Текст книги "Вслед за Великой Богиней (др. изд.)"

Автор книги: Аркадий Захаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Однако чтобы написать серьезную историческую работу, необходимо доскональное знание исторического и этнографического материала, культуры, языка и обычаев основного населения Сибири – тех, кого неправильно окрестили сибирскими татарами и которые сами себя так не называли. Пушкин понимает это и собирает необходимые материалы и книги.

Читал Александр Сергеевич перевод с персидского «Истории монголов от древнейших времен до Тамерлана», не миновала его и другая уникальная книга с предлинным, но исчерпывающим названием: «Любопытнейшее путешествие монаха францисканского ордена Плано Карпини, посыланного в 1246 году в достоинстве легата и посла от папы Инокентия IV к татарам, им самим написанное и заключающее в себе достоверные известия о тогдашнем в Европе и Азии могуществе татар, об их одежде, пище и питии; о политическом и гражданском правлении, об обряде богопочитания их, о поведении их на войне; об обрядах, наблюдаемых при свадьбах и погребениях, и о многих достоверных происшествиях, касающихся до Российских Великих Князей».

Плано Карпини сообщал о татарах: «Разбили они Венгерцев и всю их землю разорили, потом, возвращаясь оттуда, прошли через землю Мордвинов, которые были язычники, и их также победили, оттуда пошли против Бил еров, которые жили в большой Булгарии, где они все предали огню и мечу. Обращаясь к Северу или против Басхарта, или против Паскатара, т. е. против большой Венгрии (Югории. – А.З.), которую они покорили, а оттуда следовали далее к Северу противу Паросситов, у которых рот и желудок очень мал и которые не едят мяса, но только сварив оное, питаются паром, от него происходящим, и живут тем; если и едят его, то очень мало. Следуя далее, пришли они в землю Самогитов (самоедов), которые живут охотою и вместо платья носят звериные кожи и меха. Оттуда дошли они до Океана…» Не будем говорить о верности сообщения монаха и других авторов, цитаты из произведений которых приводятся в настоящей книге. Точность и достоверность их варьируется в широких пределах, но не это обстоятельство представляет наибольшую важность для нас. Главное – как воспринимал подобную информацию поэт и как она могла повлиять на его богатое воображение.

Неизвестно, когда был приобретен Пушкиным один из наиболее значительных трудов о Сибири, написанная в XVIII веке книга Г. Ф. Миллера «Описание Сибирского царства и всех происшедших в нем дел, от начала и особливо от покорения его Российской Державе и по сии времена». Сочинение Миллера было хорошо известно современникам Пушкина, как и имя ее автора – знаменитого историографа Сибири, участника экспедиции Академии наук в Сибирь в 1733–1743 годах, во время которой академик вел подробнейшие записи по истории и географии городов, заметки о нравах, быте, вере, языке и искусстве народов Сибири. Его непредвзятые объективные записи не потеряли своей значимости и в настоящее время. Читая Миллера, Пушкин узнал, что во времена присоединения Сибирского царства его правителей на Руси официально именовали «Сибирскими салтанами». В книге Миллера на страницах 70 и 117 Кучум неоднократно назван «Сибирским салтаном». Несомненно, Пушкин хорошо знал книгу Миллера. В 1825 году по просьбе Кондратия Рылеева он рецензировал его поэму «Войнаровский». В ответ на замечания Пушкина Рылеев писал: «Благодарю тебя, милый чародей, за твои замечания на Войнаровского – ты во многом прав совершенно, особенно говоря о Миллере…»

О Миллере Пушкин упоминал в письме к Вяземскому в марте 1830 года и в набросках статьи о Шаппе де Отроше – аббате, совершившем в 1761 году путешествие в Тобольск и издавшем в Амстердаме кнгиу «Путешествие в Сибирь». Чтобы писать об известных путешественниках, необходимы высокая компетентность и информированность об их делах и книгах. Пушкин этими качествами обладал в достатке, и от его внимания не могла ускользнуть грамота Ивана IV Строгановым, в которой Кучум назван «Сибирским салтаном».

Необычный титул запомнился поэту и когда он задумал «Сказку», присвоил ее главному герою необыкновенное имя, одновременно обозначающее и царский титул: царь Салтан – царь Царь. Правильно было бы писать Царь (Салтан). Знал ли Пушкин истинное значение слова «Салтан»? Думается, знал. В сибирской черепановской летописи, с которой Пушкин был знаком и которая была у него в библиотеке, один из противников Ермака назван царевичем Салтаном. У Кучумова сына Алтаная, который жил в Ярославле на царском жаловании, было два сына, именовавшихся царевичами: Дост-салтан и Иш-салтан. Оба они, равно как жены и дети их, погребены в Новоспасском монастыре в Москве, и им придан титул царевичей, который и остался за последующим поколением. «Сибирские царевичи» в начале XVIII столетия были переименованы в «князей сибирских». Постепенно слово «салтан» перестает быть титулом и приобретает значение имени собственного – Салтан. От него пошли фамилии Салтановых, Салтанаковых, Салтановских.

Говоря о Салтане, нельзя обойти вниманием князя Гвидона. В XVII–XVIII веках на территории Югры существовали удельные княжества во главе с князьями. До начала колонизации Сибири Россией им удавалось сохранять относительную независимость от своего южного соседа, сибирского салтана, почти так же, как князь Гвидон – от царя Салтана. Вопрос: знал ли Пушкин об остяцких княжествах? Ответ находим в самом неожиданном месте его произведений. Некоторые считают, что в главном герое поэмы «Цыганы» – Алеко Пушкин изобразил самого себя – Александра, мечтателя о беспредельной свободе. В черновой рукописи поэмы «Цыганы», монологе Алеко над колыбелью сына, Пушкин начертал:

 
И я б желал, чтоб мать моя
Меня родила в чаще леса
Или под юртой остяка,
Или в расселине утеса…
 

Жилище ханта-остяка поэт правильно называет юртой, а не чумом, не ярангой или кибиткой, скажем. Выходит, знал поэт детали быта сибиряков, их обычаи, образ жизни и государственное устройство. Настолько точно, насколько позволяли доступные источники. В источниках информации о Сибири поэт недостатка не испытывал. В имевшемся у него пятом томе «Окончание записок путешествия академика Лепехина», изданном в 1822 году, находилось описание его «Путешествия от Тюменя до города Архангельска», в которой есть строки: «Зимние вогульские жилища, юртами прозываемые, состоят из нескольких изб».

В библиотеке Пушкина был и 4-й том «Записок Путешествия академика Фальца» (1824), в первой части которых описано «Путешествие от Санкт-Петербурга до Томска». В эти годы Пушкин внимательно читает 9-й том «Истории государства Российского» Карамзина, б-я глава которого вся посвящена завоеванию Сибири. Не могли миновать его внимания и статьи знаменитого историографа Сибири П. А. Словцова, публиковавшего свои «Письма из Сибири» в «Московском телеграфе». В них описывалось его путешествие от Тобольска до Березова и от Иркутска до Якутии, делался критический разбор Строгановской Сибирской летописи, изданной в 1821 году Спасским. Одних этих книг было вполне достаточно, чтобы использовать накопленные в них сведения не только для «Лукоморья» и «Сказки о царе Салтане», но и в целом ряде других произведений о Сибири.

Верста двадцатая
По морю, по окияну

А лежит наш путь далек

Восвояси на восток,

Мимо острова Буяна,

В царство славного Салтана.

А. С. Пушкин. Сказка о царе Салтане

Если столица царя Салтана могла находиться на Иртыше, в Искере или Тобольске, то плыть в нее «восвояси» и на восток можно было единственным известным русским мореходам океаном – Северным Ледовитым, или, как его еще иногда называли, Океаном-морем студеным. Подтверждение тому мы найдем во многих летописях. В Архангелогородском летописце содержится сообщение: «В лето 7005(1497) князь великий Иван Васильевич всея Руси послал послов к датскому королю… И они пришли на Двину, около Свойского королевства и около Мурманского носу морем-акияном».

Ходили «морем-акияном» и на восток. Летом 1601 года промышленный человек пинежанин Левка Иванов Шубин, прозвище Плехан, с товарищами в числе 40 человек вышел на четырех кочах из устья Северной Двины «большим морем-окияном» на восток… Плехан сообщал, что около острова Вайгач «русские люди в Мангазею не ходят, потому что отошел далеко в море, да и льды великие стоят. А ходят "Югорским Шаром", прибрежным к материку водами. На острове Вайгач место пустое, людей нет».

О плаваниях по «морю-окияну» и островах на нем Пушкин мог слышать от своего лицейского друга Федора Матюшкина. В августе 1817 года товарищ Пушкина, Пущина и Кюхельбекера Матюшкин уходит в плавание к северным берегам на шлюпе «Камчатка». Прощаясь с ним, Пушкин дал Матюшкину «длинные наставления, как вести журнал путешествия» и долго изъяснял ему настоящую манеру «Записок», предостерегая от излишнего разбора впечатлений и советуя только не забывать «всех подробностей жизни, всех обстоятельств встречи с разными племенами и характерных особенностей природы» ^{11} .

Инициатива постановки вопроса в правительстве об отправке экспедиций на поиски земель у северных берегов Сибири исходила от капитана Головнина. Указание о снаряжении экспедиции дал сам Александр I, а подготовка экспедиции была поставлена на уровень высшего государственного значения. В московских и петербургских гостиных северная экспедиция не сходила с уст. Во вторую свою экспедицию – Колымскую Матюшкин совершал исследования совместно с Ф. П. Врангелем. Недавний выпускник лицея, коллежский секретарь Федор Матюшкин оказался подготовленным в области астрономии и географии настолько основательно, что ему была оказана честь исполнять важнейшую в экспедиции обязанность штурмана. Качество преподавания в Лицее выдержало испытание Севером.

Другу Матюшкину, очарованному Севером настолько, что в личных альбомах знакомых вместо стихов он рисовал карты сибирских берегов и очертания островов, посвятил Пушкин строки: «…Иль снова ты проходишь тропик знойный и вечный лед полунощных морей?..»

Федор Матюшкин не был единственным из близких к Пушкину, побывавшх в «морях полунощных». Старший брат лицейского друга Пушкина «Кюхли», будущий декабрист Михаил Кюхельбекер, совершил в 1819 году под командованием А. П. Лазарева плавание в Карское море, к берегам Новой Земли. По возвращении в Петербург он рассказывал в кругу знакомых о своих наблюдениях над природными условиями и животным миром возле юго-западных берегов Новой Земли. И, может быть, именно от него впервые услышал Пушкин, что в Карском море, на южном острове Новой Земли имеются большие озера, изобилующие лебедями. Как знать, не послужил ли рассказ Кюхельбекера основой сюжета о царевне-лебеди, которая гуляла по волнам Карского моря «мимо острова крутого»?

Да и само название «Карское» поэт мог воспринимать как Черное, воспроизводя его от татарского «кара», что значит черный. Значение татарского «кара» Пушкину было известно. От этого корня образована фамилия его старшего друга и покровителя Карамзина – потомка татарского мурзы. Если мы ко всему вспомним, что во времена Вилли Баренца и долгое время после Карское море в литературе называлось Татарским, а Лукоморье считали подвластным тюменскому татарскому царю, то мы сможем понять и оправдать такой перевод Пушкиным названия моря и появление в «Сказке» у холодных берегов острова Буяна морского дядьки подводных витязей – Черномора. Уверенность, что этим мы обязаны татарскому языку, придает следующее. Собираясь писать о Сибири и Ермаке, Пушкин понимает, что без знания языка коренной национальности невозможно проникнуть в душу народа, глубоко изучить его историческое прошлое и культурное наследие. Он приходит к выводу о необходимости изучения языка сибирских татар и приобретает редчайшую в наше время книгу – «Словарь российско-татарский», собранный в тобольском главном народном училище Иосифом Гигановым и изданный в Санкт-Петербурге в 1804 году. При всей постоянной нехватке денег Пушкин приобрел и бережно хранил эту, предназначенную не для развлекательного чтения книгу. Понятно, что она годилась только для одной, вполне определенной цели – изучения татарского языка.

Если бы Пушкин приобрел один только словарь, тогда это можно было бы отнести к разряду случайностей. Однако в его библиотеке мы находим и двухтомник, название которого стоит привести полностью: «Грамматика татарского языка, сочиненная в Тобольской главной школе учителем татарского языка Софийского собора священником Иосифом Гигановым и муллами юртовскимисвидетельствованная». Издана «Грамматика» в Санкт-Петербурге в 1801 году при Императорской академии наук. Уровень издания – самый высокий, что свидетельствует о понимании царской администрацией важности сохранения национального языка, как элемента культуры и основы самосознания татарского народа, а также как средства межнационального общения между пришлым населением и коренной национальностью. Не случайно все три книги написаны учителем главной Тобольской школы, в которой учились и русские, и татары. Кто же он такой, сибирский просветитель Гиганов?

Известный в Тобольске своей ученостью священник Иосиф Гиганов был дядей и наставником в юности Г. С. Батенькова, будущего помощника сибирского генерал-губернатора Сперанского, подполковника Корпуса путей сообщения и декабриста. Успешно делавший карьеру в ведомствах Аракчеева и Сперанского, сибиряк Батеньков был принят в обществе и окололитературных кругах, коротко знаком с Александром Бестужевым, Кондратием Рылеевым, Иваном Пущиным, Владимиром Раевским и особенно дружил с А. А. Елагиным и его женой Авдотьей Петровной, близкой родственницей В. А. Жуковского, т. е. входил в круг друзей Пушкина.

Не исключено, что Пушкин мог на квартире Сперанского в Санкт-Петербурге беседовать с Г. С. Батеньковым о сибирских делах и через него заполучил редкие татарские книги. Редкие хотя бы потому, что при их написании представители двух разных религиозных конфессий православный священник и мусульманские муллы в деле просвещения и создания учебника сумели к общей пользе найти общий язык. В данном случае – татарский.

Впрочем, вернемся к Пушкину и его «Сказке». Определив, что Карское море Пушкин мог со словарем Гиганова переводить как «Черное», попробуем отыскать на нем остров Буян, мимо которого постоянно проплывают торговые корабли.

Верста двадцать первая
Чудный остров

В море остров был крутой,

Не привальный, не жилой;

Он лежал пустой равниной;

Рос на нем дубок единый;

А теперь стоит на нем

Новый город со дворцом.

А. С. Пушкин. Сказка о царе Салтане

Остров Буян задолго до Пушкина существовал в русском народном творчестве: легендах и сказках. Остров Буян – остров счастья, «страна желанная», фантазией народных сказителей помещался в студеном северном море: «На море-океане, на острове Буяне, стоит дуб зеленый, под ним бык печеный, рядом нож точеный и чеснок толченый». Это всего лишь присказка. А если говорить серьезно, то в острове Буяне воплощалась вековая мечта народа о справедливости и счастье.

У Пушкина остров Буян тоже место, где несправедливо обиженные и заточенные в бочку мать и сын освобождаются от узилища и обретают свободу, покой, довольство. То есть волею небесных и природных сил устанавливается торжество справедливости. У легенды об острове счастья давние и глубокие северные истоки.

Академик А. П. Окладников считал, что в русский фольклор легенда об острове Буян пришла из устного творчества северных племен, полагал, что русские с необыкновенной легкостью воспринимали многое из аборигенной культуры, черпая сведения из их преданий и мифологии.

Ярким примером тому являются легенды и рассказы о мифических жителях Крайнего Севера на островах Ледовитого океана и о «земле бородатых». Народы Севера издавна были уверены в том, что в северной части Ледовитого океана находятся обитаемые людьми острова и даже теплая зеленая земля с высоким лесом, богатая зверями. Обитают на ней бородатые великаны. Как и у Пушкина: «Все красавцы удалые, великаны молодые».

Русские не только восприняли рассказы местного населения, но и изменили их в соответствии со своим мировоззрением, отражая мечту о вольной земле без властей и податей.

Верхоянский исправник писал иркутскому епископу Вениамину, что на Ледовитом океане есть остров, на котором живут бородатые жители. Народное предание говорит, что бородачи на том острове проживают лет четыреста, что судно какого-то епископа со свитою было принесено к нему и выброшено на берег. Будто бы слышат на том острове звуки колоколов…Конечно же это легенда, принятая исправником за правду, но сюжет ее сходен с пушкинским. И описание схоже:

«…Мать и сын идут по граду, лишь ступили за ограду, оглушительный трезвон поднялся со всех сторон»…

И все же, не отрицая возможного влияния народного фольклора, попробуем поискать другие источники, способные навеять поэту образ острова Буяна, где обрел себе счастливое княжение Гвидон.

У Пушкина имелась книга Людвига Бакмейстера «Топографические известия, служаще для полного географического описания Российской империи», изданная Академией наук в 1771 году. В длинном и подробном предисловии к ней изложена вся история написания «Топографических известий», берущая начало от Петра I и Анны Иоанновны и завершенная Правительственным Сенатом в 1760 году, разославшим по городам и весям Империи опросный лист из тридцати вопросов. В их числе приказ Кадетскому корпусу и аналогичный – Академии:

«От северных Сибирских городов и зимовий присылать известия об островах на Ледовитом море, которые ведомы тамошним жителям, или промышленным людям, как велики, коль далече от матерой земли, и каких зверей на них ловят, так же, как оные острова называются… Кроме того, не попадалось ли им в пути чего «необычайного и приметы достойного».

«Известия» написаны хорошим языком и наверняка привлекли внимание Пушкина. Среди прочих занимательных и познавательных книг, что собраны в личной библиотеке поэта, сохранилась «Древняя российская гидрография», изданная Н. Новиковым в 1773 году. Как водится, издавалась она по подписке. Подписаться можно было на любое количество экземпляров и на бумаге любого, по желанию подписчика, качества. В начале книги приведен список подписавшихся на нее. В их числе: его сиятельство граф Петр Григорьевич Чернышев и московский купец Иван Андреевич Шехурдин, ее преподобие Ельпидофора Ивановна Кропотова и князь Петр Никитич Трубецкой, не означивший своего имени подписчик пяти экземпляров, его благородие Александр Николаевич Радищев и его высокоблагородие Герард Фридрих Миллер.

Два последних имени нам не раз еще встретятся впереди.

На странице 223 «Гидрографии» находим: «Река Обь пала в море в летнюю утреннюю зарю (каков язык!), а течет от Бухарския земли, а за рекою за Обью двести верст пала в море река Таз. А по реке Тазу Мангазея, Самоядь, Пяки (названия ненецких родов). А на Оби реке на острову от моря вверх град Негей. От Негея семьдесят верст град Носовой, против Носового Обдора».

Описание это сделано по состоянию на 1680 год, когда Обскую губу еще называли морем, потому и впадает в море река Таз. А в остальном описание не расходится с современностью. Стоят на своем месте град Носовой (Лабытнанги) и Носовой Обдор – Салехард. Неясно, куда подевался и как теперь называется град «на острову» Негей, но важно, что такой город на пути от Лукоморья к царству сибирских салтанов действительно существовал и ходили мимо него кораблики в Мангазею и Тобольск. Но утверждать, что именно остров Негей выведен Пушкиным под именем Буяна трудно, поскольку на это веселое имя претендуют еще несколько островов, правда, уже без города: Вайгач, Новая Земля и в особенности остров Белый у северной оконечности Ямала. Как уже говорилось, Вайгач стоял в стороне от морских путей промышленников и торговцев. Другое дело – Новая Земля или Белый. Григорий Новицкий в 1715 году в своем «Кратком описании о народе остяцком» писал: «Еще же в сей Новой Земле жительствует разумное человеческое создание, несогласно глаголют о сем: иные самовидцы оной земли говорят о виденной созданной человеческой красоте, голоса же не слышали, разговоров не имели, только зрением человеческий облик наблюдали». Людская молва населила этот остров волшебной «человеческой красотой».

В 1584 году главный деятель английской кампании в Московии Антон Марш, собиравшийся совершить плавание в Мангазею, получил ответ от четырех русских, которые вели торговлю между Холмогорами и Печорой. В нем, в частности, сообщалось: «Недалеко от материка в устье Оби имеется остров, на котором водится много зверей, например белых медведей, моржей. Самоеды говорят, что в зимнее время они часто находят там моржовую кость. Если ты хочешь, чтобы мы проехали к устью р. Оби морем, то мы должны пройти мимо островов Вайгач, Новая Земля, Земля Матвея. И ты можешь убедиться в том, что от острова Вайгач до устья Оби не очень трудно проехать…»

Под Матвеевой Землей, вероятно, понимали северный остров Новой Земли, а остров в устье Оби – Белый. Эти острова были известны очень давно. Еще в XIII веке венецианский путешественник Марко Поло в своей знаменитой книге упоминает об островах кречетов в стране тьмы, к северу от владений Кончи. Владения Кончи распространялись на северную часть улуса Джучи – Западную Сибирь, а упомянутые острова кречетов, вероятно острова Белый и Новая Земля, на которых гнездовья этих соколов встречаются и по настоящее время. О кречетах мы вспомнили в связи со строками «Сказки»: «Бьется лебедь средь зыбей, / Коршун мечется над ней…»

Сказка есть сказка. Но в этих строках поэт слегка погрешил против существующей в природе реальности. Представитель отряда ястребиных коршун, гроза мелких тварей, никак не мог представлять угрозы для превосходящего его по размерам и силе лебедя. Другое дело – кречет. На Руси, с ее традициями соколиной охоты, не могли обманываться на сей счет. В русских сказках соколы, орлы, ястребы – всегда положительные герои; коршун, филин, ворон – отрицательные. О силе, смелости, ловкости полярного сокола – белого кречета в Европе ходили легенды. Рассказывали, что от одного взгляда кречета умирают от страха белые лебеди. Может быть, остров Белый, где водятся кречеты, и есть сказочный Буян? Ведь мимо него шел корабельный путь в Салтаново царство.