Текст книги "Вслед за Великой Богиней (др. изд.)"

Автор книги: Аркадий Захаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Верста вторая
Покоритель Югры

Лета 707 посылал князь великий в Югорскую землю и на гогуличи воевод князя Семена Федоровича Курбского, да князя Петра Ушатого, да Василия Иванова сына Гаврилова и всех с воеводами людей со князем Семеном Федоровичем Курбским со товарищи 4014 человека.

Летопись. Разряд архива иност. дел, М 129, выписал И. Д. Беляев

Не успела Югра отдохнуть от нашествия Федора Курбского и выплаты ясака, как на самом севере, у морской луки, явился в 1488 году его сын Семен, князь ярославский, с несметным войском. Энергичные московиты, пробившись через снега и ущелья, вышли на просторы Северного Приобья и, в короткий срок покорив свыше тридцати укреплений и приведя к присяге югорских князей, возвратились восвояси. О сем славном деянии в память потомкам остался «Указатель пути в Печору, Югру и к реке Оби», в котором сообщалось о Лукоморье и Золотой Бабе: «Золотая Баба, то есть Золотая старуха, есть идол, находящийся в устье Оби, в области Обдоре, на более дальнем берегу… Рассказывают… что этот идол Золотая Баба есть статуя, представляющая старуху, которая держит сына в утробе, и что там уже виден другой ребенок, который, говорят, ее внук».

В результате похода к титулу великого князя московского добавились: «великий князьобдорский, кондийский и пелымский», а воевода Семен Курбский навсегда вошел в российскую историю как покоритель Югры.

Князья Курбские заслуживают, чтобы о них сказать подробнее. Вот как о них вспоминают летописи: «…Курбские. Имя их упоминается впервые в половине XV столетия, когда владетели Москвы, руководимые мудрою политикою, давно уже успели вместе с прочими князьями подчинить себе и ярославских. Курбские служили им верно: по крайней мере ни в мятежные времена Василия Темного, ни в смуты Иоаннова малолетства, столь обильные крамолами бояр, ни один из них не запятнал доброго имени. Многие сверх того отличались добродетелями гражданскими и дарованиями воинскими. Таков был князь Семен Федорович Курбский, который требовал соблюдения церковных и этических канонов не только от близких, но не побоялся возвысить голос и против своего государя Великого князя Василия, когда тот, отправив старую свою жену в монастырь, женился на молодой Елене Глинской. За дерзость Василий Великий князя Семена от очей своих отогнал, даже до смерти его…»

В те самые лихие времена, когда опальный покоритель Югры доживал свои последние дни в изгнании и забвении, родился в славном роду Курбских княжич, нареченный Андреем, будущий великий воин и писатель, не рассказать о котором здесь мы не можем, поскольку с именем его мы не раз встретимся в дальнейшем.

Уже на 21-м году своей жизни стольник Андрей Михайлович Курбский в звании есаула участвует в походе Ивана IV под стены Казани. Спустя год Андрей уже начальствует правою рукой всего царского войска на берегах Оки, готовясь встретить соединенное войско крымских и казанских татар. В 1552 году он вместе с князем Щенятевым разбил татар на реке Шиворони. Несмотря на жестокие раны, полученные в сече, в августе того же года он принял начальство войсками правой руки при осаде Казани и снова был изранен. Иван Грозный за доблесть возвел молодого витязя в достоинство боярина и приблизил к себе.

После падения Казани Россия ввязалась в изнурительную Ливонскую войну, казна скудела, повышался спрос на пушнину. В то же время появилась реальная возможность проникновения за Урал в Сибирь по Каме. Политическая обстановка в Сибири складывалась благоприятно: владетель сибирского юрта Едигер признал себя в 1555 году данником Москвы и принял московского посла Дмитрия Непейцына.

А один из освободителей от татарских заслонов дороги из Прикамья в Сибирь Андрей Курбский победоносно воевал тем временем в Литве. Победа сопутствовала ему до 1562 года, когда он проиграл литовцам битву под Невлем, был разгромлен и сам едва спасся.

Раздраженный неудачею Иван Грозный, всюду мнящий крамолы и измены, вспомнил, что Курбский был другом ненавистного ему Адашева и грозил Андрею карою. Угроза расправы вынудила бывшего царского любимца покинуть Родину и родовые поместья, чтобы перейти на службу к главному врагу Иоаннову – королю польскому.

И, видимо, служил он не за страх, а за совесть, потому что король даровал Курбскому поместье Ковель и другие.

«Изменив государю Иоанну, он покинул в жертву вероятной смерти жену и сына… и для чего? чтобы сказать Иоанну укор бесполезный! А горестнее всего: с поляками, с татарами опустошал Россию, умывался русскою кровью… И хотя по вероятности та же месть, которую изливал он разорением русских сел и монастырей, побудила его взяться за перо и начертать величественную картину доблестей злополучных героев века Иоаннова; при всем том ни подвиги юных лет, ни слава красноречивого писателя не оправдают его в измене отечеству…»

Да, что было – то было. Водил польские полки против ратей Грозного первый русский дисидент Андрей Курбский и, под старость, писал ему из изгнания свои язвительные укоризны.

Не случайно стерлось из народной памяти некогда громкое имя Курбских – народ не прощает отступникам. Зато навсегда запечатлел в своем фольклоре имя его современника и возможного противника. Не исключено, что ратная судьба сводила где-нибудь под Могилевом или Псковом двух героев: Ермака и Курбского.

Ермак в народе считался основателем Камской вольницы и покорителем Казани. В песнях и народных сказаниях подвиги Курбского приписывались отчасти Ермаку. И хотя народные сказания и былины на чистом вымысле не рождаются, участие Ермака во взятии Казани ничем не подтверждается. Но зато есть другой исторический документ о казацком атамане.

В конце июня 1581 года комендант Могилева Стравинский прислал польскому королю Стефану Баторию донесение. В нем Стравинский сообщал об оборонительных боях, которые он вел с русскими войсками, и упомянул фамилии нескольких русских воевод, атаковавших Могилев. Среди тех, чьи имена назвали коменданту пленные, указан и «Ермак Тимофеевич – атаман казацкий». Все-таки штурмовал крепости Ермак – атаман казацкий! Просто перепутаны в песне Казань и Могилев.

Документ, написанный Стравинским, позволяет с уверенностью утверждать, что Ермак участвовал в Ливонской войне и в ходе ее встречался с Курбским, причем не обязательно в 1581 году. Ведь война тянулась почти четверть века, а Ермак, прежде чем стать атаманом, должен был досыта наслужиться рядовым казаком. Впрочем, о нем вся речь впереди.

В эти же военные времена служил Стефану Баторию еще один замечательный человек – полонизированный итальянец Алессандро Гваньини. Воинственный авантюрист успешно командовал войсками, начальствовал над Витебской крепостью и на досуге писал компилятивный труд «О северной и восточной Сарматиях», беззастенчиво перелагая Герберштейна. Были в этом труде Лукоморье, колдуны, невиданные звери и каменная Золотая Баба – кумир обдоров.

Упомянув Сигизмунда Герберштейна, мы должны остановиться на нем подробнее. Как аттестовал его Андрей Курбский: «муж искусный во шляхетских науках, приходил два раза к Москве, образовал свои дарования в Высшем Венском училище, состоял на службе у австрийского императора. В 1517 году Максимилиан отправил его послом к королю польскому Сигизмунду и великому князю московскому Василию Иоанновичу. Он заслужил особое уважение великого князя, который часто угощал его роскошными обедами, забавлял сокол иною охотою и беседовал и ним. Через 8 месяцев Герберштейн возвратился к Максимилиану с богатым запасом сведений о России, дотоле в Европе едва известной. Когда Герберштейн приезжал в Москву, Семен Курбский был еще жив и рассказывал Сигизмунду о своем походе 1499 года на Югру. О том, как 17 дней взбирался он на Рифейские горы, покрытые вечными снегами, как он с товарищами заложили на пустынном берегу Печоры крепость и отправились от нее на лыжах собаках к берегам Оби. От князя Семена получил Герберштейн его «Дорожник пути в Югру и Сибирь».

В 1526 году Герберштейн снова появился в Москве. Талантливый ученый и внимательный наблюдатель в короткий срок успел собрать материал, на который иному пришлось бы затратить десятилетия.

В 1549 году он издал свои «Записки о государстве Московском», полностью включив в них «Дорожник» князя Семена Курбского. В них повествование о России было дано настолько основательно, что иностранцы, посещавшие Россию после него, без всякого смущения использовали это сочинение для придания солидности собственным трудам. Не был в этом плане исключением и А. Гваньини.

Сведения, сообщаемые Герберштейном, принимались как исключительно достоверные и внимательно изучались. Та часть, где публиковался «Дорожник пути в Югру и Сибирь», привлекала особенное внимание. Чудеса и богатства таинственного Лукоморья при устье Оби не сходили с уст. А некий данцигский сенатор Антон Вид еще до опубликования «Записок» Герберштейна, между 1537–1544 годами, издал и обнародовал карту, на которой были обозначены обские низовья.

На этой карте, за страной «Тюменью великой» и за городом «Сибирь», по левой стороне Оби была нарисована похожая на католическую мадонну Золотая Баба с ребенком на руках. У ее ног – язычники, приносящие в жертву богине меха. Завистливая Европа грезила богатствами Лукоморья.

Верста третья
В стране суровой и угрюмой

…Ему открыли, чтобы он, Ермак, с товарищи, отложа всякую мнимую себе от Строгановых опасность и подозрение, надежно бы следовал к ним, и тем своим прибытием устрашил соседственных их неприятелей…

Л. Икосов. История о родословии и богатстве и отечественных заслугах знаменитой фамилии гг. Строгановых

Разгоряченные рассказами летописцев о богатствах Югры и Сибири, жадные до чужих сокровищ, европейские монархи вынашивали планы по захвату новых земель, искали смельчаков, готовых отправиться в рискованные экспедиции к «странам полунощным». А уж на Руси появился такой герой, с именем, как удар меча, – Ермак. (Существует два варианта происхождения имени Ермак. Оба связаны с одеждой. Тюркское – от эрмек, «армяк» – верхняя одежда из грубой верблюжьей шерсти. Человек, носивший армяк, мог получить прозвище по названию одежды. И угорское «ермак охчам» – шелковый платок, всегда носимый на голове остяцкими богатырями из опасения, чтобы их не сглазил союзник их неуязвимого противника – злой дух. Если казацкий атаман носил на себе платок, он мог получить прозвище от его остяцкого названия. Не забудем, что Прикамье – родина вогулов.) Подстрекаемый промышленниками Строгановыми, сей славный сын казачества привел с собой с бранных полей Литвы дружину «буйственную и храбрую», с которой и переволок казацкие челны через «Камень» и спустил их на сибирской стороне в неторопливые воды Туры. Невелика казацкая дружина, а Сибирь впереди необъятна и неведома. Что там?

А и там, как повсюду, нет мира и согласия. Данника Москвы, князя и владыку Сибирского юрта Тайбугина Едигера умертвил шибанский царевич Кучум и сам сел на ханство. И сидел бы себе потихоньку, так нет – послал своего племянника Маметкула задирать Москву – разорять русские городки в Перми Великой. Изрядно погулял Маметкул, но от Нижне-Чусовских городков повернул назад – неспокойно и в своем ханстве: недовольные тайбугины точат ножи на хана.

Не хотят княжата-тайбугины кланяться пришлому бухарцу Кучуму, не хотят по его велению молиться пророку Мухаммеду, не почитают мулл и все норовят вернуться к своим родовым идолам, что еще сохраняются в сибирской тайге и барабинских степях. «У чужого хана и бог чужой», – говорят потомки Тайбуги и косят глазом на московскую сторону, на Белого царя, со времен Едигеровой шерти на древнюю веру не посягавшего.

В надежде укрепить свое влияние на коренное языческое население трижды призывал Кучум в свою столицу Искер мусульманских проповедников из Бухары, пытался силой принудить сибирских татар, вогулов и остяков принять ислам.

Недовольные притеснениями Кучума ждали удобного случая, чтобы расквитаться за все. Неожиданные пришельцы из России годились в союзники против засилья бухарцев.

Ермак, вступая в Сибирскую землю, меньше всего думал о религиозных разногласиях в ней. Вся Россия была представлена в его дружине: русские, чуваши, мордва, украинцы, манси, татары. Около трети составляли пленные немцы, шведы, литовцы, поляки, для которых путь на родину шел через Сибирь. Объединить их одной верой было невозможно, да и вряд ли думали отчаянные казацкие головы о спасении души, когда не жалели и жизни. Впрочем, было в Ермаковой дружине три попа и один монах-расстрига, которых атаман не освобождал от тягот воинской службы.

Прозорливый атаман проявил завидную веротерпимость и не стал пытаться привести новых сибирских подданных России в христианскую веру. Даже в своей столице Искере он сохранил мечеть и близ нее мусульманское кладбище. Слухи о добром атамане распространились, и бывшие вассалы Кучума один за другим стали приносить присягу на верность ему. Сближению казаков с местным населением во многом способствовали межнациональные браки. Служители Христа, прибывшие с дружиной в Сибирь, не воспрепятствовали таким союзам – казаки народ вольный.

Некоторые казаки по восточному обычаю завели по нескольку жен. Когда в Тобольск прибыл первый архиепископ, он был буквально поражен обилием смешанных браков, не освященных церковью. Но семейному счастью это, по-видимому, не мешало. Уже впоследствии, после гибели Ермака, церковные летописцы попытаются изобразить атамана великомучеником за Христову веру. Знамена Ермаковой дружины будут сохраняться в церквях Березова, Тобольска и Омска.

А при жизни атаману грозила опала и позорная смерть. «А не вышлите из острогов своих в Пермь волжских казаков атамана Ермака Тимофеева с товарищи, – писал царь Строгановым, – не учнете их держать у себя и Пермских мест не учнете оберегати, и такою вашею изменою, что над Пермскими месты учинится от вогулич и от пелынцев, и от сибирского салтана людей вперед, и нам в том на вас опала своя положить большая, атаманов и казаков, которые слушали вас и вам служили, а нашу землю выдали, велим перевешать».

На эту угрозу царя вскоре Ермак ответит посольством и вестью в Москву о присоединении Сибири, в которой лукаво намекнет, что «Сибирь взята главным образом его, Ивана Васильевича, князя всея Руси молитвами…»

Однако не в царских молитвах скрывался секрет успеха. Ермак знал о религиозных и династических разногласиях в стане «сибирского салтана». Знал и надеялся не столько силой, сколько дипломатической мудростью удержать Сибирь. В кровавой сече овладев столицей Кучума, но не одолев салтана окончательно, задумался атаман, как удержать в покорности добытую кровью товарищей землю. Прослышал атаман о Золотом шайтане, которому к приходу казаков в Сибирь поклонялись еще не обращенные в ислам татары и югричи. Атаман понимает, что обладание Золотой богиней даст ему практически неограниченную власть над ее почитателями. И вот весной 1583 года из столицы покоренной Сибири казаки отправляются на Север собирать ясак с покоренных, воевать еще не покоренных и искать Золотую Бабу, о которой кунгурская летопись скажет: «…Ту бо у них молбище большее богине древней, нага с сыном на стуле седящая, приемлюще дары от своих и дающе ей статки во всяком промысле…» В Демьянском (Нимьянском) городке казаки обложили Золотую Бабу. Какой-то чуваш из ермаковой дружины смог проникнуть в городок и увидеть, как молятся остяки Золотой Бабе. Всю ночь он бродил вокруг кумирни в надежде похитить и унести чужого бога, но не смог улучить момент, когда ее оставят без присмотра. Но когда наступило утро, бесценный остяцкий кумир исчез, словно в воду канул. Упорно сопротивлявшиеся остяки успели спрятать Золотую Бабу.

Так и не удалось Ермаку полонить югорскую богиню. Но она напомнила о себе после гибели атамана и разгрома его дружины.

По свидетельству С. У. Ремезова в «Истории Сибирской», все вещи, найденные при Ермаке, разделили между собой князья и мурзы, один панцирь принесли в жертву в мольбище знаменитого хантыйского шайтана в Белогорье… Туда перекочевала Золотая Баба.

Верста четвертая
Сибирские Геростраты

…Давным-давно это было. Великая богиня Вут-Ими жила в низовьях на Ледовитом море… На семи нартах на белых быках-оленях ехала Вут-Ими в Нумто. Дочь свою оставила на Казымском мысу, сына своего оставила в Мапьлех-Сойме, сама уехала вверх, в Вошьеган…

Хантыйская песня на медвежьем празднике

Немудрено, что англичанин Джильс Флетчер, рыскавший по северу России как раз в эти годы, не нашел ее в 1588 году на прежнем месте в устье Оби и с огорчением записал в своем сочинении «О государстве русском» в главе о пермяках, самоедах и лопарях: «…Но что касается до рассказа о Золотой Бабе или Яге-бабе (о которой случалось мне читать в некоторых описаниях этой страны, что она есть кумир в виде старухи), дающей на вопросы жреца прорицательные ответы об успехе предприятия или о будущем, то я убедился, что это простая басня» ^{2} .

Почти столетие простояла в Белогорском капище у устья Иртыша золотая Яга-баба (от ненецкого яха, хантыйского яга, ягун, ёган, югам, аган, что на разных диалектах означает одно и то же: река), пока от новой угрозы ей не пришлось перебраться в непроходимые дебри на реке Конде, а может, и на Казыме.

Одновременно с появлением первых русских поселений в Сибири туда устремляет свои взоры и Московская патриархия. Религия – мощный идеологический механизм монархии, и его следовало немедленно привести в действие во вновь обретенной языческой стране для укрепления власти. Однако новые подданные в лоно церкви не спешили. Югра продолжала почитать своих идолов, Бараба молилась каменным болванам, заболотные татары поклонялись домашним божкам, небольшая часть, в основном пришлых из Бухары, исповедовала ислам, а редкие руские поселенцы из казаков, ссыльных и беглых никакого бога не признавали.

Вагайские татары объявили святой ермакову могилу и, по щепотке подбирая с нее чудодейственную и целительную землю для амулетов, сравняли ее до того, что место ее стерлось из памяти. А хошотский тайша, владетель Среднего Жуза, Аблай затеял тяжбу с Москвой и Тобольском из-за панциря Ермака, которому приписывались магические свойства.

В такой обстановке нелегко пришлось православным миссионерам, просветителям и носителям христовой веры. Креститься язычника можно было принудить одной лишь неволею. В 1685 году крестились ясачный вогул ич Тибайко Черемкулов, его жена и дети. Причина отречения от язычества – желание убежать от суда за убийство своего племянника Терешко Иванова. Этот Терешко был парень крутой – зарезал старца Моисея из Николаевского Верхотурского монастыря. На допросе и пытке Терешко повинился. Архимандрит Варлаам с братиею в целях снискания популярности среди вогулов сделали вид, что приняли покаяние и простили. В 1680 году Терешко был высочайше помилован, бит кнутом и отпущен из приказа. Едва освободившись, Терешко зарезал Тибайкину мать, а Тибайко зарезал самого Терешко. Из боязни наказания Тибайко бил челом государю о крещении и получил разрешение.

14 февраля 1685 года архиерейский двор писал тобольскому воеводе П. Прозоровскому: «По правилам де святых апостол и святых отец, он, Тибайко, молитвами оглашен, а молитвенное имя его Вонифатий… и святым крещением просвещен». Новокрещеного поверстали в казаки для служения до смерти и увечья с назначением оклада жалованьем и деньгами. По тем временам это была высокая честь.

Случаи добровольного крещения язычников были настолько не часты, что приходилось идти на издержки и закрывать глаза на испачканные кровью руки вновь посвященных. Введение православия за Уралом сильно тормозилось не только из-за отсутствия достаточного числа священников, но и из-за особенностей языческой югорской религии.

Живущий на седьмом небе верховный бог ханты и манси Нуми-Торым не вмешивается в дела людей и индиферентен к их грехам. Правда, он карает за лжеприсягу, святотатство, запретный промысел, но этим и ограничивается его нравственное влияние. Стало быть, незачем бросать столь удобную веру в угоду суровому и непонятному Христу, без которого не ступить и шага.

Откровенная неудача православия в Сибири привлекла внимание Петра I, и в 1700 году в Тобольск был назначен новый митрополит Филофей Лещинский. Новый митрополит нашел тобольскую епархию в печальном состоянии: церквей было мало, язычники оставались без оглашения проповедью, а в то же время ислам продолжал завоевывать умы вогуличей.

В конце 1706 года царь Петр предписал Филофею и березовскому воеводе призвать ляпинского князя Шекшу и спросить его, не пожелает ли он за царские милости принять христианскую веру. Попавший в безвыходное положение князь Шекша был крещен в 1711 году.

В том же году тобольский губернатор князь М. П. Гагарин, выполняя волю Петра I, снова настойчиво предложил Филофею заняться крещением сибирских инородцев. Для успеха экспедиции он снабдил его монахами, судном, гребцами, толмачами-переводчиками, охраной, деньгами и вещами для раздачи новокрещеным. Ставка делалась на «кнут и пряник».

Вдобавок случилось на Пелыме чрезвычайное происшествие. У тамошнего вогульского князя Сатыги заболели двое сыновей. Желая вымолить им у идолов исцеление, Сатыга ничего не жалел и исполнял все прихоти шаманов. Но, несмотря на все жертвы, сыновья умерли. Тогда обезумевший от горя отец изрубил и пожег идолов. Такое происшествие Филофей Лещинский счел наиболее благоприятным для начала христианизации.

Немало потрудившись, взяв измором и принуждением, он окрестил большинство пелымских вогулов, за исключением самого Сатыги и его приближенных, укрывавших в тайге главного кондинского идола.

Именным приказом сибирскому митрополиту от 6 декабря 1714 года Петр I снова предписал: «По сему указу ехать тебе, богомольцу нашему, во всю землю Огульскую и Остяцкую и во все уезды, и в татары, и в тунгузы, и в якуты, и в волостях их, где найдешь кумиры и кумирницы и нечестивые их чтилища, и то по сему… указу пожечь, а их вогуличей, остяков, татар и всех иноземцев Божиею помощью и своими трудами в христианскую веру приводить…»

Весной 1715 года митрополит снова выехал к вогулам. В составе миссии был сыльный казачий полковник Григорий Новицкий, высокообразованный для своего времени человек, оставивший в память о своей миссионерской деятельности «Краткое описание о народе остяцком» – бесценный труд, к которому будут обращаться многие историки и этнографы. Не избежать этого и нам.

Упорное сопротивление миссионерам оказали кондинские манси из Нахрачинских юрт, что в среднем течении Конды. Прибывшим вероисповедникам вогулы во главе с горбатым шаманом Нахрачом Евлаевым то грозили смертью, то предлагали увеличить дань на своего идола, наложенную будто бы Ермаком, наконец согласились принять крещение с условием: бога их не уничтожать, а, окрестивши и возложивши на него золотой крест, поставить в церкви; самим вогуличам окрестить жен и детей; многоженство не запрещать; дозволить употреблять в пищу конское мясо.

Когда переговоры не принесли успеха, нахрачевцы внешне приняли христианство, в душе оставаясь язычниками. «Нахрачевцы, – писал протоиерей Сулоцкий, – были самые лукавые из новокрещеных, отдавая Филофею своего идола, отдали ему подмененного, а своего многочтимого укрыли в лесу».

Шаман Нахрач поплатился за это жизнью, став еще одной жертвой во славу Яхи-бабы.

Сокровенное место, где обрела свое пристанище Золотая Баба, охранялось стражей в красных одеждах. Никто, кроме главного шамана, не имел права входить в кумирню, чтобы узнать волю идола, который, по словам вогулов, если требовал жертвы, то издавал голос младенца (И. Завалишин. Описание Западной Сибири). Неизвестно, слышал ли этот крик отважный полковник Григорий Новицкий из свиты Филофея, упорно искавший в кондинской тайге Золотую Бабу. Убитый вместе со священником Сентяшевым при неясных обстоятельствах, он так и не успел дописать свое «Краткое описание о народе остяцком».

Захваченных у язычников идолов миссионеры предали огню. Сожгли дотла Ортика. Не пожалели и Менква. Расплавили и вылили в Обь медного гуся. Спалили обского старика – царя рыб. Рассказывают, что из пламени его костра вылетела и устремилась в небо душа речного бога, принявшая облик белого лебедя.

Золотую Бабу отыскать не смогли. Не выдали национальную гордость и святыню хитроумные остяки. Надежно схороненная в безбрежной тайге и бескрайних болотах, с тех пор навеки сгинула со света Золотая Баба – Сорни-най. Но, по суевериям угров, никто не может умереть и исчезнуть бесследно, не оставив на земле своего антипода, злобного призрака, который бродит незримо среди живых, причиняя им горе и неприятности, строя пакости и всевозможные козни, лишь иногда являясь в виде тени.

От сожженных югорских идолов и Золотой Бабы тоже остался такой двойник. Имя ему – Баба-Яга.