Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 25"
Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие
Соавторы: Эрик Фрэнк Рассел,Еремей Парнов,Александр Силецкий,Владимир Гаков,Виктор Колупаев,Владимир Покровский,Леонид Панасенко
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
По мнению Стряпуха, что-то случилось. Никак не хотел стоять скрепленный чем попало стол. Потух очаг, пищевые продукты превратились в неприглядное месиво. Никто не отдавал приказаний относительно ужина. Стряпух чувствовал, что его вина безмерна. Не накормить как следует команду! Да такого, наверное, еще никогда не случалось за всю историю флота Толы!
Стряпух разжигал из стульев костер, но тут же гасил его, хватался за погнутые кастрюли, наливал в них воду и снова все бросал. Он принюхивался к перцу и корице, пробовал на язык соль и сахар, удрученно качал головой, после каждого толчка бросался к разваливающемуся столу, прислушивался к гулу, доносившемуся извне, задумчиво разглядывал ряды потухших светильников, бросался протирать немногочисленные уцелевшие. Он старался, напрягал весь свой мозг, но что-то не складывалось в его сознании. Что-то не получалось. Словом, происходило непонятное, и Стряпух не в силах был разобраться в нем.
Он чувствовал, что время ужина пришло, но никто не входил в кают-компанию, не слышно было оживленных голосов, обсуждения доблестных побед, поздравлений.
Стряпух хватался то за одно, то за другое, ничего не доводя до конца. И в его замороченную голову уже закрадывалась мысль о бесполезности этих действий. Но он гнал ее от себя, потому что ничего не умел делать, кроме как кормить людей вкусной пищей. В создании кушаний был весь смысл его жизни. Его не особенно интересовало, что там делают все остальные, он твердо знал, что без него мир не может существовать. Все мироздание держалось на его сковородках и кастрюлях.
Спешный топот подошв отвлек его от решения неразрешимых проблем. В проеме двери стоял Неприметный. Стряпух испугался, задрожал. А вдруг Дурашка уже отбывает наказание в карцере за кого-нибудь?! Вдруг и ему, Стряпуху, придется проследовать туда же? А ужин еще немножко не готов!
– Что ты тут делаешь? – спросил Неприметный.
– Ужин, – коротко ответил Стряпух.
– Ужин больше никому не нужен, – сказал Неприметный.
Эта фраза была выше понимания Стряпуха.
– Не нужен! – повторил Неприметный. – Ничего больше не нужно!
Нет, на крейсере, кажется, действительно что-то происходило…
Неприметный исчез.
Стряпух увидел чистую кастрюлю и улыбнулся, но не взял ее в руки, потому что рядом валялась другая. А там крышка от сковороды. А еще дальше – уже пне поймешь что. Стряпух засмеялся, легко, свободно, замолчал, засмеялся еще громче, снова смолк, прислушался, захохотал оглушительно, даже удивляясь силе своего голоса.
Откуда-то приближался шум. Он все нарастал. Стряпух опомнился и начал собирать черепки чашек, чтобы склеить их. Эта работа была сейчас самой важной.
29Неприметный успел выбежать из корабля через какой-то пролом. Все кругом гудело и стонало. Десятки действующих вулканов выбрасывали в небо огненные столбы. Цепляясь когтями за шевелящиеся камни, нахохлившись, клекотал орлан. Пепел покрывал его, и кое-где уже дымились и таяли перья. Неприметный усмехнулся. Времени оставалось мало. Уже, наверное, исчезли моря и Океан, но дышать еще было можно. Неприметный топнул каблуком сапога, ожег Планету ударом плети.
– Наказание! – крикнул он. – Наказание!
Орлан пополз к нему, широко разевая клюв. Кое-где из его боков торчали оплавленные балки каркаса, дымились интегральные схемы.
– Сначала Дурашку, – сказал сам себе Неприметный и вскочил в седло, тотчас же прожегшее ему мундир. Но боли не было.
Орлан тяжело запрыгал и с трудом поднялся в воздух. Скакун у Дурашки был меченый и разыскать его по радиодатчику не составляло труда. Кибернетическую птицу подбросило и чуть не переломало ей махательные плоскости. Это возник еще один вулкан, на том месте, где лишь вчера совершил посадку «Толстяк». Крейсера больше не существовало.
Неприметный вперился в экран пеленгатора. Светящаяся точка указывала ему путь. Лететь по прямой мешали километровые столбы огня, приходилось делать зигзаги и петли. Орлан все медленнее и медленнее махал крыльями, но и цель уже была близка.
Дурашка стоял на плато, со всех сторон окруженное лавой. Скакуна он держал в поводу.
И каких-то сто метров не смог еще пролететь израненный орлан, упав в густую, медленно текущую огненную массу. Птица сгорела мгновенно. Но с Неприметным ничего не случилось. Лишь на миг потеряв самообладание, он встал, поправил широкополую шляпу с хрустальным, прозрачным пером, хлестанул плетью Планету и пошел вперед. Никакие вулканы ему были не страшны!
Дурашка видел Неприметного и спокойно ждал его приближения.
– Ты знаешь, что сотворила с нами Планета? – спросил Неприметный.
– Знаю.
– И как же, по-твоему? Она и теперь не заслуживает наказания?!
– Она приняла нас как мать. Неприметный. Разве можно наказать мать?
– У нас одна мать – Тола! – Неприметный стеганул Планету плетью. Понял? Конечно, она переиграла меня. Но отмщение все равно состоится! Ты видел, как я шел по расплавленной лаве? Планета ничего не сможет со мной поделать. И я еще сумею исхлестать ее всю вдоль и поперек!
– Она просто ничего не хочет с тобой делать, Неприметный. Ты ей не нужен.
– А ты нужен?! То-то все уже превратились в пар!
– Нет, не в пар, Неприметный. Они уже там, на зеленой и чудесной Планете.
– Как же!
– Я тоже иду туда. Неприметный.
– А вот этим! – Неприметный ударил плетью Дурашку, но она прошла через того, как сквозь пустоту.
– Что, не получилось?
Неприметный ударил еще раз, другой, третий! Дурашка был неуязвим.
– Бесполезно, Неприметный. Мы уже живем в разных временах.
Дурашка и его скакун неуловимо, но быстро становились прозрачными. Неприметный рубил плетью пустоту, но Дурашка не обращал на него внимания.
– Она живая, – сказал он сам себе, – живая… зеленая и ласковая. Я чувствую эти. Я всегда больше чувствовал, чем понимал. Здравствуй, Планета…
Неприметный остался на плато один.
30Планета стремительно проваливалась в прошлое.
Уже исчезли вулканы, потому что все превратилось в один большой огненный Океан.
А Неприметный все хлестал Планету плетью. Он шел, и идти ему было далеко.
Ускорялся бег времени, словно Планета хотела избавиться от Неприметного хитрым и страшным образом. Постепенно потухал огонь, увеличивался радиус Планеты, рыхлее и легче становилось вещество, из которого она состояла. И вот уже только огромная, аморфная туманность окружала его. Да и та все более разреживалась. И плеть уже не встречала сопротивления и за каждым атомом приходилось гоняться, как за быстрым зверьком. Первоначальная пепельная мгла наполнялась светом, пока наконец туманность не рассосалась по всей Вселенной. И Светило, которое когда-то в будущем потрудится над созданием Планеты, откатывалось все дальше и дальше. Вот и оно превратилось в Звезду, обыкновенную, как и все другие. И уже не отличить ее от всех других недосягаемых светлячков неба.
И плеть Неприметного была обречена рассекать лишь пустоту…
…1Разведывательный крейсер приближался к солнечной системе.
– Есть ли новые данные? – спросил Стратег и захрустел ремнями мундира.
– Новые данные подтверждают старые данные, – ответил Звездочет. – Уровень радиоизлучения системы непрерывно повышается. Еще две-три минуты, и мы увидим, шумит ли это Светило или какая-либо из его планет.
– И что это будет означать?
– Если излучает Светило, то в скором времени возможен взрыв, – ответил Звездочет. – Если же Планета, то это неопровержимо докажет, что на ней существует разумная цивилизация.
– Хм… цивилизация. Сколько раз мы уже предполагали наличие цивилизаций на других планетах, но ничего не нашли. – Стратег задумчиво потер подбородок ладонью.
– Что скажешь, Тактик?
– Как только приборы подтвердят, что радиоизлучение идет с Планеты, на крейсере будет объявлена готовность нулевой степени, – ответил Тактик.
– Хорошо. – Стратег встал и прошелся по отсеку управления, затем взглянул на песочные часы.
Звездочет нагнулся над самописцем, регистрирующим радиоизлучение неизвестной солнечной системы. Перо вычертило маленькую горбушку, сделало два прочерка и, наконец, выдало огромный всплеск.
– Есть! – радостно воскликнул Звездочет. – Третья Планета!
– Так что это означает? – спросил Стратег.
– Это означает, что на третьей планете существует высокоразвитая цивилизация, – ответил Советник. – Необходимо записать эти радиосигналы и попытаться их расшифровать.
– Пусть Отгадыватель займется этим! – нетерпеливо заметил Стратег и вопросительно посмотрел на Тактика.
Тот поспешно схватил микрофон.
– Объявляется готовность нулевой степени! Произвожу проверку. Шкипер!
– Крейсер идет точнехонько к третьей планете.
– Канонир!
– Все бомбарды заряжены букетами цветов!
– Оружейник!
– Все арбалеты заряжены разноцветными лучами для иллюминаций и фейерверков!
– Умелец!
– Все системы крейсера работают нормально, в точно заданных режимах.
– Лекарь!
– Лазарет готов к принятию больных, если таковые окажутся на Планете!
– Отгадыватель!
– Начал расшифровку радиоизлучения!
– Умница!
– Пытаюсь почувствовать, что за цивилизацию мы встретили!
– Стряпух!
– Накрываю в кают-компании стол на тринадцать персон!
– На тринадцать? – удивился Стратег. – Разве нас тринадцать? Экипаж крейсера состоит из двенадцати человек!
– Виноват, – ответил Стряпух, – всегда накрывал на тринадцать. Прикажешь следовать в карцер?
– В карцер? – еще более удивился Стратег. – Да ведь карцер уже давным-давно переделан в комнату отдыха! Хм… На тринадцать. А кто же, по-твоему, был тринадцатым?
– Да неприметный такой…
– Хо-хо-хо! – раскатился Стратег. – Скажет же: неприметный! Уж настолько неприметный, что его кроме тебя почему-то никто и не видел. Ну да ладно… На тринадцать так на тринадцать.
Тактик весь как-то подтянулся. Теперь, когда Планету уже можно было видеть в обзорный экран, командование крейсером переходило из рук Стратега в его, Тактика, руки. Стратег теперь мог давать лишь самые общие указания.
Команда крейсера приготовилась к встрече с неизвестной цивилизацией.
…2– Прямо по курсу неизвестное тело! – доложил Шкипер.
Стратег поскрипел ремнями мундира, опустился в кресло и ободряюще кивнул Тактику.
– Бомбарды к встрече! – приказал Тактик.
– Есть бомбарды к встрече! – с какой-то залихватской веселостью ответил Канонир.
– Тактик! – крикнул Отгадыватель. – Удалось расшифровать одну фразу!
– И что же получилось? – с нетерпением спросил Тактик.
– «Милости просим!»
– Какой еще милости? – не понял Тактик. – Мы вовсе и не собираемся причинять им какие-либо неприятности!
– Тактик, они не милости у нас просят. Они милости просят пожаловать к ним в гости!
– А-а… Это другое дело!
– Тактик! – доложил Шкипер. – Неизвестное тело производит какие-то маневры!
– Что скажешь, Советник? – спросил Тактик.
– Обозначить сигнальными огнями швартовочный люк. Цветными лучами и цветами продемонстрировать наше дружелюбие.
– Дельно, – тихонько пробормотал Стратег.
– Всем приготовиться к встрече братьев по разуму! – приказал Тактик.
– От корабля планетян отделилась шлюпка, – информировал Шкипер. – Движется в нашу сторону… Причаливает… Готово… Кто-то выходит из нее!
– Всем в кают-компанию! – приказал Тактик.
Двенадцать офицеров крейсера в хрустящих мундирах, начищенных сапогах с отворотами и шпорами, в широкополых шляпах с разноцветными перьями замерли возле резных кресел, стоящих вокруг стола.
Дверь в кают-компанию открылась, и вошел человек. Он был разве что чуть повыше, чем офицеры, да пошире в плечах. Хотя Оружейник, например, ничем не уступал ему в габаритах, да, по-видимому, и в силе.
– Приветствую вас, братья по разуму, на нашей Планете! – сказал человек.
– Экипаж крейсера приветствует Планету и планетянина! – хором ответили офицеры.
– Приветный! – представился планетянин и всем по очереди пожал руки.
– Прошу к столу! – пригласил Стратег.
– Конечно, на тринадцать персон, – пробормотал Стряпух. – Я же помню…
Но его никто не расслышал.
– А что за название у вашего крейсера? «Толстяк», что ли?
– «Тол-стяг»! – поправил его Тактик.
– Стерлась надпись-то, поправить бы надо, – посоветовал планетянин Приветный.
Тактик укоризненно посмотрел на Умельца. Тот засмущался. Давно бы надо подновить название корабля, да все руки не доходят. Но уж теперь-то!
– А что означает «Тол-стяг»?!
– Стяг Толы! – пояснил Тактик. – Знамя Толы!
– Ах, Тола – это планета, с которой вы прибыли? – догадался планетянин.
– Да, да! Тола – это наша родная планета.
– И что же за задачи у вашего крейсера?
– Искать братьев по разуму! – ответил Стратег. – Вступать с ними в контакт. Добиваться взаимовыгодного сотрудничества.
– Ну что ж… Наши цели совпадают. Планета примет вас с радостью! А много ли миров вы уже открыли?
– Ваш первый, – правдиво ответил Стратег. – Разум – слишком редкая ценность во Вселенной! Иногда нам казалось, что некоторые планеты обитаемы. Но при тщательном исследовании все они были мертвыми. Возможно, тут все дело в стратегии поиска…
– Или в тактике, – добавил Тактик.
– Да, – согласился планетянин. – Стратегия и тактика поиска братьев по разуму не терпит ошибок… Я вижу, на некоторых планетах у вас все же были и неприятности.
– Да как вам сказать, – замялся Стратег. Поморщился. Старая ножевая рана заныла в груди. – А с чего вы это взяли?
– Да вот, я вижу, все чашки у вас склеены. Видно, порядочно тряхнуло крейсер когда-то?
– Стряпух! – спросил Тактик.
– Отправляться в карцер? – не понял тот.
– Великий Космос! Что за карцер? Разве у нас на крейсере существует наказание карцером?!
– Старею, видно, – сказал Стряпух. – Руки уже не те. Как начну мыть посуду, так и бухну что-нибудь в раковину.
– Невелика беда, – заметил планетянин.
– А я словно уже бывал на вашей Планете, – сказал Умница. – Она приняла меня…
– Умница у нас очень тонко чувствует, – объяснил Отгадыватель. – Потрясающие способности к художественному мышлению!
– И прекрасно, – ответил планетянин. – Красоту мира нужно чувствовать.
– Предлагаю тост… – сказал Стратег.
После нескольких тостов все разговорились, обращаясь, правда, больше к планетянину.
…3– Значит, торговля, обмен духовными и культурными ценностями, – заключил планетянин. – Прекрасно! Это только ваша стратегия или стратегия самой Толы?
– Конечно наша! – воскликнул Отгадыватель.
– Конечно Толы! – воскликнул Тактик.
Оба офицера посмотрели друг на друга недоуменно. Больно сжалось сердце у Тактика.
– Послушай, Отгадыватель… Мне кажется, что я доставил тебе какую-то неприятность. Обидел, что ли?
– Да что ты, Тактик! Как мы можем обидеть друг друга?! Никаких обид у нас нет! Иначе поход нашего крейсера был бы невозможен.
– Хорошо, если так… И все-таки что-то крутится у меня в подсознании.
– Может, дурной сон?
– Да, да, сон, назерное? – обрадовался Тактик.
– Так как же со стратегией Толы? – напомнил планетянин.
– Есть малюсенькая загвоздка, – вздохнул Стратег. – В общем-то, нам рекомендуется немного припугнуть каждую встреченную цивилизацию. Продемонстрировать, так сказать, силу. Но… но на это не стоит обращать внимание.
– Да, – согласился Канонир. – Кроме букетов цветов бомбарды могут заряжаться и чугунными ядрами. Но я, правда, закрыл погреб на замок, а ключ выбросил.
– Да и арбалеты приспособлены не только к стрельбе лучами фейерверков, – сказал Оружейник. – Я свинтил с лучей все боевые наконечники. Но ведь так просто навинтить их вновь.
– Тем более, – подхватил Звездочет, – что звезды все-таки иногда внушают страх.
– Лазарет тоже не всегда бывает пустым, – буркнул Лекарь.
– В наставлении по вождению судов, – сказал Шкипер, – есть, кстати, термин: боевой разворот.
– Да и я не сижу без работы, – сказал Умелец.
– А я чувствую, – сказал Умница, – что на нашей Толе, кажется, не все в порядке.
– А все-таки стол в кают-компании всегда накрывался на тринадцать персон, – вставил Стряпух.
– Ну, это на всякий случай, видимо, – объяснил Тактик. – Для встречи дорогого гостя, вот как, например, сегодня.
– Что-то мы копнули тревожное, – нахмурился Стратег. – Тут такая радость. Встреча с братьями по разуму! А в сердце тревога…
– Что скажешь, Советник?
– Скажу. На Толе, конечно, все не так хорошо, как мы поведали планетянину Приветному. Да и стратегия и тактика «Тол-стяга» неприметно меняются во время нашего похода. Почти у каждого на теле раны…
– Да, да! Это правда, – подтвердил Лекарь.
– …Я думаю, что все здесь рады такой приятной и интересной встрече. Но на Толе нам не простят, что мы не поприветствовали Планету двумя-тремя залпами чугунных ядер из всех бомбард. Дело в том, что наши стратегия и тактика отличаются от принятых на Толе. Контакт контактом, а глубокий карцер на Толе нам всем обеспечен.
– Я же говорил, – пробормотал Стряпух,
– Выходит, что мы, планетяне, – поставили вас в тяжелое положение? – огорчился Приветный.
– Нет, нет. Мы так рады! Нам бы только выкрутиться на Толе, – сказал Стратег.
– Я предлагаю не возвращаться на Толу, – сказал Советник.
– Я согласен! – воскликнул Шкипер.
– Оставайтесь у нас, – предложил планетянин. – Мы примем вас с радостью. Все разумные существа – братья!
– Нет, нет, – запротестовал Отгадыватель. – Наш долг – вернуться на Толу.
– А! – поморщился Стратег. – Ты всегда был бунтарем!
– Мы вернемся на Толу, но не с тем, чтобы поселиться в глубоком карцере, а с тем, чтобы рассказать всем, что стратегия и тактика Толы неверны.
– Только попробуй, – сказал Тактик. – Так тебе и разрешат.
– А зачем спрашивать разрешения? Мы поднимем весь флот Толы! Мы объясним всем гражданам Толы, что долго заблуждались. Пора поправлять свои ошибки!
– Это значит, что придется отказаться от длительных походов? – сказал Шкипер.
– Я не знаю. Я еще ничего конкретно не знаю. В голове лишь одна мысль: надо возвращаться на Толу и попытаться изменить ее.
– Да, да! – поддержал его Умница. – Я чувствую, что буду круглым дурашкой, если не поддержу Отгадывателя! Что толку для Толы от нашей встречи с планетянами? Она только постарается прислать сюда целый флот!
– Выходит, – сказал Стратег, – что мы доставим Планете большую неприятность?
– Нет, нет, – ответил планетянин. – В ваших мыслях и действиях нет никакой вины. Если даже к Планете подойдет весь флот Толы, мы не пострадаем.
– Война? – ужаснулся Лекарь.
– Мы обходимся без военных действий. Тем более что ваше возвращение на Толу, я уверен, не повлечет за собой такой устрашающей акции.
– Вы верите нам? – спросил Умница.
– Верю!
– Но вы же совсем не знаете нас!
– Как знать…
…Крейсер на предельной скорости шел к Толе, правда, предварительно проведя на Планете несколько дней. Надо же ведь знать, что рассказывать соотечественникам…
И снова экипаж крейсера насчитывал тринадцать человек.
СЛОВО – МОЛОДЫМ
ВЯЧЕСЛАВ РЫБАКОВ
Художник
Лес был бесконечен. Плоская, душная мгла обволакивала тело туго и незримо. Иногда в ней вспыхивали багровые огоньки глаз – то ли зверя, то ли духа, и художник замирал, стараясь не дышать. Дважды ему попадались маленькие поляны, и тогда можно было взглянуть на мерцающие в вышине звезды, такие спокойные и голубые после опасных звезд леса. Но потом вновь приходилось нырять в сладковатую затхлость под низкими кронами. Лес кричал и выл, лес зловонно дышал, иногда доносились крадущиеся шаги – то ли зверя, то ли духа… Художник мечтал услышать голос птицы Ку-у, птицы его предков, – это значило бы, что он на верном пути. Но лес кричал иными голосами. Художник шел из последних сил, все сильнее припадая на искалеченную ногу, облизывая спекшиеся губы сухим языком.
Посреди очередной поляны он остановился и запрокинул шишковатую голову. Над ним, обрезанный темными тенями ветвей, мерцал звездный туман, клубясь по высокому, неистово синему своду. Звезды всегда помогали художнику. Стоило их увидеть – и самые сложные картины всегда получались хорошо. Художник не понимал, почему другие не любят смотреть на звезды.
Со сдавленным стоном он опустился на влажную землю и коротко обратился к Ку-у, прося помощи. Только знак. Больше не надо ничего, только знак, остальное он сделает сам. Он будет неутомим, как ветер, он вечно будет идти, не замечая боли, – только знак, что путь выбран верно, что страдания не напрасны. Но не было знака.
…Он кончил рисовать медведя и приготовился проткнуть его где полагалось черточками копий.
Род рос, ему нужна была пещера побольше. Но в единственной пещере, которую удалось найти в округе, жил медведь. Надо было его убить. С такой задачей род не сталкивался давно – только самые старые помнили, как убивать медведя, да и то каждый из них советовал свое.
Чья-то тень упала на стену, и художник услышал за спиной знакомое дыхание. Художник обернулся. Вождь некоторое время внимательно рассматривал картину, а потом сказал:
– Хорошо. – Помедлил и добавил: – Хватит.
– Что – хватит? – удивился художник.
– Рисовать – хватит.
– Надо копья.
– Не надо копья.
– Не надо копья?
– Не надо копья. Мы не будем плясать у картины.
Художник опустил выпачканные красками руки.
– Мы не пойдем на медведя?
Вождь прятал глаза.
– Мы пойдем на медведя, – ответил он. – Мы не будем плясать у картины. Ты не будешь рисовать копий. Ты не будешь рисовать ничего.
Художник медленно поднялся, и его помощник, деловито растиравший глину, поднялся тоже.
– Как же можно не рисовать копий? – растерянно спросил художник. – И как же можно ничего не рисовать?
– Ты будешь охотиться, как все, – с внезапной твердостью сказал вождь. – Твой помощник тоже будет охотиться, как все. Рисовать не надо. Вы, двое мужчин, тратите все время на дело, с которым справится любая старуха. Это глупо. – Он помолчал. – Рисовать не надо. Мы сотрем все это. – И он широко взмахнул рукой в сторону стены художника.
Художник посмотрел на вождя, а потом повернулся к своим картинам. Здесь были все звери, каких только видели глаза людей. И люди здесь тоже были. В каждом из них был кусочек вечного неба, в каждой линии искрились звезды. Не рисовать художник не мог.
– Я не дам, – хрипло сказал он и вновь повернулся к вождю. – Пускай останется. – И чтобы сделать свои слова более весомыми, страшно оскалился и зашипел, пригибаясь, хотя прекрасно понимал: если они решили, они сотрут. Он только не мог понять зачем.
– Мы решили, – сказал вождь и уставился художнику прямо в глаза. – Они не нужны и мешают.
– Кому мешают? – спросил художник.
Вождь стиснул кулаки. Каждый из них был величиной чуть ли не с голову художника. Художник старался не смотреть на эти кулаки.
– Кому мешают? – отчаянно спросил он еще раз, и вдруг его помощник тоже стиснул кулаки. Вождь недобро покосился на помощника и медленно сел, скрестив могучие ноги, бугристые от шрамов.
– Садись и ты, рисующий людей и зверей. – Он стукнул по земле рядом с собой. – Ты хочешь говорить, тогда поговорим, раз ты хочешь. И ты садись, растирающий глину. Нет, не здесь, а там садись, чтобы не слышать, что я буду говорить.
– Почему он не будет слышать, что ты будешь говорить? – спросил художник. – Он растирает глину. Я велю ему остаться здесь.
– Ты не велишь ему остаться здесь, – возразил вождь. – Потому, что я хочу говорить так, чтобы он не слышал, а только ты слышал.
– Я хочу, чтобы он слышал все, что слышу я, – упрямо сказал художник, но вождь лязгнул челюстями и гулко ударил себя в волосатую грудь.
Когда растирающий глину отошел, вождь перевел взгляд на художника.
– Ты рисуешь копья, – проговорил он. – И все пляшут, и старейшины просят удачи. А потом настоящие копья не попадают.
– Значит, надо рисовать еще, – вспыхнул было художник, но вождь прервал его.
– Ты рисуешь, а мы охотимся. Ты сидишь в пещере и ешь, что мы приносим, а мы погибаем и получаем раны, а твой помощник сидит с тобой и растирает тебе глину. Не говорю: твоя вина. Не говорю: тебя убить. Но род перестает верить. Раньше думали: нарисовать победу – и будет победа. А теперь видим так: нарисовать победу одно, а добиться победы другое. Рисовать не помогает. Рисовать мешает, потому что вы не охотитесь, и всем обидно.
Художник сидел как оглушенный и долго не мог ответить.
– Я буду рисовать, – сказал он потом.
– Ты не будешь рисовать, – тяжело вздохнув, ответил вождь. – Ты будешь охотиться.
– Я рисую хорошо. – Художник нервно сцепил тонкие пальцы. – Старейшины просят плохо.
Вождь угрожающе встал, и помощник, увидев это, тоже встал, хоть и не слышал слов.
– Это тоже думают, – сказал вождь. – Некоторые думают: он рисует хорошо, это видно. Как просят старейшины – не видно, и они просят плохо. Такая мысль хуже всех.
– Я буду охотиться, а потом рисовать. Ты не велишь стирать, – попросил художник, вставая.
Вождь опять тяжело вздохнул и наморщил лоб.
– Рисуй медведя и копья, – сказал он после долгого раздумья. – Так, как только умеешь, рисуй копья. И мы не будем плясать. И старейшины не будут просить. И мы не пойдем убивать медведя. Ты и твой помощник нарисуете хорошо, а потом пойдете и убьете хорошо. И если не убьете, то вы рисовали плохо, и больше не надо.
– Вдвоем?
– Да, – подтвердил вождь. – Рисуй хорошо.
…И вот помощник погиб, и Ку-у молчит, и нет сил идти.
И медведь невредим.
И картины сотрут.
Эта мысль подстегнула художника. Он заворочался, пытаясь встать. Если бы хоть кто-то подал руку… Никто не подавал руки. Загребая воздух пятерней, художник старался подняться и стискивал, стискивал зубы, чтобы не закричать. Кричать нельзя – лес всегда идет на крик, там легкая добыча, там пища. На крик о помощи всегда приходит убийца. Надо встать. Надо добраться до своих. Там помогут, там же люди… люди… если позволит вождь… если согласятся старейшины, то… люди…
Он встал и пошел.
…Он лежал, запрокинув голову, хрипло и коротко дыша. Рядом сидела на корточках старуха и обмазывала раны травяным настоем. Она невнятно бормотала, чуткими пальцами трогая распоротое, раздавшееся в стороны скользкое мясо. Вождь возвышался над ними как скала, его лицо было угрюмо.
– Мы не убили медведя, – выдохнул художник. – Нас было мало.
– В старые времена медведя убивал один.
– Он знал способ.
– Но ведь ты рисовал! – с деланным удивлением воскликнул вождь. – Зачем тебе способ?
Художник не ответил. Вождь подождал, а потом сказал:
– Ты будешь собирать корни.
Такого унижения художник еще не знал. Ведь он не виноват, что его послали. По чужой вине он стал калекой, по чужой вине остаток жизни будет заниматься женской работой и смотреть на пустые стены!
– Я не смогу собирать корни, потому что не смогу ходить, – едва разлепляя губы, выговорил он. – Я буду рисовать.
Вождь оскалился.
– Ты будешь резать корни, сидя в пещере! Ты будешь выделывать шкуры, сидя в пещере! Кто-то должен делать самую грязную работу. Ты привык к грязи, возясь с краской, и тебе будет не трудно.
– Я буду делать самую грязную работу, а потом рисовать, – тихонько попросил художник.
Мускулы вождя вздулись, он оглушительно зашипел, молотя себя в грудь обеими руками. Старуха испуганно шарахнулась, задев твердым сухим коленом рану художника. Боль вспыхнула, как молния, художник вскрикнул, дернувшись на вонючей шкуре.
Вождь успокоился. Он тяжело вздохнул, а потом нагнулся и заботливо расправил сбившуюся под художником шкуру.
– Стереть важно, – сказал он.
Художник закрыл глаза.
…Он помогал резать корни, потрошил рыбу, выделывал шкуры. Над ним смеялись. Иногда он выбирался из пещеры и останавливался у входа, вдыхая свежий, просторный воздух и глядя в лес. Ходить было трудно, но солнце горячим языком вылизывало его перекошенное тело. Художник щурился и мечтал.
В редкие мгновения, когда он оставался в пещере наедине с детьми и глупыми полуслепыми старухами, он подходил к своей стене. Рисунки были стерты, но художник гладил стену ладонями, в кожу которых все глубже въедалась земля, ласкал холодный камень огрубевшими пальцами, творя воображаемые картины, и вдруг снова, как в прежние времена, он осознавал, что правильно ведет эту линию и вот эту тоже; будь они видны, на него смотрел бы со стены влажный удивленный глаз косули…
А старейшины все припоминали способ извести медведя, и каждый говорил свое и упрекал остальных в молодости, и вождь не решался рискнуть.
Однажды, опираясь на крепкую палку, художник вышел из пещеры и заковылял туда, где его помощник брал глину.
Он дошел через час. Набрал сколько мог унести и поплелся обратно, часто присаживаясь отдохнуть, вытягивая усохшую ногу и подпирая подбородок суковатым костылем.
Он нашел большой валун неподалеку от пещеры и сел возле; начал растирать глину – неумело, но любовно и тщательно, чувствуя, как она постепенно перестает быть глиной и становится краской.
Потом он обессиленно лег, уткнувшись затылком в мягкую траву. Небо сияло. Художник подумал, что очень давно не видел звезд. Он с трудом сел и начал рисовать.
И вновь увидел, как громадный серый ком беззвучно рухнул откуда-то сверху, вскрикнул растирающий глину, и лишь тогда медведь взревел, почуяв кровь. Тоненькие ноги, торчащие из-под туши, дернулись по земле. Морда медведя стала багровой. Художник попятился, неловко выставив копье, потом закричал от ужаса. Все произошло так неожиданно и внезапно, ведь растирающий только что разговаривал и старался успокоить художника – и, отстранив его крепким локтем, пошел первым… Медведь поднял голову и опять зарычал. Художник попятился и споткнулся, упал навзничь, цепляясь за копье, и медведь бросился. Художник швырнул копье и попал, но медведь лишь взревел сильнее, художник вскочил, медведь прыгнул, художник прыгнул тоже и покатился с откоса, а следом за ним с нарастающим гулом и грохотом, вздымая облака пыли, понеслась лавина песка и щебня…
Он рисовал. Он рассказывал, и плакал, и просил: не надо смеяться. В том, что случилось, нет ничего смешного. Он закончил одну картину, другую, третью, четвертую, срисовывая с памяти все, как было. Он не жалел красок. Его била дрожь. Ему хотелось, чтобы хоть на миг всем стало так же больно и обидно, как больно и обидно ему, чтобы все поняли. И перестали смеяться. Он нарисовал себя, искалеченного, скрюченного, как сухая травинка, опрокинутого на шкуру, – и пустую стену рядом.
Он вернулся в пещеру поздно, люди уже спали. Его глаза тоже смыкались, он был опустошен; сладкая усталость умиротворяла и расслабляла его. Он уснул мгновенно, и этой ночью его не преследовали кошмары – медведь и вождь.
Вождь пришел к нему после полудня. Его ноздри широко раздувались, и верхняя губа то и дело вздергивалась, обнажая зубы.
– Ты рисовал? – отрывисто спросил вождь.
Художник отложил рыбу, которую потрошил.
– Я рисовал, – ответил он. – Я – рисующий людей и зверей.
– Зачем ты рисовал? Я не велел.
– Я люблю. Я решил сам, потому что ты не велишь, а я люблю.
Вождь сдержался.
– Зачем ты рисовал такое? – спросил он, пряча руки за спину. – Это самое вредное, что ты нарисовал.
