Текст книги "Том 5. Чудеса в решете"

Автор книги: Аркадий Аверченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 37 страниц)

Косьма Медичис

Бродя по Большой Морской, остановился я у витрины маленького «художественно-комиссионного» магазина и, вглядевшись в выставленные на витрине вещи, сразу же обнаружил в этих ищущих своего покупателя сокровищах разительное сходство с сокровищами в знаменитой гостиной Плюшкина.

Я даже не погрешу против правды, если просто выпишу это место из «Мертвых душ»:

«…Стоял сломанный стул и рядом с ним часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину. Тут же лежала куча исписанных мелко бумажек, накрытых мраморным позеленевшим прессом с яичком наверху, какая-то старинная книга в кожаном переплете, лимон, весь высохший, ростом не более лесного ореха (тут, на витрине, было полдюжины таких лимонов в банке из-под варенья), отломленная ручка кресел, кусочек сургуча, кусочек тряпки, два пера, запачканные чернилами, зубочистка, совершенно пожелтевшая, а из всей этой кучи заметно высовывался отломленный кусок деревянной лопаты и старая подошва сапога».

Это, если вы помните, было у Плюшкина. Буквально то же самое красовалось на витрине, но с прибавкой небольшого крайне яркого плаката, стоявшего на самом выгодном месте, посредине…

Плакатик изображал разноцветного господина, держащего в одной руке сверкающую резиновую калошу, а пальцем другой указывающего на клеймо фирмы на подошве: «Проводник».

Меня очень рассмешила эта ироническая улыбка нашего быта: резиновых калош нельзя достать ни за какие деньги, а хозяин магазина упорно продолжает их рекламировать.

Так как хозяин стоял тут же, у дверей своей сокровищницы, я спросил его:

– Зачем вы рекламируете калоши «Проводник»?

– Где? – удивился он. – Это? Помилуйте! Да это картина. Мы это продаем.

– Как продаете? Да кому ж это нужно…

– Покупают. Повесишь в комнате на стенке, очень даже украшает. Видите, какие краски!

В торгашеском азарте он снял с витрины господина, указующего перстом на сверкающую калошу, и преподнес это произведение к самому моему носу.

– Вот она, картинка-то. Купите, господин.

Я вспомнил свою петербургскую квартиру, украшенную Репиным, Добужинским, Билибиным, Ре-Ми, Александром Бенуа, – и рассмеялся.

– А в самом деле, не купить ли?

Раз наступает такая дикариная жизнь, что скоро будем ходить голыми, то для украшения наших вигвамов хорош будет и юркий господин, сующий под нос обаятельно сверкающую калошу.

В этот момент к нам приблизился незнакомец в темно-зеленом пиджачке в обтяжку и соломенной шляпе-канотье…

Он на секунду застыл в немом восхищении перед господином с калошей, снял шляпу, самоуверенно обмахнулся ею и спросил:

– Что ж вы мне прошлый раз, когда я покупал картины, не показывали этой штуки? Занятно!

– Купите! Замечательная вещь, – захлопотал хозяин, почуяв настоящего покупателя. – Настоящая олеография! Это не то что масляные краски… Те – пожухнут и почернеют… А это – тряпкой с мылом мойте – сам черт не возьмет!

– Цена? – Уронил покровитель искусств, прищурившись с видом покойного Третьякова, покупающего уники для своей галереи…

– Четыре тысячи.

– Ого. И трех предовольно будет. Достаточно, что вы прошлый раз содрали с меня за женскую головку «Дюбек лимонный» – шесть тысяч.

– Та же больше. И потом на картоне наклеена – возьмите это во внимание!

– Ну, заверните. А фигур нет?

– То есть скульптуры? Очень есть одна стоящая вещь: Диана с луком.

– Садит, что ли?

– Чего?

– Лук-то.

– Никак нет. Стреляет. Замечательный предмет (хозяин сделал ударение на первом слоге) – настоящий, неподдельный гипс! Вещь – алебастровая!!

Когда меценат, закупив часть живописных и скульптурных сокровищ, – довольный собой, удалился, я сделал серьезное лицо и спросил:

– Скажите, фамилия этого нового покровителя искусств – не Косьма Медичис?

– Никак нет, совсем напротив: Степан Картохин. Оне тут у портного в мастерах служат и огромадные деньги нынче вырабатывают: до восьмисот тысяч в месяц! Известно, девать некуда – вот оне в валюту все перегоняют – вещи покупают. И опять же, искусство любят.

И почувствовал я, что все мы, прежние, до ужаса устарели со всеми нашими Сомовыми, Добужинскими, Репиными, Обри Бердслеями, Ропсами, Билибиными и Александрами Бенуа.

Шире дорогу! Новый Любим Торцов идет!

Бумажки бьют из его карманов двумя фонтанами, и в одной руке у него сверкает всеми цветами радуги «Дюбек лимонный», в другой – «Покупайте калоши „Проводник“»!

– Ars longa, vita brevis!

Разговоры в гостиной

20-й век. Года 1910-1913-й

– Не знаю, куда в этом году поехать за границу… Все так надоело, так опостылело… Не ехать же в эту олеографическую постылую Швейцарию, с ее коровами, молочным шоколадом, альпенштоками и пастушьими рожками.

– А на Ривьеру?

– Тоже нашли место! Это проклятое, вечно синее небо, это анафемское, вечно лазурное море, эти экзотические пальмы, эта назойливая красота раскрашенной открытки!.. И в Германию я не поеду. Эта сытость животного, эта дешевка мне претит! Махнуть в Норвегию, что ли, для оригинальности? Или в Голландию…

– …Вчера я перечитывал «Портрет Дориана Грея»… Какая утонченность, какая рафинированность. Вообще, если меня в последнее время что и занимает, так это – английская литература последних лет – весь ее комплекс…

– А я вам говорю, что ставить в Мариинке «Электру» – это безумие! Половина певцов посрывает себе голоса!..

– Читали?

– Да, да! Это такой ужас. Весь Петербург дрогнул, как один человек, когда прочитал о горе бедной Айседоры Дункан. Надо быть матерью…

– …Понимаете, между акмеизмом и импрессионизмом та разница, что акмеизм как течение…

– Позвольте, позвольте! А Игорь Северянин?

– …Расскажу, чтобы дамы не услышали. После Донона поехали мы в «Аквашку», были: князь Дуду, Ирма, Вовочка и я. Ну, понятно, заморозили полдюжинки…

– …А я вам говорю, что Мережковский такой же богоискатель, как Розанов – богоборец!

– …В последнем номере «Сатирикона»…

– …Будьте любезны передать ром.

– …Вы спрашиваете, отчего вся Россия с ума сошла? От Вилли Ферреро!

– Господа, кто вызывал таксомоторы? – два приехало.

– Прямо не знаю, куда бы мне и дернуть летом… Венеция надоела, Египет опостылел… Поехать разве на Карпаты для шутки?..

13-й век. Год 1920-й

– Кушайте колбасу, граф!

– Merci. Почем покупали?

– 120.

– Ого! Это, значит, такой кусочек рублей 7 стоит…

– …Я вам советую поехать в Сербию, хотя там неудобно и грязновато, но русских принимают довольно сносно. Даже в гостиницы пускают…

– Что вы говорите?!

– …В кают-компании все стояли, прильнув друг к другу, сплошной массой, но я придумал штуку: привязал себя ремнями от чемодана к бушприту и так довольно сносно провел ночь. Благо тепло!

– Что это не видно моего кузена Гриши?

– Разве не знаете? На прошлой неделе от сыпняка кончился.

– Ах, вот что! То-то я смотрю… А булки почем покупали?

– …Представьте себе, купила я две свечи, а одна из них без фитиля.

– Что же вы?

– А я растопила стеарин в стакане, потом взяла шнурок от корсета и стала обмакивать в стакан: обмакну и вытащу. Стеарин застывает быстро. Так и получилось несколько маленьких свечек.

– …Нет, простите! На чемодане спать удобно, только нужно знать – как. Другой осел будет пытаться спать на закрытом чемодане. А нужно так: все вещи из чемодана вынуть и завернуть в простыню; раскрытый чемодан положить крышками вверх, а сбоку, как продолжение, вынутые вещи; получается площадь в два аршина длины и в аршин ширины; впадина на ребре чемодана затыкается носками…

– Баронесса, по вас что-то ползет…

– Ах, это я с князем Сержем на грузовике каталась. Наверное, от него.

– …Лучшая мазь от этих гадов – тинктура сабадилли. Мне жених подарил на именины целый флакон.

– Дуся! Дайте подушиться!

– …Из Харькова мы ехали 28 дней. Я – с эшелоном солдат. Сначала питались орехами, у меня было 2 фунта, – а потом на станции Роскошной я выменяла у жены стрелочника свою кофточку на курицу. Солдаты сварили из нее суп в цветочном горшке, и мы ели. Я ела двойной ложечкой, для заварки чаю. Неудобно только, что вся жидкость в дырочки протекала прямо на платье. Ну, я потом платье в станционной бочке выстирала.

– …Не знаю, куда мне и поехать: англичане не пускают русских в Англию, французы не пускают в Париж, немцы…

– Что это за масло у вас странное? Я уже второй бутерброд ем, ем и не могу разобрать…

– Это не масло. Мазь от экземы для Шурочки. Вот дура тетка! Неужели она на стол поставила? Ну, ничего – тут еще немного осталось – хватит.

– Вы читали «Портрет Дориана Грея»?

– Не читал. А вы читали приказ о выселении всех, кто живет тут меньше двух лет?

– …Помню я, в толстовской «Смерти Ивана Ильича»…

– Скажите, а он тоже от сыпного?

– А однажды я два дня спал на пишущей машинке…

– Какой системы?..

– Если спирт и с бензином – это ничего, он годится… Надо только положить туда корицы, перечной мяты и лимонной корки. Наполовину отбивает запах.

– Не знаю, куда и поехать: туда не пускают, сюда не пускают…

Век – черт его знает какой… Год 1923-й

– Собираюсь в Константинополь.

– Как же вы поедете, если пароходов нет?

– А мы с Иваном Сергеичем собираемся вплавь. Пузыри подвяжем, пробки. Удочки берем с собой, рыбку по дороге будем ловить… Пропитаемся. Мы высчитали – не больше трех недель плавания.

– Скажите, граф, вы читали «Письма Чехова»?

– Простите, я только по печатному. Писанное от руки плохо разбираю.

– Слушайте, а как вы думаете, если мы поплывем с Иваном Сергеичем на Батум – там англичане по шее не дадут?

– Дадут. Они же запретили русским показываться в Англии.

– …Понимаете: купила я свечу, а она вдруг оказалась с фитилем! Чуть я зуб себе не сломала!..

– Вы читали, баронесса, «Портрет Дориана Грея»?

– Чаво?

– Читали Оскара Уайльда?

– Мы неграмотные.

– …И поймал он, можете представить, на себе насекомую. С кулак величиной и весом с полфунта.

– Что же он?

– Натурально, зарезал, ощипал и в борщ. Наваристая каналья.

– …Сплю я, сплю, вдруг слышу, что-то меня кусает… Высекаю я огонь и что же! – оказывается, Иван Николаич за ногу. Уже чуть не пол-икры отъел! Убил я его, повернулся на другой бок, снова заснул…

III. Денежная гипертрофия

Крах семьи Дромадеровых

Существует такой афоризм:

«Семья – это государство в миниатюре.» И никогда этот афоризм не был так понятен и уместен, как в 1919 году.

В семье Дромадеровых сегодня торжественный день: после долгих совещаний с женой и домочадцами глава семьи решил выпустить собственную монетную единицу.

Долго толковал он с женой о монетном обращении, об эмиссионном праве, о золотом запасе, и, наконец, все эти государственные вопросы пришли к благополучному разрешению.

Тезисы финансовой стороны дела были выработаны такие:

1. Семья Дромадеровых для внешних сношений с другими семьями и учреждениями выпускает собственную монетную единицу.

2. Ввиду отсутствия металлов монетная единица будет бумажная. Примечание. При изготовлении монеты надлежит принять все меры к тому, чтобы затруднить подделку монеты.

3. Для того, чтобы избежать перенасыщения рынка кредитными билетами семьи Дромадеровых, вводится эмиссионное право.

4. О золотом запасе. Выпущенные кредитные билеты семьи Дромадеровых обеспечиваются всем достоянием госуд…, т… е. семьи Дромадеровых, имеющей в своих кладовых два золотых массивных браслета, брошь, четыре кольца и двое золотых часов с золотой же массивной цепью.

5. Министром финансов назначается жена Дромадерова; ей же предоставляется право разрешения эмиссий.

Монетный двор был устроен на столе, в кабинете главы семьи.

Материалом для изготовления кредиток послужили три сотни когда-то заказанных и испорченных визитных карточек, на которых по недосмотру типографщика было напечатано:

«Николай Тетрович Дромадеров».

Сын Володька оттискивал на оборотной стороне карточек гуттаперчевые цифры «3 р.», «5 р.», «10 р.», отец ставил сбоку подпись, а гимназистка Леночка внизу приписывала:

«Обеспечивается всем достоянием семьи Др.».

«За подделку кредитных билетов виновные преследуются по закону».

– Морду буду бить, – свирепо пояснял отец семейства эту юридическую предпосылку. – Лучше бы ему, подлецу, и на свет не родиться. Ну-с, эмиссионное право на 2 тысчонки выполнили. Соня! Прячь в комод деньги и остаток материалов.

– Папочка, – попросил Володька. – Можно мне выпустить свои полтиничные боны? Так, рублей на пятьдесят?

– Еще чего! – рявкнул отец. – Я тебе покажу заводить государство в государстве!! Не сметь.

– Ну, слава богу, – вздохнула жена Соня. – Наконец-то у нас есть человеческие деньги. Коля, я возьму 29 рублей, схожу на рынок. А то у нас на кухне совсем сырья нет.

– Сырья одного мало, – возразил Дромадеров. – Его еще обработать надо. Потребуется топливо и рабочие руки.

– Так я возьму еще сто рублей. Куплю дров и найму кухарку.

– Только скорее, а то население голодает.

* * *

На бирже новая монетная единица была встречена очень благожелательно.

В зеленной лавке дромадерки сразу были приняты без споров сто за сто, а мясник даже предпочитал их керенкам, на которых были очень сомнительные водяные знаки.

– Верные деньги, – говаривал он. – Это не то, что советская дрянь. Обеспеченная, как говорится, блохой на аркане. Опять же скворцовки я приму, воропьяновки я приму, потому – и Скворцов господин и Воропьянов господин – очень даже солидные финансовые заборщики. Их даже в казначействе принимают. А волосаток мне и даром не надо, потому что – это уже все знают – господин Волосатов сущий жулик, и свое эмиссионное право превысил раз в десять! А золотого запаса у него разве только коронка на зубе.

На денежном рынке дромадерки заняли прочное положение: при котировке за них давали даже скворцовки с некоторым лажем, а волосатовки предлагали триста за сто дромадерок – и то не брали!

Жена Соня расширяла два раза эмиссионное право, рынок искал дромадерок, как араб ищет воду в знойной пустыне, сам Дромадеров стал уже искоса с вожделением поглядывать на международный рынок, допытываясь у всех встречных – почем вексельный курс на Лондон и Париж – как вдруг…

Но тут мы должны предоставить слово самому Дромадерову…

Только он своим энергичным стилем может изобразить весь тот ужас, всю ту катастрофу, которая постигла так хорошо налаженный монетно-финансовый аппарат:

– Сначала обратил я внимание, что у подлеца Володьки появились цветные карандаши, конфекты и даже серебряные часы-браслет… «Где взял, каналья?» – «Карандаши, – говорит, – товарищ подарил и конфекты тоже, а часы-браслет нашел»… Ну, нашел и нашел; ну подарили и подарили… Ничего я себе такого не думал… Вдруг, слышу, говорят, Володька на биллиарде сто рублей проиграл… «Где деньги взял?» – «Часы, – говорит, – продал». – «Врешь! Они у тебя на руке!» – «Это я, – говорит, – другие нашел»… Подозрительно, а? Стал я приглядываться к дромадеркам, которые мне изредка в руки попадали, – глядь, а на двух вместо «Тетрович» – «Петрович» напечатано.

Я к Володьке… «Ты, анафема? Признавайся!!» В слезы. Покраснел, как рак… «Я, – говорит, – папочка, только расширил эмиссионное право»… Ну, показал я ему это расширение права… До сих пор рука опухшая!..

– Чем же все это кончилось? – спрашивал сочувственный слушатель.

– Крахом! – отвечал несчастный отец, проливая слезы. – Кончилось тем, что теперь волосатовки идут выше: за одну волосатовку четыре дромадерки… Каково? Все финансовое хозяйство разрушил, подлый мальчишка!

Записки дикаря

Не так давно управляющий конторой той газеты, где я иногда писал фельетоны, отвел меня в сторону и сунул мне в руку целую пачку разноцветных бумажек разного фасона и формата.

– Что это? – слегка удивился я.

– Это вам.

– Зачем?

– За то, что вы у нас пишете.

– Да что же я с этим буду делать?

– Берите. Такой у нас порядок.

– Какие смешные бумажки…

Чтобы не обижать симпатичного управляющего конторой, я сделал вид, что пачка этих странных обрезков раскрашенной бумаги очень меня обрадовала, отошел в сторону и стал рассматривать бумажку за бумажкой.

Были очень потрепанные, склеенные, но были и новенькие, от которых еще вкусно пахло типографской краской…

Одни кусочки чрезвычайно напоминали мне ярлычки на спичечной коробке, другие – наклейку на лимонадной бутылке, третьи – наклейку на нарзанной бутылке – даже орел был нарисован, – четвертые очень походили на крап игральных карт.

Были и просто спокойные серые бумажки…

А одна бумажка, размером побольше других, даже понравилась мне: очень красиво на ней была изображена яркая – желтая с черным – георгиевская лента.

– Послушайте, – робко сказал я, приблизившись к управляющему, – нельзя ли мне обменять этот ярлычок от спичечной коробки на большую штучку с желтой ленточкой.

– Можно, – усмехнулся управляющий. – Только я у вас возьму за одну с ленточкой – 25 ярлычков.

«Ловкий какой, – подумал я, отходя. – 25 ярлычков! Штуки три я бы еще дал, а 25… Ищи других дураков».

Я отобрал самые красивые кусочки с картинками и ярлыки и сунул все это в карман, а узенькие маленькие ленточки были некрасивые – я их выбросил: улучшил минуту, когда управляющий не смотрел на меня, и бросил в угол.

А то заметит еще, обидится…

Пришел я домой, вынул пачку подаренных мне бумажечек и положил их в ящик письменного стола – в этом ящике у меня всякий дрязг валяется: кусочки обгорелого сургуча, приглашение на свадьбу с золотым обрезом и пуговицы от давно уже погибших брюк.

А вчера слышу, маленький сынишка соседки так раскапризничался, что сил нет – работать мешает.

Взял я часть полученной мною пачки, пошел к нему, стал его утешать:

– Погляди-ка, какая цаца: если не будешь плакать, я тебе подарю.

Подошла мать, посмотрела на нас, сказала небрежно:

– Вы ему этих засаленных бумажек не давайте еще заразится, не дай бог… Дайте ему лучше эту, с черно-желтой ленточкой.

– Пожалуйста. На тебе, Петя… Видишь, какая хорошая ленточка. И вот тебе еще две серенькие бумажечки с красными дядями. Видишь, какие хорошенькие мордочки в кружочке.

Заинтересованное дитя можно купить всяким пустяком. Нужно только знать, как к ним подойти…

* * *

Вчера писал для одного знакомого рекомендательное письмо…

Он сидел тут же, ждал.

В перо попала волосинка и повезла, замазывая все закругления букв.

Я выругался, поискал глазами клочок бумажки, чтобы очистить перо, не нашел, выдвинул ящик стола, взял ярлычок и стал обтирать перо.

И тут я с удивлением заметил, что на лице моего знакомого отразился ужас.

– Что вы делаете?! – крикнул он.

– Разве не видите? Обтираю.

– Чем? Да ведь эта керенка!!

– Ну? Я не знал, что оно так называется.

– Да ведь это деньги!!!

– Что вы говорите? – ахнул я, искренно огорченный. – Неужели на эту бумажку можно купить костюм?

– Ну, положим, для костюма нужно таких штук пятьсот, шестьсот.

– Вот видите! Где мне столько набрать… А башмаки можно купить?

– Штук двести нужно.

– То-то и оно. А у меня их и пятидесяти штук не наберется. Тут, впрочем, еще есть такие, с красными портретиками…

– Это украинки!..

– Что вы говорите? А эти, вот, розово-лиловенькие, пестренькие…

– Ну да! Крымские двадцатипятирублевки. Только это фальшивая.

– Плохо сделана, что ли?

– М…м…да, если хотите. Ее у вас не примут.

– Выбросить, что ли?

– Придержите пока. Может быть, какой-нибудь дурак и возьмет.

– А я давеча мальчишечке дал поиграть такими вот. Одна была с ленточкой. Черная с желтым.

– И глупо сделали. Ведь вы на эти бумажечки можете чего-нибудь купить.

– А чего?

– Ну, я уж не знаю. Пойдите на базаре и купите.

«Врет, поди», – недоверчиво подумал я.

Но – решил попробовать.

* * *

Как смешно!

Оказывается, действительно, за эти обрезочки кое-что дают.

Я пошел на базар, положил на прилавок одного ларька всю пачку и спросил:

– Что дадите за это?

Оказывается, дали:

1) Целого гуся

2) Два десятка яиц

3) Фунт масла

Подумайте только: целый фунт масла!

А и бумажек-то этих было не больше четверти фунта.

Я схватил все завернутое мне – гуся, яйца и масло – и поспешно ушел, почти убежал, боясь, чтобы торговец не раздумал.

Вдруг да вернет.

Гусь оказался очень милым, сочным, да и из яиц добрая половина была свежая, съедобная.

Эге-ге…

Начинаю понимать смысл жизни…

Давно собирался покушать жареного поросенка. Завтра же пойду к управляющему конторой, попрошу: не даст ли он мне еще с полфунтика бумажек.

Узнал я также, что напрасно выбросил тогда узкие длинные ленточки: за четыре таких ленточки дают коробку спичек.

Это говорят:

– Купон.

А черт же его знал!

Купон, не купон.

По виду некрасивый.

Леденящая душу история

Эту историю рассказал мне один человек.

– Видите, – сказал он мне, показывая в театре на сидящего в ложе полного блондина. – Видите этого господина? Инженер Пятеркин. Замечательно светлая личность! Я очень хотел поступить к нему на службу и, представьте себе, – никак, ну, никак – не могу!

– Что ж… не хочет он, что ли? – спросил я вяло, без любопытства, как спрашивают, обыкновенно, предчувствуя впереди скучный безынтересный рассказ.

– Он-то не хочет? Да он спит и видит, чтобы меня к себе залучить!

– Значит, вы не хотите?

– Хочу! С руками и ногами готов пойти!

– Понимаю! Значит, дело у вас еще не открылось?

– На полном ходу дело!

– Догадался: вакансий нет?

– Есть! Как раз для меня!

– Жалование маленькое, что ли?

– Еще вчера он предлагал мне 20 тысяч в месяц!

– Да провалитесь вы! В чем же дело?! Он хочет, вы хотите, дело интересное, жалованье большое, – а поступить не можете!

И тут, отведя меня в уголок за дверью, он рассказал мне одну из самых диких историй наших диких дней.

…Этот Пятеркин обо мне очень много наслышан. Как-то встречает меня:

– Поступайте ко мне на службу!

– К вам-то? Да с удовольствием. А какое жалование?

– Три тысячи в месяц.

– Пожалуй, подходит. Закончу дела на своей теперешней службе и через две недели к вам.

Закончил я дела, собрался к инженеру, Пятеркину, узнала жена, одобрила. Потом спрашивает:

– А какое жалование?

– Три тысячи.

С ума ты сошел? Не хватит!

Постой… А я уже две недели тому назад покончил с ним.

– То было две недели тому назад, а то теперь! Тогда масло стоило 30 рублей фунт, а теперь 45, тогда ботинки стоили тысячу рублей, а теперь полторы. И все так… Пойди, измени условия!

Прихожу: рассказываю. Инженер Пятеркин, как я уже изволил вам докладывать, – светлая личность! Да, говорит, вы правы… За эти две недели жизнь поднялась в полтора раза. Хорошо. Будете вы у меня получать четыре с половиной тысячи!

Радостный, побежал я к жене. До того бежал, что вспотел, пронизало меня ветром, пришел домой и слег. Инфлюэнца.

Две недели провалялся. Встал, собираюсь к инженеру Пятеркину.

А жена опять:

– Постой! Как же ты будешь получать четыре с половиной тысячи, когда жизнь опять вздорожала на 35 процентов. Масло, что стоило 2 недели тому назад 45,– теперь 60, ботинки вместо полторы – две тысячи!

Пошел я к этой светлой личности Пятеркину, рассказал.

С одного слова все понял человек!

– Верно, – говорит. – Ежели, – говорит, – по маслу равняться – цена вам шесть тысяч. Только подождите две недельки. Пока вы болели, я на ваше место взял на месяц временного человека. Дослужит он и уйдет. А вы на его место.

Подождал я две недели, собираюсь идти к Пятеркину. Жена опять:

– А какое жалование?

– Шесть тысяч.

– Что ты, милый! Как же можно на шесть тысяч прожить, когда масло уже 120, ботинки – четыре тысячи

Прихожу к этой буквально замечательной личности Пятеркину – рассказываю…

– Верно, – говорит. – Если уж начали мы по маслу равняться и по ботинкам – так и будем продолжать. Значит, полагается вам 9 тысяч. Контракт на 3 года, как у нас установлено…

Тут меня и осенило.

– Позвольте! – говорю. – Ежели за это время каждый месяц цены на все увеличиваются вдвое, то как же я могу застыть на одном и том же жалованье? Ведь этак я месяца через три умру с голода.

До чего это была светлая личность – сказать даже не могу.

– Верно, – кричит, – совершенно бесспорно! Тогда мы, если вы хотите, сделаем расчет прогрессивный. Два месяца тому назад сколько стоило масло?

– 30 рублей.

– Месяц тому назад?

– 60.

– Теперь?

– Значит, 120.

– Ботинки?

– То же самое: тысяча – две тысячи – четыре тысячи…

– Так, – говорит, – теперь, когда мы математически установили вздорожание жизни в месяц ровно вдвое… (ох, и математик же был, шельма! Светлая голова! Недаром – инженер!)… то теперь мы, говорит, равняясь по маслу и ботинкам, исчислим математически и увеличение вашего жалования… Этот месяц вы получите 9 тысяч, второй —18, третий – 36, четвертый – 72, пятый —134, шестой – 288, седьмой – 576, восьмой… ну, будем для ровного счета считать – миллион в месяц. На девятый месяц – 2 миллиона, десятый – четыре, одиннадцатый – 8, двенадцатый – 16 миллионов…

Он погрузился в вычисления, потом оторвался, покрутил головой:

– Гм…да! Выходит, что к концу второго года вы получите ежемесячно 64 миллиарда, а к середине третьего года свыше четырех биллионов в месяц.

– Многовато, – задумчиво сказал я.

– Да, дело, пожалуй, этого не выдержит.

– И возиться с ними, с такой уймой деньжищ, тоже, знаете, затруднительно. Ведь эти четыре биллиона домой привезти – обоз нанимать придется!

– И верно! А сколько миллиардов один обоз будет стоить? Да помещение для хранения нужно… Сухое, железобетонное! Да страховка от пожара, да сторожа, да счетчики…

Говорю ж вам – светлая был голова инженер Пятеркин все высчитал – даже сторожей не забыл!

Сидим мы, молчим оба – грустные-прегрустные.

– Что ж теперь делать? – спрашиваю. – Может, плюнуть пока на эти расчеты и поступить к вам тысяч на десять!.. А там видно будет.

– А контракт на 3 года? Ведь по уставу нашего общества – мы без контракта не можем.

Вздохнул я. Ушел.

И так вот до сих пор хожу я к нему. Поговорим, поговорим и разойдемся.

И мне хочется служить, и ему страх как хочется, чтобы я поступил. И прошло уже с тех пор три недели. И масло уже 180, ботинки вчера жене купил – 7000, значит, наш расчет по маслу был верен, а поступить все не могу!..

Сойдемся оба и чуть не плачем…

Голова рассказчика уныло свисла на грудь.

– А я, собственно, не понимаю, – заметил я, – почему вам было не подписать контракт на эти 4 биллиона? Получали бы вы 4 биллиончика в месяц, а ботинки стоили бы тогда биллиончика три…

– Мы-то оба понимаем, но главное – перевозка! Да наем сухого железобетонного сарая, да сторожа, да счетчики, да кассиры… Инженер Пятеркин – светлейшая голова – он уже все высчитал!

Да… Страшные, леденящие кровь драмы совершаются около нас каждый день, а мы проходим себе мимо, как дураки, и ничего не замечаем