Текст книги "Канада, пахнущая смолой"
Автор книги: Аркадий Фидлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
16. Мы плывем на Север
Просто голова может закружиться – столько различных впечатлений: прошлой ночью – дансинг в «Лидо», роскошь, тридцать красивейших гёрлс и оргия монреальских богачей. А нынешней ночью – триста миль по железной дороге до станции Оскеланео. Оскеланео – это убогая деревушка, за строенная времянками, а также название красивой реки, текущей на запад. Мы спускаем на воду каноэ, грузим в него свои запасы и снаряжение, потом садимся сами – Станислав на носу, я на корме. Траппер едет со мной.
Плывем на север, по течению. За первым поворотом реки теряем из виду здание железнодорожной станции; на нашем пути больше не будет ни одного крестьянина, ни одного пастуха, ни одного поселения белых. Их заменят индейцы, немногочисленные старатели, изредка охотники, иногда какие-нибудь авантюристы. И мы. Всюду будет лес. Не нужно даже бриться.
Лодка наша понравилась мне с первого взгляда. Она прекрасна. В ней свыше четырех метров длины, грузоподъемность до двадцати центнеров. Она так легка, что ее может поднять один человек, и так быстроходна, что один удар весла продвигает ее на тридцать шагов. Сделана она из плотной парусины по типу индейского каноэ.
Когда мы садимся в нее в Оскеланео, я слегка волнуюсь, а Станислав крестится украдкой. На берегу стоят двое индейцев. Рассматривают нас и снисходительно улыбаются.
Сначала гребля не клеится. У каждого в руках только по одному веслу, но гребем мы вразнобой. Естественно: я новичок в индейской езде. Новичок и Станислав – знаток леса, но посредственный гребец. Я замечаю, что гребу сильнее, чем он. Поэтому после двух обычных гребков на каждый третий мне приходится превращать весло в руль. Послушное каноэ не в претензии на нас за такое неуважение к нему; оно легко разрезает воду и мчится вперед как стрела. Отличная лодка!
Индейское каноэ – это венец творения среди всех лодок мира: его красивые линии с забавно (но как целесообразно!) приподнятыми носом и кормой вызывают радостное изумление. Этот шедевр красоты и удобства создали индейцы. И какого удобства! Трудно представить себе жизнь человека без каноэ в северных лесах, где нет никаких иных путей, кроме водных, а лодку часто приходится переносить из реки в реку.
Белые переняли у индейцев этот тип лодки и по-своему улучшили, строя из материала более прочного, чем березовая кора. На таких лодках они совершили все открытия в глубине материка. Понятно, что белые опоэтизировали каноэ; канадские поэты, воспевающие жизнь среди природы, достигают наибольшей выразительности в похвалах каноэ.
И в похвалах гребле. Канадцы посвящают проблеме гребли саженные статьи. Создают из нее своеобразный ритуал, доступный только немногим посвященным, а по существу не доступный никому. Ральф Коннор, автор интересной автобиографии, утверждает, что пятьдесят лет плавал на каноэ при любых обстоятельствах, но все еще не знает своей лодки, которая каждый день шутит с ним новые шутки, свидетельствующие о неисследованных тайнах ее натуры.
«Хоть бы ты и сто лет прожил, – приводит он признание старого траппера, – все равно не узнаешь ее как следует. Она полна капризов и легкомыслия, как всякая женщина…».
Река Оскеланео отличается особым своеобразием: в ней почти нет течения. По карте мы знаем, что она течет на север, но убеждаемся в этом лишь спустя несколько часов, на первых порогах. Только там направление падающего с камней потока подтверждает верность карты. Кажется, у большинства канадских рек течение стало таким ленивым с тех пор, как на них построили плотины для облегчения лесосплава. Эти реки представляют собой попросту цепи более или менее широких водохранилищ и озер, перемежающихся иногда порогами и водопадами.
Какова ширина реки Оскеланео? Просто не знаю, что сказать: то двести шагов, то – через минуту – сто, а еще через пять минут – две тысячи. В сравнении с неизмеримо более быстрыми и стремительными южноамериканскими реками Оскеланео – река со стоячей водой и постоянно меняющейся шириной – производит странно тревожное впечатление. Сейчас она течет на север, словно убегая от линии железной дороги, – но не думай, путник, что она несет свои воды в Гудзонов залив. Милях в пятидесяти-шестидесяти от станции Оскеланео река наталкивается на непреодолимую цепь скалистых возвышенностей, большим кругом опоясывающих Гудзонов залив, и теряется в переплетении озер у подножия гор. Странные эти озера: большие, вытянутые, с фантастически изломанными очертаниями берегов, словно разодранных когтями чудовищного зверя. В сотнях невероятно причудливых проток, заливов, полуостровов и островов воплощена поразительная красота природы – девственной, поскольку людей там почти нет.
Из этих озер, носящих название Gouin Rezerwuar,[11]11
Gouin Rezerwuar (англ.) – водохранилище Гуэн.
[Закрыть] в центре которых находится, по-видимому, Обижуан, река вытекает уже под другим названием-Св. Маврикия – и в ином направлении: на юго-восток. Словом, возвращается к югу. Около станции Веймонт она подходит к железной дороге и обжитым местам, а еще дальше образует величественный водопад Iroquois chute[12]12
Iroquols chute (франц.) – Ирокезский падун.
[Закрыть] (куда только не забирались эти ирокезы!) и, широко разливаясь, впадает под Труа-Ривьер в реку Св. Лаврентия – важнейшую артерию, по которой сплавляется лес для крупного очага деревообделочной промышленности, созданного в Квебеке.
…Меньше чем через два часа наши весла перестают шалить и кое-как выравниваются. Требовательный мастер гребного искусства, возможно, не удозлетворился бы этим, но мы довольны.
Раскладываем перед собой на мешке карту и смотрим – куда мы поплывем? Сначала направимся к озеру Обижуан, до которого пятьдесят миль; там живет агент «Hudson's Bay Company».[13]13
«Hudson's Bay Company» (англ.) – «Компания Гудзонова залива».
[Закрыть] Добираясь туда, мы пересечем несколько озер с экзотическими названиями. Обижуан будет нашей первой крупной остановкой.
Если бы мы – упаси бог! – приняли в Обижуане сумасбродный план бегства на лодке в неведомое, то нам открыт весь север. Переходя из реки в реку, из озера в озеро, через неправдоподобный лабиринт водных артерий, мы могли бы пересечь весь Лабрадор и закончить свои приключения на его восточном побережье. Но мы могли бы направиться и в другую сторону – через весь канадский запад, закончив путь на Аляске.
Названия рек и озер на карте звучат так: Шибугамо, Мистассини, Каниаписко, Абитиби, Васванипи. Названия эти манят своей странностью, возбуждают фантазию, предвещают приключения и поразительные открытия. Они кажутся обманчивыми, но как не поверить этим названиям, если черные и голубые иероглифы карты так чудесно превращаются в действительность? Вот мы проплываем изгиб реки. На карте это обыкновенная черная искривленная черточка; в действительности же – запечатленная в пейзаже сказка. Тучный луг, причудливые скалы, стройные ели-словно какие-то волшебные декорации. Я верю словам на карте, словам, кажущимся такими обманчивыми!
Но пейзажи эти я разглядываю только украдкой: не хочу уже теперь растрачивать весь свой запас энтузиазма. Охотнее всего возвращаюсь в мыслях к лодке, ибо в ней сейчас весь наш мир. Станислав на носу, я на корме – два полюса на страже этого мира. Между нами лежат узлы, мешки и чемоданы. Беспорядочная куча, прикрытая брезентом. Инертная, перевязанная и неподвижная; даже трудно поверить, что она так важна, что она – основа нашей экспедиции. Каждый находящийся в ней предмет оживет в свое время, выполнит какую-то важную, необходимую функцию. Ничто нам не мешает в лесах, преодолеем все препятствия.
К сожалению, оказывается, не все… Плывем у левого берега, когда Станислав вдруг прерывает мои размышления пронзительным криком:
– Направо! Быстрее направо! Правее, правее!
На самом берегу под кустом ивняка стоит какой-то зверек величиной с небольшую лису. На черной шкуре, вдоль хребта, протянулись две светлые полосы. Зверек явно презирает нас: он отнюдь не убегает, а поднимает пушистый хвост и неприлично, поворачивается к нам задом. При этом оглядывается на нас исподлобья.
Молниеносными ударами весла Станислав пытается отдалиться от берега. Я помогаю ему что есть силы.
– Скунс! – говорит Станислав.
Теперь и мне понятен испуг траппера, и меня самого охватывает страх. Скунс – это американская вонючка. Едва мы успеваем удрать, как доносится приглушенное шипение: скунс выпускает в нас из своего зада струю зловонной жидкости. Прицеливается метко, но, к счастью, недолет. Не хватает двух шагов до нашей лодки. Но и этого достаточно: в мгновение ока воздух наполняется таким смрадом, что меня вдруг начинает тошнить. Только после нескольких минут отчаянной гребли мы выбираемся из отравленной зоны. Тем временем скунс не спеша исчезает в кустах.
– Если бы хоть несколько капель этой жидкости попало в лодку, – говорит Станислав, – наша экспедиция тут же закончилась бы с позором и нам пришлось бы возвращаться домой… Зловоние скунса может отравить человеку жизнь на несколько недель.
Спустя четверть часа я вижу в мелкой воде щуку. Неплохой экземпляр, фунта на три. Щука неподвижно греется на солнце, вытаращив на меня свои хищные глаза. Затем происходит событие, от которого меня пронимает дрожь. Другая щука, немного большая, фунтов этак на пять, стрелой вылетает из глубины реки и широко раскрытой пастью хватает задремавшую сестрицу. Силится проглотить ее, но добыча слишком велика. Агрессор заглатывает только хвост и часть тела. Резким рывком подвергшаяся нападению щука пытается вырваться, но тщетно: сильные челюсти держат крепко. Начинается адская суматоха. Вгрызшееся одно в другое тело, удлинившееся, словно чудовищная змея, выполняет в воде какой-то дьявольский танец, то исчезая в глубине, то выпрыгивая на поверхность. Это какой-то неистовый взрыв яростной энергии, судорожных движений, необузданной злобы…
Бой длится недолго. Схваченная щука, сначала бешено вырывавшаяся, быстро теряет силы, движение своеобразного двучлена начинает замирать. Щуки уже не появляются на поверхности. Видимо, нападающая победила и держит свою жертву внизу. Поверхность воды снова становится зеркальной. Наступившая тишина означает конец подводной драмы…
Слегка приоткрылась завеса над миром лесов. Таинственным миром праинстинктов.
И вдруг мы с изумлением взглядываем на небо. Слышен рокот самолета. Вот он, мы видим его! Появляется на юге, со стороны станции Оскеланео, и летит нашим курсом, на север. Это гидроплан. Он красиво поблескивает в лучах послеполуденного солнца. Парит очень высоко, словно опасается близости дебрей и их инстинктов. Впрочем, он и сам символ не слишком-то благородных человеческих инстинктов: летит к озеру Шибугамо, где белые горняки добывают золото.
Гидроплан пролетает прямо над нами… Сколько удивительных впечатлений за последний час: сперва противный скунс, потом щуки, а теперь вот рокочущая в небе машина! Следим за нею с большим любопытством, хотя еще не остыли от предшествовавших событий. Возбужденные, мы так задираем головы, что начинает болеть шея; Станислав восклицает:
– Голова кружится.
Это правда. Головы действительно могут закружиться, и не только потому, что мы задираем их…
17. Скалы, пихты и черные очи
Мне очень нравится космогония индейцев, верящих в два божестваблизнеца: в Наньбошо – духа добра, солнца и света, а также в Чакенапенокадуха зла, луны и темноты. Божества эти постоянно воевали друг с другом, но всегда так удачно складывалось, что в конце концов побеждал добрый дух и погибал злой. Издыхая, злой дух лопался от злости и превращался в скалы, горы и камни. Около Гудзонова залива злой Чакенапенок получил, должно быть, хорошую трепку, так как все окрестности на пространстве в несколько тысяч километров – сплошная скала, усеянная валунами и каменистыми возвышенностями.
Мы сейчас плывем по этим следам злого духа. Всюду под нами скала. Разумеется, со временем на нее нанесло немного земли, перегноя и ила, а добрый дух солнца и света развел на этой скудной почве неплохой растительный мир, но злой дух все еще напоминает о себе. Камень часто вылезает на дневную поверхность, особенно там, где вода размыла берега. Он определяет здесь направление и формы всей жизни, неустанно подавляя ее. Камень стал подлинно всевластной силой.
Лес. Местами он великолепен, с густым подлеском, а местами опустошен пожарами – бедствием края. Корни деревьев не проникают в землю глубже чем на метр-полтора: дальше идет скала.
Это уже явственно лес Севера. В нем преобладают пихты, ели и сосны, кое-где перемежающиеся с березой. Это лес тысячи прелестнейших пейзажей, где в причудливом капризе переплелись четыре стихии: вода, скалы, взгорья и деревья. Они образовали необычайный феномен: бесконечную серию привлекательных ландшафтов. Что ни поворот реки – чудо, что ни шаг – новое очарование.
Тон задают пихты и ели. Я бы сказал: торжественные стройные колонны, вершины которых возносятся к небу. Пихты и ели – это и впрямь изумительные, рослые деревья. Их пирамидальные силуэты придают всему порядок и спокойствие, простоту и степенность. Благодаря им лес обретает черты исключительного благородства и достоинства. Все, что мы видим вокруг, обрамлено снизу гранитом, а сверху зигзагом остроконечных вершин; в центре – широкое водное зеркало. Все это выразительно, светло, прямолинейно, энергично, прочно и както добротно. Приятно созерцать природу, которая вызывает столько доверия и ласкает взор. Хотелось бы долго жить здесь, отдаваясь чистым, высоким мыслям. Треугольные кроны уводят прямо в голубое небо…
Но я знаю и другие леса – там, далеко на юге, на Амазонке. Люблю их, тоскую по ним. Они пышные, буйные, непроходимые, таинственные и жаркие, как красивая женщина, и притом полны ловушек, коварны, жестоки и ненасытны. Подобно страстной, злой женщине, дебри Амазонки сначала опьяняют, потом мучают и губят. Человек боится их, а все-таки тоскует. Под пальмами и среди лиан бурлят кровожадность и безумие. На севере же, среди елей, царят покой и отдохновение. Среди елей хотелось бы жить…
Солнце клонится к западу, на воде появляются все удлиняющиеся тени. В лесу тишина. Единственный звук на реке – приглушенный плеск наших весел. Блаженство разлито в розоватом воздухе. Неожиданно оно нарушается новым волнующим впечатлением. На одном из поворотов ветерок дует с берега и приносит нам прелестный сюрприз: запах приятный и сильный, словно какой-то расточитель воскурил в лесу огромное количество драгоценнейшего фимиама. Всепроникающее благовоние смолы почти дурманит. Такого приятного аромата я не знал на Амазонке.
– Что это? – пораженный, спрашиваю Станислава.
– Spruce! – скупо отвечает траппер между двумя ударами весел.
Spruce – это пихта. Стало быть, в этом лесу живут скунсы, испускающие такое отвратительное зловоние, и растут деревья с такой благоуханной смолой!
Сравнение тропических джунглей с женщиной вызывает во мне еще одно воспоминание. Во время дальнейшего пути меня преследуют большие черные глаза одной француженки. Я танцевал с ней вчера ночью в монреальском дансинге «Лидо». Прекрасные глаза неотступно предо мной. Эта молодая канадка – красивая девушка, любит прекрасное, верит в идеалы, пописывает слабые новеллы для толстых журналов и отлично танцует. Очаровательное, прекраснодушное создание, выпестованное состоятельными родителями, собирается в поездку по Европе.
И вдруг за нашим столом разразилась буря: пламенные глаза девушки загорелись гневом и стали еще прекраснее. Виновником оказался я. Когда девушка поинтересовалась моими впечатлениями от посещения Валь-де-Буа – поселка на реке Льевр, я, несчастный, сказал правду о том, что видел, – о низком интеллектуальном развитии французского крестьянина. Выражался осмотрительно, но и этого оказалось достаточно, чтобы на меня посыпались молнии негодования.
– Это фантазия, это неправда! – восклицала прекрасная патриотка и, желая совершенно уничтожить меня, спросила: – Знаете ли вы книгу Эмона «Мари Шапделен»?
– Знаю… – сокрушенно ответил я.
– Вот видите, – торжествовала девушка, – значит, вы неправы!
Эмон идеализировал канадского крестьянина, наделил его многими добродетелями и при этом хватил через край. Вероятно, он не видел Валь-де-Буа. Там крестьяне иные – темные, отсталые, но подлинные… Впрочем, черт с ним, с Эмсйгом! Моя собеседница была так привлекательна, что я уступил и признал ее правоту. У нее были такие пленительные глаза!..
(Меня мучает вопрос: почему тут, на реке Оскеланео, эти глаза вспоминаются мне так отчетливо и настойчиво?)
Особенное и нелегкое это дело – ощущение действительности. Можно смотреть, но не видеть, можно касаться, но не чувствовать… Невольно возникает тревожный вопрос: увижу ли я подлинный облик чащи, а не ее маску, пойму ли ее истинную сущность? Не повторю ли ошибку Эмона?..
Прелестны эти леса, через которые мы плывем. Живительно их дыхание, стройно высятся пихты, быстро разрезает воду наше каноэ, отлично работают мышцы рук. Я не теряю надежды: пожалуй, сумею найти общий язык с лесом. А может быть, и полюблю его?
С некоторого времени меня преследует упорная мысль: окрестности не только безлюдны, как мы и предполагали, но не видно даже никакого зверя.
– Где звери? – спрашиваю Станислава.
Вот уже много часов, километр за километром, мы плывем сквозь богатейшую чащобу: чередуются глухие лесные дебри, болота и заливные луга – подлинные убежища зверя, но самого зверя нет. Пустынность постепенно начинает раздражать и угнетать.
– Где звери? – повторяю вызывающе.
– А скунс? – напоминает товарищ.
– Скунс – это маленький хищник, пустяк. А я имею в виду настоящих зверей…
– Мы все еще близко от железной дэроги. У дикого зверя сотни километров, до самого Крайнего Севера, – зачем ему лезть к людям?.. А может быть, мы гребем слишком шумно и отпугиваем его?
«Ага! – мысленно усмехаюсь я. – Ясное дело. Проживи ты хоть сто лет, все равно не научишься грести!»
В молчании плывем дальше, но я замечаю, что теперь Станислав более внимательно осматривает берега. Особенно зорко исследует он боковые протоки.
И вот мы видим: узкий заливчик вдается в берег – вероятно, устье какойто речушки. Приглушенным голосом Станислав велит мне вынуть из воды весло и соблюдать тишину. Направляет лодку ко входу в залив шириной не больше 15–20 футов, оборачивается ко мне и шепчет:
– «Ремингтон»!
Достаю ружье, но пока не снимаю предохранитель.
– А чего можно ожидать? – спрашиваю таким же глухим шепотом.
Станислав мимикой дает понять, что еще не знает, чего именно можно ожидать, но хочет попытаться заглянуть в глубь леса.
Вплываем в речку. Минуем несколько округлых изгибов. Метров через сто лес начинает редеть, открывается небольшое озеро. К самому берегу мы не подходим. Останавливаемся под прикрытием кустарника, но так, что нам видна вся водная поверхность.
Озерко небольшое, метров двести в поперечнике. Часть его заросла у берегов тростником, другая часть открыта до самого леса. Снова видим чудесный глухой угол, но опять ни одного достойного внимания зверя. Лишь несколько уток вертятся на воде. – Есть! – удовлетворенно бормочет Станислав. – Утки! – подтверждаю я.
– Не только утки… Присмотритесь-ка к тем кустам!
Из воды неподалеку от берега выступает с десяток небольших круглых бугров из травы, формой и размером напоминающих верхушки стогов сена, какие можно увидеть летом на лугах в Польше. Нетрудно догадаться, что эти бугры созданы искусственно.
– Неужели жилища бобров?
– Нет… – отвечает траппер. – Muskrats.[14]14
Muskrate (англ.) – мускусная крыса, ондатра,
[Закрыть]
Значит, это знаменитые ондатры, играющие такую важную роль на пушном рынке Канады! Теперь я вижу, что это не бобры: ондатры строят свои жилища преимущественно из травы, а бобры – только из ила и ветвей. Не видно также поваленных или обглоданных деревьев – столь характерных следов деятельности бобров. Судя по обилию бугров заключаем, что колония заселена довольно большим количеством ондатр.
– Стало быть, есть звери! – заявляет Станислав не без бахвальства.
– Есть! – признаю охотно. – Но, пожалуй, мы их так и не увидим. – Да. Они кормятся в основном ночью…
Зато замечаем кое-что иное: лису. Едва различимое, полускрытое травой рыжее пятно притаилось на лугу, неподалеку от озера. Вероятно, подкрадывалась к воде, чтобы поохотиться за утками. Я говорю «подкрадывалась», потому что сейчас она застыла на месте. В бинокль вижу, что она настороженно смотрит в нашу сторону. Утки еще не заметили нас, но лиса мгновенно обнаружила присутствие врага, несмотря на нашу маскировку. Замерла.
– В эту пору у нее уже неплохой мех… – живо шепчет Станислав и глазами показывает на «Ремингтон». – Пальните-ка по ней!
До лисы каких-нибудь шестьдесят шагов, цель нетрудная. Но я восстаю:
– Нет! – кричу громко. – Вы что же это себе думаете? Разве для того я переплывал Атлантику и забираюсь в эти северные дебри, чтобы убить несчастную лису? Не буду стрелять!
Заслышав эту громогласную тираду, перепуганная лиса подскакивает вверх и как угорелая мчится к лесу, а утки с шумом взлетают с озерка и скрываются вдали.
Станислав, оторопев сначала, приходит в себя, и на его лице появляется широкая улыбка. Он согласен со мной.
– Возвращаемся в нашу реку! – хватаясь за весло, говорит он.
Выбираемся из заливчика – и снова те же ритмичные всплески весел на широкой воде и та же беспрерывная цепь чарующих пейзажей.
– Стоп! – кричит внезапно Станислав, переставая грести.
Я тоже поднимаю весло. Впереди, на поверхности воды, показалось какоето существо. Когда мы приближаемся, то видим зеленого ужа, плывущего через реку с одного берега на другой. Это неядовитая полуметровая змейка, хорошо знакомая нам по лесам около Валь-де-Буа. Вместе с тем это законченный безумец и явный самоубийца: он бросился в реку, кишащую голодными щуками! Но у него намечена своя цель – противоположный берег, освещенный теплым солнцем. К нему-то и стремится уж по прямой, как веревка, дороге, держа голову высоко над поверхностью воды.
Я жду, что вот-вот щука схватит его и утащит в глубину. Знаю, сколько их в этой реке, поэтому отсчитываю последние минуты смельчака. Но ему, видимо, покровительствует добрый дух – может быть, Наньбошо? И – просто поразительно! – дерзкий благополучно переплывает реку, а выбираясь на землю, еще медлит, вертится; затем покидает воду и спокойно скрывается в кустах, живой и невредимый.
Мы изумлены. Почему его не схватила ни одна щука? Куда смотрели хищницы?.. Это остается тайной реки.
Мне хочется петь, но этого нельзя делать. Станислав замечает на берегу лосиную тропу. Значит, здесь есть и лоси? Мы плывем теперь мимо лугов и болот, зорко высматривая зверя. Но пока ничего не видно.
Потом скалы и лес снова приближаются к реке. Время от времени перед моими глазами появляются глаза красивой француженки, но теперь я уже знаю почему; видимо, они сопровождают меня, как талисман. Пусть сопровождают: на фоне стройных елей и твердых скал хорошо видеть теплые глаза. На душе у меня весело: виной этому приключение с ужом.
На берегу, словно крышки огромных сокровищниц, лежат каменные плиты. Ведь это царство зловещего Чакенапенока! А если бы магической силой поднять эти скалы, убрать враждебную тяжесть и посмотреть: какие сокровища прячет там недобрый божок?..
Со стороны леса долетает ветерок, приносящий упоительное благоухание пихт. Лес пахнет смолой.
