет, нет – что вы. Мне именно хочется испытать что нибудь попроще. Именно так, марки на три…

– Весь в распоряжении вашего величества, – изогнулся портье. – Попрошу сюда, налево. Номерок, правда, маловат и темноват…

– Это ничего… Цена?

– Три марки, ваше величество.

– За мной.

* * *

Кайзер шагал пешком по улиц, а за ним шла восторженная толпа. Тихо шептались:

– Обратите внимание, как он просто держится… Проехался в трамвае за десять пфеннигов, а теперь нанял номер в три марки… Что за милое чудачество богатого венценосца! Интересно, куда он направляется сейчас?..

– А вот смотрите…Ну, конечно! Вошел в дешевую общественную столовую.

– Господи! Зачем это ему?

– Наверное, попробовать пищу. Хорошо ли, дескать, нас кормят?..

– Это вы называете – попробовать? Да ведь он уплетает в за обе щеки. Слышите, какой треск?

– Действительно, слышу. Что это трещит?

– У него. За ушами.

– Ну, ей Богу же – это мило! Зашел, как простой человек в столовую и ест то же, что мы едим.

– Как не любить такого короля!

– Правда – чудачество. Но какое милое, трогательное чудачество.

– Вот он… выходить. Сейчас, наверное, подадут ему карету. Любопытно, в каких это он каретах, вообще, ездит?

– Удивительно! Пешком идет… Заходит в табачную лавочку… Что это он? Покупает сигару! Да разве найдется у лавочника сигара такой цены, на которую он курит… Что? За пять пфеннигов?!! Нет – вы посмотрите, вы посмотрите на этого удивительного короля!

– Очевидно, решил за сегодняшний день испытать все.

– Тем приятнее завтра будет вернуться ему к императорской изысканности и роскоши.

* * *

Через три дня:

– Кто это проехал там в трамвае? Странно: на площадке народу битком набито, а он едет внутри совершенно один.

– А, это наш кайзер. Разве вы не узнали?

– Но ведь он уже раз проехался в трамвае. Зачем же ему еще?

– Я тоже немножко не понимаю. Третий день ездит. Заплатить кондуктору и едет.

– Странно. А публика не входит внутрь вагона – почему?

– Ну, все-таки кайзер, знаете. Неудобно стеснять.

– А куда это он едет?

– Вот уже выходит. Сейчас увидим. Гм! Опять заходит в общую столовую.

– Пищу пробует?

– Какое! ест во все лопатки. Вчера чай пил тут тоже – так два кусочка сахару осталось. В карман спрятал.

– Что вы говорите! Зачем?

– Один придворный тоже его спросил. А он отвечает: «Пригодится, говорит. Один кусочек подарю Виктории-Августе, другой кронпринцу, если ему Верденская операция удастся».

– Прямо удивительный чудачина! Я думаю, пообедав, швырнет сотенный билет и сдачу оставляет девушке?

– Нет, вы этого не скажите. Вчера наел он на четыре марки и десять пфеннигов. Дал девушке пять марок в говорит: оставьте себе двадцать пфеннигов, а семьдесят гоните сюда.

– Так и сказал: гоните сюда?

– Ну: может, выразился изысканнее, но семьдесят пфеннигов все-таки сунул в жилетный карман. Потом на них (я сам видел) купил 3 воротничка.

– Хватили, батенька! Что это за воротнички за семьдесят пфеннигов?!

– Даже за шестьдесят. Бумажные. А на оставшиеся десять пфеннигов купил сигару. Докурил до половины и спрятал.

– Какое милое чудачество!

– Ну, как вам сказать…

* * *

Через неделю.

– Виноват, позвольте мне пройти внутрь трамвая…

– Куда вы прете! Неудобно.

– Это почему же-с?

– Там кайзер сидит.

– Опять?!

– Да-с, опять.

– Господи, что это он каждый день разъездился. Торчи тут вечно на площадке!..

– Ничего не поделаешь. Все одинаково страдаем. Раньше хоть свита его ездила, а теперь и те перестали.

– Собственно, почему?

– Собственно из-за сигары. Такие он сигары стал курить, что даже Гельфериха, друга его, извините, стошнило. С тех пор стараются с ним в закрытые помещения не попадать.

– Гм!.. Большое это для нас неудобство.

– И не говорите! Занимаю я номер в гостинице «Розовый Медведь», как раз рядом с ним… И что же!

– Разве он до сих пор в этом «Медведе» живет?!

– Представьте! Отвратительнейший номеришко в три марки, и так он туда представьте вгвоздился, что штопором его не вытянешь. Ну, вот. Так придешь домой – портье жить не дает: сапогами не стучи, умываться или что другое делать (перегородка-то в палец) не смей – чистое наказание! Будто не может человек себе дворца выстроить.

– Да-с. Оно и с обедами не совсем удобно. Приходит – все должны вставать и стоять, пока он не съест обеда, А ест он долго. Да еще кусок останется, так он норовит его в карман сунуть или в другое какое место. Верите – вчера полтарелки макарон за голенищем унес.

– Что за милое чудачество!

– Чудачество? Вот что, мой дорогой – если вы тихий идиот, то и должны жить в убежище для идиотов, а не толпиться зря на трамвайной площадке!..

* * *

Через месяц.

– Ездит?

– Ездит. Раза четыре в день: и все норовит до конца доехать за свои десять пфеннигов. Опять же вагон так прокурил своими сигарами, что войти нельзя. По полтора пфеннига за штуку сигары курит – поверите ли?!!

– Как не стыдно, право. Ведь мы к нему в его дворцы не лезем, так почему ж он к нам лезет. Кайзер ты, – так и поступай по-кайзерячьи, а не веди себя, как мелкие комми из базарной гостиницы.

– Вот вы говорите – дворцы… Какие там дворцы, когда, говорят, все заложено и перезаложено. Верите ли – исподнее солдатское под видом шутки якобы – под штаны надел, да так и ходить. Стыдобушка!

– Слушайте… А нельзя его не пускать в трамвай?

– Попробуй, не пусти. Я, говорит, такой же пассажир, как другие! В столовой тоже: я, говорить, такой же обедающий, как другие… А какое там – такой! Все-таки кайзер – жалко – ну, лишний кусок и ввернут или полтарелочки супу подбросят.

– А в «Розовом Медведе» все еще живет?

– Живет. За последние полмесяца не заплатил. Портье жаловался мне.

Напомнить, говорит неудобно, а хозяин ругается.

– Положеньице! А кайзер так и молчит?

– Не молчит, положим, да что толку… Вот, говорит, выпущу военный заем – тогда и отдам. Что ж военный заем, военный заем. Военный заем еще продать нужно.

– Некрасиво, некрасиво. Лучше бы, чем сигары раскуривать – за номер заплатил.

– А вы думаете, он свои курит? У него теперь такая манера завелась: высмотрит кого поприличнее и сейчас с разговорчиком: «Далеко изволите ехать?» – «До Пупхен-штрассе, ваше величество». – «А, это хорошо. Кстати: нет ли у вас сигарки. Представьте, свои дома забыл». Жалко, конечно, – дают. Но, однако – сегодня забыл, завтра забыл – но нельзя же каждый день! Мы тоже не миллионеры.

– И не говорите!.. С займом тоже: подписался только он сам на полмиллиарда, да дети по сто тысяч. Больше никто. Однако, подписаться подписались, а взноса ни одного еще не сделали. Сухие орехи. Даже задатку не дали.

* * *

Через два месяца, в общественной столовой:

– Послушайте, вы там! Бросьте есть свою гороховую сосиску. Кайзер пришел. Спрячьте ее.

– А что, разве неудобно при нем есть?

– Не то. А увидит еще да попросить кусочек – вам же хуже будет.

– И Боже ж ты мой! Кайзер, кажется, как кайзер, а совсем не по кайзериному поступает.

– Довоевались.

Начальник станции

Это был обыкновенный замухрышка начальник станции. Ничего в нем не было замечательного: ни звезда во лбу не горела, ни генеральским чином не был он отличен, ни талантами, ни умом не блистал.

И однако же, когда я пришел к нему и сказал: «Прошу пропустить мои вагоны через вашу станцию» – он ответил:

– Не пропущу.

– То есть, почему это не пропустите?

– Не пропущу.

– Однако, по закону вы должны пропустить!

– Не пропущу.

– А что нужно сделать, чтобы вагон был пропущен?

– Смазать.

– Вас или вагон?

– Меня.

«Эх, смазал бы я тебя, – сладострастно подумал я. – Так бы я тебя смазал, что уж никогда больше не скрипел бы ты у меня над ухом».

Вслух я удивился:

– Как же это вас можно смазать? Чем? Не понимаю.

– Золя читали?

– Даже в подлиннике.

– А я в переводе. Роман у него есть один – «Деньги».

– Знаю. Так-то ж роман.

– Хорошо… Пусть то будет роман, а то, что ваш вагон будет стоять здесь до второго пришествия – это печальная действительность.

– Значить, вы хотите получить с меня взятку?

– Нет, я хочу получить от вас благодарность.

– Ну, хотите я вас поцелую, если пропустите вагон.

– Мне с вашего поцелуя не шубу шить…

– А вы хотите, значит, получить такое, с чего шубу можно сшить?

– И шапку.

– Не дам.

– Не надо. Я сейчас прикажу отцепить вагоны.

– А я донесу на вас.

– Доносите.

– Вас арестуют.

– Может быть.

– Посадят в тюрьму, будут судить.

– Чепуха! Ничего подобного.

– Ах, так? Хорошо же.

Я пошел и донес, кому следует, что начальник станции Подлюкин вымогает от меня взятку.

* * *

– Вы жалуетесь на Подлюкина?

– Да. Знаете, он хотел получить с меня «благодарность» за пропуск вагона.

– А вы что же?

– Я ему говорю: «Вы, значит, хотите получить взятку?»

– Так и спросили? А вы знаете, что это оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей?

– Да какое же это исполнение обязанностей, если он хотел содрать с меня взятку?!

– Это и есть исполнение его обя… Гм!.. Впрочем, что я говорю… Знаете, что? Плюньте на это дело.

– Не хочу! Подать суд Подлюкина!

– Трудновато. Вы знаете, что он в хороших отношениях с Мартыном Потапычем?..

– Хоть с Черт Иванычем!

– Экое каверзное дело… Тогда вот что: мы его арестуем, но только, ради Бога, не подпускайте его после ареста к телеграфу.

– Почему?!!

– Телеграмму даст.

– Кому?

– Мартын Потапычу.

– А тот что же?

– Освободит.

– В таком случае я сам буду присутствовать при аресте…

* * *

Так оно и было:

– Вы начальник станции Подлюкин?

– Я Подлюкин.

– Мы вас должны арестовать по обвинению в вымогательстве.

– Хоть в убийстве. Только дайте мне возможность к телеграфному окошечку подойти.

– Нельзя!

Первый раз в жизни побледнел Подлюкин.

– Как нельзя? Я же не убегу! Только напишу телеграмму и при вас же подам…

– Нельзя.

– Ну, я напишу, а вы сами подайте…

– Не можем.

– В таком случае… вон там стоит какой-то человек. Позвольте мне ему сказать два слова.

– Это можно.

Подлюкин приободрился.

– Послушайте, господин… Вы чем занимаетесь?

– Я проводник в спальном вагоне.

– Хотите быть начальником движения?

– Хочу.

– Так вот что: вы знаете Мартын Потапыча?

– Господи… Помилуйте…

– Прекрасно. Так пойдите и сейчас же дайте ему телегра…

Мы заткнули ему рот носовым платком и повели к выходу.

* * *

– Я есть хочу, – заявил Подлюкин.

– Пожалуйста. Эй, буфетчик! Дайте этому господину покушать…

– Что прикажете?

Подлюкин бросил на нас косой взгляд и сказал:

– Так на словах трудно выбрать кушанье… Дайте я на бумажке напишу.

– Сделайте одолжение.

Я поглядел через плечо Подлюкин а и заметил, что меню было странное: на первое – «Мартыну Потапычу», на второе – «Выручайте, несправедливо арестован, освобод…»

– Э, – сказал я, вырывая бумажку. – Этого в буфете нет. Выберите что-нибудь другое…

Он заскрежетал зубами и сказал:

– Вам же потом хуже будет.

Его повели.

Какой-то весовщик пробегал мимо и, увидев нашу процессию, с любопытством приостановился.

Подлюкин подмигнул ему и крикнул скороговоркой:

– Я арестован! Тысячу рублей, если сообщите об этом Мар…рр…

Мы заткнули ему рот.

– Кому он говорить сообщить? – с истерическим любопытством впился в нас весовщик. – Какой это Map…?

– Не какой, а какая, – твердо сказал я. – Map – это Маргарита, шведка тут одна, с которой он путался.

До арестантского вагона вели его с закрытым ртом. Он красноречиво мигал глазами встречавшейся публике, дергал ногой, но все это было не особенно вразумительно.

Посадили.

– Ф-фу! Наконец-то можно отдохнуть.

– Черт знает, какой тряпкой вы мне затыкали рот. Наверное, рот полон грязи, – проворчал Подлюкин. – Пойду в уборную, выполоскаю рот.

– Только имейте в виду, что мы будем сторожить у дверей.

– Сколько угодно!

Он криво усмехнулся и побрел в уборную.

Мы стали на страже у дверей. Сначала был слышен только обычный грохот колес – потом резкий звон разбитого стекла.

– Выскочил! – кричал один.

– Ничего подобного! Он просто выбросил из разбитого окна какую-то бумажку, а пастух, сидевший на насыпи, схватил ее и убежал.

– Сорвалось!

– Я говорил, что глаз нельзя было спускать…

– Может, бумажка не дойдет.

– Как же, надейтесь. Нет, теперь уж не стоить и сторожить… Эй, господин Подлюкин… На ближайшей станции можете и выходить. Ваша взяла.

– Ага… То-то и оно.

И в порыве великодушия добавил сияющий Подлюкин:

– Я вас прощаю.

* * *

P.S. Я нахожу этот фельетон совершенно цензурным. Если цензура его пропустит, то я надеюсь, Мартын Потапыч не поднимет крика по этому поводу…

Если же цензура не пропустит фельетона, найдя в нем разглашение не подлежащих оглашению тайн, я промолчу. Во всяком случае жаловаться к Мартын Потапычу не побегу…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю