Текст книги "Лесные братья"
Автор книги: Аркадий Гайдар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)
Поздно разоблаченный провокатор
Прошло несколько летних месяцев. О Штейникове не было ни слуха. А он в это время лежал в землянке, на которую наткнулся, спасаясь от преследовавших его ингушей. В бородатом, полусумасшедшем человеке он узнал беглеца, спасшегося через разломанную трубу. Помешательство у Али-Селяма было тихое. Иногда он оставлял впечатление нормального человека. Понемногу Штейников, оправившись от раны и вывиха, узнал всю правду об Али-Селяме.
Одного только он никак не мог понять, кто помог бежать Али-Селяму. Не мог потому, что и сам Али-Селям не знал этого. Иногда он морщил лоб и говорил о какой-то записке, полученной им через окно в ночь побега. Штейников много раз спрашивал, какая это записка, от кого, к кому, куда он ее дел. Тогда Али-Селям тер виски, силясь припомнить что-то, но вспомнить не мог.
И вот однажды, когда Штейников почти что оправился и собирался уже через недельку покинуть келью отшельника, он сидел в землянке на чурбане и вырезал на дорогу набалдашник для толстой дубовой палки. Нож притупился. Штейников подошел к лежащему в углу камню и принялся точить клинок. Но точить, стоя на коленях, ему было неудобно, да и темно. И он решил подвинуть камень к чурбану.
Камень был тяжелый. Штейников с трудом подкатил его к свету и увидел вдруг, что под камнем лежала беленькая бумажка. «Записка!» – подумал он и, схватив ее, развернул.
Карандашом написанные слова выцвели, стерлись, но все же разобрать было можно. Штейников прочел ее – и ахнул. Записка была на имя пристава, и в ней сообщалось точно прежнее место стоянки боевиков. Теперь перед Штейниковым с внезапной резкостью вырисовывались все подробности.
Очевидно, мнимый лбовец, увидав, что Али-Селяма боевики обвиняют в шпионаже, принял его за своего, помог ему бежать и отдал записку для передачи полиции.
«Но наши-то… Наши ничего не знают! – ужаснулся Штейников. – Надо сообщить как можно скорее, если еще не поздно».
На следующее же утро, несмотря на то, что он не совсем еще поправился, Штейников собрался в путь.
Али-Селям проводил его до порога. Он был оборван, и голое тело просвечивало сквозь его рубище. Он долго стоял, глядя на удаляющегося Штейникова, потом сел на порог землянки и, понурив всклокоченную голову, пробормотал:
– Суета все и суета. Мне бы только покой!..
А в это время Алексей получил последний и самый тяжелый удар.
Как-то вечером к нему вместе с братом пришли несколько рабочих. Долго говорили они то о том, то о другом – по-видимому, хотели что-то сказать важное, но не решались.
Заметив это, Алексей даже рассердился и крикнул:
– Что вы вихляетесь, говорите прямо, что вам нужно?
– Вот что, Лексей Иванович! – сказал старший из них. – Видишь, какое дело! Конечно, знаем мы, что ты за нас, да только измучился народ больно через все это! Из дому ни шагу, всюду за тобой полиция следит! Ни собраться потолковать про свои дела, ни книжку какую прочесть ничего! Брось ты это свое дело! Ей-богу, брось! Передохни сам малость и дай народу поправиться! Многие тебя об этом просят! Свои же ребята, рабочие, и не в обиду, а просто как товарища! Устали очень, Лексей Иванович, а пользы никакой!
Долго, долго сидел молча Алексей, и горькая улыбка не сходила с его плотно сжатых губ. Потом встал и ответил, но ответил как-то глухо и не глядя никому в глаза:
– Хорошо!.. Хорошо, пусть будет по-вашему, я уйду!
Затем он, повернувшись, скрылся в чаще и не возвращался оттуда до самого утра.
Когда он вернулся, то глаза его горели сухим лихорадочным блеском.
– Мы уезжаем, – сказал он, – уезжаем отсюда, кто хочет, тот уедет со мной!
– Далеко?
– Далеко, – ответил он, – очень далеко!
– Когда? – спросил лбовец, тот самый, предупредить О котором торопился Штейников. И следующими словами сам того не зная, Алексей произнес себе смертный приговор:
– Через три дня!..
Боевики шли по дороге и наткнулись на засаду полиции. Вступили в перестрелку, потом бросились врассыпную
Собравшись через час, они недосчитались только одного – Ивана Давыдова…
Но на следующий день они узнали, что полиция никого не убила, следовательно, Иван спасся.
Между тем Штейников еще по дороге узнал от одного надежного человека, что боевики уже ушли к Каме с тем, чтобы, добравшись до нее, сесть на первый попавшийся пароход, идущий книзу. И узнав, что лбовец был с ними, утоненный Штейников тяжело опустился на траву и, закрыв глаза, пробормотал пересохшими губами:
– Конченое дело, слишком поздно!
Эпилог
Иван Давыдов в перестрелке был тяжело ранен. Семь суток пролежал он в лесу, не решаясь выбраться.
Наконец жажда и голод измучили его, он выполз на дорогу и попался в руки жандармам.
Его отвезли в заводскую больницу и поставили около него сильный конвой. Сначала он был без памяти, потом начал приходить в себя.
– Доктор, – сказал он однажды, – скажите правду, зачем вы меня лечите, разве только затем, чтобы передать здоровым в руки палачам? Доктор, – еще тише сказал он, – если вы по ошибке вместо лекарства дали бы рюмку яда?..
Доктор посмотрел на него и пожал ему руку.
Просьбу доктор выполнил. В этот же вечер Иван умер… [3]3
Пермский губернатор сообщил министру внутренних дел: Иван Давыдов во время перестрелки с жандармами тяжело ранен в ногу 15 августа 1908 года. Обнаружили его случайно в лесу в полутора верстах от Всеволодо-Вильвы по Ивакинской дороге одного, спящим в бреду, с открытым боевым спуском нагана в руках. Осмотрев раненого, врач сделал заключение: гангрена до пояса, безнадежен. Не семь дней, а полмесяца он таился в лесу, лишенный движения. Умер И. Давыдов в больнице через три дня после ареста – 3 сентября. (ЦГАОР, ф.102, ДП 00, 1908, д. 2, 4.43, л. 70–76.)
[Закрыть]
По указанию провокатора жандармы возле Чермоза схватили боевиков и отправили их на пароходе в Пермь [4]4
Согласно телеграмме, полученной в Департаменте полиции из Перми, «главарь шайки» Алексей Давыдов вместе со своими товарищами Мичуриным и Чудиновым были арестованы в семь часов вечера 21 августа 1908 года в Добрянском заводе. А 24 августа пермский Губернатор сообщил в Министерство внутренних дел, что «вся означенная шайка в корне изъята». И это несмотря на то, что не был тока еще обнаружен Иван Давыдов, многие другие боевики (ЦГАОР, там же, л. 64–69).
[Закрыть].
На каждой новой пристани пароход наполнялся пассажирами, и боевиков перевели на корму. Пассажиров оттуда повыгоняли.
Никогда, вероятно, Пермь не видела такого судебного процесса. Улицы были запружены народом. Конные жандармы густыми шпалерами оцепили здание, где заседала выездная сессия Казанского суда.
Боевики держались спокойно. Алексей выгораживал всех, сваливая всю вину на себя.
Его же вместе с Чудиновым и еще Безголовым приговорили к смертной казни. Последний был арестован по подозрению в убийстве старика часовщика. Лавочник, у которого Штейников покупал махорку, в сумерки принял его за Безголова и донес на совершенно непричастного к деда человека.
Когда закованных в кандалы смертников, окруженных двумя рядами конвойных, вывели на улицу, то раздался общий приветственный гул. Окна были распахнуты. Балконы усыпаны народом. Кто-то крикнул:
– Да здравствует революция!..
Откуда-то донеслись граммофонные звуки «Марсельезы».
– Умирать, так с музыкой! – улыбнувшись, сказал товарищам Алексей.
Распахнулись ворота тюрьмы, и каменная одиночка поглотила приговоренных.
…Наступила ночь.
Провалами темных пятен мерцала пустота серых каменных углов тюрьмы. Алексей подошел к окну и, прислонившись к стенке, долго и жадно всматривался в небо…
Во дворе замелькали факелы. Один, другой… Они кружились, дымили – казалось, что безумные черные тени жандармов и палачей толкутся и носятся в каком-то диком торжествующем танце.
Потом стало тихо, тихо.
И на дворе раздался стук, – стук топора о дерево, как будто бы кто-то колол дрова.
И осужденные поняли, что это палачи вышли на работу. Палачи готовят виселицу.
Ночью всех осужденных повесили…
1927
Тайна горы *
Прощался с Верой Реммер не как все. Он раскатисто, звонко смеялся, несколько раз подходил к столику, наливал в рюмку коньяк, возбужденно опрокидывал ее в рот и повторял, улыбаясь:
– Ну, смотри, чтобы никто и ничего, иначе мы можем сорваться.
Оставалось десять минут до того времени, когда за Реммером должен был зайти его товарищ по экспедиции.
Вера посмотрела на часы и улыбнулась. Не потому, что ей было слишком весело, а потому, что ее заражала бодрая уверенность Реммера. И, накинув ему на шею петлей гибкие смуглые руки, она спросила напоследок:
– Виктор… а что если Запольский опять?…
Реммер нервно сдернул ее руки и ответил не грубо, но резко:
– Это твое дело. Я не вмешиваюсь и… не будем больше об этом говорить!
Затрещал телефон. Вера взяла трубку. Звонили из редакции, спрашивали:
– Уехал Реммер или нет?
– Нет, сейчас уезжает.
Она хотела передать трубку, но телефон быстро дал отбой. В коридоре послышался стук шагов, пришел товарищ Реммера – Федор Баратов. Он так же, как и Виктор, был одет в серые холщовые бриджи, в рубаху с широким раскинутым по плечам воротом и обут в высокие кожаные сапоги.
– Алло! – вместо приветствия сказал Реммер. – Можно ехать?
– Можно.
Два вещевых мешка были захвачены в левые руки, две охотничьих винтовки – в правые, и все втроем спустились вниз к машине.
Был вечер. На Сибирской возле редакции кричал громкоговоритель:
– Проект концессии на разработку золотых приисков в верховьях Вишеры…
Мимо проезжали машины с иностранцами, в большинстве янки.
– И откуда их так много набралось! – сказала Вера. – Рыщут и рыщут. Вчера на пароходе человек двадцать приехало.
Реммер сел в машину последним.
– Алло! – крикнул он шоферу. – Дай ход…
Но прежде чем шофер успел нажать ногой педаль, к дому с треском подлетела мотоциклетка, и телеграфист, не соскакивая с сиденья, кинул Виктору телеграмму.
Он распечатал, оттолкнул рукою дуло винтовки, и кривая усмешка перекосила его ровное лицо:
– Стоп!..
Не раскрывая дверцы, он легко перескочил через борт машины на мостовую, вбежал в дом и нажал кнопки телефона, автоматически соединяясь с редакцией:
– Это вы?., я только что получил телеграмму о том, что Штольц проверил и подтверждает все, он успел уже на три дня раньше… Я не особенно доверяю Штольцу… Да, да… Я имею на это основание и все-таки еду сам…
Он вышел, на ходу поцеловал в щеку Веру и вскочил в машину. Шофер вовремя нажал рукой рычаг, отпуская тормоз, и машина, загудев, понеслась к пристани.
Это было ровно в девять часов вечера, 25 июня 1925 года. [5]5
При публикации повести в газете «Звезда» А.Гайдар указал другой год: 1937. Но «перенести» события в будущее, кроме некоторых деталей, ему тогда не удалось.
[Закрыть]В половине девятого, в тот же вечер, с запада прилетел двухместный аэроплан, и бритый серый англичанин в костюме, немного помятом в дороге, подъехал к квартире Реммера. Там он оставался не более трех минут, ибо в ней никого не было, кроме уходящей домой Веры. И Вера слышала, как он сказал своему спутнику по-английски:
– Джон, через час вы вылетите в Чердынь и передадите ему этот пакет…
Ночь 25 июня 1925 года была замечательна и тем, что в самой большой гостинице города в четырнадцатом номере повесился человек, только что перед этим прописавшийся Сергеем Кошкиным, танцором-чечеточником, 32 лет от роду.
В IV классе парохода «Красная Звезда» было шумно и оживленно, но тесно до отказа. Никогда раньше пароходам Камы не приходилось перевозить такую разношерстную буйную публику. Слухи о больших изыскательных работах в горах, в верховьях Вишеры, заставили хлынуть туда тысячи человек из южных губерний СССР.
Все те, кто околачивался раньше без дела в Одессе, Ростове, Новороссийске, собрав несложные манатки, быстро перебрасывались с юга, через Пермь, на север.
Ходили слухи об открытых американцами сказочных богатствах, о находке самородков. И хотя точное местонахождение этих залежей еще никому не было известно, хотя никто еще не видел ни одного человека, нашедшего самородок хотя бы в два грамма весом, однако все чувствовали, что раз американцы взялись, значит что-то тут да есть.
Позади огромных мешков с войлоком в укромном углу сидели два человека. Осторожно оглядываясь, один из них время от времени отворачивал борт рваного ватного пиджака и, не вынимая из кармана бутылки с дешевым коньяком «Экстра», наливал жестяную кружку, подставленную товарищем. Оба по очереди рывком опрокидывали коньяк в глотки, затем из другого кармана извлекалась тонкая ненарезанная чайная колбаса, от которой сразу отхватывалось зубами полчетверти.
Реммер, как и всякий журналист, был любопытен. Он спустился вниз и, усевшись на мешки, разговорился с одним вятским мужичком.
– Куда, дядя, едешь? – спросил он, угощая того папиросой.
– Куды?! – добродушно ответил тот. – Известно, куды все, туды и я…
– А зачем?
Мужичок удивленно посмотрел на него, потом ответил, закуривая:
– Да ведь как же, у нас хлеба кажный год плохие, кажное лето мужики на отхожие промысла уходят. И я ходил раньше либо канавы рыть, либо по штукатурке. А тут такое дело вышло, попер народ туды. Ну, думаю, дай и я тоже, авось счастье выйдет!
Потом, почему-то снижая голос, добавил, растягивая слова:
– Говорят, которым людям удача бывает, ба-а-альшу-щие куски находют. По хунту, а то и больше…
Реммер улыбнулся, хотел ответить, но не сказал ничего, потому что из-за мешков услышал, как чей-то подвыпивший голос негромко, но резко сказал:
– А я тебе говорю, что Штольц заплатит.
– Ды ни-столько!..
– Нет, столько…
– Да если твоего Штольца со штанами продать, откуда он возьмет столько?!
– Не знаю, – менее уверенно, но все же твердо ответил другой. И потом совсем тихо, так тихо, что Реммер еле-еле услышал, добавил:
– А не заплатит, так не видать ему ни одной бумажки… Реммер весь насторожился, но больше разобрать ничего не смог…
Он пошел к себе в каюту.
– Тебе радиограмма, – сказал ему Баратов.
Реммер разорвал. Вера сообщала: 1. Какой-то человек на аэроплане вылетел в Чердынь, чтобы передать тебе пакет. 2. Из Киева сообщают, что ничего неизвестно.
Первый пункт Реммера озадачил, второй – вызвал складку на лбу: вторым пунктом он был недоволен.
– Алло! – сказал он, подавая Баратову депешу. – Что это за аэроплан?
Тот удивленно пожал плечами, не зная, что ответить.
В это время в дверь каюты постучал матрос и сообщил, что Реммера вызывают из Перми по беспроволочному телефону. Он подошел. Говорила Вера. Она сообщила, что два часа тому назад кто-то со стороны веранды вырезал стекло и, проникнув в комнату Реммера, взломал ящики письменного стола! Сейчас работает угрозыск.
Вместо того чтобы нахмуриться или взволноваться, Реммер рассмеялся и ответил спокойно:
– Верочка, не беспокойся… Ничего особенного там не было…
Когда он отходил от аппарата, лицо его выражало сильнейшее удовольствие, и по губам прошла широкая веселая улыбка
Пожилой англичанин, пьющий у стойки буфета виски, удивленно посмотрел на странную, ничем не оправдываемую улыбку русского и протянул руку за следующей рюмкой. А Реммер распахнул дверь каюты, бросился на койку и сказал Баратову
– Пока все очень хорошо. Ящики взломаны… И, быстро раздевшись, лег спокойно спать.
По делу о взломе ящиков в квартире Реммера Веру вызвали в угрозыск. Ее начальник, товарищ Седых, был ей хорошо знаком. Он спросил ее о некоторых подробностях, о том, не известно ли ей, похищены какие-либо вещи или нет?
– По-моему, нет, – ответила Вера. – Я говорила с Виктором по радио, и он передал, что ничего ценного в его ящиках не было…
Вера хотела уже уходить, как взгляд ее упал на письменный стол начальника.
– Откуда это у вас? – удивленно спросила она. – Это, вероятно, взломщики взяли с собой, а вы нашли у них?
И она протянула руку за красной маленькой звездочкой из уральского камня, на которой были поставлены ее инициалы. Но начальник вдруг нахмурился, точно внезапная новая мысль пришла ему в голову. Однако тотчас же улыбнулся и спросил:
– Разве вещичка знакома вам?
– Это звездочка Виктора. Я подарила ему ее как раз в начале весны, когда… – Она запнулась на мгновение, потом тотчас же улыбнулась и добавила спокойно: – Когда я разошлась с мужем и сошлась с Виктором. Но как она попала к вам?
Седых ответил что-то неопределенное, потом, сославшись на занятость, вежливо распрощался.
Едва Вера вышла, начальник вызвал к себе старшего инспектора Балабуша и приказал:
– Телеграфируйте в Чердынь – установить слежку за журналистом Реммером, вероятно, его придется арестовать…
Инспектор Балабуш был крайне удивлен. Но инспектор не имел привычки много разговаривать, и если бы его начальник сказал, что надо арестовать самого председателя окрисполкома, значит, у начальника были веские доводы.
В это время Вера сидела в театральном садике, читала какое-то письмо, ела мороженое и была страшно далека от мысли о том, что она сделала…
В Чердыни человек в крагах и авиаторской шапке принес Реммеру в гостиницу пакет. Там было 10 пятидесятидолларовых бумажек и письмо от одной из крупнейших американских газет, в котором в сухой, чисто деловой форме делалось ему предложение информировать газету о ходе изысканий бассейна реки Вишеры.
Реммер прочел письмо, посмотрел на каменное лицо авиатора, потом сел за стол и начал писать ответную записку. Но через минуту он разорвал написанное, встал и сказал летчику:
– Хорошо.
Человеку в крагах, по-видимому, кто-то вполне доверял, ибо человек в крагах не потребовал ни расписки, ни ответа. Он повернулся и вышел.
– Подкуп? – коротко спросил Реммера Баратов.
– Да, – еще короче ответил тот.
Гостиница была набита до отказа. Реммер умывался в то время, когда с хозяином спорили двое.
– Номеров нет, – убеждал хозяин.
– То есть как нет, когда надо, – резко отвечали ему. – Мы в коридоре заночуем!..
– Номеров нет, – упрямо повторил хозяин, – а если вы будете скандалить, я позову милиционера.
Реммер вытер мокрую голову и вышел в коридор. Там он встретил двух спорящих людей и в одном из них узнал того, который упоминал имя Штольца за войлочными тюками парохода.
Реммер остановился и еще раз внимательно посмотрел на них, точно желая крепче запечатлеть в памяти их лица. Если бы Реммер обернулся в этот момент, то он увидел бы, что в пяти шагах в стороне стоит незнакомый человек и внимательно, с той же целью, всматривается в его собственное, Реммера, лицо.
– Виктор, – сказал ему Баратов, когда, попыхивая в темноте последними перед сном папиросами, они лежали в кровати, – а не слишком ли рискованную игру мы ведем? И не лучше ли все дело передать в руки следственных органов?
– Нет, – после минутного молчания ответил Реммер, – фактов еще никаких, а кроме того… а кроме того, я люблю иногда ходить по битому стеклу.
По реке Вишере тянулись вверх лодки, нагруженные поклажей. Сами приискатели шли пешеходом по берегам. Ночевали у костров, прямо под открытым небом. Вставали с зарей, снова и снова торопились вперед.
Время от времени попадались сторожевые посты, домики милиции, наспех, но крепко сколоченные и обнесенные двумя рядами колючей проволоки.
Многие из проходивших задолго перед постами сворачивали в сторону и старательно обходили их по тем или иным соображениям, не желая встречаться с заставами.
Впрочем, застав было всего пять на пятьсот верст от Чердыни до Золотого камня – горы, у подножия которой вырос целый поселок, центр изыскательных работ.
Через пять суток моторная лодка благополучно доставила Реммера и Баратова от Чердыни до места.
Поселок был разбросан на скалистой, покрытой лесами и изрезанной шумными ручьями местности.
Встретился со Штольцем Реммер в тот же вечер. Встретились они как умные враги, знающие силу друг друга, вежливые, спокойные, взвешивающие каждое выпущенное слово и улавливая за словами противника скрытый смысл.
– Здравствуйте! Как дела? Не устали? – спросил Штольц.
– Спасибо… Совсем не устал. Крепок, как и всегда.
– Здесь климат очень нездоровый. Я, например, иногда скверно чувствую себя.
– Вряд ли в Перми вы чувствовали бы себя теперь лучше, – пряча улыбку, ответил Реммер, – там лихорадит. Может быть, вам нездоровится от того, – здесь Реммер пристально посмотрел на него, – что вы слишком много работаете?
– Много… – коротко отрезал Штольц, но, спохватившись, переменил тон и сказал дружелюбно:
– Впрочем, вы ведь только что с дороги, заходите ко мне, я вас познакомлю кое с кем из здешних инженеров. Кстати, пообедаем.
Реммер заколебался, но тотчас же сообразил, что это знакомство будет ему весьма полезно, и согласился.
Зашли в бревенчатый дом. Свежая пакля еще торчала клочьями из стен, пахло смолистыми непросохшими бревнами, по стенам стояли две койки с походными матрацами, в углу несколько винтовок, а посередине большой стол, накрытый простыней, вместо скатерти, и уставленный закусками и вином.
Не прошло и пяти минут, как в комнату вошли трое; из них два американца-инженера, помощник начальника изыскательной экспедиции Янсон и еще некто, кого Реммеру отрекомендовали мистером Пфуллем – спортсменом и известным путешественником, большим любителем охоты на медведей.
Реммер поздоровался с инженерами и с удивлением посмотрел на короткого и толстенького мистера Пфулля, не совсем понимая, как это такой пухлый и круглый человечек может быть ярым охотником, да еще на такого крупного зверя, как медведь.
В продолжение нескольких дней Реммер осматривался и наблюдал за кипучей жизнью поселка Золотой горы.
Каждый день дальше в горы на восток отправлялись новые и новые люди. Иногда с востока приезжали инженеры, оборванные, грязные, с озабоченными энергичными лицами. Они отправлялись в кабинет концессионной конторы, о чем-то подолгу докладывали мистеру Янсону. Потом в Москву начинали посылаться доклады, а в газеты Штольц посылал соответствующую информацию:
«Обнаружено золото рядом с восточной границей района концессии…»
«По заключению инженера Бранта, мощная золотоносная жила должна проходить у восточной части концессии…»
Читая эти короткие сообщения, Реммер невольно удивился. Он начинал чувствовать, что подозрения его относительно Штольца на этот раз начинают немного колебаться.
В самом деле, американская концессия охватывала сравнительно небольшой район. Всем было хорошо известно, что концессионеры старались расширить его и потому изыскания производят по соседству. Ясно, что им было бы выгоднее умалчивать о новых открытиях, а если не умалчивать, то по крайней мере преуменьшать их значение.
А тут?… Телеграммы Штольца – четкие, определенные и, по-видимому, соответствующие действительности.
У Реммера со Штольцем были старые счеты, и Реммер имел основание подозревать его кое в чем. Но в данном случае Штольц действовал, по-видимому, вполне честно.
Через неделю Штольц куда-то исчез из поселка. Реммер спрашивал у Янсона, у инженеров, зашел даже к мистеру Пфуллю. Мистер Пфулль был дома, сидел в кресле с грелкой на животе и с ногами, укутанными в плед, пил какао.
Мистер Пфулль извинился за свой домашний костюм и объяснил, что ему весьма нездоровится, потому что во время последней охоты он оступился, сорвался с уступа скалы и, падая, получил сильные ушибы.
Реммер высказал соболезнование, надежду на скорое выздоровление, но в душе остался при сильном подозрении, что у мистера Пфулля просто насморк и больше ничего.
О Штольце он ничего не узнал. Но вечером двое рабочих передали, что видели Штольца в сопровождении каких-то двух бродяг, направившихся в лес на северо-восток.
Реммер удивился: почему на северо-восток? В той части не производилось никаких изысканий, ибо инженеры единогласно пришли к заключению, что россыпями та сторона наиболее бедна.
Утром Реммер и Баратов тоже отправились в далекую прогулку на северо-восток.
В первый и во второй дни им еще попадались одиночки приискатели, копающиеся по берегам горных ручьев. Но еще через два дня они попали в такую глушь, где не было никого и ничего.
Решили отдохнуть. Устроили из ветвей шалаш, натаскали травы, съели по коробке саморазогревающихся консервов и легли спать.
Черными хлопьями падала на землю густая тьма. Было тепло, тихо и безветренно. И оба крепко уснули.
Ночью первым проснулся Баратов. Он насторожил слух, потер виски и выполз из шалаша. Потом вернулся и дернул Реммера за рукав.
– Что ты? – спросил тот, вскакивая.
– Ты ничего не слышишь?
– Нет, ничего. Прислушались. Все было тихо-тихо.
– А что?
– Так, ничего, – ответил Баратов. – Мне показалось, что кто-то…
– Кричит, что ли? – перебил его Реммер.
– Нет. Что кто-то поет. Оба рассмеялись.
– Кто тут ночью будет распевать?! Давай спать дальше…
Вятский мужичок, дядя Иван, тот самый, с которым Реммер разговаривал на пароходе, человек был хитрый и дошлый.
Добравшись до приисков, он прикинул умом и сообразил, что ежели народ прет больше к юго-востоку, то ему прямой расчет немного удариться в сторону, чтобы, ежели будет удача, не делиться с кем-нибудь, а одному заграбастать все.
Вот почему через некоторое время дядю Ивана можно было увидеть с мешком за плечами и огромной допотопной шомполкой пробирающимся через густые причудливые леса в верховьях реки Вишеры.
– Ну и места, – бормотал он, весело продвигаясь вперед и покуривая набитую махоркой трубку. – В жизнь не видал таких местов.
Шел дядя Иван три дня и думал так: «Дойду до места, а там и искать буду».
«Место» это представлялось дяде Ивану как нечто определенное, ну, вроде, скажем, своей пашни либо огорода, обнесенного жердями. Во всяком случае, дядя Иван был твердо уверен, что «место» должно иметь свои отличительные черты, по которым он его сразу узнает.
Но на шестой день зашел дядя Иван в такую глушь, что и поворотиться некуда. Сел он тогда на камень и подумал, не сбился ли он уже с дороги и не осталось ли «место» в стороне: либо влево, либо вправо. И после некоторого раздумья повернул дядя Иван вправо.
Шел он опять до тех пор, пока не уперся в старую седую гору, а из той горы ручьи бегут прямо из-под земли; речонка рядом пробегает светлая, быстрая, цветов сколько хочешь, и птицы поют очень приятно.
Скинул дядя Иван сумку, взял топор и срубил себе крепкий шалаш. Потом соснул немного и пошел бродить по берегу речонки. Присматривался старательно к речному песку, собирал его на лопатку и подносил к хитро прищуренным глазам. Но, однако, не было в тот день удачи дяде Ивану, и ничего он для первого раза не нашел.
И вот однажды, копаясь возле речки, поглядел дядя Иван на куст, разросшийся рядом, и увидел, что торчит из земли железка какая-то. Потянул он ее и вытянул из-под прелых листьев остов ржавой, никуда не годной винтовки.
Чудно что-то показалось дяде Ивану. В эдаком месте, куда, можно сказать, ни один человек ни ногой за всю жизнь, должно быть, и вдруг ржавая солдатская винтовка. Стал он копать еще и нашел старую шапку необыкновенного фасона, которую нельзя из-за ветхости целиком вытащить.
Еще больше удивился дядя Иван и стал думать, припоминать. Какой такой народ – либо мордва, либо киргизы – шапки такие носят? И вспомнил, что ни у мордвы, ни у киргизов не видел он шапки-буденовки, а видел он их десять лет тому назад, когда были тяжелые годы и когда здорово красные дрались с белыми.
Стал еще искать что-либо дядя Иван, но так-таки больше ничего не нашел.
В течение двух дней Реммер и Баратов охотились, отдыхали или лазили по горам.
Горы были странные, изломанные, особенно одна. Она была источена ветрами, покрыта низкими корявыми деревьями, и несколько глубоких трещин врезывались в ее грудь.
Однажды Баратов, рыская с ружьем по гуще, оступился и едва успел ухватиться за корень соседнего дерева. Он вытянул ногу из какой-то ямы, посмотрел вниз и содрогнулся: под ногами был темный глубокий колодезь, с краями неровными и заросшими мхом.
Баратов позвал Виктора, оба легли на землю и свесили головы вниз… Дна не было видно, но снизу доносился шум быстро текущей воды. Там, в темноте, бился о камни и плескался уносящийся куда-то невидимый поток.
Зажгли бумагу, бросили, и она долго огненной бабочкой летела в черную пустоту, наконец упала, но тот час же, прежде чем успела потухнуть, точно чья-то невидимая рука, – подземная вода быстро рванула и унесла ее прочь.
– Черт! – крикнул Реммер, потому что тяжелый камень, зацепившись острым углом за тонкий ремешок фляги, потянул Реммера вниз. Ремень оборвался, и камень с флягой бухнул где-то далеко внизу.
– Жалко, – сказал Реммер, – там у меня было горячее какао…
– Теперь простынет, – пошутил Баратов.
– Нет, у меня термос выдерживает температуру приблизительно до полутора суток.
По пути обратно Баратов подстрелил жирную утку, и оба долго возились, очищая и зажаривая ее на сыром деревянном вертеле.
– Когда повернем обратно? – спросил Баратов. – Завтра?
– Да, утром.
– Утром… – в раздумье протянул Федор, – ну что же, можно и утром.
Он помолчал немного, потом добавил:
– Виктор, а ведь правда, странная какая-то гора?
– Чем?
– Так… Вся изрезанная, какие-то провалы, где-то под землей вода шумит… Я ночью проснулся, и мне показалось, точно над ней зарево какое-то… Так, чуть видно… Будто бы огонь в середине ее.
– Откуда тут быть огню? Это заря, должно быть, была, – ответил спокойно Реммер, отрывая зубами мясо от куска зажаренной птицы.
– Виктор! – спросил опять Баратов, перескакивая на новую мысль. – А как ты все-таки веришь, что Штольц бывший белый офицер? Ведь вот из Киева не подтверждают.
Реммер нахмурился и отбросил обглоданную кость.
– Нет, не подтверждают, а сообщают только, что после стольких лет выяснить почти невозможно. А кроме того, я же тебе говорил, что давно, еще в Париже, в кабачке «Цыганская жизнь», мне подавал карточку человек, удивительно похожий на Штольца.
– Ну?
– Ну, ничего не «ну»! Тот кабачок эмигрантский, и все официанты в нем – бывшие офицеры.
Он подумал, потом добавил:
– Теперь ящик взломан. Штольц давно знает, что я собираю о нем сведения. В ящике был нарочно оставлен черновик моего письма, в котором я писал, что подозрения относительно Штольца были ни на чем не основаны и что была ошибка.
– И он теперь успокоится?
– Конечно. И мне будет легче следить дальше… Легли спать. Во сне Реммер видел Веру, потом видел оставленного дома дога, потом опять Веру. «Вера, сыграй мне что-нибудь!» – попросил он. Она села и, к его большому удивлению, заиграла ему какой-то военный сигнал.
Но огромный муравей, пробравшись под рубаху, больно укусил Реммера. Он заворочался и открыл глаза.
Было темно. Реммер отряхнул рубаху, потом насторожился.
«Что такое, – подумал он, – разве это не во сне я слышал?»
Вышел и прислушался.
Ему показалось, что кто-то далеко-далеко, за изгибами ушедших в серую утреннюю мглу скал, играет на медной трубе красноармейскую зорю – сигнал тихий, мелодичный и умирающий в туманах, молчаливым кольцом охвативших горы.
«Что такое? – подумал он. – Неужели Федор позапрошлую ночь был прав?»
Он разбудил Баратова, они быстро вскинули винтовки и исчезли в тумане, направляясь на странный сигнал.
Долго рыскали по горам Реммер и Баратов. Долго и тщательно обшаривали все закоулки и уступы ущелья, но нигде никого не было.
Через несколько часов безрезультатных поисков перевалили через трудно проходимую скалу и пошли по другой стороне ската, рассуждая: что бы это такое все слышанное утром значило?
Лощина была узенькая, сравнительно удобная для пути, но зато, находясь на дне ее, невозможно было определить направление куда идешь, ибо то она загибала вправо, то резко поворачивала влево, и так все время.
– Вероятно, мы спустимся к подошве горы с левой стороны, – решил Реммер.
– А стоит ли идти дальше?
– Стоит. Легче спуститься и обойти гору низом, чем подниматься опять вверх.
Вдруг Баратов остановился и быстро наклонился к земле, поднял тонкую обгоревшую спичку. Оба посмотрели друг на друга.
– Кто-то курил…
– Кто, не знаю. Но то, что спичку зажигали еще совсем недавно, это верно.
