Текст книги "Нюрнбергский эпилог"

Автор книги: Аркадий Полторак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Неисправимые

На скамье подсудимых в Нюрнберге находилось двадцать человек. Каждый из них принес неисчислимые бедствия миллионам людей. Трудно представить себе гитлеровскую клику без Геринга, так много сделавшего для захвата и упрочения власти нацистов в Германии, без Риббентропа, столько лет олицетворявшего коварную и преступную внешнюю политику фашизма, без Кейтеля и Иодля, вместе с Бломбергом бросившими под ноги нацизма германский рейхсвер, без Кальтенбруннера, осуществлявшего гестаповский террор в стране, без Шахта, обеспечившего поддержку нацистского режима германскими монополиями и экономическую подготовку гитлеровской агрессии... Короче говоря, любой из подсудимых играл настолько важную роль в заговоре против человечества, что трудно представить себе этот заговор без кого-либо из них.

Стоит ли о них писать? Следует ли их вспоминать? Какой интерес это может представлять через двадцать лет после того, как они ушли в небытие?

Думаю, что стоит. Убежден, что следует.

Господство фашизма в Германии, а потом и в некоторых других странах, покоренных им, – это мрачная эпоха, но все же эпоха в мировой истории. Ее так просто карандашом не зачеркнешь и из памяти не выбросишь. Молодое поколение, выросшее уже после второй мировой войны, должно знать, что пережило человечество из-за фашизма, извлечь отсюда исторический урок и не позволить новым врагам мира повторить гитлеровский кровавый эксперимент.

Воспоминания о прошлом помогают понять опасные для дела мира события, происходящие в Западной Германии сегодня, дают возможность лучше уяснить, почему там так стараются сейчас не только реабилитировать нацизм в целом, но и «отдать честь» самому Гитлеру, Герингу, Кейтелю, Гессу.

Истоки этой кампании реабилитации нацистских бонз восходят еще к временам Нюрнберга. Еще там выступавшие в качестве свидетелей нацисты стремились приписать своим фюрерам самые фантастические черты «рыцарей без страха и упрека». Помнится, как генерал Боденшатц на полном серьезе пытался убедить судей, что «Геринг ни от чего не был так далек, как от мысли о войне». Ободренный благодарным взглядом Геринга, он распалился до крайности и настойчиво просил поверить в то, что Геринг являлся «благодетелем всех нуждающихся» и в особенности «заботился о рабочих». Развивая в тех же напыщенных выражениях панегирик Герингу, бывший статс-секретарь Кернер торжественно сообщил трибуналу, что рассматривает «рейхсмаршала Геринга как последнего крупного деятеля периода Ренессанса», «последнего великого человека эпохи Возрождения». Такие же панегирические отзывы делались и в отношении других подсудимых.

Кончился процесс. Прошли годы. Появился Бонн. Возродился бундесвер. Битые гитлеровские генералы Хойзингер и Шпейдель, залезшие поглубже в щель в майские дни 1945 года, теперь бравируют своим «восточным опытом» и поучают уже Пентагон. По улицам западногерманских городов шествуют с факелами бывшие эсэсовцы, а на стенах домов время от времени появляется свастика. Все это было уже однажды и в Мюнхене, и в Нюрнберге.

Ганса Фриче в Германии знали как правую руку Геббельса. На Нюрнбергском процессе он прикидывался овечкой, возмущался отвратительными преступлениями нацистского режима. Геринга не называл иначе, как «смердящим куском жирного мяса». Вопреки особому мнению советского судьи Фриче был оправдан. И вот теперь он опять взялся за старое ремесло: написал книгу, в которой с тем же усердием, что и при Гитлере, стал славословить Геринга. Фриче уверяет, будто в те дни, когда Герман Геринг давал свои показания Международному трибуналу, перед всеми слышавшими его «вырисовывался образ кристально чистого и энергичного человека, который был одновременно и храбрым солдатом, и сознающим свою ответственность государственным деятелем».

А некто Фриц Тобиас в 1959 году представил в Бонне новые «доказательства» того, что ни Геринг, ни другие нацисты не поджигали рейхстаг. Опубликовав эту сенсацию, журнал «Шпигель» торжествующе каркнул: «Одной из легенд века нанесен смертельный удар».

Этой же темой заинтересовалась и британская радиовещательная корпорация (Би-Би-Си). Поджогу рейхстага она посвятила специальную передачу для школ уже в 1963 году. Би-Би-Си втолковывает школьным учителям, что это-де Георгию Димитрову пришла в голову «ловкая идея» приписать поджог нацистам, и затем-де, мол, коммунисты сфабриковали множество доказательств в подтверждение этой выдумки.

А вот сенсационное свидетельство американца Келли, автора книги «Двадцать две камеры». Келли часто виделся в Нюрнберге с Герингом и другими подсудимыми. Ему хорошо знакомы материалы процесса. И он решил доверительно сообщить своим американским читателям, что, по его мнению, Геринг «был человеком больших идей, огромных предначертаний». Оценивая результаты процесса и влияние последнего на репутацию Геринга, Келли кощунственно утверждает: «Нет сомнения в том, что Герман Геринг восстановил себя в сердцах своего народа. Нюрнбергский процесс только усилил его позиции».

Не обойден вниманием Альфред Розенберг. Он сам написал свои мемуары, сидя в Нюрнбергской тюрьме. Теперь они изданы и снабжены предисловием, где подчеркивается, что это – «великий идеалист», который «умер, глубоко и искренне веря в национал-социализм».

Еще один «великий идеалист» обнаружен в лице Рудольфа Гесса. Оказывается, он ни о чем так не заботился, как об утверждении мира на земле. Дело дошло до того, что шведские реакционеры выдвинули его на соискание Нобелевской премии мира. А английская газета «Сэнди экспресс» надрывно закричала: «Освободите его!»

Герингом, Гессом и Розенбергом далеко не исчерпывается круг лиц, по коим проливают слезу уцелевшие нацисты. И слеза эта особенная. Те, кто защищают сегодня «поруганную честь» Геринга и Гесса, Розенберга и Деница, в сущности, думают о себе. Реабилитируя главарей нацизма, они тем самым реабилитируют себя.

Бывший гросс-адмирал Карл Дениц, отбыв наказание по приговору Нюрнбергского трибунала, сам колесит ныне вдоль и поперек Западной Германии и читает лекции. О чем? О том, как он создал в нацистской Германии свирепую «волчью стаю» подводников и разбойничал на морских просторах. Милитаристская печать Бонна всячески рекламирует эти лекции и превозносит самого лектора, а правительство ФРГ платит пирату большую пенсию.

Так насилуется история, фальсифицируется правда о тех, кто вверг человечество в мировую войну и лично повинен в убийствах многих миллионов людей. Создавая мифы о нацистском режиме и нацистских главарях, фальсификаторы истории старательно обходят Нюрнбергский процесс, как опасные пороги на бурных потоках.

Подлинная история второй мировой войны, вопрос об ответственности за это преступление перед человечеством – одна из наиболее острых проблем в идеологической борьбе между сторонниками мира и его противниками. Идеологи империализма отлично понимают, что для развязывания новой войны нужно иметь не только атомные бомбы и ракеты, но и морально подготовленный народ.

В памятные тридцатые годы Гитлер и его подручные делали все, чтобы при помощи искусных пропагандистских приемов обмануть немцев, представить им каждый новый агрессивный шаг Берлина как насущную необходимость, вызванную опасной для Германии политикой тех государств, против которых готовилась нацистская агрессия. Гитлеровская пропаганда особый акцент делала, конечно, на Советском Союзе, стремясь представить мирную советскую внешнюю политику как политику захватническую, агрессивную и таким образом оправдать в глазах немецкого народа разбойничье нападение на СССР. То же делается боннскими неонацистами и теперь. Иозеф Штраус прямо заявил, что вина за нападение нацистов на СССР целиком лежит на самом Советском Союзе, а Конрад Аденауэр поспешил разъяснить, что ни одна страна в мире не вела на протяжении последних десятилетий столько войн, сколько СССР.

Восстановить сегодня в памяти современников материалы Нюрнбергского процесса, вспомнить вынужденные, но весьма колоритные признания, сделанные на скамье подсудимых самими главарями «третьей империи», – значит содействовать созданию подлинной истории второй мировой войны, содействовать разоблачению неонацистских мистификаторов.

Многим сегодняшним политическим деятелям Запада только кажется, что они являются авторами тех или иных политических приемов, маневров или комбинаций. В действительности они самым бесстыдным образом повторяют зады политики Геринга, Риббентропа и иже с ними. Разве антикоммунизм, ставший ныне орудием политики Бонна, чем-то отличается от антикоммунизма Гитлера и Геринга? «Равенство в вооружениях!» – кричат сейчас в Бонне, зарясь на ядерное оружие. А разве о чем ином кричали гитлеровские министры Геринг, Шахт и другие? «Свободные выборы!» – надрываются боннские реваншисты. И это не ново. Каждый раз, когда я слышу такие истошные вопли, невольно вспоминается, как любили драть глотки о «свободных выборах» гитлеровцы.

Есть, пожалуй, и еще одно соображение, которое должно бы придать интерес воспоминаниям о Нюрнбергских подсудимых. Марксистская историография знает немало блестящих по своей разоблачительной силе политических портретов империалистических деятелей. Нюрнбергский процесс представляет хорошие возможности для того, чтобы обогатить эту галерею. Даже самые беглые зарисовки нюрнбергских подсудимых должны по идее дополнить рядом ярких деталей типический портрет современного империалистического политика.

Размеры книги не позволяют мне подробно остановиться на всех подсудимых. Я избрал лишь некоторых: Геринга, Риббентропа, Кейтеля, Иодля, Кальтенбруннера, Шахта. Вряд ли требуется объяснять, что именно эти фигуры являлись ключевыми в гитлеровском правительстве и соответственно на нюрнбергской скамье подсудимых.

Не задаваясь целью писать их биографии, я ограничиваю рамки своего рассказа лишь тем, что видел сам и слышал на Нюрнбергском процессе.

II. Герман Геринг с близкого расстояния

Между Сциллой и Харибдой

Десять дней продолжался допрос Германа Геринга.

Десять дней внимание всего мира было приковано к его показаниям.

Восстанавливая в памяти огромный материал, устный и письменный, прошедший перед судом за те десять дней, и сопоставляя его со всем виденным и слышанным на Нюрнбергском процессе во все остальное время, я могу смело сказать: ни один из подсудимых, кроме Геринга, не являл собою такого невероятного, разительного совмещения черт современного империалистического политика – ложной сентиментальной чувствительности и садистской жестокости, внешней респектабельности и полной душевной опустошенности, фанатичной, казалось бы, одержимости идеей и циничной предельно полной безыдейности.

Историки утверждают, что Наполеон, потерпев поражение на полях России, искал смерти. Он понимал, что счастливая звезда его уже на закате, но не помышлял о самоубийстве – это было противно его натуре, Наполеон предпочитал смерть на поле сражения.

Ничего подобного не приходило на ум правителям гитлеровской Германии. Политические карьеристы и авантюристы, рука которых не колебалась, когда надо было отправить на освенцимский эшафот миллионы жертв, алчные стяжатели и мародеры, наживавшиеся на массовых убийствах, почуяв неизбежность катастрофы, отнюдь не искали смерти на полях сражений. Умирать за возлюбленное отечество, за великий немецкий фатерланд, за гениальные идеи «божественного» фюрера нацистские главари посылали других. Гнали уже на верную гибель шестнадцатилетних юнцов и шестидесятилетних стариков, женщин и больных. Гнали кого угодно, лишь бы самим выиграть еще день-два и, может быть, в последнюю минуту юркнуть в какую ни на есть лазейку, уйти, спрятаться, притаиться, выжить.

В течение почти года я смотрел на скамью подсудимых и никак не мог привыкнуть к мысли, что на ней плечом к плечу сидит почти все гитлеровское правительство, весь правительственный кабинет. Как же это случилось, что фашистским главарям не удалось скрыться, воспользоваться гостеприимством многих своих друзей за рубежом?

Меньше всего приходила на ум ассоциация с гибнущим кораблем, капитан которого стоит на мостике до конца и либо не покидает корабль вообще, либо покидает его последним. Нет, не капитаны гибнущих кораблей, пусть даже разбойничьих, были перед нами. Заправилы фашистского рейха напоминали, скорее, корабельных крыс, всласть поживившихся в темных трюмах, пока дули попутные ветры, и пустившихся наутек, врассыпную, когда фашистское судно стало погружаться в бездонную пучину.

Но вернемся к фактам. Постараемся восстановить картину последних дней «третьей империи».

* * *

20 апреля 1945 года. Бункер имперской канцелярии. Гитлер встречает пятьдесят шестую годовщину своего рождения. Его поздравляют ближайшие подручные: Геринг, Гиммлер, Геббельс, Борман, Риббентроп, Шпеер, Дениц, Кейтель и Иодль. А через несколько часов эти преданные поздравители тайком от юбиляра и друг от друга спешат покинуть обреченный Берлин.

Герман Геринг – «верный паладин» Гитлера, как он любил называть себя в недавние лучшие времена, – избрал для себя Берхтесгаден. Ему так необходимы были тишина, спокойствие, возможность собраться с мыслями.

Он понимал, что игра подходила к концу. Вернее, не подходила, а стремительно, катастрофически, с бешено нарастающей скоростью мчалась к финишу – к той страшной черте, за которой уже не было ничего: ни фюрера, ни партии, ни великой Германии, ни самой жизни. Да, даже сама жизнь его была под вопросом. И если он, Герман Геринг, хотя и с трудом, с болью, мог еще принять потерю фюрера, великой Германии, потерю личной славы, богатства, могущества, то примириться с последней из этих тягчайших потерь – потерей жизни – он был не в состоянии. Спастись!.. Спастись любой ценой, любым способом!.. Эта мысль гнала его из Берлина почти так же, как поднимает и гонит зверя из берлоги животный инстинкт, безошибочно подсказывающий приближение опасности.

И Геринг бежал...

Едва приехав в Берхтесгаден, он заперся в кабинете и запретил беспокоить себя. Ему необходимо было остаться наконец одному, чтобы сосредоточиться на единственно важной в данный момент задаче: как, какими путями, какими мерами, каким способом сохранить себе жизнь...

Геринг не спал уже больше двух суток. План был продуман в деталях. Это был план спасения жизни не только Германа Геринга – речь шла о спасении жизни рейхсмаршала Геринга...

Как в кроссворде правильно проставленная буква дает решение по многим направлениям, так и намеченные им меры должны были улучшить положение почти по всем линиям. Став на основании закона от 29 июня 1941 года официальным преемником фюрера, он, Герман Геринг, может вполне официально вступить в переговоры о сепаратном мире с представителями западных союзных держав, в первую очередь с Эйзенхауэром.

В случае удачи (а Геринг верил в нее) это высвободит немецкие войска, занятые на западном фронте, и они будут брошены в решающую схватку с русскими, чтобы остановить катастрофическое продвижение последних. Рейхсмаршал помышлял даже о большем, неизмеримо большем: он надеялся на прямой союз с вчерашними врагами – Америкой и Англией, рассчитывал вместе с ними начать антикоммунистический поход против Советской России.

В сотый раз внушал себе Геринг, что только вступление в силу закона от 29 июня является той единственной волшебной нитью, которая позволит полностью размотать зловещий клубок проигранной войны. Одним этим актом, и только им можно было еще, по мнению Геринга, спасти собственную жизнь и даже нацистский режим, пусть несколько реформированный. Более того, при этом сбывалась наконец заветная мечта, главная цель его жизни: со второй роли он перейдет на первую, станет главой немецкого государства!

Все было так... Как будто так... Но тем не менее Геринг медлил. Медлил, хотя и понимал со всей отчетливостью, что промедление сейчас действительно смерти подобно. И не только потому, что кольцо русского окружения сжималось все больше и больше (каждый час мог быть последним для Берлина), но и потому, что другие приближенные Гитлера – Гиммлер, Борман, Дениц – могли в любую минуту опередить его, Геринга, в сговоре с союзниками. И тогда он останется ни с чем, а возможно, даже окажется козлом отпущения.

Однако Геринг был не в силах заставить себя перейти к действию. Страх, тяжкий страх перед Гитлером, перед нравами фашистского логова (кому, как не Герингу, знать эти нравы!), безмерный и неодолимый страх сковывал его волю.

Перелом наступил лишь утром, 23 апреля, когда в Берхтесгаден приехал из Берлина генерал Коллер, только накануне покинувший имперскую канцелярию. Сведения, привезенные им, сводились к следующему: Гитлер, потеряв последнюю надежду после провала предполагавшегося «наступления» Штейнера, заявил, что ему не остается ничего более, как покончить жизнь самоубийством, и впал в состояние полной прострации.

«Верный паладин» сразу воспрял духом. В расчете на то, что «возлюбленного фюрера» уже нет в живых, да и во всяком ином случае выбраться из Берлина и нагрянуть в Берхтесгаден он никак не сможет, Геринг бросил все свои колебания и начал действовать. В имперскую канцелярию полетела следующая радиограмма:

«Мой фюрер, вы согласны с тем, что после вашего решения остаться в Берлине и защищать его, я возьму на себя на основе закона от 29 июня 1941 года все ведение дел империи внутри и вне. Если до 22 часов я не получу ответа, буду считать, что вы лишены свободы действий, и действовать по своему усмотрению».

Одновременно отдается распоряжение приготовить к утру самолет. Преемник Гитлера собирался незамедлительно вылететь в ставку американцев для переговоров с Эйзенхауэром. В успехе этих переговоров он уже не сомневался. Как свидетельствует генерал Коллер, за обедом в тот день Геринг сиял, «снова и снова подчеркивал, что с американцами и англичанами он может очень хорошо сработаться».

Однако радужным планам новоявленного фюрера не суждено было осуществиться. В ту же ночь по личному приказу, Гитлера Геринг и Коллер были арестованы.

* * *

Информируя Геринга о полной прострации Гитлера, генерал Коллер ничего не преувеличивал. Впоследствии это было подтверждено и другим генералом – Вейдлингом. Он так описывает свои впечатления от последней встречи с Гитлером: «Передо мной сидела развалина. Голова у него болталась, руки дрожали, голос был невнятный и дрожащий».

Но радиограмма Геринга, преподнесенная ему самим Борманом, моментально вывела этого полумертвеца из состояния отрешенности. Его охватило бешенство.

Гитлер и Геринг вели борьбу за власть, которой уже не располагали и не могли располагать ни тот, ни другой. Много лет назад они заглянули в лицо этого самого загадочного сфинкса – и с тех пор никто из них не в состоянии был отвести от него глаз. Они с наслаждением испытывали хмельное действие неограниченной власти – власти покорять себе всех и все, власти нападать на другие страны, власти сжигать людей на тремблинских и бухенвальдских кострах инквизиции. Они привыкли играть роль судьбы для миллионов людей. И даже в те весенние дни 1945 года каждый из них стремился к удержанию или захвату этой власти.

Гитлер, который вместе со своим нацистским государством уже обеими ногами стоял в могиле, издает приказ, объявляющий Геринга изменником. На этом основании 23 апреля Геринг подвергается аресту. Арест был осуществлен частями СС, дислоцировавшимися в Бергофе.

«Верный паладин» слишком хорошо знал своего фюрера, чтобы спокойно ожидать дальнейшего развития событий. Он отнюдь не сомневался, что и в последние дни «третьей империи» не трудно будет найти двух-трех фанатичных эсэсовцев, которые с готовностью расстреляют его как изменника. Герман Геринг принимает меры. Он обращается за помощью к офицерам люфтваффе88
  Luftwaffe – военно-воздушные силы.


[Закрыть], и те освобождают его. Однако и после этого опасность расправы со стороны эсэсовцев не миновала. Полное избавление от нее Геринг видит лишь в американском плену.

Утром 9 мая 1945 года в штабе 36-й дивизии 7-й американской армии были несказанно удивлены визитом немецкого полковника Бернда фон Браухича. Он явился для ведения переговоров по поручению рейхсмаршала. Через него Герман Геринг оповещал вчерашних противников, что для себя лично он считает войну законченной и готов отдаться на милость победителей.

И вот уже командир 36-й американской дивизии мирно беседует с сановным «пленником». Геринг торопится выложить ему свое кредо, решительно отмежевывается от Гитлера и его своры. Он, Геринг, давно-де старался направить Германию по правильному пути, но ему мешали «узколобость фюрера», «эксцентричность Гесса», «подлость Риббентропа». Случай был слишком удобным, чтобы не напомнить американцам переданные ему как-то слова Черчилля: «Зачем нам все присылают этого Риббентропа, а не такого хорошего малого, как Геринг?..»

По просьбе Геринга к нему доставляют его семью, всю челядь и багаж на семнадцати грузовиках. Рейхсмаршал с удовольствием осматривает предоставленное ему помещение. Со стороны все это походило на прибытие в фешенебельный отель туриста-миллионера. Однако очень скоро ветреница-фортуна опять изменила Герингу: из роскошного особняка он угодил в тюрьму.

* * *

В длинном коридоре Нюрнбергской тюрьмы длинный ряд тяжелых, одинаково прочных дверей. Он кажется бесконечным.

На каждой двери – «глазок». Над каждой дверью – «визитная карточка» кого-либо из бывших членов бывшего правительства нацистской Германии.

В камеру № 1 «вселили» Германа Вильгельма Геринга. В его распоряжении пять квадратных метров площади, стол, стул, койка, туалет. Этим, собственно, и ограничено все жизненное пространство бывшего рейхсмаршала «третьей империи».

Триста шестьдесят нескончаемо долгих дней и еще более долгих ночей провел здесь Герман Геринг в ожидании приговора международного суда. На неуютном жестком ложе тяжело ворочалось грузное тело в тщетных попытках забыться. В воспаленном мозгу еще и еще раз всплывали картины прошлого: «хрустальная ночь» и пламя рейхстага, «ночь длинных ножей» и пепел Освенцима, плененная Европа и сталинградский «котел». Вспоминались миллионы угнанных в неволю рабов, десятки миллионов убитых, расстрелянных, заживо сожженных, сотни миллионов военных прибылей.

А сквозь «глазок» в двери за мечущимся в бессоннице бывшим рейхсмаршалом зорко наблюдал дежурный охраны. Четыре державы стерегли военного преступника Германа Геринга.

Ровно в восемь тяжелая дверь распахивалась, и та же охрана конвоировала его по гулким коридорам тюрьмы в зал заседаний, чтобы посадить на пожизненно закрепленное за ним место – первое место в первом ряду главных военных преступников.