Текст книги "Искатель. 1964. Выпуск №6"

Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие

Соавторы: Виктор Смирнов,Еремей Парнов,Михаил Емцев,Николай Коротеев,Евгений Федоровский,Михаил Ребров,Н. Мельников,Инесса Ирвин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Надя, обрадовавшись тому, что катер приблизился к стройке и можно будет сделать самые ценные замеры, снова схватилась за наметку. Ленька в два прыжка очутился около нее.

– Хана катеру! – заорал он. – Прыгай, мотор не работает! Плыви к берегу, еще успеешь.

– А ты? – спросила Надя.

– Не рассуждать! – рявкнул Щавелев. – Здесь я капитан!

Он столкнул Надю в воду, и она поплыла, неловко, по-женски отмахивая саженки и часто оглядываясь. Убедившись в том, что она миновала опасное место и выбралась в затишье, Ленька оценил расстояние, отделявшее катер от канала. Оно сокращалось все быстрее и быстрее. Катер поворачивался. Да, его влепит бортом в стенку.

Ленька верил в свои силы и не спешил. Он плавал мощно и красиво. Кроль был его любимый стиль. Но сейчас, когда Нади не было на палубе, Ленька чувствовал непривычный, сосущий холодок. На берегу уже поняли.

– Прыгай, прыгай! – кричали со скалы.

Ленька делал вид, что не торопится. Черт возьми, это было для него – такая игра на нервах.

Из маленького затончика наперерез катеру выплыла лодка. В ней сидел плечистый парень в тельняшке – видать, из демобилизованных моряков, их здесь много работало, на стройке. Гребец часто и нервно взмахивал веслами. Ленька взглянул на белые бурунчики, вспыхивающие в канале. Вода смывала пудовые камни с перемычки.

«Подожду, пока лодка подплывет к катеру», – решил Ленька. Он взглянул на часы. Минута в его распоряжении, не больше. Слышен был гул потока.

Ленька не выдержал и, оттолкнувшись от борта, головой вперед полетел в воду. Он хорошо нырял и мигом очутился у лодки.

– Плыви, плыви, – пробормотал парень, глядя не на Леньку, а на опустевший катер. Ленька хотел было ухватиться за лодку, но парень, все так же вполоборота продолжая глядеть на катер, сделал несколько сильных гребков и подплыл вплотную к его невысокому борту.

Ленька почувствовал вдруг злобу к этому незнакомому, отчаянному и глупому пареньку. Катер захотел спасти!

Парень вскочил на палубу и схватился за штурвал, бешено завертел его, стараясь повернуть катер так, чтобы он вошел в канал носом. Легкую деревянную лодку уже подхватил поток, и она прыгала на бурунах, словно детский бумажный кораблик.

А парень в тельняшке уже орудовал на носу наметкой. Ему удалось повернуть катер как раз в тот момент, когда судно вышло на стремнину.

Выскочив на берег, Ленька успел заметить, как его корабль исчез в донном отверстии, как парень в самую последнюю секунду упал на палубу, спасаясь от удара о низкий бетонный свод, и как разлетелась сбитая рубка.

Вместе со всеми, что-то крича и уже не помня о злорадном чувстве к незнакомому пареньку, Щавелев побежал к нижнему бьефу.

Бежать пришлось долго – тропа огибала котлован.

Катер стоял, наклонившись на один борт, выброшенный на прибрежные камни. От надстройки не осталось и следа, но катер был цел. Цел!

Обрадовавшись, Ленька рванулся вперед, но тут же остановился. Люди пробегали, не обращая на него внимания. Ленька видел, как с палубы, шатаясь, поднялся парень в тельняшке.

– Ну вот и спасли катер, – пробормотал Ленька.

Как-никак он проплавал на этом суденышке целых три года. Кому бы и переживать, как не ему?

Ленька вытащил размокшую папиросу, стиснул зубами мундштук. Но разве он не сделал все, что мог? И не подвернись этот парень… Просто у него, Щавелева, было мало времени на раздумье. Если бы еще хоть одну минутку, он бы догадался, что делать.

Ленька стоял один над рекой и над катером, над плотиной. Стоял и думал: хватит ли всей, его жизни на то, чтобы загладить в памяти людей эту одну-единственную минуту трусости…

Е. ПАРНОВ, М. ЕМЦЕВ
ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ПОЛКОВНИКА ФОСЕТТА

Рисунки В. НЕМУХИНА

«Москва,

Академия наук.

Следуя рейсом Мурманск – Берген, наш пароход «Заполярье» проходил вблизи Лофотенских островов. 20 октября с. г. в 16 часов 40 минут по московскому времени в проливе между островами Вере и Москенесе (район действия водоворота Мальстрем) вахтенный тов. Г. И. Мочалов обнаружил плавающий предмет, который был выловлен и поднят на борт. Он представлял собой полиэтиленовую канистру емкостью около десяти литров. Внутри канистры была найдена рукопись на английском языке, датированная 16 октября с. г. Согласно тексту рукописи она была помещена в канистру и брошена в один из водоемов Амазонского бассейна. Таким образом, канистра достигла Лофотенских островов самое большее за четыре дня. Для этого она должна была двигаться со средней скоростью, во много раз превышающей скорости известных океанических течений.

Кроме того, нет оснований предполагать, что канистра, плывя по течению, двигалась наиболее коротким путем.

Очевидно, канистра перемещалась вне обычных путей распространения бутылочной почты. Из текста рукописи можно сделать предположения, что одним из таких путей мог явиться какой-то сверхглубинный канал, соединяющий два крайне отдаленных географических пункта.

Ввиду того, что содержащиеся в рукописи сведения могут представлять собой большой научный интерес, мы решили передать канистру с рукописью Академии наук СССР.

Мы очень просим прислать нам научное заключение по поводу данной находки. Всем нам очень интересно знать, какими сведениями располагает современная наука относительно существования сверхглубинных каналов, а также природных феноменов – электростатических и гидродинамических.

По поручению команды парохода капитан парохода Н. Е. БАБАНИН».

ХРАМ «ЧЕРНОГО ТУКАНА»

Завязку этой истории следует искать во тьме веков. Она отодвинута от нас по крайней мере на двенадцать столетий. Я же оказался втянутым в нее девять лет назад, что дает мне некоторые надежды не опоздать хотя бы к развязке.

Как сейчас помню этот дождливый августовский день. Только что защитив магистерскую диссертацию по биохимии вирусов, я спешил обрадовать невесту. Мы были помолвлены с ней уже шесть лет… В общем на этот день оба мы возлагали большие надежды. С букетом роз, промокший и счастливый, я прислонился спиной к ее двери, нащупал звонок и нажал кнопку. Дверь открылась бесшумно, и я едва не упал в объятия моего будущего тестя. Он пригласил меня в кабинет.

В гостиной звенело столовое серебро. Из кухни доносился соблазнительный запах жареной индейки. Оставив розы на мраморном столике, с улыбкой от уха до уха я последовал за сэром Генри.

Должен сказать, что отец моей невесты считался одним из крупнейших вирусологов нашего времени. Нобелевский лауреат и профессор университета, он был ко всему прочему и моим прямым начальником.

Сэр Генри предложил мне сесть и сам сел в старое, протертое до блеска кресло с высокой и узкой спинкой. Я подумал, что, наверное, в этом кресле сидел отец сэра Генри, его дед, а может, даже и прадед, какой-нибудь энергичный и ловкий дипломат ее величества королевы Виктории. Со стены кабинета молча взирали лики многочисленных предков сэра Генри.

Я с удовольствием отметил, что портреты и фотографии родственников занимали в кабинете только одну стену, да и то не полностью. Остальное жизненное пространство безраздельно принадлежало книгам.

– Итак… – сказал сэр Генри.

Я вопросительно уставился на него. Он ответил спокойным, изучающим взглядом.

– Итак, – повторил он, – официальный курс науки у вас позади. Что вы собираетесь делать дальше?

Я несколько растерялся.

– Работать, естественно… Ну, и потом ведь мы с Энн…

Легкая, едва уловимая тень скользнула по его лицу.

– Да, да, конечно, я помню, – торопливо перебил он меня, – но как вы думаете работать?

– Простите, я, кажется, не совсем вас понял…

– Но это пустое дело, сэр. Ваша работа позволила получить исчерпывающую информацию о штамме вируса Б-П; продолжать изучение особенностей его строения или вникать в механизм взаимодействия с живой клеткой бессмысленно. До тех пор пока не будут разработаны новые методы исследования, всем этим просто не стоит заниматься. Вы будете по крохам собирать данные, которые в лучшем случае послужат пищей для отвлеченных – поэтому бесполезных – умозаключений наших теоретиков. Нужно искать что-то новое. Берите пример…

Дверь в кабинет распахнулась, и я увидел Энн. И сразу забыл все, о чем говорил сэр Генри.

Румяная, энергичная, напористая. Все это относится к Энн. У нее белокурые волосы и решительная походка. Она жизнерадостна и непосредственна. Однако в разумных пределах.

– Цветы необыкновенно хороши! – улыбнулась она. – Почему ты оставил их в передней? Мне приятней было бы взять их из твоих рук.

– О, Энн, я просто не знал, где ты…

– Я была на кухне, разве ты не видишь?

Она указала на ослепительно белый, хрустящий, как первый осенний ледок, передничек. Я улыбнулся, невольно подражая улыбке сэра Генри. Энн такая милая, домашняя и… нелогичная…

– Но, Энн, чтобы увидеть тебя, я должен был заранее знать, где ты, а не зная этого, я не мог определить по твоему наряду, где тебя нужно искать. Круг замыкается.

Сэр Генри чуть усмехнулся в аккуратно подстриженные усы.

– Все равно! – убежденно сказала Энн и тряхнула головкой.

– Я надеюсь, – деликатно вмешался сэр Генри, – что мы продолжим наш разговор после обеда.

Мы с Энн вышли из кабинета, и время до обеда заполнилось для нас потоком удивительно значительных пустяков. Мы проделали кучу дел и ничего не сделали. Я хмелел, как от хорошего выдержанного вина. Я давно потерял родителей, еще в раннем детстве, и тепло этого дома согревало меня.

– Итак, ты самостоятельный человек, и пора подумать о будущем, – сказала Энн, когда мы остались вдвоем.

Слова почти те же…

– Прежде всего мы поженимся, – сказал я.

Это было мое единственное твердое убеждение. Это было мое единственное желание. Я хотел жениться на этой девушке.

– Конечно, – сказала Энн, – но где ты собираешься работать?

– Я, право, не очень задумывался над этим вопросом. Кажется, меня могут оставить в университете. Да и сэр Генри кое-что обещал сделать.

– Безусловно, – наконец сказала она, – ты сможешь остаться в университете. Ты способный, и у тебя есть все перспективы стать известным ученым. Это так. Но нас теперь будет двое… В общем у тебя будет семья. Понимаешь? Семья-а! А университет – это очень долго. И главное – там мало платят. Много лет подряд нам придется еле-еле сводить концы с концами. На помощь папы рассчитывать не приходится, – она усмехнулась. – Занятия наукой в столь неразумно широких масштабах свели почти на нет все его состояние. Я хотела бы начать нашу совместную жизнь самостоятельно. Понимаешь?

– Да.

– А кроме того, – продолжала она, несколько поколебавшись, – мне не хотелось, чтобы ты походил на отца. Он слишком ученый. Он немножко не от мира сего, а сейчас, согласись, это смешно. Ему не нужны деньги, слава – ну что ж, это хорошо, но я иногда думаю, что и семья ему не нужна.

– Энн!

– Я думаю, что мама была очень несчастлива. Мне не хочется стать женой человека, для которого ничто не свято, кроме науки. Понимаешь?

– Ты несправедлива, Энн, – горячо возразил я, – ты несправедлива к сэру Генри! Твой отец большой ученый, честный человек и…

– Да, но от этого ничего не меняется.

Мы вновь замолчали.

– Что же ты предлагаешь? – спросил я.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Мне хотелось, чтобы ты работал в какой-нибудь солидной фирме. Кстати, и места есть, я слышала.

– Я и сам подумывал об этом, только…

По правде говоря, я кривил душой. Мне совсем не хотелось с головой окунаться в промышленность. Там много бессмысленных хлопот, и мало науки, и мало творчества, и мало свободы.

– Боюсь только, что тогда на моей карьере ученого придется поставить крест, – наконец выдавил я.

– Почему? – Энн пожала плечами. – В фирмах такие отличные лаборатории, современное оборудование…

– Да, пожалуй, ты права, – нерешительно согласился я.

– Я очень рада, что ты это понял, – ласково сказала Энн.

После банкета, который, кстати сказать, прошел очень весело, сэр Генри подошел ко мне с двумя рюмками подогретого портвейна.

– Я хотел бы закончить наш разговор, если вы, конечно, не возражаете, – сказал он, протягивая рюмку.

Мы пошли в кабинет.

– Хотите поехать в Южную Америку? – внезапно спросил сэр Генри, останавливаясь передо мной и закрывая дверь.

– Что?

Он отошел к окну. По темным стеклам струились потоки бесконечного дождя. Камин бросал малиновый отсвет на корешки старых книг. Пахло хорошими дубовыми дровами.

– Микроорганизмы невероятно изменчивы, этот ортодоксальный факт вам хорошо известен. Некоторые современные виды микробов и вирусов должны очень мало походить на своих предков. А вам не любопытно знать, какими были они в прошлом? Не торопитесь отвечать. Я, с вашего позволения, закончу свою мысль… К сожалению, ученым не удавалось встретиться лицом к лицу с ископаемыми бактериями и вирусами. Как правило, микробиологи сталкивались лишь с результатами их жизнедеятельности.

Я не удивился, услышав столь странную лекцию. Это была манера сэра Генри. Студенты называли это охватом в клещи.

Сэр Генри прошелся по комнате.

– Ну, а сейчас такая возможность неожиданно представилась, – тихо сказал он, – в северной части бассейна Амазонки найдено захоронение, куда еще не проникал человек. Для науки это сущий клад. Вы же знаете, что большинство захоронений и в Южной Америке и в Египте оказались разграбленными. Алчные искатели золота уносили из гробниц драгоценности, но оставляли там все виды современных микроорганизмов.

Сэр Генри смотрел на меня чуть блестящими от возбуждения глазами.

– Нужно обязательно взять пробы из погребальницы «Черного тукана». Археологи полагают, что в течение двадцати веков она оставалась абсолютно герметичной. Вы представляете себе, что там может оказаться? Микробы и вирусы с совершенно неожиданной для современной науки морфологией и физиологией, ископаемые виды бактерий, грибов, водорослей…

– Потрясающе… – без всякого энтузиазма поддакнул я.

– Не правда ли? Я так и предполагал, что вам придется но вкусу эта затея. Вылететь нужно будет завтра.

– Да, сэр, все это очень интересно, но… ведь я и Энн…

Сэр Генри отвернулся к полкам и заметил:

– Это какой-нибудь месяц, от силы два… Срок не такой уж большой. Но это по-настоящему новое и нужное дело. Такая работа может стать классическим исследованием.

…В конце концов я сказал тогда «согласен», а Энн сказала, что это «предательство».

– Ведь мы же договорились! – Ее голубые глаза потемнели.

– Я не мог! Это так интересно, я бы не простил себе потом… И всего лишь месяц… А может, я уложусь и в три недели.

– Все равно нужно быть принципиальным…

С большим трудом мне удалось ее успокоить. Мы простились нежно, но что-то осталось. Что-то неясное и мучительное.

…Бразильская гилея встретила меня воздухом, влажным и горячим, как компресс. Акклиматизация давалась мне тяжело. Две недели пропали почти даром. Я привыкал к будням вареного рака.

Цепляясь за бесконечные хитросплетения лиан и корней, я с трудом поспевал за руководителем нашей экспедиции, живым и веселым археологом из Рио, Альфонсо де Мораном.

– Милый док, чтобы привыкнуть, вам следует больше двигаться, – говорил он и таскал меня раз пять на день от маленького домика на сваях, где разместились научные кадры экспедиции, к месту раскопок. Сказав «раскопки», я, конечно, оговорился. Пирамида затерялась в сельве, и ее приходилось не откапывать, а вырывать из объятий влажного тропического леса.

Я невольно посочувствовал археологам. Их рубашки никогда не просыхали от пота. К моему приезду они уже расчистили часть стен, главный вход и лестницу, ведущую на верхнюю площадку пирамиды, где находился еще один вход.

У подножия древней усыпальницы была прорыта траншея, неподалеку от которой первобытно громоздились стволы гигантских сумаум, заросшие эпифитами и перевитые лианами.

– Нам пришлось здорово потрудиться! – объяснял мне де Моран. – Теокалли[2]2
  Ступенчатая пирамида с плоским верхом.


[Закрыть] держалась с помощью деревьев и лиан. Когда мы начали расчистку, возникла угроза разрушения объекта. Пришлось укрепить наиболее слабые участки.

Он махнул рукой, и только теперь я заметил в стенах пирамиды стальные скобы, удерживавшие камни от выпадения.

– Храм «Черного тукана» находится внутри теокалли. Туда можно попасть только через верхний ход. Но раньше, чем закончится расчистка, об этом нечего и думать. Вход закрыт мощной плитой, сдвинуть которую могут только механизмы. Придется ждать. Поэтому нам с вами лучше пока разработать подробный план охоты за ископаемыми микробами.

…Вечерами, когда все работы прекращались и измученные члены экспедиции разбредались по своим помещениям, мы с де Мораном ломали голову, как перехитрить окружающих нас невидимок, готовых проникнуть в гробницу одновременно с нами.

Де Моран покачивался в обтянутом антимоскитной сеткой гамаке. Изредка из-под этого савана доносился хруст и на землю летели скорлупки. Де Моран лакомился орехами сапукайя. Я сидел рядом и сосал сочные чико. Чудесный освежающий плод примирил меня со многими неудобствами.

– В любом эксперименте есть какая-то доля риска. В данном же случае мы рискуем погубить все дело, – сказал де Моран.

Ночь в тропиках наступает быстро и всегда немного неожиданно. Будто кто-то большой деловито и хозяйственно гасит солнце, сдергивает световой полог с небес, рассыпает яркие звезды, наскоро красит в один и тот же иссиня-черный цвет и кроны деревьев, и землю, и небо, а потом уже начинает заниматься деталями: бросит матовый отсвет на узкий лист сумаумы или сверкнет призрачным огоньком в перепончатых крылышках неведомого жука.

– Можно простерилизовать внутреннее помещение перед погребальницей, – методично развивает идею де Моран.

– А воздух? – говорю я. – Воздух, который проникает вместе с нами. Что делать с ним?

Я внимательно прислушиваюсь и принюхиваюсь к надвигающейся ночи. Сквозь тысячи звуков и запахов, рождаемых сельвой после заката, пробивается надсадный тоскующий звон мошкары и сладкий больной аромат каких-то цветов. Сельва ночью – это воплощенные тревога и ожидание, это пропасть, куда падаешь, не сознавая глубины и неотвратимости падения. Когда я немного привык к здешнему климату, то все сильнее стал ощущать гипнотическое действие сельвы, сладостное и жуткое очарование неведомой опасности и неразгаданной тайны.

– Да, с воздухом ничего не поделаешь. Он полон микробов, – все еще рассуждает де Моран.

Он выбирается из гамака и усаживается рядом со мной. Вспыхивает прожектор. Это дежурный проверяет сигнализацию. В сноп света врываются мириады мошек.

Де Моран неожиданно улыбается и говорит:

– Доктор биологии из Оксфорда – совсем как индеец. Он слушает сельву и молчит.

– Вы правы, амазонские джунгли заворожили меня, и самое смешное – я не могу понять, чем именно. Кстати, я не доктор. Всего лишь магистр.

– Нас всегда влечет загадка. Это внутри нас, в крови. А что касается ваших степеней – мне это безразлично. Не называйте только сельву джунглями. Джунгли в Индии. Здесь сельва.

Де Моран некоторое время молчит, а до меня из чернильной мглы доносится глухая опасная возня, хлопанье чьих-то крыльев, сдавленный крик неизвестного зверя.

– Это не зависит ни от образования, ни от возраста… Вы слышали что-нибудь о доне Рамосе?

Я качаю головой. Нет, я ничего не слышал об этом человеке. Скупщик каучука из Манауса. Слыл чудаком среди своих друзей и родных. В действительности же Бернардо да Сильва Рамос был настоящим ученым. Он работал в близкой мне области, искал следы ушедших цивилизаций.

Я вопросительно смотрю на археолога.

– Конечно, его преследовали неудачи. Ему не удалось найти древние города, но он многое успел сделать.

– Вот как?

– Рамос собрал около трех тысяч надписей, рисунков, криптограмм, репродукций с предметов, которые встречались ему в древних могилах и пещерах. Его находки вошли в замечательную работу «Надписи и предания доисторической Америки». Многие из них до сих пор не расшифрованы. Рамос верил, что когда-то в далеком прошлом финикийцы посетили Американский материк и заложили основы древней цивилизации где-то в бассейне Амазонки…

Голос археолога звучит напряженно. Когда де Моран возбужден, его левая рука непрерывно поглаживает колено. Сейчас она описывает концентрические круги с удивительной ритмичностью. Мне странно слушать его. Чувство неестественной раздвоенности овладевает мной. В привычный реальный мир с его четкими гранями настоящего и будущего проникает расплывчатый и загадочный мотив из прошлого. Наверное, будь я в Лондоне у себя дома, я пропустил бы все это мимо ушей. Но здесь я не могу этого сделать. На меня смотрит сельва.

Над сельвой взошла луна.

Я представил себе, как выглядит храм ночью. Залитый холодным ртутным светом, он словно отлит из опалесцирующего стекла. Крутая, заросшая травой и кустарником лестница уходит в небо и тает в черной тени.

– Скажите, сеньор Альфонсо, а вы сами верите в древние финикийские поселения на Амазонке? – спросил я, набивая трубку черным венесуэльским табаком.

– Каждая встреча с таким вот сооружением, – он машет рукой в сторону пирамиды, – пробуждает во мне надежду, что когда-нибудь эта тайна будет раскрыта.

– Но возможно ли это? При столь примитивной технической оснащенности тогдашних мореплавателей…

– Что мы знаем о прошлом человечества! – горячо восклицает де Моран. – Время безжалостно, на то оно и время… Мне не кажется удивительным, что жители Тира или Сидона добрались сюда на своих судах. Финикийцы искусные мореплаватели, и их суда не чета каравеллам Христофора Колумба. Возможно… Я, во всяком случае, верю в древние города, как верил в них Фосетт. Но те, кто пытался вырвать тайну у сельвы насилием, погибали. Нужно ждать. Тайна откроется сама. Открылась же людям эта пирамида, простоявшая никем не замеченной двенадцать веков. Просто пришло ее время. А время древних городов еще не наступило. Будем ждать.

Я запомнил этот вечерний разговор только потому, что с ним у меня связано странное и острое ощущение. Раньше сельва казалась мне живой, таинственной силой, лишенной определенной формы и конкретности. Что-то вроде теплой волны, которая накрывает вас с головой, и вы теряете представление, где низ и верх, начало и конец. Живая, но неразумная стихия, действующая сразу на все органы чувств. Этой стихийной силой можно восторгаться, можно ненавидеть или бояться ее, но ее нельзя понять. Она либо освобождает вас, либо покоряет, вы раб или властелин, но никогда вы не станете собеседником сельвы.

После разговора с де Мораном сквозь завесу бромелий на меня глянули человеческие лица. У сельвы была история. Еще до нашествия конквистадоров по этой земле ступали ноги наших далеких предков. Неужели здесь были города, построенные моряками Тира?

…Через несколько дней, после длительных консультаций и споров с членами экспедиции, мы как-то незаметно оказались готовыми к штурму погребальницы. Новенькие, еще сохранявшие следы золотистого масла гидравлические подъемники были установлены у подножия пирамиды. От них тянулись тонкие стальные тросы, проникавшие через верхний вход в темное, пропахшее плесенью помещение храма «Черного тукана». Концы тросов прикреплялись к анкерным болтам, ввинченным в каменную крышку погребальницы. Оставалось нажать кнопку электрического привода – и крышка поползет кверху. Чтобы предохранить шахту от попадания микробов воздуха, отверстие предполагалось закрыть простерилизованной пластмассовой пластиной, размеры которой точно соответствовали каменной крышке. После этого я должен был спуститься в шахту, где последний раз нога человека ступала тысячу двести лет назад.

Я спускался один. Мы не могли войти туда вдвоем одновременно, так как вход был слишком узким. Каждая секунда потерянного времени грозила полной неудачей эксперимента. Микробы-современники не дремали, и нужно было отразить их сокрушительный натиск.

Мое одеяние напоминало облачение хирурга перед ответственной операцией: стерильный халат, защитная маска, перчатки, чехлы на ногах. Посуда и приборы, включая и маленький прожектор, были тщательно стерилизованы. Кабель, по которому поступало питание к прожектору, тоже удалось обработать антисептическими химикатами.

– Готово! – Я вижу в одном из световых вырезов храма бледное, взволнованное лицо де Морана. Он нервничает даже больше, чем я. Еще бы… Каждый раз он ожидает какой-нибудь сверхоригинальной находки.

Я киваю.

– Готово.

Раздается стук мотора. Сейчас масло под большим давлением загоняется в цилиндры. Это уже заметно – тросы натянулись и заскрипели. Легкое потрескивание – «трэк, трэк, трэк»… Крышка выдирается из тысячелетних объятий каменного пола – «трэк, трэк, трах!». Резко и внезапно обозначился прямоугольник плиты. Пошла… Ну и махина! Интересно, как эти древние ухитрились справиться с таким весом? В ней килограммов триста, не меньше. Крышка ползет и ползет, и рабочие взялись уже за пластмассовую пластину, которой накроют входное отверстие, как только оно освободится от каменной пробки. На них тоже стерильные халаты, перчатки и маски. Нет только чехлов на ногах, ведь рабочим не придется спускаться в подземелье.

Ну, вот и все… Я даже не успел заметить, как они ловко закрыли черную дыру пластмассой. Теперь моя очередь.

Осмотревшись, я соскальзываю в узкую темную щель и нащупываю ведущие вниз ступени. Хорошо, что это не колодезь. Прожектор бросает на стены неровный пляшущий свет. Ну что ж, в них нет ничего особенного, они такие же, как и стены храма там, наверху. Но главное – не задерживаться. Очевидно, входная часть погребальницы уже заражена воздухом, проникшим из храма при смене крышек. Проход узкий и тесный. Я делаю несколько шагов. Мои плечи трутся о стены, а на голову с потолка сыплется какая-то пыль. Ступени кончились. Еще шаг. Следует не совсем понятный поворот, и я попадаю в просторное помещение. Полная пустота. Мой прожектор суетливо освещает стены, потолок, пол. Покойный жрец племени майя, видимо, был великий скромник: никаких украшений, посуды и прочей утвари в погребальнице не видно.

Возле одной из стен продолговатый серый холмик. Это как раз то, что мне нужно! Начинаю отбирать пробы. В одну колбу помещаю немного пыли с пола, в другую – со стен. Мне удалось найти и кусочки дерева, какие-то лоскутки, похожие на истлевшую ткань. Или, может, это… Но мне некогда думать – я отбираю пробы. Взяв пробу, тут же выбрасываю пинцет или лопаточку – они уже не стерильны, не пригодны для дальнейшей работы.

Колбы закрываю стерильными тампонами из ваты: если здесь есть древние микробы, они в ловушке.

Воздух в погребальнице холодный, но не такой сырой, как там, наверху. Это, пожалуй, даже приятно. Вот только примесь затхлого, душного запаха, присущего всем склепам мира, даже тысячелетнего возраста…

Вдруг что-то щелкает, и прожектор гаснет. Наверное, сгорела лампа – слишком яркой была последняя вспышка света. Тьма наваливается и топит меня. Я улыбаюсь и жалею, что эту улыбку не видят мои лондонские друзья. Охотник за микробами в объятиях мумии… Встреча с призраком в подземелье храма «Черного тукана»… Свежий труп в древней усыпальнице…

И все же хочется поскорее выбраться. Поднимаю сумку с колбами и делаю несколько шагов к выходу. Я точно помню, где находился черный прямоугольник отверстия, ведущего наверх, и двигаюсь к нему. Но натыкаюсь на стену. Значит, нужно взять чуть правее… Опять стена. Я бросаюсь влево. На какой-то миг теряю управление и бестолково мечусь по захоронению. Стена… Пропал. Замуровался. Мне делается душно, я останавливаюсь, пытаясь собраться с мыслями. Это очень нелегко. Хочется немедля действовать, бежать, поскорее бежать из этой черной ловушки. Еще несколько секунд я, как слепой котенок, вновь натыкаюсь на стены и, кажется, совсем теряю рассудок. Похоже, что мой мозг погас вместе с прожектором. С торопливостью испорченной кибернетической машины он выбрасывает мрачные мысли и страшные предположения.

А что, если гробница снабжена автоматическим затвором, и любой переступивший ее порог захлопывается в ней, как в мышеловке?

Правда, я не слышал никакого шума… Впрочем, это ничего не значит: я был увлечен своими пробами, и потом – дверь могла закрыться бесшумно. Древние знали толк в шлифовке камней.

Нет, нужно все-таки взять себя в руки и рассуждать логично. Я опускаюсь на корточки, ставлю рядом саквояж, с удивлением отмечая, что все еще держу его в руке.

Допустим, я действительно влип – автоматика тысячелетней давности сработала. Допустим, какая-то глыба в полтонны весом действительно завалила вход и я не слышал этого. Остается сообщить друзьям наверх, что я попал в беду, и они придут на выручку. У них механизмы, патроны для взрывных работ, сверла, отбойные молотки… Но как сообщить? Крикнуть? Вряд ли они услышат мой голос сквозь двухметровую толщу камня. Постучать? Я вспоминаю ватные удары своих рук о стены гробницы и отбрасываю эту мысль. Остается ждать, через десять-двадцать минут они начнут волноваться, поднимут пластмассовую крышку, спустятся вниз, и тогда…

А что, если глыба, завалившая выход, герметично подогнана к отверстию? Я задохнусь! На сколько хватит воздуха?

Я начинаю ощущать настоящее удушье. Понимаю, что это результат разыгравшегося воображения, но ничего не могу с собой поделать. Мне никак не удается сделать полный вдох, какой-то ком стоит поперек горла и мешает дышать. Нужно взять себя в руки. Но как это сделать?.. Я пытаюсь подсчитать пульс. Мне кажется, такая процедура должна успокоить расходившиеся нервы. Считаю вслух. Голос у меня хриплый, срывается. Вдруг вспоминаю, что не посмотрел на часы. Подношу часы к глазам, но ничего не вижу. Очевидно, мешает резиновая перчатка. Обнажаю узкую полоску на сгибе кисти, но опять ничего не могу разглядеть – циферблат не светится. Вот досада! Я надел сегодня часы с темными стрелками! Надо их осветить. Сую руку в карман, извлекаю маленький электрический фонарик и освещаю часы.

Тусклый свет фонаря кажется вспышкой молнии. Прямо передо мной темнеет узкое отверстие выхода. Поднимаю с пола саквояж и медленно бреду прочь из усыпальницы. У выхода замечаю кабель, по которому подавалось питание к злополучному прожектору. Я возвращаюсь, собираю его и ухожу.

Я стучу в пластмассовую крышку, и она моментально откидывается. Меня встречают де Моран с сотрудниками. Они вооружены до зубов археологическими средствами нападения. Сейчас наступит торжественное мгновение: археологи ринутся в неизвестную погребальницу. Условия стерильности для них не обязательны; они могут работать там вдвоем и втроем.

– Вы быстро справились, доктор! – восклицает де Моран.

– Разве?

– Конечно. Вы пробыли там семь минут.

– Я бы справился быстрей, – говорю я, – но у меня сгорела лампа в прожекторе.

– Вот как? – де Моран хмурится. – Нужно заменить.