Текст книги "Том 2. 1960-1962"
Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Он стоял и любовался своей машиной и слушал, как она щелкает и жужжит. Потом белая лампочка погасла и зажглась красная. Машина перестала жужжать.
– Все, Шейлочка,– сказал Женя подмигивая.
Он нагнулся и вытащил из пакета тарелки. Тарелки были легкие, блестящие. Он взял две штуки, поставил их в окно слева, затем отступил на шаг и скрестил руки на груди. Минуту они молчали. Наконец Шейла, озадаченно переводившая глаза с Жени на машину и обратно, спросила:
– А чего ты, собственно, ждешь?
В глазах Жени появился испуг. Он вдруг сообразил, что если гуляш уже готов, то он должен был оказаться в окне слева независимо от того, были в нем тарелки или нет. Он сунул голову в окно слева и увидел, что тарелки пусты.
– Где гуляш? – спросил он растерянно. Шейла не знала, где гуляш.
– Тут какие–то ручки,– сказала она.
В верхней части машины были какие–то ручки. Шейла взялась за них обеими руками и потянула на себя. Из машины выдвинулся белый ящик, и странный запах распространился по комнате.
– Что там? – спросил Женя.
– Посмотри сам,– ответила Шейла. Она стояла, держа в руках ящик, и, скривившись, рассматривала его содержимое.– Твоя УКМ превратила мясо в воздух и солнечный свет. Может быть, здесь лежала инструкция?
Женя посмотрел и ойкнул. В ящике лежала пачка каких–то тонких листов, красных, испещренных белыми пятнами. От листов поднимался смрад.
– Что это? – растерянно спросил Женя и взял верхний лист двумя руками, и лист сломался у него в руках, и куски упали на пол, дребезжа, как консервная жестянка.
– Прелестный гуляш,– сказала Шейла.– Гремящий гуляш. Пятая стихия. Интересно, каков он на вкус?
Женя, сильно покраснев, сунул кусок «гуляша» в рот.
– Смельчак! – с завистью произнесла Шейла.– Герой!
Женя молча полез в пакет с продуктами. Шейла поискала глазами, куда бы все это девать, и вывалила содержимое ящика в кучу упаковочной бумаги. Запах усилился. Женя вытащил буханку хлеба.
– Какую кнопку ты нажала? – грозно спросил он.
– Вторую сверху,– робко ответила Шейла, и ей сразу стало казаться, что она нажала вторую снизу.
– Я уверен, что ты нажала четвертую кнопку,– объявил Женя. Он решительно сунул буханку в окно справа.– А это хлебная кнопка!
Шейла хотела было спросить, как можно объяснить странные метаморфозы, происшедшие с мясом и картошкой, но Женя, оттеснив ее от машины, нажал четвертую кнопку. Раздался какой–то лязг, и стали слышны частые негромкие удары.
– Видишь,– сказал Женя, облегченно вздохнув,– режет хлеб. Хотел бы я знать, что там сейчас делается внутри.
Он представил, что там сейчас делается внутри, и содрогнулся.
– Почему–то не загорается лампочка,– сообщил он.
Машина стучала и фыркала, и это длилось довольно долго, и Женя начал уже искать глазами, на что бы нажать, чтобы она остановилась. Но машина издала приятный для слуха звон и принялась мигать красной лампочкой, не переставая жужжать и стучать. Женя посмотрел на часы и сказал:
– Я всегда думал, что приготовить гуляш легче, чем нарезать хлеб.
– Пойдем лучше в кафе, Женя,– боязливо сказала Шейла.
Женя промолчал. Через три минуты он обошел машину и заглянул внутрь. Он не увидел там ровным счетом ничего такого, что могло бы послужить пищей для размышлений. Ничего такого, что могло бы послужить просто пищей, он тоже не увидел. Выпрямившись, он встретился глазами с женой. В ответ на ее вопрошающий взгляд он покачал головой.
– Там все в порядке.
Он ничем не рисковал, делая это заявление. Оставались еще две неисследованные кнопки, а также масса всевозможных перестановок и сочетаний из четырех.
– Ты не могла бы ее остановить? – спросил он Шейлу.
Шейла пожала плечами, и некоторое время они еще стояли в
ожидании, глядя, как машина мигает лампочками – белой и красной попеременно.
Потом Шейла протянула руку и ткнула пальцем в самую верхнюю кнопку. Раздался звон, и машина остановилась. Стало тихо.
– Хорошо как! – невольно воскликнул Женя.
Было слышно, как за окном ветер шумит в кустах и стрекочут кузнечики.
– А где ящик? – испуганно спросил Женя.
Шейла оглянулась. Ящик стоял на полу среди тарелок.
– А что? – спросила она.
– Мы не вставили на место ящик, и теперь я не знаю, где нарезанный хлеб.
Женя обошел машину и заглянул в оба окна – справа и слева. Хлеба не было. Он со страхом поглядел на черную глубокую щель в машине, где раньше был ящик. Машина ответила угрожающим взглядом красной лампочки. Женя стиснул зубы, зажмурился и сунул руку в щель.
В машине было горячо. Женя нащупал какие–то гладкие поверхности, но это был не хлеб. Он вытащил руку и пожал плечами.
– Нет хлеба.
Шейла, нагнувшись, заглянула под машину.
– Тут какой–то шланг,– проговорила она.
– Шланг? – спросил Женя с ужасом.
– Нет–нет, это не хлеб. Не имеет с хлебом ничего общего. Это действительно шланг.
Она вытянула из–под машины длинную гофрированную трубку с блестящим кольцом на конце.
– Глупый. Ты же не подключил к машине воду. Понимаешь – воду! Вот почему гуляш вышел таким…
– Н–да,– сказал Женя, косясь на останки гуляша.– Воды в нем действительно немного… Но где же все–таки хлеб?
– Ну не все ли равно? – сказала Шейла весело.– В общем–то конфуз, но хлеб – это не проблема. Смотри, вот я подключаю шланг к водопроводу.
– А может быть, не стоит? – с опаской произнес Женя.
– Глупости. Исследовать так исследовать. Будем делать рагу. В пакете есть овощи.
На этот раз машина, побужденная к действиям нажатием первой кнопки сверху, работала около минуты.
– Неужели рагу тоже вываливается в ящик? – неуверенно пробормотал Женя, берясь за ручки.
– Давай–давай,– сказала Шейла.
Ящик был до краев наполнен розовой кашей, лишенной запаха.
– Борщ украинский,– грустно сказал Женя.– Это похоже на…
– Вижу сама. Ну и срамотища! Даже инструктора стыдно вызывать. Может, позовем соседа?
– Да,– сказал Женя уныло.– Ассенизатор здесь подойдет больше. Пойду позову.
Ему очень хотелось есть.
– Войдите! – произнес голос Юры.
Женя вошел и, пораженный, остановился в дверях.
– Надеюсь, супруги с вами нет,– сказал Юра.– Я не одет.
На нем была плохо выглаженная сорочка. Из–под сорочки торчали голые загорелые ноги. На полу по всей комнате были разложены какие–то странные детали и валялись листы бумаги. Юра сидел прямо на полу, держа в руках ящик с окошечками, в которых бегали световые зайчики.
– Что это? – спросил Женя.
– Это тестер,– ответил Юра устало.
– Нет, вот это все?..
Юра огляделся:
– Это УСМ–16. Универсальная стиральная машина с полукибернетическим управлением. Стирает, гладит и пришивает пуговицы. Осторожнее! Не наступите.
Женя посмотрел под ноги и увидел кучу черного тряпья, лежащего в луже воды. От тряпья шел пар.
– Это мои брюки,– пояснил Юра.
– Значит, ваша машина тоже не в порядке? – спросил Женя.
Надежда получить консультацию и завтрак испарилась.
– Она в полном порядке,– сердито сказал Юра.– Я разобрал ее по винтикам и понял принцип действия. Вот подающий механизм. Вот анализатор – его я не стал разбирать: он и так в порядке. Вот транспортный механизм и система терморегулирования. Правда, я не нашел пока шьющего устройства, но машина в полном порядке. Я думаю, вся беда в том, что у нее почему–то двенадцать клавиш программирования, а в проспекте было сказано – четыре…
– Четыре? – спросил Женя.
– Четыре,– ответил Юра, рассеянно почесывая колено.– А почему вы сказали «ваша машина тоже»? У вас тоже есть стиральная машина? Мою мне привезли всего час назад. Доставка на Дом.
– Четыре,– повторил Женя с восторгом.– Четыре, а не двенадцать… Скажите, Юра, а вы не пробовали закладывать в нее мясо?
ВОЗВРАЩЕНИЕСергей Иванович Кондратьев вернулся домой в полдень. Все утро он провел в Малом Информарии: он искал профессию. Дома было прохладно, тихо и очень одиноко. Кондратьев прошелся по всем комнатам, попил нарзану, встал перед пустым письменным столом и принялся придумывать, как убить день. За окном ярко светило солнце, чирикала какая–то птичка, а в кустах сирени слышалось металлическое стрекотание и пощелкивание. Видимо, там копошился один из этих многоногих деловитых уродов, отнимающих у честного человека возможность заняться, скажем, садоводством.
Экс–штурман вздохнул и закрыл окно. Пойти, что ли, к Жене? Да нет, его наверняка не застанешь дома. Обвешался диктофонами новейшей системы и носится по всему Уралу; в голове тридцать три заботы, не считая мелких поручений. «Недостаток знаний,– заявляет он,– надлежит пополнять избытком энергии». Прекрасный человек Шейла, все понимает, но ее никогда нет дома, когда нет дома Женьки. Штурман поплелся в столовую и выпил еще стакан нарзану. Может быть, пообедать? Мысль неплохая, пообедать можно тщательно и со вкусом. Только не хочется есть…
Он подошел к окну Линии Доставки, набрал шифр наугад и с любопытством стал ждать, что получится. Над окном вспыхнула зеленая лампа: заказ исполнен. Штурман с некоторой опаской сдвинул крышку. На дне просторного кубического ящика стояла картонная тарелка. Штурман взял ее и поставил на стол. На тарелке лежали два крепеньких малосольных огурца. Такие огурчики да на «Таймыр» бы, к концу второго года… Может, сходить к Протосу? Протос редкой души человек. Но ведь он очень занят, милый старый Протос. Все хорошие люди чем–то заняты…
Штурман рассеянно взял с тарелки огурец и съел. Потом он съел второй и отнес тарелку в мусоропровод. «Может, опять сходить, потолкаться среди добровольцев? – подумал он.– Или съездить в Вальпараисо? В Вальпараисо я не был…»
Размышления штурмана были прерваны пением сигнала – кто–то просил разрешения войти. Штурман обрадовался: он не привык, чтобы к нему заходили. Видимо, праправнуки из ложной скромности не хотели его беспокоить. За всю неделю, что он здесь жил, его только один раз посетила соседка, восьмидесятилетняя свежая женщина со старомодным узлом черных волос на затылке. Она отрекомендовалась старшим оператором хлебозавода и в течение двух часов терпеливо учила его набирать шифры на клавишной панели Линии Доставки. Задушевного разговора с ней как–то не получилось, хотя она, несомненно, была превосходным человеком. Да несколько раз без всякого приглашения являлись очень юные праправнуки, совершенно лишенные, по–видимому, чувства ложной скромности. Визиты эти были продиктованы соображениями чисто эгоистическими. Один, судя по всему, пришел для того, чтобы прочитать штурману свою оду «На возвращение «Таймыра»», из которой штурман понял только отдельные слова («Таймыр», «Космос»),– ода была на суахили. Другой работал над биографией Эдгара Аллана По и без особой надежды просил каких–нибудь малоизвестных подробностей из жизни великого американского писателя. Кондратьев передал ему слухи о встречах Э. А. По с А. С. Пушкиным и посоветовал обратиться к Евгению Славину. Прочие юнцы и девчонки являлись за тем, что в терминах двадцать первого века Кондратьев определил как «собирание автографов». Но даже юные охотники за автографами были лучше, чем ничего, поэтому пение сигнала Кондратьева обрадовало.
Кондратьев вышел в прихожую и крикнул: «Войдите!» Вошел человек высокого роста, в просторной серой куртке и длинных синих штанах пижамного типа. Он тихо притворил за собой дверь и, несколько наклонив голову, принялся рассматривать штурмана. Физиономия его очень живо напомнила Кондратьеву виденные когда–то фотографии каменных истуканов острова Рапа–Нуи – узкая, длинная, с узким высоким лбом и мощными надбровьями, с глубоко запавшими глазами и длинным острым вогнутым носом. Физиономия была темная, а в распахнутом вороте куртки проглядывала неожиданно нежная белая кожа. На охотника за автографами этот человек был решительно не похож.
– Вы ко мне? – с надеждой спросил Кондратьев.
– Да,– тихо и печально сказал незнакомец.– Я к вам.
– Так входите же,– сказал Кондратьев.
Он был тронут и немного разочарован печальным тоном незнакомца. «Кажется, это все–таки собиратель автографов,– подумал он.– Надо принять его посердечнее».
– Спасибо,– еще тише проговорил незнакомец.
Немного сутулясь, он прошел мимо штурмана и остановился посреди гостиной.
– Садитесь, пожалуйста,– сказал Кондратьев.
Незнакомец стоял молча, устремив взгляд на кушетку, Кондратьев с некоторым беспокойством тоже посмотрел на кушетку. Это была чудесная откидная кушетка, широкая, бесшумная и мягкая, с пружинящей покрышкой светлого зеленого цвета, пористой, как губка.
– Меня зовут Горбовский,– тихо сказал незнакомец, не спуская глаз с кушетки.– Леонид Андреевич Горбовский. Я пришел поговорить с вами как звездолетчик с звездолетчиком.
– Что случилось? – испуганно спросил Кондратьев.– Что–нибудь с «Таймыром»? Да вы садитесь, пожалуйста, садитесь!
Горбовский продолжал стоять.
– С «Таймыром»? Вряд ли… Впрочем, не знаю,– сказал он.– Но ведь «Таймыр» в Музее Космогации. Что с ним еще может случиться?
– Да уж,– сказал Кондратьев, улыбнувшись.– Дальше, пожалуй, некуда.
– Некуда,– согласился Горбовский и тоже улыбнулся. Улыбка у него, как и у многих некрасивых людей, была милая и какая–то детская.
– Так чего же мы стоим?! – бодро вскричал Кондратьев.– Давайте сядем!
– Вы… вот что, Сергей Иванович,– сказал вдруг Горбовский.– Можно, я лягу?
Кондратьев поперхнулся.
– П…пожалуйста,– пробормотал он.– Вам нехорошо?
Горбовский уже лежал на кушетке.
– Ах, Сергей Иванович! – сказал он.– И вы такой же, как все. Ну почему же обязательно нехорошо, если человеку просто хочется полежать? В античные времена почти все лежали… Даже за едой.
Кондратьев, не оборачиваясь, нащупал за спиной кресло и сел.
– Уже в те времена,– продолжал Горбовский,– имела хождение многоэтажная пословица, существенной частью которой было «лучше лежать, чем сидеть». А я только что из рейса. Вы сами знаете, Сергей Иванович,– ну что такое диваны на кораблях? Отвратительные жесткие устройства. Да разве только на кораблях? Эти невообразимые скамейки на стадионах и в парках! Складные самопадающие стулья в кафе! А ужасные камни на морских купаниях? Нет, Сергей Иванович, воля ваша, искусство создания
по–настоящему комфортабельных лежбищ безвозвратно утрачено
в нашу суровую эпоху эмбриомеханики и Д–принципа.
«Однако!» – подумал Кондратьев. Проблема «лежбищ» встала перед ним в совершенно новом свете.
– Вы знаете,– сказал он,– я застал еще то время, когда в Северной Америке подвизались так называемые фирмы и монополии. И дольше всех продержалась небольшая фирма, которая сколотила себе баснословный капитал на матрасах. Она выпускала какие–то особенные шелковые матрасы – немного, но страшно дорого. Говорят, миллиардеры дрались из–за этих матрасов. Замечательные были матрасы. На них ничего нельзя было отлежать.
– И секрет их погиб вместе с империализмом? – сказал Горбовский.
– Вероятно,– ответил Кондратьев.– Я ушел в рейс на «Таймыре» и больше ничего о них не слыхал.
Они помолчали. Кондратьев наслаждался. Давно уже ему не приходилось вести такие легкие и приятные светские разговоры! Протос и Женя тоже были отличными собеседниками, но Протос очень любил рассказывать про операции на печени, а Женя большей частью учил Кондратьева водить птерокар и ругал его за социальную инертность.
– Нет, почему же? – сказал Горбовский.– У нас тоже есть отличные лежбища. Но ими у нас никто не интересуется. Кроме
меня.
Он повернулся на бок, подпер щеку кулаком и вдруг сказал:
– Ах, Сергей Иванович, дорогой. И зачем это вы высадились на Планете Синих Песков?
Штурман опять поперхнулся. Планета Синих Песков с ужасающей отчетливостью встала перед его глазами. Детище чужого солнца. Совсем чужая. Она была покрыта океанами тончайшей голубой пыли, и в этих океанах были приливы и отливы, многобалльные штормы и тайфуны и даже, кажется, какая–то жизнь. Вокруг засыпанного «Таймыра» крутились хороводы зеленых огней, голубые дюны кричали и вопили на разные голоса, пылевые тучи гигантскими амебами проползали по белесому небу. И ни одной тайны не открыла людям Планета Синих Песков. Штурман при первой же вылазке сломал ногу, киберразведчики потерялись все до единого, а затем при полном безветрии налетела настоящая буря, и славного доброго Кёнига, не успевшего подняться на корабль, швырнуло вместе с подъемником о реакторное кольцо, раздавило, расплющило и унесло за сотни километров в пустыню, где среди голубых волн гигантские провалы засасывали миллиарды тонн пыли в непостижимые недра планеты…
– А вы бы не высадились? – хрипло сказал Кондратьев. (Горбовский молчал.) – Вы хороши сейчас на ваших Д–звездолетах…
Сегодня одно солнце, завтра – другое, а послезавтра – третье… А для меня… а для нас это было первое чужое солнце, первая чужая планета, понимаете? Мы чудом попали туда… Я не мог не высадиться, потому что иначе… Зачем же тогда все?
Кондратьев остановился. «Нервы,– подумал он.– Надо спокойнее. Все это прошло».
Горбовский задумчиво сказал:
– После вас на Планете Синих Песков первым высадился, наверное, я. Я пошел на десантном боте и взял ее с полюса. Ах, Сергей Иванович, как это было нелегко! Полмесяца я ходил вокруг да около. Двенадцать зондирующих поисков! А сколько автоматов мы там загубили! Классическая бешеная атмосфера, Сергей Иванович. А вы ведь бросились в нее с экватора. Без разведки. Да еще на старой, дряхлой «черепахе». Да.
Горбовский закинул руки за голову и уставился в потолок. Кондратьев никак не мог понять, одобряют его или осуждают.
– Я не мог иначе, Леонид Андреевич,– сказал он.– Повторяю: это было первое чужое солнце. Попытайтесь меня понять. Мне трудно придумать понятную вам аналогию.
– Да,– сказал Горбовский.– Наверное. Все равно это было очень дерзко.
И опять Кондратьев не понял, одобряют его или осуждают. Горбовский оглушительно чихнул и быстро сел, спустив с кушетки ноги.
– Извините,– сказал он и снова чихнул.– Я опять простудился. Проваляешься ночь на бережку, и сразу насморк.
– На каком бережку? – спросил штурман.
– Ну как же, Сергей Иванович? Лужайка, травка, приятно так рыбка плещется в заводи…– Горбовский опять чихнул.– Извините… И луна на воде – «дорожка к счастью», знаете?
– «Дорожка к счастью» хороша на море,– сказал Кондратьев мечтательно.
– Ну не скажите. Я сам из Торжка, речушка у нас там маленькая, но очень чистая. А в заводях – кувшинки. Ах как отлично!
– Понимаю,– сказал Кондратьев, улыбаясь,– в мое время это называлось «тоска по голубому небу».
– Это и сейчас так называется. А на море… Я вот вчера сидел на море ночью, луна изумительная, где–то девушки поют, и вдруг из воды как полезли, полезли какие–то… в рогатых костюмах…
– Кто?!
– Эти, спортсмены…– Горбовский махнул рукой и лег опять.– Я ведь сейчас часто возвращаюсь. Брожу к Венере и обратно, вожу добровольцев. Славные ребята – добровольцы. Только очень шумные, едят ужасно много и все, знаете, рвутся на смертоубийственные подвиги.
Кондратьев с интересом спросил:
– А как вы смотрите на проект, Леонид Андреевич?
– Очень правильный проект,– сказал Горбовский.– Я его составлял. Не я один, конечно, но я тоже участвовал. В молодости мне много приходилось иметь дела с Венерой. Злая планета. Да вы, наверное, сами знаете…
– По–моему, очень скучно возить добровольцев на Д–космолете,– сказал Кондратьев.
– Да, конечно, задачи у Д–космолетов несколько иные. Вот я, например, на своем «Тариэле», когда все это закончится, пойду к ЕН 17 – это на пределе, двенадцать парсеков. Там есть планета Владислава, и у нее два чужих искусственных спутника. Мы будем искать там Город. Это очень интересно – искать чужие города, Сергей Иванович!
– Что значит «чужие»?
– Чужие… Знаете, Сергей Иванович, вас, как звездолетчика, наверное, интересует, чем мы сейчас занимаемся. Я приготовил для вас специально небольшую лекцию и, если хотите, сейчас ее вам прочитаю, а?
– Это интересно.– Кондратьев откинулся в кресле.– Прошу вас.
Горбовский уставился в потолок и начал:
– В зависимости от своих вкусов и наклонностей наши звездолетчики решают главным образом три задачи, но меня лично интересует четвертая. Ее многие считают слишком специальной, слишком безнадежной, но, на мой взгляд, человек с воображением легко найдет в ней призвание. Тем не менее есть люди, которые утверждают, что она ни при каких условиях не может оправдать затраченного горючего. Так говорят снобы и утилитаристы. Мы отвечаем им на это…
– Виноват,– перебил Кондратьев.– В чем, собственно, состоит эта четвертая задача? И заодно – первые три?
Горбовский некоторое время молчал, глядя на Кондратьева и помаргивая.
– Да,– сказал он наконец.– Лекция, кажется, не получилась. Я начал с середины. Первые три задачи – это… Двоеточие. Планетологические, астрофизические и космогонические исследования. Затем проверка и дальнейшая разработка Д–принципа, то есть берут новый с иголочки Д–космолет и гоняют его у светового барьера до изнеможения. И, наконец, попытки установить контакт с иными цивилизациями в Космосе – в общем, пока тщетные попытки. Моя любимая задача тоже связана с иными цивилизациями. Только мы ищем не контакты, а следы. Следы побывок чужих космолетчиков на разных мирах. Некоторые утверждают, что эта задача ни при каких условиях не может оправдать… Или я это уже говорил?
– Говорили,– сказал Кондратьев.– А что это за следы?
– Видите ли, Сергей Иванович, каждая цивилизация должна оставлять множество следов. Возьмите хотя бы нас, человечество. Как мы осваиваем новую планету? Мы ставим возле нее искусственные спутники, от Солнца до нее тянется длинная цепь радиобакенов – по два–три бакена на световой год – маяки, всевозможные пеленгаторы… Если нам удается высадиться, мы строим на планете базы, научные города. И не берем же мы все это с собой, когда уходим! Вот так же и другие цивилизации.
– И нашли вы что–нибудь? – спросил Кондратьев.
– А как же? Фобос и Деймос – ну, это вы, конечно, знаете, подземный город на Марсе, искусственные спутники у Владиславы… Очень интересные спутники. Да… Вот чем мы, в общем, занимаемся, Сергей Иванович.
– Интересно,– сказал Кондратьев.– Только я выбрал бы все–таки исследование Д–принципа.
– Ну, это зависит от вкусов и наклонностей. А сейчас все мы возим добровольцев. Даже гордые исследователи Д–принципа. Мы сейчас – как в ваше время кучера трамваев…
– В наше время уже не было трамваев,– сказал со вздохом Кондратьев.– И трамваи водили не кучера, а… м–м–м… Это как–то по–другому называлось… Слушайте, Леонид Андреевич, вы обедали?
Горбовский чихнул, сказал: «Извините» – и сел.
– Постойте, Сергей Иванович,– сказал он, доставая из кармана огромный цветастый носовой платок.– Постойте… Я вам сказал, для чего я к вам пришел?
– Чтобы поговорить как звездолетчик с звездолетчиком.
– Правда. А больше ничего не сказал? Нет?
– Нет. Вас сразу очень заинтересовала кушетка.
– Ага.– Горбовский задумчиво высморкался.– Вы, случайно, не знаете океанолога Званцева?
– Я знаю только врача Протоса,– печально сказал Кондратьев. – И вот с вами познакомился.
– Отлично. Вы знаете Протоса, Протос хорошо знает Званцева, а я хорошо знаю Протоса и Званцева… В общем, Званцев сейчас придет. Его зовут Николай Евгеньевич.
– Прекрасно,– медленно сказал Кондратьев. Он понял, что все это неспроста.
Послышалось пение сигнала.
– Это он,– сказал Горбовский и снова улегся.
Океанолог Званцев был громадного роста и чрезвычайно широк в плечах. У него было широкое, медного цвета лицо, густые темные, коротко остриженные волосы, большие, стального оттенка глаза и прямой маленький рот. Он молча пожал Кондратьеву руку, покосился на Горбовского и сел.
– Прошу прощения,– сказал Кондратьев,– я пойду закажу обед. Вы что любите, Николай Евгеньевич?
– Я все люблю,– сказал Званцев.– И он тоже все любит.
– Да, я все люблю,– сказал Горбовский.– Только, пожалуйста, не надо овсяного киселя.
– Хорошо,– сказал Кондратьев и пошел в столовую.
– И цветной капусты не надо! – крикнул Горбовский вслед.
Набирая шифры у окна Линии Доставки, Кондратьев думал: «Они пришли неспроста. Они умные люди, значит, они пришли не из пустого любопытства, они пришли мне помочь. Они люди энергичные и деятельные, значит, вряд ли они пришли утешать. Но как они думают помочь? Мне нужно только одно…»
Кондратьев зажмурился и немного постоял неподвижно, упираясь рукой в крышку Окна Доставки. Из гостиной доносилось:
– Ты опять валяешься, Леонид. Есть в тебе что–то от мимикродона.
– Валяться нужно,– с глубокой убежденностью отвечал Горбовский.– Это философски необходимо. Бессмысленные движения руками и ногами неуклонно увеличивают энтропию Вселенной. Я хотел бы сказать миру: «Люди! Больше лежите! Бойтесь тепловой смерти!»
– Удивляюсь, как ты еще не перешел на ползанье, – язвительно заметил Званцев.
– Я думал об этом. Слишком велико трение. С энтропийной точки зрения выгоднее перемещаться в вертикальном положении.
– Словоблуд,– сказал Званцев.– А ну вставай!
Кондратьев отодвинул крышку и накрыл на стол.
– Кушать подано! – крикнул он насильственно–веселым голосом. Он чувствовал себя как перед экзаменом.
В гостиной завозились, и Горбовский откликнулся:
– Сейчас меня принесут!
Впрочем, в столовой он появился в вертикальном положении.
– Вы его извините, Сергей Иванович,– сказал Званцев, появляясь следом.– Он везде валяется. Причем сначала валяется в траве, а потом, не почистившись, лезет на кушетку.
– Где в траве? Где? – закричал Горбовский и принялся себя осматривать.
Кондратьев с трудом улыбался.
– Ну вот что,– сказал Званцев, усаживаясь за стол.– По вашему лицу, Сергей Иванович, я вижу, что преамбулы не нужны. Мы с Горбовским пришли вербовать вас на работу.
– Спасибо,– тихо сказал Кондратьев.
– Я океанолог и давно работаю в организации, которая называется Океанская Охрана. Мы выращиваем планктон – это протеин, и пасем китов – это мясо, жир, шкуры, химия. Врач Протос сказал нам, что вам категорически запрещено покидать Планету. А нам всегда нужны люди. Особенно сейчас, когда многие уходят от нас в проект «Венера». Я приглашаю вас к нам.
Наступило молчание. Горбовский, ни на кого не глядя, истово хлебал суп. Званцев тоже начал есть. Кондратьев крошил хлеб.
– Вы уверены, что я справлюсь? – спросил он.
– Уверен,– сказал Званцев.– У нас много бывших межпланетников.
– Я в высшей степени бывший,– сказал Кондратьев.– Таких у вас нет.
– Изъяснись подробнее,– сказал Горбовский,– чем Сергей Иванович может у вас там заниматься.
– Можно смотрителем на плантации ламинарий,– сказал Званцев.– Можно в охрану на планктонные плантации. Можно в патруль, но там нужна очень высокая квалификация, это со временем. А лучше всего – китовым пастухом. Идите–ка вы, Сергей Иванович, в китовые пастухи.– Он положил нож и вилку.– Вы представить себе не можете, как это хорошо, Сергей Иванович! Горбовский с любопытством на него посмотрел.
– Рано–рано утром… Океан тихий… Розовое небо на востоке… Всплывешь на поверхность, распахнешь люк, выберешься на башенку и сидишь, сидишь, сидишь… Вода под ногами зеленая, чистая, из глубины поднимется медуза, перевернется и уйдет под субмарину… Рыба большая лениво так это проплывет… Хорошо!..
Кондратьев взглянул в его лицо, мечтательно–ублаготворенное, и вдруг ему так нестерпимо захотелось немедленно, сейчас же на океан, на соленый воздух, что он даже дышать перестал.
– А когда киты переходят на новые пастбища! – продолжал Званцев.– Знаете, как это выглядит? Впереди и сзади идут старые самцы, по два, по три в стаде, огромные, иссиня–черные, мчатся плавно, будто и не они мчатся, а вода несется мимо них… Идут по прямой, а молодняк и щенные самки за ними… Старики у нас ручные, ведут, куда мы хотим, но им помогать надо. Особенно когда в стаде подрастают молодые самцы – те всегда норовят стадо расколоть и увести часть с собой. Вот тут–то нам и работа. Вот тут и начинается настоящее дело. Или вдруг косатки нападут…
Он внезапно очнулся и посмотрел на Кондратьева совершенно трезвым взглядом.
– Одним словом, здесь все есть. И просторы, и глубины, и большая польза для людей, и добрые товарищи… и приключения… если захотите особенно.
– Да,– с чувством сказал Кондратьев.
Званцев улыбнулся.
– Готов,– сказал Горбовский.– Ну их, эти звездолеты. Хочу, как ты, на башенке… и чтобы медузы…
– Теперь так,– деловито сказал Званцев.– Я отвезу вас во Владивосток. Занятия в школе переподготовки начинаются через два дня. Вы уже пообедали?
– Пообедал,– сказал Кондратьев. «Работа,– думал он.– Вот она, настоящая работа!»
– Тогда поедем,– сказал Званцев, поднимаясь.
– Куда?
– На аэродром.
– Прямо сейчас?
– Ну конечно, прямо сейчас. А чего ждать?
– Ждать, конечно, нечего,– растерянно сказал Кондратьев.– Только…
Он спохватился и принялся быстро убирать посуду. Горбовский, доедая банан, помогал ему.
– Вы езжайте,– сказал он,– а я тут останусь. Полежу, почитаю. У меня рейс в двадцать один тридцать.
Они вышли в гостиную, и штурман оглядел комнату. Он с отчетливостью подумал, что, куда бы он ни приехал на этой Планете, всюду в его распоряжении будет такой вот прекрасный тихий домик, и добрые соседи, и книги, и сад за окном…
– Поедем,– сказал он.– До свидания, Леонид Андреевич. Спасибо вам за ласку.
Горбовский уже умащивался на кушетке.
– До свидания, Сергей Иванович,– сказал он.– Мы еще много раз увидимся.
