Текст книги "Любовь под прицелом"

Автор книги: Аркадий Карасик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

5

Тихон лежал в постели, но при моем появлении перебрался в кресло. Одетый в теплый халат с крупными кистями на поясе, он напоминал русского барина старого времени.

Рядом с книгой на коленях – Любаша. Уже успела возвратиться из Москвы к «постоянному месту службы»… Если – жена или любовница, зачем ей мотаться туда-сюда, не проще ли ночевать в квартире «хозяина»?

– Недавнему затворнику – физкультпривет! – насмешливо приветствовал «извозчика» Тихон. – Видок у тебя, Коля, подходящий, не скажешь, что сидел в тюряге… Присаживайся, потолкуем. Можешь, – поближе, сейчас я не заразный, бояться нечего. Я присел на стул. Интересно, о чем хочет потолковать со мной шеф? А он не торопился. Поигрывал кистями пояса, не сводил с меня вопрошающего взгляда. Дескать, как ты отреагируешь| на мое новое предложение? Согласишься или откажешься?

– Здорово вас подлечили, – первым начал я. – Чем поили, кормили страдальца? Заграничным аспирином пользовали?

Любаша ограничилась пожатием полными плечами и малопонятным фырканьем. Это у нее здорово получается: губы едва раздвигаются, показывая зубки, язычок занимает место между ними и – фррр!

Неважно, чем лечили, главное – вылечили, – недовольно пробурчал Тихон и повернулся к девушке: – Любопытство – большой порок… Шла бы ты, Люба-Любава, в магазин, что ли. Мяса купи, пельменей наворочай погуще. А мы с «извозчиком» обсудим за это время чисто мужские дела.

– Холодильник полон жратвы, а тебе все мало… Сказал бы – уйди, не мешай, так нет, пельмени выдумал… Я почитаю в соседней комнате, понадоблюсь – кликнешь.

– Почитай, поваляйся, но только не мельтеши перед глазами! – жестко вымолвил Тихон. – Пора бы усвоить – не выношу подслушивания да подглядывания!

Уколов меня насмешливым взглядом, девушка поднялась, крутнулась перед зеркалом и ушла.

– Ты, небось, по-прежнему думаешь, что связался с грабителями? Я уже говорил – выбрось из головы. Усвой: мы с Владькой – бизнесмены.

– Ничего я не думаю…

– Вот это зря. В наше время ох как нужно думать… Хочешь, отгадаю все твои сомнения?

– Хочу…

– Прежде всего, ты опасаешься познакомиться… с радиацией. Думаешь, что мы тогда везли из Москвы… черта без свинцовой упаковки. Скажешь, не так? Т-а-к! – стукнул Тихон кулаком по подлокотнику кресла. – Хочешь, объясню, откуда узнал? – Я молча кивнул. – В газетке о похищении изотопа прочел: дескать, милиция ведет расследование. Второе: ты узнавал у Владьки о состоянии нашего с ним здоровья… К чему бы это, а? Ну, вот помараковал я, прикинул и решил… Знай, к тому грабежу мы не имеем ни малейшего отношения. Можешь не бегать к врачам, не доставать их признаниями.

– А пистолет? Тогда, перед постом ГАИ, помните? Зачем он, если все чисто и гладко?

– Я не сказал, что чисто. Одной коммерцией нынче не прожить, колбаской кусок хлеба не покроешь… Отгадываю дальше. Что, мол, за странная болезнь приключилась у Тихона? Кашлять на следующий же день перестал, сопли высохли… Тут твои сомнения понятны. Конечно, я придурялся. Честно признать побаивался ехать в ночь с тобой. И не только за себя – за тебя тоже. Заметили бы нас троих – кто выручит тебя из беды?

– Кстати, спасибо за выручку.

– Спасибочком тебе не отделаться. Милиция нынче подорожала – миллионы требует. Не дашь – протокол-акт двигают в прокуратуру, там заводят уголовное дело. И все, спекся Николаи Чернов, будет хлебать на зоне баланду да чистить сапоги авторитетам… Вот и пришлось нам раскошелиться…

– Значит, паспорт и деньги у вас? – встрепенулся я. |

– Нет, милок-говорок, паспорт твой у ментов. Для того, чтобы его выкупить, много нужно положить на лапу. Тебе штанов не хватит рассчитаться за освобождение и документы, К тому же, статейка грозит не шутейная, за торговлю наркотикам

не милуют.

– Какая торговля? Я не только не торговал, но даже не знал, что везу в портфеле. Думал – шмотки… И портфель тот не мой, а ваш с Владькой… Подсунули…

– А чем докажешь? Где факты-фактики? Слова, они, будто листва на ветру – шевелится, шумит без толку. Свидетели требуются, справки-справочки, видеосюжетики… Подсунули, говоришь? Кто, когда, где? Проверят, пальчики срисуют с портфеля, а там, кроме твоих, ничьих нет. Владька-хитрюга в перчатках работал, следов не оставил… Вот и получается – листочки и ветру, а в протоколе – другое. Задержала милиция ночью, обнаружили наркотик… Чей? Ясно без разъяснений – человека, | сидящего за рулем и оставившего следы на портфеле… Соображаешь? Да еще нашли пол-лимона. Откуда? За что получены?

Я «соображал» туго. Одно для меня совершенно ясно – влопалея в грязную историю, откуда никто, кроме Тихона, меня и вытащит. Ни милиция, ни прокуратура не поверят преступнику, взятому с поличным… Да разве только они? Даже сверхчестный мой батя, выслушав непутевого сынка, врежет, вместо сочувствия и помощи, увесистым каменщицким кулаком так, что вмиг мозги станут на свое место.

– Что же делать?

– Прежде всего, дружище, не паниковать. Дай срок, выручим и паспорт. Не пожалеем денег и должка с тебя не потребуем. Кое-что, правда, придется возвратить, но – мелочь, пустышку. Чего не сделаешь ради хорошего человека. Парень ты отличный, после Владьки – лучший мой дружок… Поезжай, миляга, к жене, успокой ее, поплачь на работе. Смело можешь написать заявление – за свой счет. Разрешаю. Оправдай и сегодняшний прогул и прогул через недельку, когда снова к нам наведаешься… Может быть, к тому времени мне удастся выручить твои корочки…

– И деньги, – тихо напомнил я. – Муниципалыцики и деньги тоже отобрали…

– Обязательно вернут… А чтобы тебе домой не появляться с пустым карманом, возьми у меня ту самую сумму. А я постараюсь получить ее у ментов.

На душе сразу полегчало. Паспорт обещали вернуть, акт задержания аннулировать, деньги оттопыривают карман… Все-таки везучий я мужик! Подружился с опытными парнями-коммерсантами, зарабатываю у них уйму деньжищ, вошел в доверие.

Через неделю получу еще пол-лимона, может быть, и больше…

Глава 3

1

Ни через неделю, ни через месяц паспорта я не получил. Тихон ссылался на возросшие аппетиты милиции, на ужесточившийся контроль со стороны прокуратуры, на безденежье.

– Не сомневайся, все будет в ажуре, дай срок – выручим, – при каждой встрече твердил он, вручая очередной «гонорар». – Башлями не обижаем, работенка у тебя подходящая, житуха – дай Бог каждому такую.

Почти ежедневно – телефонный приказ. Подай машину во столько-то туда, отвези по такому-то адресу, привези в такой-то пункт то-то. Отпрашиваться с работы становилось сложней, начальство злилось, намекало на грядущую безработицу, когда можно легче легкого заменить настырного бездельника.

Сомневаюсь в том, чтобы нашелся претендент на сволочное место прораба. Даже если биржи труда будут взяты в круглосуточную осаду желающими повкалывать за гроши, выплачиваемые через раз.

Правда, поездки, как правило, приходились на ночные часы, когда-то ведь нужно и поспать. Вместо отдыха Ольга мотала мои нервы на катушки ежедневных скандалов, подозревала супружеские измены, грозила немедленным разводом с растленной личностью… Черта с два расстанется она с денежным мужиком!

И все же обстановка в квартире изменилась к лучшему. Крики почти прекратились, словечки «тунеядец» и «мерзавец обрушивались на мою склоненную голову значительно реже. Теща обращается, употребляя несвойственные ей выражения – милый зятек, славный мужичок.

А вчера произошло невероятное событие – ночью жена перекочевала в мою постель.

Откуда непонятная нежность и забота? Конечно, из-за денег! Оттуда же – ревность: вдруг какая-нибудь разбитная бабенка уведет из-под носа выгодного муженька!

Особенно донимали меня приступы ревности.

Что сказать, чем оправдаться? Выложить все, как есть, – опасно, это грозит громоподобным взрывом. Врать невмоготу. Ведь так запутался, что приходится записывать очередную выдумку, чтобы не повториться и не сбиться. То повстречал старого друга, пришлось заночевать у него. То – ночная смена, подменял заболевшего коллегу. То – обрушение несущей конструкции объекта, когда инженеры начисто позабыли, чем отличается день от ночи.

Иногда, конечно, упоминал и о ночных заработках. Всё равно Ольга знает о них, скрывать особенно не стоит. Но не слишком часто, а так, раз в неделю.

– Все ты выдумываешь, – пронизывала меня подозрительными взглядами жена, будто просвечивала рентгеном. – Завел, небось, зазнобу, пьет она из тебя все соки – вон как похудел, кожа да кости остались, не мужик – тряпка. Потому и все деньги домой не приносишь – ей отстегиваешь. Мерзавец этакий!

Я действительно похудел – качает на ветру. Попробуйте но спать сутками, не просто не спать, а вертеть баранку, вглядываясь до рези в глазах в задние фонари впереди идущей машины.

– Много работать приходится – не разжиреешь…

– А мне твоя работа – до фени, – озлобленно, но все еще сдерживаясь от крика, тыкала жена в окно, где, по ее мнению, и должна находиться непонятная «феня». – Я свои семейные обязанности выполняю – кормлю, пою, обстирываю, прибираюсь и квартире… Ну, и… все прочее, – в отношении «всего прочего» можно поспорить, но я упорно помалкивал. – Отвечай, выполняю или нет?

Я бездумно ковырял в тарелке с овсяной кашкой. После такого питания налево не поездишь. Продлится такая жизнь еще месячишко – откину копыта.

Ответить жене утвердительно: да, выполняешь – загордится и я даже каши не получу. Отрицательно – такое поднимется, что впору из окна прыгать… Молчание – лучший вид обороны.

– Значит, выполняю, – удовлетворенно замечает жена внешне миролюбивым тоном. – А ты? Раньше после ночных отлучек по пятьсот с гаком приносил, а в последний раз дал всего-навсего двести… Где остальные? Пить вроде не пьешь, ничего из одежды не покупаешь… Значит, баба!

– Что ты говоришь, Ольга? Какая баба? Дай Бог доковылять до кровати…

– Та самая баба, из-за которой ты похудел, из-за которой мы силим в нищете… Мама, мамочка, одна ты меня жалеешь!

Из прихожей, будто броненосец, спешащий на помощь атакованному крейсеру, выплывает грозная теща…

Ох, до чего же все надоело! Ей-богу, легче ездить с тихоновскими заданиями по ночам, чем испытывать ежедневный семейный нажим!

Где только не доводилось мне бывать! Дмитров, Нижний Новгород, Серпухов, Кострома… Меня встречали, грузили, разгружали, всовывали в потную ладонь мятые купюры, шепотом называли адреса.

Тихон и Владик обнаглели. Куда девались прежние обещания, задушевные беседы, дружеские шутки! Буркнут по телефону, куда подъехать, и бросают трубку. Уверены – выполню, не осмелюсь отказаться.

Деньги уже не приносили прежней радости. Все чаще и чаще в короткие тревожные сны приходили сцены кровавых бандитских «разборок», когда либо ударят ножом, либо расстреляют в упор, либо подорвут в машине.

В газетах читаю только криминальные разделы, отбрасываю в сторону политику и экономику. Редкие просмотры телевизионных передач ограничиваются фильмами-детективами и торжественными обещаниями покончить с организованной и неорганизованной преступностью.

Дело дошло до того, что я перестал бояться уголовного розыска. Пусть посадят, пусть осудят, по крайней мере, не буду опасаться расправы из-за угла.

Но в беспросветной мгле безумной моей жизни иногда проскальзывали радостные лучики.

Под подписку о невыезде освободили Фимку. То ли помогли обращения Никиты к высокопоставленным милицейским начальникам, то ли бесплатно отремонтированная автомашина Вошкина.

В этот вечер я гостил у родителей. Предыдущую ночь удалось провести дома. Отоспался, отработал дневную смену, получил аванс, равный десятой части получаемого за одну поездку у Тихона.

Сразу подобревшая Ольга решила «шикануть». Живем один раз, не стоит отказывать себе в маленьких радостях. В нашей окаянной жизни их так мало, что аванс, пусть нищенский, представляется роскошью. Если даже его хватает на килограмм хорошей колбасы и бутылку заграничного пойла, именуемого почему-то коньяком.

Иногда жена способна трезво мыслить.

– Для праздничного застолья аванс – ерунда. Продадим одну акцию и добавим, – предложил я.

Ольга поморщилась, но портить редко возникающее хорошее настроение не стала.

Сколотив достаточный капитал, мы с ней ринулись на рынки и в магазины. Накупили деликатесов – даже на бананы и ананасы расщедрились. Спустили все до рубля.

Я не узнавал жену. Ни одного жалобного всхлипывания, ни одной грозной реплики. Подхватывала все мои предложения, с готовностью лезла в сумку за деньгами…

Мать встретила долгожданных гостей радостно, забегала по квартире, выставляя на стол «гостевые» наборы тарелок, ножей, ложек и вилок. Из кухни донеслись аппетитные запахи жареного пареного, приветливо заурчал холодильник, открывая свои запасники.

– Как живешь-можешь, прораб? – приступил отец к «мужской» беседе. – Дом еще не развалился?

– Стоит, стервец.

– Это почему же «стервец»? – начал потихоньку «раскручиваться» батя. – Он тебя поит-кормит, а ты его крестишь почем зря! Ежели бы не стройки, двинулся бы мой сын в спекуляцию, которую окрестили «коммерцией». Пришлось бы мне краснеть.

перед друзьями за выродка…

Все же отец – не от мира сего! По его мнению, без родной работы поумирали бы мы с голоду, полегли в постели от болячек, помешались бы от безделья. А сам уже третий месяц зарплату не получает, кормится редкими выплатами, более похожими на подаяния.

Сказать бы ему, что одна ночная поездка по заданию Тихона равна трем его месячным окладам! Не поверит, еще больше разъярится, размахается пудовыми кулачищами…

Нет, не стоит говорить. Нервная система у бати не та, что была в молодости, ее беречь надо, как берегут алебастр, чтоб не замок, не затвердел…

– У Фимки на свидании давно были? – уклонился я от предлагаемой схватки. – Как там она, не болеет?

– Никитушка ей такие сумки таскает – не заболеет, небось, еще пуще рассвирепел отец. – Меня бы так кормили – палкой не выгнали бы из тюряги… А что? Спи вдосталь, жри от пуза, лежи, книжки почитывай. Ни кирпичей проклятых, ни раствора замороженного, ни магазинов жульнических. Одно слово – разлюли малина!

– Малина, – жалостливо всхлипнула мать. – Тюрьма, она завсегда тюрьма. Решетки на окнах, сторожа, несвобода. Кусок в горло не полезет, водица обратно польется, пуховик доской покажется…

– Когда собираются выпустить?

– Никита говорит: на неделе решится. Измотался он, бедный, бегает по начальству, в ноги кланяется… Легко ли сказать: у милиционера жена – в тюрьме…

– Легко или нелегко, – стукнул кулаком отец, – а закон уважать надо. Без него вмиг в обезьян превратимся, на деревья переселимся. Что положено по закону – получи. Хоть жена мента, хоть – министра…

Сидим, беседуем. Мы с отцом переключились на стройку – перестройку, на митинги-демонстрации. Мать с Ольгой, накрыли на стол, тоже щебечут о своем, женском, потаенном.

Наконец, все было готово. Выпили – рюмку, другую, третью, Под хорошую закуску да под ласковое слово, что ж не выпить… Но от второй бутылки я отказался. Отец, немного поколебавшись, спрятал ее на прежнее место, в шкафчик.

В этот момент и раздался в прихожей заполошный звонок, Динь-динь – будто кто-то наигрывал на звонке сигнал воздушного нападения.

– Пожар, что ли? – Отец грузно поднялся из-за стола и, отстранив мать движением руки, пошел к дверям. – В наше время так звонят либо по случаю пожара, либо – бандюг с автоматами и ножами… Вот я их сейчас поприветствую!

Прихватив попутно стоящую около дверей, предназначенную именно для такого случая здоровенную кочергу, он завозился | с замками.

– Батенька, родной, здравствуй! – неожиданно послышался плачущий Фимкин голосок. – Встречай дочь, затворницу невинную!

– Это еще разобраться требуется: винная или невинная, – пробурчал отец, но в его привычном бурчании я различил нотки подавляемой радости. – Проходите, гостеньки, Колька с Олькой последние материнские куски подбирают… Оголодали, небось, а

подхарчиться нечем…

– Эка невидаль – подхарчиться! – густым голосом смеялся Никита. – Мы по дороге магазины да ларьки обшарили, полную сумку приволокли, ешь – не хочу…

Первым в комнату втиснулся Никита, волоча за ручки громадную сумку на колесиках. Следом, припав к отцовской груди и поливая ее на ходу радостными слезами, двигалась Фимка.

Молодцы ребятишки! Не к себе домой из тюрьмы торопились, – к родителям заглянули. Порадовать, успокоить. Хорошая пара, несмотря на внешнее несоответствие!

Мать всплеснула руками, побежала было к дочери, вдруг остановилась в нерешительности и, наконец, свернула на кухню. Ольга – следом. Мать – накормить, приласкать дочку с зятем, моя жена – из чувства женской солидарности… Обычно невестка не ладит со свекровью, а у меня – наоборот, водой не разлить, Одна разница: жена пилит, мать оглаживает…

Фимку усадили на почетное место – во главе стола. Обычно его занимает отец, но на этот раз он смолчал, уступил. По одну сторону «именинницы» – Никита. Ухаживает за женой, глаз с нее не сводит. Поудобней пристраивает тарелку, протирает вилки-ножи. Наскучался, бедный, вот и старается услужить.

По другую сторону – подозрительно притихший отец. Не рычит, не взрывается, даже улыбочку пристроил на лицо этакую снисходительную. Я – напротив. То прихвачу кусок жареном рыбы, то подцеплю на вилку огурчик, то отщипну кусок пирога. Оголодал за время ночных поездок, никак не утолить голод.

Мать с Ольгой убирают грязные тарелки, пополняют запас закусок, украшают их зеленью. Поминутно перешептываются, чем еще порадовать дорогих гостей, бегают на кухню, копаются в недрах холодильника.

Никита распаковал сумку и стал выставлять на всеобщее обозрение невиданные деликатесы. Гордится гаишник хозяйственной смекалкой, достатком в семье. Насшибал, небось, за время отсидки супруги штрафов с несчастных водителей… Конечно, но со всех подряд – выборочно. В первую очередь с владельцев роскошных иномарок. Их и пощипать не грех.

– Как отпустили: совсем или на время? – интересуется отец, отправляя в рот солидный кусок балыка. – Закрыли дело или – на дорасследование?

– Подписку дала, – всхлипывает Фимка. – Сказали: понадобитесь – вызовем. Даже на дачу ездить запретили, а уж в другой город – Боже сохрани! Все равно обрадовалась… Никитушка один, соскучился небось, оголодал…

Никита горделиво выпятил могучую грудь. Вот ведь как заботится о муже настоящая жена! Не чета тем, намазанным и изломанным, которых мужья-бизнесмены возят в иномарках.

Вошкин сказал: на Фимке вины он не обнаружил, она проходит по делу свидетельницей…

– Брешет твой Вошкин! – Отец зарычал на манер дико! зверя, которому подкинули кость без мяса. – Свидетелей в кутузку не сажают, под конвоями не водят, подписок не берут. Признайся родителям, паршивка, помогала разбойникам или не помогала? Протоколов я не веду, разных магнитофонов в квартире отродясь не водилось – признавайся смело! Хоть мы с матерью знать будем, кого родили-растили: честную труженицу либо преступницу!

Фимка сжалась, будто над ней занесли плеть. По щекам, не переставая, текли крупные слезы.

– Кончай выступать, батя, – вмешался я, видя, что сестра на краю истерики, когда никакая валерьянка не помогает. – Домой заявилась из тюрьмы, ее освободили, ей сочувствие нужно,

ласка, а не трепка нервов…

– Сочувствие, говоришь, да? – Отец вскочил с места, яростно толкнув ногой стул, и забегал по комнате в поисках курева, которое прятала от него мать. – Где сигареты, Матрена? Сколько раз говорено – не трожь моего барахла! Я кто тебе – собака или хозяин в доме? Подавай немедля курево, а то растреплю все твое кухонное хозяйство!

Мать испуганно перекрестилась. Она отлично изучила мужа, поколотит тарелки-стаканы, повыбрасывает из окна кастрюли, успокоится – хмуро примется извиняться.

Она подошла к картине неизвестного художника, висящей на стене над диваном, вытащила из-за нее пачку «Примы». Отец подымил, немного успокоился, перестал кричать.

– Сочувствие им понадобилось… Нервы берегут, в люльке их баюкают… А сами что вытворяют, паршивцы… Ты, Колька, думаешь, легко родителям знать про твое гуляние от жены? Признайся, пока Ольга не слышит, завел на стороне зазнобу?

Кажется, на время позабыв о грехах дочери, батя переключился на сына. Сколько я его знаю, ему необходим враг-неприятель, на которого можно излить раздражение от неполадок на работе, очередного скачка цен, задержки с выплатой зарплаты, короче, от всех жизненных невзгод. Таким врагом попеременно становились мать, Фимка, я, сосед. Но никогда – работяги, рядом с которыми трудился отец. Они – святые люди, их нельзя ни в чем обвинить, просто затронуть.

– Брось, батя, не о том говоришь, не то думаешь… Признаюсь, иногда по ночам подрабатываю на машине – есть такой грех. Семью надо кормить-одевать, о будущем подумать, – открылся я, знаю – своим признанием не гашу отцовский гнев, наоборот, подливаю в него горючку. Но когда-нибудь ведь надо признаться?

Так и получилось.

– Значит, извозом промышляешь, инженер? Утешительно для родителя, утешительно, ничего не скажешь… И сколь сдираешь|. с пассажиров? Небось, такие суммы заламываешь – в обмороки падают, валидол сосут.

– Не заламываю – сами дают… Скажи, Фимка, в камере много ли народу сидело? – отвернулся я от отца, не желая продолжать разговор на больную для него тему. – Спали по очереди?

– Понятно, сынок, – неожиданно сдался батя. – Не желаешь со мной говорить – не надо. Как бы не пришлось тебе побалакать со следователем да самому прознать, сколько сидит в камерах.

Высказался, будто отрубил якорный канат, и снова принялся за «Приму».

– Грех пожаловаться, братик… Трое нас всего и было. Я, Катька-буфетчица – за обман-обвес и воровство продуктов, да Валька – из Ногинска…

Одно только наименование города Ногинска вызвало головную боль. С некоторых пор не могу равнодушно относиться ко всему, что так или иначе напоминает о моей причастности к тихоновской «фирме». Нечто вроде аллергии.

– И кто такая эта Валька?

– Немолодая уже, но – красивая, фигуристая. Сказала, муж у нее большими деньгами ворочает, коммерцией занимается…

Сердце стало работать с перебоями. Все сходится: Ногинск, коммерция, возраст… Неужели жизнь свела Фимку с женой Тихона?

– При больших деньгах и жену не может освободить? – усомнился Никита и осуждающе покачал головой. – Я вот, человек маленький, а сумел через своего подполковника добиться малонаселенной камеры, и личных свиданий, и – освобождения жены… Либо Валькин муж ее не любит, либо на ней такое висит, что никакими деньгами не снимешь…

Почему я связал неведомую подследственную Вальку с Тихоном? Разве мало в том же Ногинске удачливых и богатых дельцов, женой которых может быть Фимкина сокамерница?

– И что же натворила твоя Валька? – снова вступил в беседу отец, подбираясь к тому, чтобы обрушить родительский гнев и на подругу преступной дочери, заодно и на нее. – Даром не сажают…

– Вроде, она причастна к какому-то убийству…

– Дожил! – взорвался отец. – Родная дочь работяги сидела в одной камере с убийцей!… Вот что, Фимка, немедля признавайся в своей вине, не то завтра же отправлюсь к твоему Вошкину-Блошкину, попрошу снова посадить тебя… Конечное дело, и другую камеру, там, где нет убивцев!

И заметалась по комнате очередная пурга! Отец кричал, то и дело поминая благодатную свою работу и кристально честных сотоварищей, мать уговаривала его не волноваться, Никита, побагровев, грудью защищал от нападок жену, Ольга молча собирала посуду. Я машинально отщипывал кусочки пирога и отправлял их в рот.

С одной стороны, отлично – отец позабыл про мои «прегрешения». С другой – жаль Фимку. Мало ей тюремных неприятностей, которые не так-то просто изгнать из памяти – еще и отец тычет, будто пальцем в рану.

Неужели я не ошибаюсь и Фимкина Валька, замаранная причастностью к убийству, действительно жена бандитского моею шефа?

Кем же тогда приходится ему Любаша?