Текст книги "Том 5. Чудеса в решете"
Автор книги: Аркадий Аверченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц)
Министр без портфеля
– Господа! – сказал председатель Думы Родзянко, оглядывая нескольких приглашенных им в свой кабинет депутатов. – Господа! Вы, слава Богу, уже не маленькие, господа, и, вообще, пора вам уже подумать о своем будущем… Не все же на шее у Государственной Думы сидеть. Надо быть самостоятельными.
– Мы… стараемся.
– Я знаю. Иначе я и не предложил бы того, что предлагаю сейчас.
Лицо его приняло торжественное выражение.
– Господа! Знаете ли вы, что предполагается учредить кабинет министров из общественных деятелей, облеченных доверием страны!
– Кабинет? Из общественных деятелей? – послышались радостные возгласы.
– Да… Гм!.. Только, видите ли… без портфелей. Понимаете? Да оно, в сущности, к чему эти портфели? Одна возня с ними. Да еще, смотри, украдут – неприятности будут.
– Конечно, обойдемся и без них, – отозвался один добросердечный, склонный на всяческие компромиссы октябрист. – Будем бумаги в руках носить, вот и все.
– То-то и оно. Карманы пошире сшейте, – как вообще министрам полагается. Одним словом, обойдетесь без портфелей.
– Я бы все равно портфеля и не взял, – отозвался сентиментальный прогрессист. – Мне коровок жалко.
– Каких коровок?
– Да из которых портфели делают. Коровок-то убивают ножичком, шкуры с них снимают и портфели шьют.
– Какое безобразие! – ахнул кто-то. – Звери, а не люди.
– Так вот, господа. Значит, и вступайте, с Богом! Да! Я и забыл вас предупредить… Дело-то в том, что хотя вы и будете министрами, но тут будут еще и другие министры. Прежние.
– Да зачем же прежние? – робко пискнул кто-то сзади.
– Как же зачем?!.. Неловко же ведь так просто взять, да ни с того, ни с сего и уволить их. Стыдно зря людей обижать. Да они вам не помешают, вы не бойтесь.
– Значит, мы с ними вместе будем служить?
– A? Вместе.
– Так-с!
– Понимаете, этакое сотрудничество. Бок о-бок.
– Это хорошо. Веселее, – обрадовался октябрист. – Мы министры – и они министры; мы шьем себе золотой мундир – и у них золотой мундир; мы без портфеля – и они без портфе…
Родзянко отвел глаза в сторону и сказал, как-то ежась:
– Да нет, у них, собственно, портфели будут, но это ничего. Вы не обращайте на это внимания. Люди они уже не молодые, со странностями. Привыкли к своим портфелям, к этим потрепанным кускам старой кожи!.. Хе-хе… Попробуй у них отнять – крику не оберешься. Верно ведь, господа? А вы будьте выше этого.
– Будем выше, – согласился со вздохом прогрессист.
Кадет, поклонник делового течения, с деловым видом высморкался в платок и деловито спросил:
– Когда становиться на работу?
– Завтра же с утра можно и начинать. Сейчас я вам напишу адреса: кому куда ехать надо.
Он писал. Депутаты подталкивали друг друга локтями, вздыхали и перешептывались.
Глаза сияли почти у всех:
– Достукались!
* * *
Министр озабоченно подписывал какие-то бумаги, когда курьер доложил:
– Там пришел какой-то, ваше высокопревосходительство.
– Кто такой?
– Да чудной какой-то. «Я, говорит, министр».
– Какой министр?
– Бог е знает.
– Зачем же он пришел?
– Я, говорить, сотрудничать пришел. Меня, говорить, назначили.
– А-а-а!.. Это они, как их… без портфелей! Общественные деятели! Пусть подождет там, пока кончу. Дай ему газету, что ли, чтобы не скучно было.
– Слушаю-с.
.
– Сам-то сейчас занят, бумаги, вишь, подписывает. А кончит, так сейчас же вас и приметь.
– Да, может, ему помочь нужно? Я бы с удовольствием. Как говорится: ум хорошо, а два лучше.
– Нет, этого они не велели. А газету дать велели. «Дай ты, говорить, ему газету пусть читает».
– А! Понимаю. Он, вероятно, хочет, чтобы я ознакомился с общественными настроениями, и потом мы вместе обсудим, как и что.
Наружно новый министр бодрился, но внутри чувствовал некоторый страх и смущение. Мимо него бегали какие-то важные люди в виц-мундирах с золочеными пуговицами и бумагами в руках.
Некоторые поглядывали на него рассеянно, некоторые – строго, и новый министр, усевшись на стуле в уголку и уткнувшись в газету, думал трепетно:
– Вдруг этот седой подскочит ко мне, да как раскричится: «кто, мол, такой? Чего сюда всяких пускают? Какой такой министр? Никакого такого министра не знаю. Евстигней, убрать!»
Тяжело сжималось сердце.
– Страшно у них тут и неприветливо. Все что-то знают, все на месте, а я ничего не знаю; и всякий меня может обидеть.
Но через минуту прилив храбрости наполнил сердце нового министра.
– Да что в самом деле! Ведь я тоже министр! Что ж, я, не такой министр, как другие? Да я могу накричать тут на кого угодно, разнести! Распустились все, подтянуть некому!.. Да я вот подойду к этому седенькому в бакенбардах, да как зыкну на него!
«Вы это что же, милостивый государь, а? Да чтобы у меня этого не было, милостивый государь, да я вас, да вы меня…»
Новый министр так подвинтил себя, что вскочил и быстро приблизился к сановного вида старичку. Но старичок взглянул так неприветливо и так сухо спросил:
– А что вам угодно, милос…дарь? —
Что новый министр вспыхнул и, запинаясь, спросил:
– А где тут уборная? – будьте так добры…
– Прокофий, проводи, – брезгливо сказал старичок.
* * *
– Вас просит господин министр, – с холодной любезностью подошел к новому министру секретарь.
– Ага, я сейчас… Я только тово… Как вы думаете, не помешаю?
– Нет, ничего. Пожалуйте вот сюда.
– А-а… Здравствуйте, коллега, – протянул руку старый министр. – Э-э… Мя… Очень приятно, очень. Признателен. Садитесь.
Новый министр сел.
– Как вам нравится эта бумажка? – снисходительно спросил старый министр.
Новый министр робко взял в руки бумажку и прочел:
– «В ответ на Ваше определение по делу почетного гражданина Иеронима Бутыкина, имеем честь сообщить, что, на основании параграфа 143б, дальнейшему направлению означенного дела мешает отсутствие надлежащих документов, перечисленных в нашем предыдущем письме».
– Ну? – переспросил министр. – Как вы находите эту бумажку?
– Да… да… Бумажка ничего себе. Они собственно, правильно пишут.
– Вы думаете? – неопределенно протянул министр. – Ну, ладно. Господин Звездич, распорядитесь.
Секретарь взял бумагу и уверенно понесся с ней куда-то.
А новый министр подумал:
«Боже, как все эти дела непонятны… Какой-то Иероним Бутыкин, какие-то параграфы… Почему они все понимают, а я ничего не понимаю?»
Он свесил голову и застыл в нетерпеливой выжидательной позе…
Министр помялся немного, побарабанил пальцами по столу и, взглянув с некоторым сочувствием на покорно и печально согбенную, молчаливую фигуру, встал из-за стола.
Отвел в сторону второго секретаря и шепнул ему:
– Послушайте!.. Дайте ему какую-нибудь работу… Что же он так сидит?!
– Что же я ему дам, ваше высокопревосходительство? Будь он столоначальник, а то – министр, ведь!
– Придумайте ему какую-нибудь ведомость, что ли.
– Зачем?
– Ну, покажите ему, мнения спросите. Все-таки ему веселее будет.
– Поздно уж сегодня. Четверть часа до конца присутствия осталось. Пусть уж так досидит.
– Жалко ведь человека.
– Да уж не хотел бы я быть на его месте.
Министр приблизился к своему коллеге и ласково сказал:
– Устали? Ну, вот уже и присутствие кончено. Пора расходиться. Ступайте, отдохните.
Новый министр облегченно вздохнул и стал радостно собираться домой.
– Завтра когда приходить? – спросил он.
– Попозже можно. Это не важно.
– Слушаю-с.
* * *
Идя по улице, новый министр встретил товарища.
Поздоровался.
– Послушай, – сказал товарищ. – Как это тебя угораздило под трамвай попасть?
– Как попасть? Я не попадал!
– А руку-то тебе правую где искалечило?
– Разве она искалечена?
– Я думаю! Ты подал мне всего два пальца я и думал, что остальные колесом отхватило.
– Ты все шутишь, – солидно возразил новый министр, – а я еле на ногах стою.
– Почему?
– Ведь я министр – поздравь. Работы – уйма! Ты думаешь, государственные дела – это фунт изюму!..
Благородная кровь
Вы хотите знать, что это было за существо? Лошадь. Самая обыкновенная лошадь.
Ее пол?
Мерин.
Цвет?
Сивого цвета она была.
Одним словом, это была любимая лошадь Вильгельма Гогенцоллерна.
* * *
Когда я впервые наткнулся на нее, она уже умирала. Вся кожа на спине и на боках то ходила большими, странными волнами, то сотрясалась мелкой дрожью, а глаз – выпуклый и добрый – был уже покрыт холодным голубоватым туманом смерти… И галицийское поле, изрытое тысячами ног, пыльное, неприветливое, было её предсмертным ложем.
– Умираешь? – тихо спросил я.
Её бока раздулись и снова тяжело опали.
– Умираю, так точно, – ответила она, как ответила бы на ея месте всякая дисциплинированная немецкая лошадь.
– Ранена?
Она с трудом пожала плечами.
– С ума ты сошел, что ли? Как я могу быть ранена, если я носила на себе самого Вильгельма Гогенцоллерна. Да мы за сорок верст к линии огня не приближались… Шутка ли!
– Опоили?
Как ни плохо было ей, она отвернулась, прыснула в копыто и потом, запрокинув голову, стала ржать надо мной – не скажу: как лошадь, потому что сравнение это в данном случае совсем неуместно.
– Опоили?!! Меня-то? Кхе-кхе!.. Ничего более ядовитого, более насмешливого ты не мог бы сказать… Опоили! Да я и умираю-то от жажды! Умираю, потому что уже несколько месяцев принципиально ничего не пила. Умираю, потому что доверчива уж я очень.
– Что ты там бормочешь о принципах! – недовольно проворчал я. – Еще того недоставало, чтобы у какой-то несчастной лошади были свои принципы!
Она чувствовала себя так плохо, что даже не обиделась.
– Слушай… – шепнула она мне на ухо, с трудом приподнимая голову.
– Ну?
– Я что-то хочу у тебя спросить…
– Ладно. Спрашивай.
– Ты не обидишься?
– Ну, да Бог с тобой. Говори.
– Послушай… Правда, что у вас, у людей, есть выражение: «врет, как сивый мерин»?
Избегая её пытливого взгляда, я отвернулся и, найдя на земле какую-то чахлую соломинку, стал обкусывать ее.
– Правда?
– Ну… правда.
– Так смотри же, голубчик: я сивая?
– Пожалуй, что и так.
– Мерин я, черт возьми, или что я такое?
– Не без этого, – неопределенно отвечал я, делая вид, что с аппетитом доедаю соломинку.
– Прекрасно. Значит, мы можем непреложно установить, что я именно и есть сивый мерин?
– Ошибка тут едва ли возможна.
И опрокинувшись на спину и скрестив ноги на груди в порыве возмущения, спросила лошадь с нечеловеческой иронией в голосе:
– Значить, по-вашему, я идеал вранья? Значит, смысл и цель моей жизни только в том, чтобы врать?!
– Тебе не хорошо, – попытался я деликатно замять разговор. – Вредно волноваться.
Она усмехнулась.
– Какая разница? Ведь я, все равно, через несколько минут протяну ноги. Надеюсь, что хоть я сивый мерин, но этому-то ты поверишь?..
Она была слишком умна для лошади. Мне стал представляться совершенно с иной стороны поступок того римского императора, который посадил лошадь в сенат, в качестве председателя.
Что касается моей лошади, то сейчас нельзя было разобрать – смеется она или кашляет.
– Что с тобой?
– «Врет, как сивый мерин»… Уморить вы меня хотите от смеху. Скажи ты мне теперь вот что: когда император дает какое-нибудь слово, – можно ему верить?
– Безусловно! – горячо вскричал я.
– Вот так же думал и я – глупый сивый мерин!.. Увы!.. Это будет стоить мне жизни.
– Да что с тобой?!
– Я умираю от жажды!
– Почему?! Ведь вон же недалеко речка. Она насмешливо оскалила зубы и взглянула на меня с непередаваемым выражением. – Какая?
– Что какая? Речка? А черт ее знает. Ее даже на двухверстной карте нет.
– То-то и оно. А мне, братец ты мой, Нева нужна!
– Еще чего выдумай.
Она с трудом приподнялась на сгибе передней ноги и посмотрела честными глазами в мои глаза.
– Послушай! Если десять месяцев тому назад император Германии выходить вдруг перед фронтом, держа меня под уздцы, и говорит громогласно, так что все слышат и я слышу: «Солдаты! Я вас приведу в Париж! Даю вам слово. Не пройдет и двух недель, как я буду поить свою лошадь водою Сены!» – должна я этому верить или нет?
– Гм… Конечно, если он при всех дает слово…
– То-то и оно. Жду я честно и аккуратно две недели, просыпаюсь утречком ровно через две недели и что же! Начинают поить меня – знаете из чего? Из ведра около какого-то деревенского колодца! Как я ни фыркала, ни отворачивалась, ни лягала конюха, это животное все-таки вкатило мне всю порцию. Смолчала я. Затаила обиду. «Нечего сказать, думаю. Сами говорят: „врет, как сивый мерин“, а сами-то…»
– Ну? Дальше!
– Хорошо-с. Проходит некоторое время… Однажды смотрю опять тащит меня по шаблону под уздцы, опять речь, опять: «Солдаты! Мы идем на Калэ, а оттуда прямая дорога на Англию! Не пройдет и трех недель, как я буду поить свою лошадь водой из Темзы». – «Ладно, думаю, слыхали». Однако, ты знаешь, сказал он это таким тоном, что я даже в сомнение пришла. Все-таки, думаю, император. Не будет же он врать, как… (снова ея голос зазвучал убийственным сарказмом) как сивый мерин!
– Вам нельзя волноваться, – мягко напомнил я.
Она отмахнулась хвостом, как от овода.
– Отстань. Ну-с… Так что же ты думаешь? Проходить три недели, проходить четыре недели, – хоть бы капелька темзинской воды у меня во рту была! Опять надул. Два месяца тому назад вдруг опять хватает меня под уздцы, тащить куда-то. Сразу догадалась я, в чем дело: опять врать ведет. И удивительная вещь: почему он без меня врать не мог? Почему, когда он начинал врать, обязательно нужно меня под уздцы держать? Вдохновляла я его, что ли? Или думал он втихомолку все на меня свалить? Рядом, моль, стояли – неизвестно, кто из нас двух говорил. Прямо поразительный человек… Как врать, так меня за шиворот, – лучшей ему компании не надо.
– Что же он в третий раз обещал?
– Из Невы поить. «Ровно, говорить, через пятьдесят дней буду свою лошадь из Невы поить». Тут, знаешь, даже мне за него стыдно сделалось… Ладно, думаю, всякое дело до трех раз делается. Если и в третий раз соврешь – издохну, а докажу, что у меня свои принципы есть, не гогенцоллерновским чета! Подожду пять-десять дней, а там или невскую воду буду пить, или никакую не буду пить!..
– Ну, и что же?
– Ты сам видишь… Полторы недели тому назад пятьдесят дней минуло… И вот… я…
Мне стало жаль эту глупую, доверчивую лошадь.
Я попробовал ее урезонить.
– У нас невская вода не хорошая. С вибрионами.
– Для меня принцип важнее вибриона!
– И потом не виноват же Вильгельм, что русские не пустили его в Петроград.
– Не обещай!
– А ты знаешь, что?.. Попробуй теперь сдаться в плен: может, тогда и напьешься невской воды.
– Не хочу. Компромисс.
Помолчав, вспыхнула вдруг ярко, как догорающая свеча.
– Послушай! Неужели ты не понимаешь? Если мой император врет, как сивый мерин, то дай возможность его сивому мерину сдержать свое слово по-императорски!..
* * *
И, закатив выпуклые глаза, испустило дух бедное доверчивое, благородное существо.
Сдержало слово.
Позитивы и негативы
1. Прежде – времена буколические.
Приглашение:
– Петр Иваныч, пожалуйте завтра к нам на блины…
– Ах, это вам будет беспокойство…
– Ну, какое там беспокойство – одно удовольствие. Блинков поедим с икоркой, выпьем.
– Пожалуй…
– Не пожалуй, а непременно ждем. Обидите, если не придете.
* * *
За столом:
– Петр Иваныч, еще блинков!
– Увольте, ей Богу, сыт.
– Ну, еще парочку с зернистой.
– Что вы; довольно! Чуть не пол-тарелки икры наложили…
– Ничего, кушайте на здоровье. Коньячку или рябиновой?
– Ни того, ни другого. Ей-Богу, не лезет.
– Ни-ни. И думать не смейте отказываться. А семга! Да ведь вы, разбойник, семги не попробовали?
– Ей-Богу, ел.
– Нет, нет, лукавите! Позвольте, я вам положу два кусочка..
– О, Боже! Я лопну прямо… Надеюсь, больше ничего не будет?
– Уха еще и рябчики!
– Уморить вы нас хотите, дорогой хозяин!
* * *
Уход:
– До свиданья, Петр Иваныч! Спасибо, что зашли.
– Теперь вы к нам, Семен Мироныч…
– Да уж и не знаю, выберемся ли?
– Ну, вот новости! Послезавтра же и приезжайте! Жену привозите, деток, свояченицу и братца Николая Мироныча.
– Осторожнее, тут темно… Я вам посвечу…
– О, не беспокойтесь!
2. Теперь – собачьи времена.
Приглашение:
– Петр Иваныч, а я завтра думаю пожаловать к вам на блины…
– Ах, это нам будет такое беспокойств.
– Ну, какое там беспокойство – накормите блинами и конец. Блинков поедим у вас с икоркой, выпьем.
– С чем, с чем?..
– А? С икоркой, говорю.
– Вам еще каменный дом в придачу не потребуется ли? Хм! с икоркой! А вы знаете, что икорка теперь 12 рублей фунт?
– Что вы говорите! Как дешево. А я думал 14.
– Мало, что вы думали… Для кого дешево, а для кого и не дешево…
– Так мы все-таки придем.
– Собственно, зачем?
– Да вот… блинков у вас поедим, выпьем.
– Это чего ж такого вы выпить собираетесь?!
– Да что у вас найдется. Не побрезгуем вашим хлебом-солью.
– Вода из водопровода у нас найдется – вот, что у нас найдется. Лучше уж не приходите.
– Нет, что вы! Обязательно придем.
* * *
За столом:
– Дорогой хозяин… еще блинков… Можно попросить?
– Увольте! Ведь, ей-Богу, вы уже сыты.
– Ну еще парочку… с зернистой.
– Что вы делаете?! Довольно! Чуть не полтарелки себе икры навалили.
– Ничего, буду кушать на здоровье. Коньячку мне выпить или рябиновой?
– Ни того, ни другого. Ей-Богу, вам уже не лезет, а вы все пьете. Не дам больше.
– Ни-ни. И думать не могите отказывать! А то голову сметаной вымажу. Позвольте… А семга?! Я про семгу забыл. Ни кусочка не попробовал.
– Ей-Богу, вы уже ели.
– Нет, нет, лукавите. Позвольте, я себе положу два кусочка…
– Два?! А вы знаете, что каждый кусочек стоит копеек семьдесят…
– Ну, и черт с ним, – большая беда, подумаешь…
– Да для вас беда не большая… потому что не вы платили. едят, едят люди, ей Богу, не понимаю, как не лопнуть!
– Да-а, с вашего угощения действительно лопнешь… Пригласили на блины, смотреть не на что.
– Кто вас приглашал? Сами навязались.
– Еще бы! Если бы мы вашего приглашения ждали – ноги бы с голоду протянули.
– И протягивайте, потеря небольшая… Что еще будет, кроме этих блинишек? Ничего не будет.
– Как так ничего? Бульон же должен быть какой-нибудь, или уха там… Дичь тоже всякая полагается…
– Достаточно и так дичь несли за столом. Ну-с – можно вставать из-за стола, дорогие гости Дорогие – сами понимаете почему. В 36 рублей обошлось ваше совершенно неуместное посещение.
– Господи! 35 рублей истратил, а ноет на двести.
* * *
Уход:
– Прощайте, дорогой хозяин.
– То есть, как это прощайте? До свиданья, а не прощайте!
– Разве вы думаете еще раз нас пригласить?
– Нет-с, не пригласить, а я думаю сам к вам на блины приехать.
– Не стоит.
– То есть, как же это так – не стоить?!.. Вот еще новости! Небось, сами ко мне пришли, пили, ели – а мне нельзя?! Завтра же и приеду: жену привезу, детей, свояченицу и брата Николая Мироныча…
– Вы бы всю улицу еще притащили! Дворника уж забирайте, кухарку тоже – все равно!! Э, ч… черт, какая тут темнота на лестнице… Хозяин! Ты бы хоть посветил.
– И так хорошо. Керосин-то ноне кусается, сами знаете.
– Да тут ногу еще сломаешь в этой тьме.
– И прекрасно! Туда вам и дорога.
– Ну, беспокойной вам ночи в таком случае…
– Всего нехорошего!..
* * *
Собачьи времена наступают, истинно говорю вам.
Человек, каких теперь много
Смешно сказать: в течение двух дней я встретил этого человека три раза; и он мне был совершенно чужд и не нужен! А существуют люди, которых любишь и с которыми хотел бы встретиться, – и не видишь их годами…
Первая встреча с этим человеком произошла у крупного ювелира, где я выбирал булавку для подарка, а «этот человек» (до сих пор не знаю, как его зовут) бессмысленно переминался с ноги на ногу у прилавка, тоскливо вздыхая и то распахивая, то запахивая роскошную шубу с бобровым воротником.
– Вам, собственно, что хотелось бы? – спрашивал терпеливый приказчик.
– Да вот этих купить… ну, каких-нибудь драгоценных камней.
– Каких именно?
– Эти беленькие – бриллианты? – Да.
– Значит, бриллиантов. Потом еще голубых я взял бы… красных… А желтеньких нет?
– Есть. Топазы.
– Это дорогие?
– Нет, они дешевые.
– Тогда не стоит. Бриллианты – самые дорогие. Они как – поштучно?
– Нет, по весу.
– Вот вы мне полфунтика заверните.
– Видите ли, так, собственно, нельзя. Бриллианты продаются на караты…
– На что?
– На караты.
– Это скучно. Я этого не понимаю. Тогда лучше поштучно.
– Вам в изделии показать?
– А что шикарнее?
– Да в изделии можно носить, а так, отдельные камни – они у вас просто лежать будут.
– Тогда лучше изделие.
– Желаете, колье покажу?
– Хорошо… Оно дорогое? – 12 тысяч.
– Это ничего себе, это хорошо. Вот это оно? А почему же на нем одни белые камни? Хотелось бы чего-нибудь и зелененького…
– Вот вам другое, с изумрудом.
– Оно симпатичное, только куда я его надену?
– Виноват, это не мужская вещь, а дамская. Если жене подарить…
Незнакомец хитро прищурил один глаз:
– Экой вы чудак! А если я не женат?
– Гм! – промычал приказчик, усилием воли сгоняя с лица выражение отчаяния. – Вы, значит, хотели бы что-нибудь выбрать для себя лично?
– Ну да же! А вы что думали?
– Тогда возьмите кольцо.
– А оно сколько стоит?
– Смотря какое. Вот поглядите здесь: какое понравится.
– Вот это – почем? Голубенькое.
– Двести пятьдесят.
– Гадость. Мне тысяч на пятнадцать, на двадцать.
– Тогда бриллиантовые возьмите. Вот это – редкая вода: семь с половиной тысяч.
– А дороже нет?
– Нет. Да ведь вы можете три взять!
– И верно ведь. Заверните. Вы думаете, что они достаточно шикарны?
– О, помилуйте, мсье!
– Вы меня извините, но я в этом ничего не понимаю. Вот насчет бумаг я хорошо намастачился.
– Но ведь теперь, м-сье, биржа, кажется, не работает?
– Какая биржа? Я говорю о газетной бумаге, писчей, оберточной – все что угодно! Получите за кольца. Вы их пришлете ко мне с мальчишкой – не хочется таскаться с этой ерундой. Или лучше я их на пальцы надену. Экие здоровые каменищи. Не выпадут?
– О, помилуйте…
– А то выпадут – и пропало кольцо. Куда оно тогда? Наместо камня – дырка. Будто окно с выбитым стеклом. Прощайте.
* * *
В тот же день вечером я увидел его в мебельном магазине…
– Послушайте, – горячился он. – Поймите, если бы вы сказали мне: хочу иметь самую лучшую бумагу – я ответил бы: вот эта лучшая. А вы мне не говорите прямо, что хорошо, что нет. Вы говорите, что эта гостиная розового дерева, а эта – Людовика, ну? Какая же лучшая?
– Какая вам понравится…
– А которая дороже?
– Розового дерева. Три тысячи двести.
– Ну вот эту и заверните. Затем – какие еще комнаты есть у вас?
– Кабинет, спальня, столовая, передняя…
– А еще!
– Будуары еще есть.
– Ну, это всего шесть. А у меня десять. Чем же их заставлять прикажете?
– А кто у вас еще будет помещаться в квартире?
– Я один!
– Гм!.. Можно тогда библиотеку.
– Семь! А еще?
– Можно тогда какую-нибудь комнату в русском стиле. Потом, ну… сделайте второй кабинет. Один для работы, другой… так себе.
Оба глядели друг на друга бессмысленными от натуги глазами и мучительно думали.
– Это девять. А в десятую что я поставлю?
– А десятую… сдайте кому-нибудь. Ну, на что вам одному десять? Довольно и девяти. Сдадите – вам же веселее будет.
– Это идея. Мне бы хотелось, чтобы эта комната была стильная.
– В каком стиле, мсье?
– В хорошем. Ну, вы там сами подберите. Охо-хо… Теперь подсчитайте – сколько выйдет?
* * *
А на другой день я, к своему и его удивлению (он уже начал привыкать к моему лицу), встретил его на картинной выставке.
Он поместился сзади меня, поглядел из-за моего плеча на картину, перед которой я стоял, и спросил:
– Это хорошая?
– Картина? Ничего себе. Воздуху маловато.
– Ну! А я уже было хотел купить ее. Вижу, вы долго смотрите – значит, думаю, хорошая. Я уже три купил.
– Какие?
– Да вот те, около которых стоят. Я себе так и думаю: те картины, около которых стоят, значит, хорошие картины.
Я принял серьезный деловой вид.
– А сколько людей должно стоять перед картиной, чтобы вы ее купили?
– Десять, – так же серьезно ответил он. – Не меньше. Три, пять, шесть – уже не то.
– А вы сообразительный человек.
– Да, я только ничего не понимаю во многом. А природный ум у меня есть. Вы знаете, как ловко я купил себе автомобиль? Я ведь в них ничего не понимаю… Ну вот, прихожу в автомобильный магазин, расхаживаю себе, гуляю. Вижу, какой-то господин выбрал для себя машину… осмотрел он ее, похвалил, сторговался, а когда уж платил деньги, я и говорю: «Уступите ее мне, пятьсот отступного». Удивился, но уступил. Хороший такой господин.
– У вас, очевидно, большие средства?
– Ах, и не говорите. Намучился я с ними… Вы уже уходите? Пойдем, я вас подвезу на своей машине… Прогуляться хотите? Ну, пойдем пешком…
* * *
Взяв меня под руку, он зашагал подле, заискивающе глядя мне в глаза и согнувшись в своей великолепной шубе…
– Я был раньше такой бедный, что ужас: служил конторщиком, получал 40 рублей в месяц, но скопил сто рублей. Пришел один товарищ, говорит: «Давай купим пятнадцать стоп бумаги, а через неделю продадим». – «Давай». Купили по десяти рублей – через неделю продали по четырнадцати. Подождал он. – «Давай, – говорит, – купим по пятнадцати, продадим по двадцати». Опять купили, опять продали. Понимаете? Делать ничего не надо, а только покупать, подождать, а потом продавать. Понял я, в чем штука, стал один работать. Даже дело проще пошло: приезжаю на бумажную фабрику: почем эта бумага? По восемнадцать! Делайте тысячу стоп. Вот задаток. Дашь задаток и ждешь. Через две недели – письмо: «эта бумага уже стоит по двадцать четыре. Предлагаем пять тысяч отступного». Беру отступное, заказываю новую. Понимаете, удобно? Ни брать бумаги не нужно, ни возить ее, ни продавать… Ты себе гуляешь, а она себе растет. Очень спокойное дело. Ну, а теперь я решил зажить по-человечески… Скажите, лошадь иметь – шикарно?
– Очень.
– Надо бы купить. Знаете что? Я в лошадях ничего не понимаю. Вы купите лошадь с этой самой… с повозкой! А потом продайте мне с надбавкой. Заработаете – и мне спокойнее.
– Нет, я этими делами не занимаюсь.
– Жалко. На кого это вы так посмотрели?
– Дама одна прошла. Красивая.
– Серьезно красивая?
– Да, очень. Эффектная.
– Слушайте, а что, если ее взять на содержание?
– Почему непременно ее?!
– Я в этом, видите ли, ничего не понимаю, а вы говорите – красивая. Возьму ее на содержание, а?
– Позвольте! А вдруг это порядочная женщина?
– Ну, извинюсь. Большая беда. Сколько ей предложить, как вы думаете?
– Ей-Богу, затрудняюсь.
– Предложу три тысячи в месяц, черт с ним… Он догнал даму, пошел с ней рядом… Заговорил… На лице ее последовательно выразилось: возмущение, удивление, смущение, недоверчивость, колебание и, наконец, радость, розовым светом залившая ее красивое лицо.
Покупатель бумаги нашел самое нужное в своей пустой жизни…
* * *
И подумал я:
«Теперь ты научишься и бриллианты покупать с толком, и обстановку выбирать в настоящем стиле, и лошадь у тебя будет не одна, а двадцать одна, и картины появятся такие, перед которыми будут останавливаться не десятки, а сотни, и во всем поймешь ты смысл и толк… и когда поймешь ты все это, как следует, – не будет у тебя ни картин, ни бриллиантов, ибо есть справедливость на земле, ибо сказано: из земли взят, в землю и вернешься.
Да будет впоследствии тебе твое сорокарублевое жалованье пухом!»
