Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 25"

Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие

Соавторы: Эрик Фрэнк Рассел,Еремей Парнов,Александр Силецкий,Владимир Гаков,Виктор Колупаев,Владимир Покровский,Леонид Панасенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

ПУБЛИЦИСТИКА

ВЛ. ГАКОВ
Сказание о Марсе и о Земле
(Три хроники)

Знаешь, что такое Марс? Он смахивает на вещицу… их калейдоскопами называют, внутри осколки хрусталя, лоскутки, бумага, всякая мишура… А поглядишь сквозь нее на солнце – дух захватывает! Сколько узоров! Так вот, это и есть Марс!

Рэй Брэдбери. Марсианские хроники

Тут действительно, не одна хроника – целые три.

Вот первая: хроника открытия планеты, события одного месяца.

* * *

Последние недели ноября 1971 года. Специалисты, занятые в области космических исследований, нервничают, у всех на устах слово «Марс». Создается впечатление, что пылевая буря, разразившаяся за 380 миллионов километров от дома, испортила настроение ученым куда больше, чем все земные неприятности, вместе взятые. Ученых можно понять: год «марсианский», великое противостояние планет-соседок – жди потом такого же случая долгие семнадцать лет.

Понятно, что к событию готовились заранее. В мае к Марсу одна за другой отправились сразу четыре межпланетные автоматические станции: американские «Маринеры» с порядковыми номерами 8 и 9 и советские – «Марс-2» и «Марс-3». Стартовавший первым «Маринер-8» спустя несколько минут после старта прекратил существование и рухнул в Атлантический океан. Три других корабля маленькой флотилии продолжали полет, и к описываемому периоду, середине ноября, «Маринер-9» достигает окрестностей Марса. Перейдя на устойчивую ареоцентрическую орбиту, он становится первым рукотворным спутником планеты. Пылевой бури не видно конца, и по «советам» с Земли станция ложится в долгий дрейф, выжидая, когда все прояснится и можно будет приступить к самой ответственной части программы: фотографированию марсианской поверхности с орбиты.

«Маринеру» не пришлось долго скучать – через две недели появляется «Марс-2». Но у вновь прибывшего иная программа: 27 ноября при подлете станции к Марсу от нее отделяется специальная капсула, которая совершает «жесткую» посадку на поверхность, доставив на Марс вымпел с Земли.

На Земле же по-прежнему волнуются: это не все, главный штурм впереди. Спустя пять дней на исходные позиции для решающего «броска» выходит последний из прибывших, «Марс-3». Обстановка если и изменилась, то к худшему: мутная пелена, состоящая из частичек сухого песка и пыли, окутала всю планету. Как тут садиться – ни зги не видно… Однако и отступать некуда, поэтому автоматы продолжают неукоснительно следовать программе.

2 декабря по земному календарю спускаемый аппарат станции «Марс-3», развернувшись, начинает снижаться. На заданной высоте, как только скорость уменьшилась до расчетной, раскрывается парашют. Поверхность все ближе, ближе – и когда до «земли» остается метров двадцать, в песок ударяют газовые струи тормозных двигателей. Мягкая посадка! Еще минуты, секунды и…

Обычно пишут: «на Земле затаили дыхание». Конечно, затаили. В Москве было около пяти часов пополудни, когда в контрольно-вычислительный центр поступила информация об отделении спускаемого аппарата. А там, на Марсе, мягкая посадка уже закончилась. И «Марс» должен был посылать первую телеинформацию. Если удалось…

Долгие двадцать одну минуту летели в космической пустоте сигналы, переданные со спускаемого аппарата. Ретранслированные мощной аппаратурой орбитального отсека, они неслись к Земле, оповещая ученых, что посадка прошла успешно! Можно представить себе, сколько всего передумали за эти двадцать минут ученые и конструкторы, годы готовившиеся к этому событию и предусмотревшие, кажется, все, кроме злосчастной бури – надо же ей было случиться так не вовремя!

Но двадцать минут оттикало, и примерно в 17.10 по московскому времени в Центр поступили долгожданные первые кадры. Теперь сомнений не было: удалось! Даже внезапное прекращение телепередачи, продолжавшейся считанные секунды, не омрачило радости ученых. Главное все-таки свершилось. Было доказано, что такое – возможно.

Так была написана первая строка «марсианских хроник».

Еще не раз в сторону Красной планеты стартуют автоматические станции, потом полетят пилотируемые корабли, и можно не сомневаться, что до конца столетия телезрители на Земле будут наблюдать едва ли не самую волнующую страницу хроник – высадку людей на Марс. Но то, что сделала в ноябрьские дни 1971 года эта «троица» автоматов, было самым нелегким делом. Потому что – впервые…

Запомним этот месяц – ноябрь семьдесят первого, первый месяц «марсианских хроник».

* * *

А вот ровно за тридцать лет до этого – месяц в месяц! – произошло событие, которое вряд ли зафиксировано в анналах специалистов-ареологов, но которое тем не менее имеет самое непосредственное отношение к марсианской теме: в литературу пришел писатель, с чьим именем отныне и всегда будут связаны сами эти слова – «марсианские хроники».

Это уже вторая хроника, хроника создания книги. Начало ее почти точно совпадает с дебютом ее автора. О них – об авторе и о его книге – наш рассказ.

В ноябре 1941 года в американском научно-фантастическом журнале «Сверхнаучные истории» появился рассказ «Маятник», написанный профессиональным писателем Генри Хассе в соавторстве с дебютантом. Имя последнего – Рэй Брэдбери – если и было кому знакомо, то разве что лос-анджелесским любителям фантастики: вот уже три с половиной года долговязый, постоянно улыбающийся парень в очках редактировал неофициальный печатный орган местной Лиги научной фантастики. В «Футурии Фантазии» (так назывался журнальчик, печатавшийся на мимеографе и украшенный иллюстрациями талантливого художника Ханнеса Бока) публиковались в основном новички. Тогда еще новички Роберт Хайнлайн, Генри Каттнер и сам бессменный редактор журнала.

С осени 1941 года ведется официальная писательская биография Рэя Брэдбери. Факт появления посредственного – даже по меркам той поры – «любительского» рассказа в профессиональном журнале удивления не вызывает. Во-первых, соавтором был профессионал (который, что скрывать, попросту переписал рассказ заново). А во-вторых, молодой автор два года бомбардировал редакции своими произведениями. Благодаря его недюжинной энергии – 52 рассказа были написаны за один год, 1941-й, по рассказу в неделю! – что-нибудь да должно было со временем проскочить…

Странно другое. После первой публикации – год с лишним полнейшего штиля. При такой-то работоспособности… Но примечательно то, что уже второй из опубликованных рассказов Брэдбери – из марсианской серии.

Вот как это было тогда, сорок лет назад.

Как только вышел «Маятник», Рэй тут же перерыл папки со старыми рассказами, выискивая вторую «цель». Выбор его пал на написанный пару лет назад и почти затерявшийся в подшивках «Футурии Фантазии» рассказ под названием «Трубач». Это история марсианского «гаммельнского крысолова» (помните, тот, что, играя на флейте, увел из города детей?), последнего представителя высокоразвитой цивилизации, некогда правившей Марсом. Герой ведет на бой с инопланетными агрессорами полудиких «жителей холмов». Набат, скликающий воинство, – это труба героя, а захватчики – откуда бы вы думали? – с Земли!

Удивительно все-таки, как рано проявилась в творчестве Брэдбери эта особенная, только одному ему присущая «марсианская» нотка. Тема Марса и его обитателей, раз возникнув, потом уже не покинет писателя, даст рождение едва ли не лучшей его книге и прославит его имя во всем мире. Ведь если образ марсиан-агрессоров нерасторжимо связан в нашем сознании с именем Уэллса, то обратная картина первым делом вызовет в памяти имя Рэя Брэдбери. Вряд ли он мог предугадать это тогда, в начале сороковых, перечитывая рассказ и обдумывая, куда бы его пристроить…

Но – все по порядку. Итак, в один из летних дней 1942 года Рэй зашел в квартирку, на которую совершал набеги и ранее. Место было знакомое: именно здесь, в двух шагах от угла улиц Нортон и Олимпик, начинающий писатель зарабатывал себе на жизнь, торгуя с лотка местной газетой. Юноша прекрасно знал и хозяев – писателя-фантаста Эдмонда Гамильтона, который тогда уже ходил в «королях космической оперы», но не гнушался помочь новичкам, и его друга, литературного агента из Нью-Йорка, Джулиуса Шварца. Шварц страстно любил фантастику и на советы не скупился. К нему-то и направился Рэй со своим «Трубачом».

В помещении было душно, а на улице нещадно палило солнце. Убежав с солнцепека в тень, Шварц и Брэдбери уселись прямо на тротуаре и с головой погрузились в работу. Шварцу рассказ «показался», но молодому автору были поставлены жесткие условия: фактически требовалось все переписать заново. Брэдбери долго не упрямился, и работа закипела. Продолжалась она несколько часов кряду, а короткого перерыва едва хватило на то, чтобы проглотить «гамбургер» (круглая аппетитная булка, разрезанная по экватору, а внутри – котлета, листок салата, долька помидора или маринованного огурчика, кетчуп и тому подобная вкуснота), запив его бутылкой подслащенного «солодового» молока…

В результате рассказ был выправлен до неузнаваемости и, по мнению Шварца, смотрелся недурно. Захватчиков-землян он решительно убрал, заменив их на более «нейтральных» агрессоров с Юпитера. Мягкие пастельные описания призрачных марсианских городов (а они были, эти города, в первой редакции рассказа!) уступили место энергичным, крепко сколоченным фразам. Заиграл сюжет, настроение уступило место грубо-вещественному действию. Словом, теперь рассказ был «что надо».

Еще наступит время, и уже не Брэдбери придется подделываться под среднестатистические стандарты книжного рынка, а сами законодатели – редакторы и издатели – будут с руками отрывать брэдбериевские рассказы. Какими бы непривычными они ни казались на первый взгляд… Пока же юным автором владеет единственное стремление – напечататься, и он не сопротивляется «давлению».

Профессиональная интуиция не подвела Шварца – рассказ тотчас же приняли в журнал с труднопереводимым названием (что-то вроде «Захватывающе-удивительные истории»). И в феврале 1943 года Рэй Брэдбери получает свой первый самостоятельный гонорар. Заметим этот штрих в биографии: первый самостоятельный[2]2
  Пока «Трубач» лежал в редакции, вышли еще два рассказа Брэдбери. Но все они (вместе с «Маятником») были явно или неявно написаны в соавторстве (так, к рассказу «Свеча» конец дописал закадычный друг Брэдбери по Лос-Анджелесской Лиге Г.Каттнер).


[Закрыть] рассказ – про Марс.

С момента публикации «Трубача» рассказы пошли споро – один за другим. Словно плотина прорвалась! Той зимой Рэй даже перестал продавать газеты, решив перейти, что называется, сна вольные хлеба». Голова его забита десятками сюжетов, идей, ждущих реализации, а тут еще неожиданный успех в популярном журнале «Жуткие истории», название которого говорит само за себя… Молодой автор буквально разрывается на части от обилия планов, и Марс, заблистав было на горизонте, на время забыт.

Только в дневнике промелькнула запись: «Работаю над книгой о людях на Марсе». Шел тогда 1944 год.

И так – все сороковые годы. Биография писателя полнится фактами и датами. Но вот о том, что где-то в непостижимых тайниках сознания молодого Брэдбери рождается, наливается соком главная книга, можно только догадываться. Какие-то отдельные штрихи, даже не эпизоды, – словно отблески молнии, сверкнувшей где-то далеко-далеко, даже и уследить не успеваешь…

А в Европе бушевала война, развязанная гитлеровской Германией. Целые страны были растоптаны кованым немецким сапогом, и только Советский Союз, приняв на себя всю тяжесть борьбы с фашизмом, смог устоять. Но в Америке об этом почти не знали (да и до сих пор, как выяснилось, не знают)… Только в канун сорок второго года, когда Россия буквально истекала кровью, сдерживая натиск немцев, война докатилась и до берегов Америки. 7 декабря название никому доселе неведомого места в Азии – Пирл-Харбор – тенью национального позора повисло над Соединенными Штатами, население которых успели приучить к тому, что «у нас это невозможно», – и американцы волей-неволей перестали относиться к войне, как к событию европейскому. Рэя в армию не взяли по близорукости, но и он, конечно же, повидал и передумал за эти военные годы многое. Главные антивоенные вещи Рэя Брэдбери – «Марсианские хроники» в их числе – еще только «обкатывались», но понимание бессмысленности и аморальности человеческой бойни, затеянной «сверхчеловеками», уже накрепко засело у него в голове. А что такое «фашизм», будущий писатель потом познал и на собственном опыте, но уже в своей родной Америке…

Проходят три военных года, и только осенью 1945-го – долгожданная, давным-давно запланированная поездка в Мексику на автомобиле. Поехали вдвоем: спутником Рэя был художник Грант Бич. Путешествие было задумано как своего рода творческая командировка: по заказу Лос-Анджелесского музея друзья собирали в Мексике коллекцию народных масок. А кроме того, в течение двух месяцев молодой писатель еще и накапливал необходимый «багаж» впечатлений для будущего «мексиканского» цикла.

И именно здесь, в Мексике, в душном мареве устоявшегося воздуха, возможно, увидел впервые Рэй Брэдбери другую пустыню – покрытую ровной геометрической сетью высохших каналов, на мраморных берегах которых раскинулись дивные, как сон, города с опустевшими домами, скорбными как усыпальницы. А звездными ночами, когда жара чуть отпускала, но не уходила совсем, чудились ему, наверное, те же города, но еще более загадочные в лунном свете, непривычно ярком свете от двух лун сразу…

Весной же сорок шестого случилось то, что легко может случиться, если вам двадцать пять, душа полна романтики и поэзии, а на дворе – апрель. В книжном магазинчике Фаулера Рэй встречает девушку, Маргарет Сьюзен Макклюр – до Марса ли тут было.

Впрочем… Песчаный пляж на десятки миль, отгородивший город от океана, словно нарочно был создан для влюбленных. Во время частых свиданий на берегу, Брэдбери хорошо это помнит, под шорох-аккомпанемент прибоя Маргарет вслух читала своих любимых поэтов – Байрона и американскую поэтессу начала века Сару Тисдейл. А Рэй вглядывался в дрожание струившейся с горизонта лунной дорожки, слушал и повторял про себя – в десятый, сотый раз – полюбившиеся строки:

 
Не бродить уж нам ночами,
Хоть душа любви полна,
И по-прежнему лучами
Серебрит простор луна…
 

Вспоминаете эти строчки? Они прозвучат в одной из самых ярких новелл будущих «Марсианских хроник» (Брэдбери так и назовет новеллу: «И по-прежнему лучами серебрит простор луна»). И прозвучат такой же волшебно-лунной ночью, а в воздухе, не по-июньски морозном (новелла датирована июнем 2001 года), будет разлит свет все тех же двух лун…

Как робко, но и неудержимо, рвется к свету росток, которому суждено не только расцвести, но и затмить своей красотой все вокруг!

Сам автор еще вряд ли догадывается, что за образы тревожат его фантазию, но Марс уже тут, перед глазами – зыбкий, переливающийся, завораживающий.

Жизнь шла своим чередом, только слово «Марс» мелькало теперь почаще. Летом того же сорок шестого года читатели журнала «Планетные истории» с восторгом встретили новый рассказ Брэдбери – «Пикник на миллион лет». Позже автор сменил название на более лаконичное: «Каникулы на Марсе» – под таким заголовком нам и запомнился первый из напечатанных и последний по хронологии рассказ «Марсианских хроник». И, вероятно, лучший.

Вот ведь как вышло: конец вовсе не венчал дело, совсем наоборот. И быть может, именно в это время Брэдбери посетила шальная мысль, а что если… Он уже по-деловому, вполне профессионально вглядывается в мир, который вчерне создан в голове и который осталось только перенести на бумагу. Действительно, всего ничего: по заключительному фрагменту цикла восстановить весь цикл целиком!

Но его вновь отвлекают! Правда, и на этот раз событие нешуточное: первая книга, вышедшая неожиданно даже для самого автора. Зимой сорок шестого – сорок седьмого года небольшое издательство «Аркхэм Хаус», специализирующееся на выпуске «страшной» литературы (оно было создано для пропаганды творчества недавно умершего американского писателя Говарда Лавкрафта, «короля» романов ужасов), вдруг возымело желание издать томик рассказов молодого автора Рэя Брэдбери. И уже в октябре счастливый дебютант с едва скрываемым трепетом ощупывал суперобложку, на которой были изображены зловещие маски и крупными буквами значилось имя автора:

Рэй Брэдбери.

И чуть ниже – заголовок:

«Темный карнавал».

Посвящена была книга Гранту Бичу.

В сборнике, изданном тиражом 3000 экземпляров, научной фантастики почти что и не было. Ведьмы и скелеты, угрюмые заброшенные дома на пустырях, полные привидений и тайн, карлики и дети-чудовища, загадочные мексиканские мумии и зловещие чучельщики… – мир ночных кошмаров заполнил страницы этой книги, сея в душе читателя то особенное «осеннее уныние», которое потом будут связывать с именем Рэя Брэдбери.

Вторая книга, твердо решил Рэй, откроется посвящением жене Маргарет: 27 сентября в лос-анджелесской епископальной церкви мисс Макклюр стала миссис Брэдбери.

То, что вторая[3]3
  До этого Брэдбери успевает закончить сборник стихов для детей «Зажигайте ночь». Написанная за неделю, в самом конце ноября 1949 года, книга почти поспела к рождению дочери, которую назвали в честь матери Сьюзен Маргарет (вышла книга в свет позже, в 1955 году).


[Закрыть] книга не за горами, Брэдбери знает наверняка. За день до свадьбы он в торжественно-шутливой обстановке сжигает свои ранние «пробы пера», «миллион слов дурной прозы». В это время он ощущает себя уже настоящим профессионалом, хладнокровно рассчитывая наперед будущие публикации. К этому есть основания: его заметили. Рассказы Брэдбери, правда, не научно-фантастические, начали проникать на страницы журналов «Америкэн Меркьюри», «Колльерс», «Шарм», «Мадемуазель», «Нью-Йоркер», «Харперс», куда никак не могли прорваться коллеги-одногодки Рэя, А рассказ «Возвращение домой» (этот-то фантастический – из серии о дядюшке Эйнаре и его семейке!) включили в весьма престижный сборник-ежегодник «Лауреаты премии имени О’Генри» за 1947 год.

Тем не менее живет семейство Брэдбери, пополнившееся шумным младенцем, по-прежнему скромно, на 250 долларов в месяц – половину зарабатывает Маргарет, половину приносит писательская деятельность Рэя. Работать приходится много, и когда скудеет поток гонораров из редакций, Рэй прирабатывает на радио.

О чем же он пишет в эти годы, годы до «марсианских хроник»? Практически обо всем. Продолжает щекотать нервы читателям жуткими историями, от которых буквально мороз по коже. Восстанавливает в памяти недавние мексиканские впечатления, а то вдруг фантазия уносит его далеко-далеко, и тогда по страницам рассказов словно проносится ветер романтических звездных странствий… Уже опубликованы рассказ «Ветер», написанный явно «под Хемингуэя», и сделанная в лучших традициях научной фантастики маленькая повесть об обитателях странной планетки, где вечно палит солнце и жизнь коротка (мы теперь знаем этот рассказ под названием «Лед и пламень»). С одинаковым блеском, неожиданным для вчерашнего дебютанта, исполнены полная мрачного фатализма «Коса», чарующее «Диковенное диво» и адресованная таким же молодым романтикам, как и сам автор, новелла «Король серых пространств» («Р – значит ракета»).

Среди разбросанных по редакциям рассказов – а иные уже вышли в свет – есть и интересующие нас, «марсианские».

Разные они, непохожие друг на друга. Сатирический памфлет на незадачливых захватчиков-марсиан («Бетономешалка»). Философская миниатюра «Голубая бутылка». Страстный протест против ханжества, бескультурья, мракобесия – рассказ «Изгои». Наконец, прекрасный рассказ «Наименование имен» (позднее Брэдбери озаглавил его несколько иначе, поэтичнее: «Были они смуглые и золотоглазые»), в котором уже верно схвачены стиль, настроение, общий колорит будущей книги о Марсе.

Все ближе и ближе Брэдбери к цели, словно кругами ходит, еще никак не решаясь или же не догадываясь сделать качественный скачок: объединить все написанное о Марсе в единое целое. К 1949 году все новеллы будущего цикла уже готовы, но только один рассказ, «Третья экспедиция», осенью выходит в «Планетных историях». Остальные пока никто не берет. Тут-то в голове автора рождается парадоксальное, но оказавшееся верным решение: не берут порознь, возьмут скопом.

Быстро набросана схема будущей книги. В первом варианте главки имели стереотипные названия: «Министр», «Доктор», «Юрист», «Торговец» и так далее. Потом Брэдбери выдумал хронологию, изменил почти все названия новелл и, упаковав все это в одну большую папку, проставил на обложке заглавие: «Марсианские хроники». После чего в июне отправился в Нью-Йорк на поиски издателя. Сначала все отказывались от предложенной рукописи, пока, наконец, в издательстве «Даблдэй» от редактора, носившего по странной случайности ту же фамилию – Брэдбери, молодой автор не услышал заветное: «Хорошо, мы берем ваш роман».

Ему еще пришлось сфотографироваться для портрета на отвороте суперобложки. Снятый почти в профиль, крепко сложенный молодой человек с красивыми пытливыми глазами (очки он по такому случаю снял), волосы стрижены под модный «бобрик», руки сложены на груди, строго официальная «бабочка»… Мог ли он знать тогда, что именно этот портрет обойдет полмира, и еще долгие годы, открывая книги Брэдбери, читатели самых разных стран будут постоянно видеть его вот таким, «образца 1949 года», молодым, устремленным в свое писательское завтра!

«Марсианские хроники» увидели свет в мае 1950 года, за двадцать один год до того, как на Марс был доставлен вымпел с Земли, и вместе с «Марсианскими хрониками» взошла звезда Рэя Брэдбери.

* * *

Январем 1999 года датирована первая новелла «Хроник», и нетрудно сообразить, почему. Закончив в 1949 году рукопись, Брэдбери просто отсчитал «круглые» полвека и туда-то, в самый конец нашего столетия, отнес начало своей истории.

Первую новеллу «Ракетное лето» обычно не вспоминают, да и не новелла это в полном смысле слова. Всего лишь заставка, музыкальный затакт. А вот следующая сразу же, первыми же строчками властно увлекает читателя, топит в глубине брэдбериевской фантазии, чарует брэдбериевской лирикой, ласкает слух музыкой брэдбериевского слова:

«Они жили на планете Марс, в доме с хрустальными колоннами, на берегу высохшего моря, и по утрам можно было видеть, как миссис К ест золотые плоды, растущие из хрустальных стен, или наводит чистоту, рассыпая пригоршнями магнитную пыль, которую горячий ветер уносил вместе с песком. Под вечер, когда древнее море было недвижно и знойно, и винные деревья во дворе стояли в оцепенении, и старинный марсианский городок вдали весь уходил в себя, и никто не выходил на улицу, мистера К можно было видеть в его комнате, где он читал металлическую книгу, перебирая пальцами выпуклые иероглифы, точно струны арфы. И книга пела под его рукой, певучий голос древности повествовал о той поре, когда море алым туманом застилало берега и древние шли на битву, вооруженные роями металлических шершней и электрических пауков.

Мистер и миссис К двадцать лет прожили на берегу мертвого моря, и их отцы и деды тоже жили в этом доме, который поворачивался подобно цветку, вслед за солнцем, вот уже десять веков…»

Какие же еще слова нужно было найти, чтобы вот так, сразу, создать нужное настроение; мы – на Марсе!

Рассказ называется «Илла»… Само это имя навевает понятные нам ассоциации – Аэлита. Удивительно: Марс, символ-бог мужского начала, окрашенный в цвет крови, – и вдруг что-то теплое, женское, откуда-то взялись любовь, тоска, поэзия! Странно, ведь не читал же Брэдбери Алексея Толстого, зато в детстве буквально упивался Берроузом, а у того кровь лилась рекой, все восхищались подвигами «настоящего мужчины» Джона Картера, а если и была принцесса-марсианка, то уж слишком кукольная, чтобы всерьез говорить о каких-то чувствах… Но и Брэдбери увидел все же на Марсе свою Аэлиту – Иллу.

Илла – само воплощение марсианского мира, красивого, как поэзия. Это мир изнеженно-хрупкой, почти бесплотной красоты, купающийся в музыке, застывший в самосозерцании на веки вечные. Мир грез и беспечности, и удивительно красивого, возведенного чуть ли не в эстетику, бездействия… Все недвижно-мраморное, серебряное и бронзовое – и подвижно-хрустальное, тонкое и изящное, как паутинка. Красивое – и неживое.

Не зря пришло в голову сравнение с паутиной, символом застоя и мертвенности. Разве не удивительно, что болезненно-чувствительная, как нерв, Илла, единственная, по-видимому, отзывчивая душа в этом мире – в нем же и чужая? Брэдбери даже не мазками, лишь едва заметным касанием кисти помечает: общество, достигшее покоя и умиротворенности (не это ли желанные гармония и совершенство?), полно и скрытой коросты – неверия, равнодушия, презрения ко всему непривычному, чужому.

Здесь стоит остановиться, это важный момент.

Уже в прологе намечена главная тема брэдбериевского «сказания о двух мирах»: потеря чувства удивительного, слепота, мешающая разглядеть в непривычном прекрасное, презрение ко всему, что идет вразрез со вбитыми в голову стереотипами, – все это страшные вирусы, которые могут привести цивилизацию к «летальному» исходу. Именно эти вирусы, а не прозаическая ветрянка, занесенная землянами, положили конец марсианской идиллии. А чуть позже подстерегут и землян-поселенцев; ведь надменно-презрительные слова мужа Иллы, марсианина, «ничего не может произойти, у нас все в порядке» автор тоже не высосал из пальца…

Трагически проходит первый контакт землян с Марсом, обитатели которого поначалу просто не желают признать существования чужих. Муж Иллы убивает землянина только потому, что тот – чужак, несущий с собой семена неуверенности и неопределенности в раз и навсегда заданный порядок вещей. Членов Второй экспедиции запирают в сумасшедший дом, а местный психиатр убьет их, так и не поверив, что они действительно существуют. Еще успеют марсиане, овладевшие искусством телепатии, усыпить подозрения членов Третьей экспедиции (да и как не поддаться «чарам»: летели в черт-те знает какую даль, на Марс, а села ракета на ухоженной лужайке, в двух шагах от щемяще-знакомого дома из детства…).

Все равно развязка неизбежна, и когда в июне 2001 года на Марс прибывает Четвертая экспедиция, она находит его пустым. Ни души – только мраморные берега каналов да опустевшие чудо-города, молчаливыми призраками глядящие из ночи.

Эта новелла – одна из поворотных вех «Хроник». Не только век меняется, меняется вся схема взаимоотношений Земли и Марса. Остался мир марсиан, вечный, словно впитавшийся в воздух и почву планеты. Как-то выдержит он столкновение с пришельцами из другого мира, сиюминутного и суетного?

Начиная с этого момента в книге властно звучит тема «американцев на Марсе». Именно американцев: «со второй волной надо было доставить людей иных стран, со своей речью, своими идеями. Но ракеты были американскими, и прилетели на них американцы». Никто, разумеется, в сороковые годы в Америке не мыслил себе космическое будущее иначе как американским, но не потому Брэдбери старательно подчеркивает национальную привязку своей истории. Подсознательно он понимал, что его Марс в такой же степени «Марс», что и Оклахома, Техас, вообще Дикий Запад в период освоения.

Американцы на Марсе – а значит, у себя дома. Так они всегда и везде вели себя: как дома. Развертывали бойкую коммерцию на развалинах исторических памятников. Беззастенчиво галдели там, где правила приличия требуют благоговейной тишины, оскверняли мраморные плиты, простоявшие нетронутыми столетья. И всегда, везде непреодолимо и упрямо переделывали все по-своему, даже и не попытавшись понять чужое.

Эти в поколениях сложившиеся «гены» панамериканизма, заставляющие на всю Вселенную смотреть сквозь звездно-полосатые фильтры, хорошо понимает один из героев книги Джефф Спендер, вступившийся – единственным из землян – за древнюю марсианскую культуру:

«Когда я был маленьким, родители взяли меня с собой в Мехико-сити. Никогда не забуду, как отец там держался – крикливо, чванно. Что до матери, то ей тамошние люди не понравились тем, что они-де редко умываются и кожа у них темная. Сестра – та вообще избегала с ними разговаривать… И я отлично представляю себе, что, попади отец и мать на Марс, они повели бы себя здесь точно так же. Средний американец от всего необычного нос воротит. Если нет чикагского клейма, значит, никуда не годится…»

Донкихотство Спендера, его попытка если и не отстоять Марс в неприкосновенности, то хотя бы отсрочить неизбежное вторжение, конечно, обречена на провал. Но и донкихоты нужны – одним тем, что подают пример. Спендер гибнет, однако остается капитан Уайлдер, а с ним – спендеровское сомнение.

Пока же ничего у Спендера не вышло, и – началось:

«Земляне прилетали на Марс. Прилетали, потому что чего-то боялись, и ничего не боялись, потому что были счастливы и несчастливы, чувствовали себя паломниками и не чувствовали себя паломниками. У каждого была своя причина. Оставляли опостылевших жен, или опостылевшую работу, или опостылевшие города; прилетали, чтобы найти что-то, или избавиться от чего-то, или добыть что-то, откопать что-то и зарыть что-то, или предать что-то забвению. Прилетали с большими ожиданиями, с маленькими ожиданиями, совсем без ожиданий».

Все это уже было на памяти у американцев: Великое Заселение континента, суровый быт поселенцев, дух «фронтира». Немудрено, что голос Брэдбери прямо-таки дрожит от романтической приподнятости, когда он рассказывает о подвиге Дрисколла, взрастившего первое дерево на Марсе («Зеленое утро»), и другого американца, Хетауэя, своими руками воскресившего утерянных жену и детей, чтобы не пропасть в одиночестве («Долгие годы»), когда он говорит вообще обо всех рядовых пионерах, руками да смекалкой превращающих чуждый безжизненный мир в новый дом, теплый и уютный.

Но грех было бы не помнить и о том, что сопутствовало подобной романтике. Дрисколл и Хетауэй – настоящие американцы, такими бы гордились и наверняка воспели Уитмен и Мелвилл. Но и Сэм Паркхилл, открывший сосисочную на берегу древнего марсианского моря, – такой же национальный «герой», над ним не преминул бы зло поиздеваться Марк Твен. И хотя в последующих новеллах цикла так и не появятся марсиане – «индейцы», их почему-то подсознательно ожидаешь от рассказа к рассказу…

Брэдбери честен по отношению к соотечественникам, его пером водит история его страны. Вот почему «Марсианские хроники» – это как бы «воспоминание о будущем» наизнанку: предчувствие прошлого.

Только хочется писателю верить, что марсианская культура отстоит себя перед нашествием бескультурья и нового «машинного» варварства. И в книге о Марсе, этой удивительно полифонической вещи, в каждом «такте» мы слышим одну пронзительную ноту: упрямое сопротивление марсианского мира, противящегося насилию, тихо, подспудно отторгающего инородное. Как тут не пожалеть о том, что рассказ «Были они смуглые и золотоглазые» так и не был включен окончательно в текст «Хроник»! Здесь точно схвачено главное: можно сколько угодно переиначивать, переименовывать то, что уже имело имя, но покуда неизменной остается суть, имя ее также остается вместе с нею. Уйдут земляне, рассыпятся в прах их наспех сколоченные поселки, и тотчас же растают в марсианском воздухе без следа чужие слова и имена…