Текст книги "Том 2. 1960-1962"
Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
– Вздор! При чем здесь смысл жизни? Это просто закон развития производительных сил…
– А при чем здесь закон?
– А при том, что хочешь ты или не хочешь, а производительные силы развиваются. За сохой пришел трактор, за трактором ― кибер…
– Ладно, пусть потомки ни при чем. Но, значит, были люди, смысл жизни которых состоял в том, чтобы придумать трактор?
– Что вы путаете? Что вы все время путаете? Речь не о том, зачем каждый отдельный человек живет, а зачем существует человечество! Вы ничего не поняли и…
– Это ты ничего не понял!
– Слушайте! Меня послушайте! Крестьяне! Я вам все сейчас объясню… Ау!
– Дайте, дайте ему сказать!
– Это вопрос сложный. Сколько люди существуют, столько они спорят о смысле своего…
– Короче!
…о смысле своего существования. Во–первых, потомки здесь ни при чем. Жизнь дается человеку независимо от того, хочет он этого или нет…
– Короче!
– Ну, тогда сам и рассказывай.
– Правда, Алан, давай короче.
– А короче ― вот: жить интересно, потому и живем. А кому не интересно ― вон в Снегиреве фабрика удобрений…
– Так его, Алан!
– Нет, ребята… В этом своя логика тоже есть…
– Это кухонная философия! Что значит «интересно», «не интересно»? Зачем мы ― вот вопрос!
– А зачем смещение перигелия? Или закон Ньютона?
– Самый дурацкий вопрос ― это «зачем». Зачем солнце восходит на востоке?
– Во–во! Один дурак ставит этот вопрос, чтобы поставить в тупик тысячу мудрецов.
– Дурак? Я такой же дурак, как и вы мудрецы…
– Да бросьте вы, поговорим лучше о любви!
– «Любовь ― что такое! И что такое ― любовь?»
– Зачем любовь ― вот вопрос! А, Жора?
– Знаете, крестьяне, вот смотришь на вас в лаборатории ― люди как люди. А как начнется философия… Любовь, жизнь…
Поль взял свой стул и втиснулся в компанию. Его узнали.
– А! Странник! Странник, что такое любовь?
– Любовь,― сказал Поль,― это специфическое свойство высокоорганизованной материи.
– Зачем организованной и зачем материи ― вот вопрос!
– Да будет вам…
– Странник, новые анекдоты есть?
– Есть,― сказал Поль.― Только неостроумные.
– Мы сами неостроумные…
– Пусть расскажет. Расскажи мне анекдот, и я скажу, кто ты.
Поль сказал:
– Один кибернетист (смех) изобрел предиктор, машину, которая предсказывает будущее, этакий агрегат в сто этажей. И задал он для начала предиктору вопрос: «Что я буду делать через три часа?» Предиктор жужжал до утра, а потом сообщил: «Будешь сидеть и ждать моего ответа».
– Да–а,― сказал кто–то.
– Что ― да? ― сказал Поль хладнокровно.― Сами просили.
– Слушайте, крестьяне, почему все эти киберанекдоты такие дубовые?
– Главное ― зачем? Вот вопрос!
– Странник! Как тебя зовут, странник?
– Поль,― пробормотал Поль.
На веранду вышла Ирина. Она была красивее всех девушек, сидящих за столом. Она была так красива, что Поль перестал слышать. Она улыбнулась, что–то сказала, кому–то махнула рукой и села рядом с длинноносым Жорой, и Жора сейчас же наклонился к ней и что–то спросил, наверное: «Зачем?» Поль отдышался и заметил, что сосед справа плачет ему в жилетку:
– Мы просто еще не умеем, не научились. Сашка никак это
го не может понять. Такие вещи рывками не делаются…
Поль наконец узнал соседа ― это был Вася, человек со скуч ным голосом, тот самый Вася, с которым они купались в полдень.
– … Такие вещи не делаются рывками. Мы даже не приспосабливаем Природу ― мы бьем ее вдребезги.
– А… э–э–э… о чем, собственно, речь? ― спросил Поль осто рожно. Ему было совершенно непонятно, когда и откуда появился Вася.
– Я же говорю,― терпеливо сказал Вася,― перестраивать живой организм, не меняя генетики.
Поль не отрываясь смотрел на Ирину. Длинноносый Жора наливал ей шампанское. Ирина что–то быстро говорила, посту кивая по бокалу смуглыми пальцами. Вася сказал:
– А! Ты влюбился в Ирину! Очень жаль.
– В какую Ирину? ― пробормотал Поль.
– Эта девушка ― Ирина Егорова. Работала у нас по общей биологии.
Полю показалось, что он упал.
– Как так ― работала?
– Я же говорю ― жаль,― сказал Вася спокойно.― Она уезжает на днях.
Поль видел только ее профиль, освещенный солнцем.
– Куда? ― спросил он.
– На Дальний Восток.
– Налей мне вина, Вася,― сказал Поль. У него пересохло в горле.
– А ты будешь работать у нас? ― спросил Вася.― Сашка говорил, что у тебя светлая голова.
– Светлая голова,― пробормотал Поль.― Высокий ясный лоб и спокойные глаза…
Вася засмеялся.
– Не грусти,― сказал он.― Нам всего по двадцать пять лет.
– Нет,― сказал Поль, в отчаянии тряся головой.― Чего ради я здесь останусь? Конечно, я здесь не останусь… Я поеду на Дальний Восток…
Тяжелая рука опустилась ему на плечо, и мощный бас Лина осведомился:
– Это кто здесь поедет на Дальний Восток?
– Лин, слушай, Лин,― сказал Поль жалобно.― Ну почему мне так не везет? А?
– Ирина,― сказал Вася и поднялся.
Лин сел на его место и придвинул к себе блюдо с холодным мясом. Лицо у него было усталое.
Поль смотрел на него со страхом и надеждой, совсем как в старые времена, когда соседи по этажу, бывало, устраивали общешкольную облаву, чтобы изловить хитроумного Либер Полли и научить его не быть слишком хитроумным.
Лин прожевал огромный кусок мяса и сказал басом, покрывшим шум на веранде:
– Крестьяне! Пришел новый каталог изданий на русском языке. Желающих просят в клуб.
Все повернулись к нему.
– А что там есть?
– Миронов есть, Сашка?
– Есть,― сказал Лин.
– А «Железная башня»?
– Есть. Я уже выписал.
– А «Чистый как снег»?
– Есть. Там восемьдесят шесть названий, я не помню всего. Веранда стала быстро пустеть. Ушел Алан. Ушел Вася. Ушла Ирина с длинноносым Жорой. Она ничего не знала. Она даже не заметила. И она, конечно, ничего не помнила. И не вспомнит. «Жору вспомнит. Двухголового теленка вспомнит. А меня не вспомнит…» Лин сказал:
– Несчастная любовь активизирует. Но она коротка, Полли. Ты останешься здесь. Я присмотрю за тобой.
– А может быть, я все–таки поеду на Дальний Восток? ― сказал Поль.
– Зачем? Ты будешь ей только мешать и путаться под ногами. Я знаю Ирину, и я знаю тебя. Ты на пятьдесят лет глупее ее героя.
– А может быть…
– Нет,― сказал Лин.― Останься со мной. Разве твой Лин когда–нибудь обманывал тебя?
И Поль подчинился. Он ласково потрепал Лина по необъятной спине, встал и подошел к балюстраде. Солнце зашло, на ферму опустились теплые прозрачные сумерки. Где–то близко играли на пианино и очень красиво пели на два голоса. «Эхе–хе!» ― подумал Поль. Он перегнулся через балюстраду и тихонько испустил вопль гигантского ракопаука, потерявшего след.
ДЕСАНТНИКИСпутник был огромен. Это был тор в два километра в поперечнике, разделенный внутри массивными переборками на множество помещений. В кольцевых коридорах было пусто и светло, треугольные люки, ведущие в пустые светлые помещения, были распахнуты настежь. Спутник был покинут невероятно давно, может быть миллионы лет назад, но шершавый желтый пол был чист, и Август Бадер сказал, что не видел здесь ни одной пылинки.
Бадер шел впереди, как и полагается первооткрывателю и хозяину, и Горбовский и Валькенштейн видели его большие оттопыренные уши и светлый хохолок на макушке.
– Я ожидал увидеть здесь запустение,― неторопливо рассказывал Бадер. Он говорил по–русски, старательно выговаривая каждую букву.― Этот Спутник заинтересовал нас прежде всего. Это было десять лет назад. Я увидел, что внешние люки раскрыты. Я сказал себе: «Август, ты увидишь картину ужасающего
бедствия и разрушения». Я даже приказал жене остаться на корабле. Я боялся найти здесь мертвые тела, вы понимаете.
Он остановился перед каким–то люком, и Горбовский чуть не налетел на него. Валькенштейн, который немного отстал, догнал их и остановился рядом, насупившись.
– Абер здесь было пусто,― сказал Бадер.― Здесь было светло, очень чисто и совершенно пусто. Прошу вас, взгляните.― Он сделал плавный жест рукой.― Я склонен полагать, что здесь была диспетчерская Спутника.
Они протиснулись в помещение с куполообразным потолком и с низкой полукруглой стойкой посередине. Стены были ярко– желтые, матовые и светились изнутри. Горбовский потрогал стену. Она была гладкая и прохладная.
– Похоже на янтарь,― сказал он.― Попробуй, Марк.
Валькенштейн попробовал и кивнул.
– Все демонтировано,― сказал Бадер.― Но в стенах и переборках, а равно и в тороидальной оболочке Спутника остались скрытые пока от нас источники света. Я склонен полагать…
– Мы знаем,― быстро сказал Валькенштейн.
– Вот как? ― Бадер посмотрел на Горбовского.― Но что вы читали? Вы, Марк, и вы, Леонид.
– Мы читали серию ваших статей, Август,― сказал Горбовский.― «Искусственные спутники Владиславы».
Бадер наклонил голову.
– «Искусственные, неземного происхождения спутники планеты Владислава звезды ЕН 17»,― поправил он.― Да. В таком случае, разумеется, я могу не излагать вам свои соображения по поводу источников света.
Валькенштейн пошел вдоль стены, озираясь.
– Странный материал,― сказал он издали.― Металлопласт, наверное. Но я никогда не видел такого металлопласта.
– Это не металлопласт,― сказал Бадер.― Не забывайте, где вы находитесь. Вы, Марк, и вы, Леонид.
– Мы не забываем,― сказал Горбовский.― Мы бывали на Фобосе, и там действительно совсем другой материал.
Горбовский и Валькенштейн бывали на Фобосе. Это был спутник Марса, и долгое время его считали естественным спутником. Но он оказался четырехкилометровым тором, окутанным металлической противометеоритной сетью. Густая сеть была изъедена метеоритной коррозией и местами прорвана. Но сам спутник уцелел. Внешние люки его были открыты, и гигантский бублик был пуст точно так же, как этот. По изношенности противометеоритной сети подсчитали, что он был выведен на орбиту вокруг Марса по крайней мере десять миллионов лет назад.
– О Фобос! ― Бадер покачал головой.― Фобос ― это одно, Леонид. Владислава ― это отнюдь другое.
– Почему? ― осведомился Валькенштейн, подходя. Он думал иначе.
– Например, потому, что от Солнца и от Фобоса до Владиславы, где находимся сейчас мы, триста тысяч астрономических единиц.
– Мы покрыли это расстояние за полгода,― сердито сказал Валькенштейн.― Они могли сделать то же. И потом, спутники Владиславы и Фобос имеют много общего.
– Но это следует доказать,― сказал Бадер. Горбовский проговорил, лениво усмехаясь:
– Вот мы и попробуем доказать.
Некоторое время Бадер размышлял и затем изрек:
– Фобос и земные спутники тоже имеют много общего.
Это был ответ в стиле Бадера ― очень веско и на полметра мимо.
– Ну хорошо,― сказал Горбовский.― А что здесь есть еще, кроме этой диспетчерской?
– На этом Спутнике,― важно сказал Бадер,― имеются сто шестьдесят помещений размером от пятнадцати до пятисот квадратных метров. Мы можем осмотреть их все. Но они пусты.
– Раз они пусты,― сказал Валькенштейн,― нам лучше вернуться на «Тариэль».
Бадер поглядел на него и снова повернулся к Горбовскому.
– Мы называем этот спутник Владя. Как вам известно, у Владиславы есть еще один спутник, тоже искусственный и тоже неземного происхождения. Он меньше по размерам. Мы называем его Слава. Вы понимаете? Планета называется Владислава. Естественно назвать два ее спутника Владя и Слава. Не так ли?
– Да, конечно,― сказал Горбовский. Это изящное рассуждение было ему знакомо. Он слышал его в третий раз.― Это вы очень остроумно предложили, Август. Владя и Слава. Владислава. Прекрасно.
– У вас на Земле,― продолжал Бадер неторопливо,― эти спутники называют «Игрек–один» и «Игрек–два», соответственно ― Владя и Слава. Но мы, мы называем их иначе. Мы называем их Владя и Слава.
Он строго поглядел на Валькенштейна. Валькенштейн играл желваками на скулах. Насколько было известно Валькенштейну, «мы» ― это был сам Бадер, и только Бадер.
– Что же касается состава этого желтого материала, который отнюдь не является металлопластом и который я называю янтарин…
– Очень удачно,― вставил Валькенштейн.
– Да… Неплохо… То состав его пока неизвестен. Он остается тайной.
Наступило молчание. Горбовский рассеянно оглядывал помещение. Он пытался представить себе тех, кто строил этот спутник и потом работал здесь когда–то, очень давно. Это были другие люди. Они пришли в Солнечную систему и ушли, оставив возле Марса покинутые космические лаборатории и большой город вблизи северной полярной шапки. Спутники были пусты, и город был пуст ― остались только странные здания, на много этажей уходящие под почву. Затем ― или, может быть, до того ― они пришли в систему звезды ЕН 17, построили возле Владиславы два искусственных спутника и тоже ушли. И здесь, на Владиславе, тоже должен быть покинутый город. Почему и откуда они приходили? Почему и куда они ушли? Впрочем, ясно почему. Они, конечно, были великие исследователи. Десантники другого мира.
– Теперь,― сказал Бадер,― мы пойдем и осмотрим помещение, в котором я нашел предмет, названный мною условно пуговицей.
– Он и сейчас там? ― спросил Валькенштейн, оживившись.
– Кто он? ― спросил Бадер.
– Предмет.
– Пуговица,― веско сказал Бадер,― находится в настоящий момент на Земле в распоряжении Комиссии по изучению следов деятельности иного разума в космосе.
– А,― сказал Валькенштейн.― У Следопытов. Но я собирал материал по Владиславе, и мне не показали эту вашу пуговицу.
Бадер задрал подбородок.
– Я отправил ее с капитаном Антоном Быковым полтора локальных года назад.
С Быковым они разминулись в пути. Он должен был прибыть на Землю спустя семь месяцев после старта «Тариэля» к звезде ЕН17.
– Так,― сказал Горбовский.― Осмотр пуговицы, таким образом, откладывается.
– Но мы осмотрим помещение, где я ее нашел,― сказал Ба дер.― Не исключено, Леонид, что в гипотетическом городе на поверхности планеты Владислава вы обнаружите аналогичные предметы.
Он полез в люк. Валькенштейн сказал сквозь зубы:
– Надоел он мне, Леонид Андреевич…
– Надо терпеть,― сказал Горбовский.
До помещения, где Бадер нашел пуговицу, оказалось полкилометра. Бадер показал место, где пуговица лежала, и подробно рассказал, как он пуговицу обнаружил. (Он наступил на нее и раздавил.) По мнению Бадера, пуговица была аккумулятором, имевшим первоначально сферическую форму. Она была сделана из полупрозрачного серебристого материала, очень мягкого. Диаметр ― тридцать восемь и шестнадцать сотых миллиметра… плотность… вес… расстояние от ближайшей стены…
В комнате напротив, по другую сторону коридора, сидели среди приборов, расставленных прямо на полу, двое молодых парней в синих рабочих куртках. Они работали, поглядывая в сторону Горбовского и Валькенштейна, и переговаривались вполголоса.
– Десантники. Прилетели вчера.
– Умгу. Вон тот, длинный,― Горбовский.
– Знаю.
– А другой, беловолосый?
– Марк Ефремович Валькенштейн. Штурман.
– А–а, слыхал.
– Они начнут завтра.
Бадер наконец кончил объяснять и спросил, все ли понятно. «Все»,― сказал Горбовский и услыхал, как в комнате напротив хихикнули.
– Теперь мы вернемся домой,― сказал Бадер.
Они вышли в коридор, и Горбовский кивнул парням в синем. Парни встали и поклонились с улыбками.
– Желаем удачи,― сказал один.
Другой молча улыбался, крутя в руках моток многоцветного провода.
– Спасибо,― сказал Горбовский. Валькенштейн тоже сказал:
– Спасибо.
Отойдя шагов на сто, Горбовский обернулся. Двое в синих куртках стояли в коридоре и смотрели им вслед.
Время в «Империи Бадера» (так насмешники называли всю систему искусственных и естественных спутников Владиславы ― обсерватории, мастерские, заправочные станции, черные цистерны–плантации с хлореллой, оранжереи, питомники, стеклянные сады отдыха и пустующие торы неземного происхождения) исчислялось тридцатичасовыми циклами. К концу третьего цикла, после того как Д–звездолет «Тариэль», шестикилометровый гигант, похожий издали на сверкающий цветок, вышел на меридиональную орбиту вокруг Владиславы, Горбовский предпринял первый поиск. Д–звездолеты не приспособлены к высадкам на массивные планеты, особенно на планеты с атмосферами, и тем более на планеты с бешеными атмосферами. Для этого они слишком хрупки. Высадки осуществляются вспомогательными кораблями–ботами с атомно–импульсным или фотонным приводом, устойчивыми планетолетами облегченного типа с не фиксированным центром тяжести. Рейсовый звездолет несет на себе один такой бот, а десантный ― от двух до четырех. «Тариэль» имел на борту два фотонных бота, и в одном из них Горбовский предпринял первую попытку прощупать атмосферу Владиславы. «Поглядеть, стоит ли»,― сказал Горбовский Бадеру.
Бадер лично прибыл на «Тариэль». Он много кивал и говорил: «О да» ― и, когда бот Горбовского оторвался от «Тариэля», сел на стульчик сбоку от наблюдательного пульта и стал терпеливо ждать.
Все Десантники собрались возле пульта и следили за неясными вспышками на сером экране ― это были отпечатки сигнальных импульсов, которые посылал автопередатчик на боте. Десантников было трое, если не считать Бадера. Они молчали и думали о Горбовском, каждый по–своему.
Валькенштейн думал о том, что Горбовский вернется через час. Он терпеть не мог неопределенности, и ему хотелось, чтобы Горбовский был уже здесь, хотя он знал, что первый поиск всегда проходит благополучно, особенно если десантный бот ведет Горбовский. Валькенштейн вспомнил первую встречу с Горбовским. Валькенштейн только что вернулся из броска на Нептун ― вернулся без потерь, гордился этим и хвастался ужасно. Это было на Цифэе, спутнике Луны, откуда обычно стартовали все фотонные корабли. Горбовский подошел к нему в столовой и сказал: «Извините, ради бога, вы, случайно, не Марк Ефремович Валькенштейн?» Валькенштейн кивнул и спросил: «Чем могу?..» У Горбовского был очень несчастный вид. Он сел рядом, пошевелил длинным носом и сказал просительно: «Послушайте, Марк, вы не знаете, где здесь можно достать арфу?» Здесь ― это на расстоянии в триста пятьдесят тысяч километров от Земли, на звездолетной базе. Валькенштейн подавился супом. Горбовский с любопытством разглядывал его, затем представился и сказал: «Да вы успокойтесь, Марк, это не срочно. Я, собственно, хотел узнать, на каком режиме вы входили в экзосферу Нептуна». Это была манера Горбовского: подобраться к человеку, особенно незнакомому, задать такой вот вопрос и смотреть, как человек выкручивается.
И биолог Перси Диксон, черный, заросший курчавым волосом, тоже думал о Горбовском. Перси Диксон работал в области космопсихологии и космофизиологии человека. Он был стар, очень много знал и провел над собой и над другими массу сумасшедших экспериментов. Он пришел к заключению, что человек, пробывший в Пространстве в общей сложности больше двадцати лет, отвыкает от Земли и перестает считать Землю домом. Оставаясь землянином, он перестает быть человеком Земли. Перси Диксон сам стал таким и не понимал, почему Горбовскии, налетавший пять с половиной парсеков и побывавший на десятке лун и планет, время от времени вдруг поднимает очи горе и говорит со вздохом: «На лужайку бы. В травку. Полежать. И чтобы речка».
И Рю Васэда, атмосферный физик, думал о Горбовском. Он размышлял над его прощальными словами: «Посмотрю, стоит ли». Васэда очень боялся, что Горбовский, вернувшись, скажет: «Не стоит». Так уже случалось несколько раз. Васэда занимался бешеными атмосферами и был вечным должником Горбовского, и каждый раз ему казалось, что он отправляет Горбовского на смерть. Однажды Васэда сказал ему об этом. Горбовскии серьезно ответил: «Знаете, Рю, еще не было случая, чтобы я не вернулся».
Генеральный уполномоченный Совета Космогации, Директор транскосмической звездолетной базы и лаборатории «Владислава ЕН 17», профессор и Десантник Август Иоганн Бадер тоже думал о Горбовском. Почему–то он вспомнил, как пятнадцать лет назад на Цифэе Горбовский прощался со своей матерью. Горбовский и Бадер уходили к Трансплутону. Это очень печальный момент ― прощание с родными перед космическим рейсом. Бадеру показалось, что Горбовский простился с матерью очень небрежно. Как капитан корабля ― тогда он был капитаном корабля ― Бадер счел своим долгом сделать Горбовскому внушение. «В такой печальный момент,― сказал он строго, но мягко,― ваше сердце должно было биться в унисон с сердцем вашей матушки. Высокая добродетель каждого человека состоит в том, что…» Горбовскии слушал молча, а когда Бадер закончил выговор, сказал странным голосом: «Август, а у вас есть мама?» Да, он так и сказал: «мама». Не мать, не муттер, но ― мама.
– …Вышел на ту сторону,― сказал Васэда.
Валькенштейн поглядел на экран. Всплески туманных пятен исчезли. Он поглядел на Бадера. Бадер сидел, вцепившись в сиденье стула, и у него был такой вид, словно его тошнит. Он поднял на Валькенштейна глаза и вымученно улыбнулся.
– Одно дело,― сказал он, старательно выговаривая буквы,― когда ты сам. Абер совсем другое дело, когда некто другой.
Валькенштейн отвернулся. По его мнению, было совершенно безразлично, кто делает дело. Он поднялся и вышел в коридор. У кессонного люка он увидел незнакомого молодого человека с бритым загорелым лицом и бритым лоснящимся черепом. Валькенштейн остановился, оглядывая его с головы до ног и обратно.
– Кто вы такой? ― спросил он неприветливо. Меньше всего он ожидал встретить на «Тариэле» незнакомого человека.
Молодой человек кривовато усмехнулся.
– Меня зовут Сидоров,― сказал он.― Я биолог и хочу видеть товарища Горбовского.
– Горбовский в поиске,― сказал Валькенштейн.― Как вы попали на корабль?
– Меня привез директор Бадер…
– А…― сказал Валькенштейн. (Бадер прибыл на звездолет два часа назад.)
– …и, вероятно, забыл про меня.
– Естественно,― сказал Валькенштейн.― Это вполне естественно для директора Бадера. Он весьма взволнован.
– Я понимаю.― Сидоров поглядел на носки своих ботинок и сказал: ― Я хотел переговорить с товарищем Горбовским.
– Вам придется немного подождать,― сказал Валькенштейн.― Он скоро вернется. Пойдемте, я провожу вас в кают–компанию.Он проводил Сидорова в кают–компанию, положил перед ним пачку последних земных журналов и вернулся в рубку. Десантники улыбались, Бадер утирал пот со лба и тоже улыбался. На экране опять бились туманные всплески.
– Возвращается,― сказал Диксон.― Он сказал, что одного витка на первый раз достаточно.
– Конечно, достаточно,― сказал Валькенштейн.
– Вполне достаточно,― сказал Васэда.
Через четверть часа Горбовский выкарабкался из кессона, на ходу расстегивая пилотский комбинезон. Он был рассеян и смотрел поверх голов.
– Ну что? ― нетерпеливо спросил Васэда.
– Все в порядке,― сказал Горбовский. Он остановился посередине коридора и стал вылезать из комбинезона. Он выпростал из комбинезона одну ногу, наступил на рукав и чуть не упал.― То есть что я говорю ― все в порядке. Все никуда не годится.
– А что именно? ― осведомился Валькенштейн.
– Я есть хочу,― заявил Горбовский. Он вылез наконец из комбинезона и направился в кают–компанию, волоча комбинезон по полу за рукав.― Дурацкая планета,― сказал он.
Валькенштейн отобрал у него комбинезон и пошел рядом.
– Дурацкая планета,― повторил Горбовский, глядя поверх голов.
– Это весьма трудная планета для высадки,― подтвердил Бадер, отчетливо выговаривая буквы.
– Дайте мне поесть,― сказал Горбовский.
В кают–компании он с довольным стенанием повалился на диван. Когда он вошел, Сидоров вскочил на ноги.
– Сидите, сидите,― благосклонно сказал Горбовский.
– Так что же случилось? ― спросил Валькенштейн.
– Ничего особенного,― сказал Горбовский.― Наши боты не годятся для высадки.
– Почему?
– Не знаю. Фотонные корабли не годятся для высадки. Все время нарушается настройка магнитных ловушек в реакторе.
– Атмосферные магнитные поля,― сказал атмосферный физик Васэда и потер руки, шурша ладонями.
– Может быть,― сказал Горбовский.
– Что же,― неторопливо сказал Бадер.― Я вам дам импульсную ракету. Или ионолет.
– Дайте, Август,― сказал Горбовский.― Дайте, пожалуйста, нам ионолет или импульсную ракету. И дайте мне поесть кто–нибудь.
– Господи,― сказал Валькенштейн.― Да я уже и не помню, когда в последний раз водил импульсную ракету.
– Ничего,― сказал Горбовский.― Вспомнишь. Послушайте…― ласково сказал он.― Дадут мне сегодня покушать?
– Сейчас,― сказал Валькенштейн.
Он извинился перед Сидоровым, снял со стола журналы и накрыл стол хлорвиниловой скатертью. Затем он поставил на стол хлеб, масло, молоко и гречневую кашу.
– Стол накрыт, Леонид Андреевич,― сказал он.
Горбовский нехотя поднялся с дивана.
– Всегда надо подниматься, когда надо что–нибудь делать,― сказал он.
Он сел за стол, взял обеими руками чашку с молоком и выпил ее залпом. Затем он обеими руками придвинул к себе тарелку с кашей и взял вилку. Только когда он взял вилку, стало понятно, почему он брал чашку и тарелку обеими руками. У него тряслись руки. У него так сильно тряслись руки, что он два раза промахнулся, стараясь поддеть на кончик ножа кусок масла. Бадер, вытянув шею, глядел на руки Горбовского.
– Я постараюсь дать вам самую лучшую импульсную ракету, Леонид,― сказал он слабым голосом.― Наиболее лучшую.
– Дайте, Август,― сказал Горбовский.― Самую лучшую. А кто этот молодой человек?
– Это Сидоров,― объяснил Валькенштейн.― Он хотел говорить с вами.
Сидоров встал опять. Горбовский благожелательно поглядел на него снизу вверх и сказал:
– Садитесь, пожалуйста.
– О,― сказал Бадер.― Я совершенно забыл. Простите меня. Леонид, товарищи, позвольте представить вам…
– Я Сидоров,― сказал Сидоров, неловко усмехаясь, потому что все глядели на него.― Михаил Альбертович. Биолог.
– Уэлкам, Михаил Альбертович,― сказал волосатый Диксон.
– Ладно,― сказал Горбовский.― Сейчас я поем, Михаил Альбертович, и мы пойдем в мою каюту. Там есть диван. Здесь тоже есть диван…― он понизил голос до конфиденциального шепота,― но на нем расселся Бадер, а он Директор.
– Не вздумайте взять его,― сказал Валькенштейн по–японски.― Мне он не нравится…
– Почему? ― спросил Горбовский.
Горбовский возлежал на диване, Валькенштейн и Сидоров сидели у стола. На столе валялись блестящие мотки лент видеофонографа.
– Я вам не советую,― сказал Валькенштейн.
Горбовский закинул руки за голову.
– Родных у меня нет,― сказал Сидоров. (Горбовский поглядел на него сочувственно.) ― Плакать по мне некому.
– Почему ― плакать? ― спросил Горбовский.
Сидоров нахмурился.
– Я хочу сказать, что знаю, на что иду. Мне необходима информация. На Земле меня ждут. Я сижу здесь над Владиславой уже год. Год потратил почти зря…
– Да, это обидно,― сказал Горбовский.
Сидоров сцепил пальцы.
– Очень обидно, Леонид Андреевич. Я думал, на Владиславу высадятся скоро. Я вовсе не лезу в первооткрыватели. Мне просто нужна информация, понимаете?
– Понимаю,― сказал Горбовский.― Еще бы. Вы ведь, кажется, биолог…
– Да. Кроме того, я проходил курсы пилотов–космогаторов и получил диплом с отличием. Вы у меня экзамены принимали, Леонид Андреевич. Ну, вы меня, конечно, не помните. В конце концов, я прежде всего биолог, и я больше не хочу ждать. Меня обещал взять с собой Квиппа. Но он попытался два раза высадиться и отказался. Потом прилетел Стринг. Вот это был настоящий смельчак. Но он тоже не взял меня с собой. Не успел. Он пошел на посадку со второй попытки и не вернулся.
– Вот чудак,― сказал Горбовский, глядя в потолок.― На такой планете надо делать по крайней мере десять попыток. Как, вы говорите, его фамилия? Стринг?
– Стринг,― ответил Сидоров.
– Чудак,― сказал Горбовский.― Неумный чудак.
Валькенштеин поглядел на лицо Сидорова и проворчал:
– Ну так и есть. Это же герой.
– Говори по–русски,― строго сказал Горбовскии.
– А зачем? Он же знает японский. Сидоров покраснел.
– Да,― сказал он.― Знаю. Только я не герой. Стринг ― вот это герой. А я биолог, и мне нужна информация.
– Сколько информации вы получили от Стринга? ― спросил Валькенштеин.
– От Стринга? Нисколько,― сказал Сидоров.― Ведь он погиб.
– Так почему же вы им так восхищаетесь?
Сидоров пожал плечами. Он не понимал этих странных людей. Это очень странные люди ― Горбовскии, Валькенштеин и их друзья, наверное. Назвать замечательного смельчака Стринга неумным чудаком… Он вспомнил Стринга, высокого, широкоплечего, с раскатистым беззаботным смехом и уверенными движениями. И как Стринг сказал Бадеру: «Осторожные сидят на Земле, Август Иоганн. Специфика работы, Август Иоганн!» ― и щелкнул крепкими пальцами. «Неумный чудак»…
«Ладно,― подумал Сидоров,― это их дело. Но что делать мне? Опять сидеть сложа руки и радировать на Землю, что очередная обойма киберразведчиков сгорела в атмосфере; что очередная попытка высадиться не удалась; что очередной отряд исследователей–межпланетников отказывается брать меня в поиск; что я еще раз вдребезги разругался с Бадером и Бадер еще раз подтвердил, что планетолета мне не доверит, но за «систематическую дерзость» вышлет меня из «вверенного ему участка Пространства». И опять добрый старый Рудольф Крейцер в Ленинграде, тряся академической ермолкой, будет приводить свои интуитивные соображения в пользу существования жизни в системах голубых звезд, а неистовый Гаджибеков будет громить его испытанными доводами против существования жизни в системах голубых звезд; и опять Рудольф Крейцер будет говорить все о тех же восемнадцати бактериях, выловленных экспедицией Квиппы в атмосфере планеты Владислава, а Гаджибеков будет отрицать какую бы то ни было связь между этими восемнадцатью бактериями и атмосферой планеты Владислава, с полным основанием ссылаясь на сложность идентификации в конкретных условиях данного эксперимента. И опять Академия Космобиологии оставит открытым вопрос о существовании жизни в системах голубых звезд. А эта жизнь есть, есть, есть, и нужно только до нее дотянуться. Дотянуться до Владиславы, планеты голубой звезды ЕН 17».
Горбовский посмотрел на Сидорова и ласково сказал:
– В конце концов, зачем вам обязательно лететь с нами? У нас есть свой биолог. Прекрасный биолог Перси Диксон. Он немножко сумасшедший, но он доставит вам образцы какие угодно и в любых количествах.
– Эх,― сказал Сидоров и махнул рукой.
– Честное слово,― сказал Горбовский.― Вам бы у нас очень не понравилось. А так все будет в порядке. Мы высадимся и доставим все, что вам нужно. Дайте нам только инструкции.
– И вы все сделаете наоборот,― сказал Сидоров.― Квиппа тоже просил инструкции, а потом привез два контейнера с пени–целлой. Обыкновенная земная плесень. Вы же не знаете условий работы на Владиславе. Вам там будет не до моих инструкций.
– Что верно, то верно,― вздохнул Горбовский.― Условий мы не знаем. Придется вам подождать еще немножко, Михаил Альбертович.
Валькенштейн удовлетворенно кивнул.
– Хорошо,― сказал Сидоров. Глаза его совсем закрылись.― Тогда возьмите хоть инструкции.
– Обязательно,― сказал Горбовский.― Непременно.
На протяжении последующих сорока циклов Горбовский про извел шестнадцать поисков. Он работал на превосходном импульсном планетолете «Скиф–Алеф», который ему предоставил Бадер. Первые пять поисков он произвел в одиночку, пробуя экзосферу Владиславы на полюсах, на экваторе, на различных широтах. Наконец он облюбовал район северного полюса и стал брать с собой Валькенштеина. Они раз за разом погружались в атмосферу черно–оранжевой планеты и раз за разом, как пробки из воды, выскакивали обратно. Но с каждым разом они погружались все глубже.
