Текст книги "Копи царя Иоанна"

Автор книги: Аркадий Бакторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Аркадий Бакторов
Копи царя Иоанна

Все события и герои вымышлены, а совпадения случайны.

Часть 1
ШАГ ЗА ПОРОГ

1

Это было похоже на бегство. Нет. Скорее, на смену караула. Один за другим гасли огни бомбоубежищ и бункеров, затихали глубинные стройки, наполненные прежде голосами сотен рабочих, стуком перекатывающихся составов и вагонеток, грохотом стальных машин, метр за метром вгрызавшихся в глинистую землю Москвы. Теперь в темноте, под высокими сводами из чугунного тюбинга, в переплетениях нескончаемых тоннелей гулко отдавался каждый шаг, журчание воды, медленно, но неукротимо разрушающей сталь и бетон.

Молчаливые люди с побледневшими от долгой службы под землей лицами уходили, открывая пытливому взгляду настоящий подземный город, знание о существовании которого для непосвященных раньше считалось преступлением. Что-то успевали спрятать, замуровать, задраив тяжелые люки и гермодвери… но чаще бросали все как есть, бежали, будто с корабля, над рубкой которого вот-вот должны были сомкнуться волны. На первый взгляд, это и вправду было похоже на бегство. В таких местах время словно застывало. Казалось, безмолвие и мрак навеки поглотили фантастическую паутину подземных сооружений.

Только с каждым годом все ближе и ближе к ним прорывались другие люди. Люди с поверхности, стремившиеся к новым знаниям. Перед их глазами впервые во всем размахе развернулся подземный город, равного которому нет в мире. Многомиллионные кварталы с освещенными широкими проспектами, высокие шпили башен, кольца дорог, опоясывающих столицу, оказались лишь надводной частью огромного айсберга по имени Москва, вросшего в землю до начала гранитных пород на глубине около километра.

Фонари диггеров бросали лучи на обесточенные своды секретных институтов и лабораторий, бункеров управления и связи, древние подземелья Кремля и Китай-города, отражались в забывших дневной свет водах московских речушек, давно замурованных в трубы.

Иногда диггеров опережали охотники за цветным ломом, оставлявшие после себя хаос и беспорядок, разбитую технику и обрывки проводов. Впрочем, они никогда не спускались на большие глубины и не интересовались древностями.

А многомиллионный город жил в привычном обывательском ритме, затихая по ночам в спальных районах, а по утрам и вечерам давясь в метро и автомобильных пробках. И каждый, ступая на привычный пепельный асфальт, даже не предполагал, что под ним на сотни метров вглубь простирается совсем другая сторона московской жизни, неизвестная просто потому, что туда не проникают лучи Солнца.

2

Площадь перед Киевским вокзалом каждое утро представляет собой бесформенную живую массу прибывших с западных окраин и из пригородов вроде Одинцова, Краснознаменска и даже далекого Можайска. Пустырь, уставленный отслужившими железнодорожными контейнерами, приспособленными под склады Бог знает чего, с вечными цыганами гостеприимно принимает эту толпу и выстраивает огромными конусами по направлению ко входам в видимую часть подземного мира – станцию трех пересадок.

Человек, попавший в толпу, не способен думать. А ведь можно хотя бы позавидовать. Есть кому. Стоит оглянуться – и перед тобой только продирающий глаза район Дорогомилово. Рай? Конечно. Во-первых, центр; во вторых, цель каждодневных утренних мук – метро – в самом буквальном смысле под окнами. Хотя, если присмотреться повнимательнее, вряд ли жители этих золотисто-кирпичных домов часто пользуются подземкой. Пластиковые окна, обильно украшенные кондиционерами и спутниковыми тарелками, все же о чем-то говорят. Почти каждый, посмотрев на роскошь центра Москвы, пустится в пространные рассуждения о том, что, мол, москвичей выживают из родного города, заставляют ютиться в хрущевках, в то время как… Впрочем, это совсем не интересно. Обычное заблуждение, подобных которым в первопрестольной достаточно. Скажу лишь одно: и на Остоженке, и на Арбате до сих пор полно коммуналок. Не верите? Как хотите. Значит, просто не обращали внимания на поблекшие серо-коричневые рамы окон, весьма часто встречающиеся среди ослепительно-белых стеклопакетов.

Итак, утро. Точнее, около девяти. Июль. Солнце уже вовсю собирает жертвы обмороков и просто разомлевших от жары. Но в тени деревьев у окон первого этажа во внутреннем дворике дома на набережной еще прохладно. Удивительны такие дома. Живое воплощение бессмертной русской идеи потемкинской деревни. Они обильно расставлены по широким парадным проспектам, но за монументальными фасадами скрывают целые кварталы обычной типовой застройки.

Первый этаж дома на набережной Тараса Шевченко. Коммунальная квартира. Ровно в восемь на заваленном всяким бумажным хламом столе громыхнуло радио – будильник. Ровно в полдевятого Максим уже шагал по двору в сторону Бородинского моста. «Киевскую», находящуюся на пересечении трех линий метро, он не любил. Ни одну. Тяжелая и давящая сводами «Кольцевая» вряд ли вообще кому-нибудь придется по душе. «Филевская» всегда выглядела слишком обшарпанно, вот-вот рухнет, к тому же раздражали звездообразные люстры, из которых ради экономии повыдергивали половину ламп-лучей. «Арбатско-Покровская»… просто нечто среднее между «Кольцевой» и «Филевской». Хотя именно эта темно-синяя ветка служила Максиму основным транспортным средством уже два года, с тех пор как он окончательно решил посвятить себя нашей науке (смелое решение для 1998 года, не правда ли?) и устроился научным сотрудником в один из НИИ типичной постройки периода застоя ближе к восточной окраине города.

Каждое утро непоколебимая грязно-желтая хламида МИДа с неестественным «бутафорским» шпилем, пририсованным самим Сталиным к проекту уже во время строительства, египетской пирамидой встречала его на пути к «Смоленской», прячущейся в маленьком квадратном дворике у начала старого Арбата. По соседству с перегруженным «гейтом» запада Москвы – пресловутой «Киевской», его всегда спасала эта незаметная станция, где даже по утрам очередь на вход меньше, чем на выход.

Человек, попадающий в метро, если оно ему не в новинку, действует с точностью, доведенной до автоматизма. Поэтому любое происшествие, даже самое незначительное, вырывает его из рамок спокойствия, моментально выводит из гипнотически-интроспективного состояния, выплескивает несфокусированное внимание в пространство. Так, при любом громком звуке, выделяющемся из общего гула, шарканья ног и грохота поездов, при любом резком движении в мерно покачивающейся из стороны в сторону толпе, люди моментально задирают головы, бессмысленно и в то же время сосредоточенно водят глазами вокруг. Убедившись, однако, что ничего существенного не произошло, пассажиры метро вновь коллективно погружаются в себя.

Максим вбежал в яростно раскачивающуюся тяжелую деревянную дверь, прошел мимо касс, телефонов, повернул направо, потом, как запрограммированный, вниз по эскалатору, затем налево. Стоп. Линия края платформы – как маячок всплывает в бессознательном. Внезапно подувший ветер первым сообщает о приближающемся поезде, только потом послышится нисходящее трезвучие и начнут блестеть уводящие за поворот рельсы в сумрачном тоннеле. Чтобы не утруждать себя поисками места в тесном вагоне и избежать неприятных толчков в бок на каждой остановке, Максим изобрел свою собственную тактику передвижения в набитых поездах по центру златоглавой. Он просто всегда заходил последним и прижимался спиной к дверям с наивной надписью «Не прислоняться». И выходил, соответственно, на каждой остановке.

«Осторожно, двери закрываются, – с этими словами они и вправду захлопнулись, – следующая станция, – тут диктор, как всегда, сделал проникновенную театральную паузу, – … „Арбатская“»! – выпалил динамик и смолк в ожидании объявления станции «Арбатской». Максим подался чуть вперед – на этот раз двери зажали его сумку, и через образовавшуюся щель дул легкий встречный ветер с железнодорожным запахом усталого металла. И снова не нарушаемая никем последовательность тусклых тоннельных ламп, километры уложенных кабелей, которые кажутся живыми, если на них смотреть во время движения…

Он опаздывал. Ничего страшного, в институте многие опаздывали. Прошло то время, когда каждое пустяковое опоздание на несколько минут было причиной для серьезного разговора, а три означали увольнение. В институте любили рассказывать одну и ту же печальную историю своего сотрудника, случившуюся уже на излете Советского Союза во время последней, как оказалось, проверки. Вкратце она звучит так: ему сулило уже третье опоздание, фатальное, он бежал так, как только может бежать обычный человек, влетел на проходную в последнюю минуту, остановился, чтобы показать пропуск, упал и умер. Прямо как в древнегреческом мифе. Но все эти дисциплинарные ужасы остались в прошлом, удаляющемся с каждой минутой, как километры подземных путей. Теперь добрая часть огромного здания сдается никому не известным офисам и мелькающим на арендованных квадратных метрах фирмам-однодневкам.

Однако недавно в суматоху похожих друг на друга будней ворвалось событие, выбившее из колеи всех трудящихся на ниве науки. Как-то, прямо посреди дня, в одну из лабораторий вошла целая группа неизвестных людей. Они выглядели изможденными, неестественно бледными для середины лета, некоторые щурились от яркого солнца. В оцепенении прошла минута, но гости не проронили ни слова.

– Кто вы? – наконец спросил кто-то из сотрудников.

– Мы теперь с вами. Так решили. Зря, конечно, но раз решили, значит, решили, – ровным голосом ответил один из вошедших.

Разговорить их было делом не из легких: о своем прошлом они предпочитали молчать. Из нескольких сухих фраз было понятно, что новенькие – часть штата одного из сверхсекретных исследовательских центров, который советское правительство решило спрятать глубоко под землю, российское же посчитало нужным упразднить, а ученых разбросать по оставшимся на земле похожим институтам. Об этом событии и думал Максим по пути «на службу», как он с иронией говорил на дореволюционный манер.

3

Дрожь, как озноб, резонируя на мембранных оболочках из листовой стали, судорожно лязгнула в плохо промасленных сцепках, прострелом в стальной хребет механического червя сработал детонатор, медленно вбирающий в воронку небытия судьбы, оставляя вместо них едкий пластиковый смрад, перемешанный с запахом горелого человеческого мяса; слезным дождем брызнули осколки, подгоняемые изрыгнутым во всепоглощающий мрак светом, пелена уже затягивала тоннель, задыхающийся в дыму огненного тления своего хозяина. Восемьсот забортных вольт нежной сиреневой молнией ответно подмигнули теплу, в доказательство своего непререкаемого господства в этих стенах хлестнули издыхающий состав, забирая свою часть живой плоти. Стеклянное крошево хрустело на зубах уцелевших.

4

Он поднял лицо из солоноватой густой лужицы. Жуткая, выворачивающая плечо боль сдавила артерии. Рука онемела. Нет, это просто ремень сумки, до сих пор остававшийся в проеме дверей, впивался в кожу. Тьма. Взрыв прогремел в соседнем вагоне или через один. Максим приподнялся и окунулся в густой кисель ядовитого дыма… только лежа еще можно было дышать. Глаза начинали привыкать к темноте, на стенах тоннеля стали заметны мутноватые отблески пламени, бушевавшего во взорванном вагоне. Дым опускался все ниже. Из другого конца вагона послышался густой надрывный кашель, затем хрип и молчание. Кто не погиб от огня, тот задохнулся в дыме, который подолгу не выветривается из тоннелей.

Это было поистине страшно: животный страх за себя, за то, что твой удел – беспомощно и рефлекторно глотать отравленный воздух, заведомо убивающий, биться о стены в конвульсиях как рыба об лед, чувствовать, как немеют и подкашиваются ноги, ловить последние обрывки мыслей в полумертвом сознании… В преддверии таких минут человек не властен над собой. Он зверь. Слепой инстинкт самосохранения ведет его бессмысленными путями к призрачному спасению, ради которого он идет напролом, против смысла, без малейшего сомнения в целесообразности своих хаотических движений.

Не чуя себя Максим просунул носок ботинка в щель между дверями, уперся спиной в спинку поручня дивана и со всей силы разогнул ногу. Створка поддалась. Он точно рыбкой нырнул в образовавшийся проем, упал на что-то неровное, то ли бетонное, то ли чугунное, зацепившись за контактный рельс. На его счастье линия уже была обесточена. Как всегда после ушиба, боль дала о себе знать не сразу. Через несколько мгновений она пронзила тело одновременно в нескольких местах, сковывая мышцы и парализуя движения.

В изнеможении Максим откинулся на стену тоннеля, лесенка ребер тюбинга холодом исполосовала спину. На миг ему показалось, что стена начала проваливаться назад. «Ну вот и все! – шевельнулось где-то в оглушенном мозгу – Все!» Инстинктивно пытаясь удержать равновесие, он откинул руку, пытаясь ухватиться за что-нибудь выступающее. Рука скользнула по железу и стала проваливаться дальше, увлекая за собой тело.

Взрывная волна открыла кем-то хорошо спрятанную в свое время дверь, замаскированную под обычный тюбинг, которым выложены тоннели метро. Не думая, Максим пополз на четвереньках по уходящей вниз темной лестнице, сваренной из толстой арматуры, ведущей на дно какой-то шахты. Пролет вывел на крошечную лестничную площадку. Максим встал в полный рост. Воздух был чистым. Здесь, в нескольких метрах от боли, крови, искореженного и оплавленного металла, убивающего смрада, у него создалось ощущение незыблемого покоя, как будто это тихое место специально было вырыто для того, чтобы уберечь людей от хаоса, который может твориться совсем рядом.

Максим стал медленно спускаться вниз, на ощупь ориентируясь в неосвещенном подземелье. Каждый шаг, каждый шорох, даже вдох, биение собственного сердца были отчетливо слышны в ненарушаемой годами тишине. Пролет за пролетом, площадка за площадкой – он уже потерял счет ступеням, лестница казалась бесконечной, выпадающей из обыденного пространства и времени последовательностью, ведущей в никуда. «Небоскреб, – подумал он, – как на планете Плюк галактики Кин-дза-дза… оказывается в Москве такие тоже скрываются за незаметными дверями».

Любопытство подгоняло его. Страх и боль казались оставшимися далеко в прошлом. Максим уже не крался, не шел, а бежал вниз, перепрыгивая через ступени, хватаясь на поворотах за гладкие стены шахты. Вдруг он оступился, как оступаются, когда думают, что впереди лестница, и уверенным движением опускают ногу, в то время как внизу – гладкая поверхность. Это было дно. Было ли что-нибудь ниже или нет – загадка, хотя, судя по всему, подземное сооружение, возникшее перед глазами нашего героя за полуоткрытой тайной дверью, было довольно старой постройки, в то время как на большой глубине под центром скрываются от глаз москвичей и современные бункеры, связанные сетями секретных тоннелей.

Глаза Максима уже привыкли к кромешной тьме, и он смутно различал силуэт уплывающей ввысь лестницы, клетку площадки, где он находился, и что-то массивное, черное на противоположной стене. Это дверь. Дверь в тот спрятанный от посторонних глаз «другой мир», о котором наперебой писали журналисты «желтых» газет, о котором с проникновенными лицами рассказывали по телевидению «ветераны» спецслужб, разбавляя общеизвестные слухи якобы «достоверной информацией». Дверь была приоткрыта.

Она была столь тяжелой, что Максиму с трудом удалось сдвинуть ее с места. Впрочем, он был сильно ослаблен за сегодняшний день и порядком устал от навалившихся скопом на него происшествий, столь ошарашивших вырванного из обычного ритма городской жизни молодого человека. Осторожно, щупая ногой пол, он ступил в еще более мрачное подземелье. Неизвестность отпугивала его, но желанье прикоснуться к сокрытому и инстинкт, не позволявший Максиму отступать назад, где до сих пор пылали вагоны метро, а спасатели в противогазах и шлемах искали живых и боролись со стеной огня, въедавшейся в податливый пластик, толкали его вперед, навстречу темноте. Он вошел.

5

Максим протиснулся через щель между многотонной дверью и створкой, всем телом ощутив холод стали, многие годы не знавшей солнечного тепла. По ту сторону, насколько было понятно на ошупь, начинался длинный коридор, уводящий немного вправо от входа. Темнота и холод, пробирающий до костей человека в легкой летней ветровке, – вот и все, что наполняло неизвестное помещение. Максим крался мелкими шажками вдоль отвесной незакругленной стены галереи, придерживаясь за нее здоровой рукой. Стена казалась сделанной из железных листов, часто под руку попадались большие заклепки, крепящие их к чему-то, наверное – к бетонному основанию тоннеля. Кроссовки иногда начинали хлюпать в накопившихся на полу лужицах, воздух был ледяным и в то же время наполненным пещерной сыростью, исходящей из подземных рек и озер. Воды было немного, но иногда ее уровень поднимался выше щиколотки, ноги Максима промокли и стыли в пропитанных водой кроссовках.

Внезапно в плече вновь вспыхнула боль, ранее казавшаяся приглушенной. Он перекинул сумку на другое плечо и снова отчетливо услышал каждый шорох, свист натягивающегося ремня, собственный вдох, и остановился. Усталость большой черной глыбой нахлынула на него, Максим присел на корточки, опершись спиной на стену, почувствовал, как на ее плоскости выступают три большие заклепки, и закрыл глаза. События дня, несмотря на утреннее время, длившегося, как казалось, целую вечность, мелькали перед его глазами бессмысленной чередой расплывчатых картин, словно старые воспоминания, нахлынувшие внезапно и уже не тревожащие душу. Все, что произошло с Максимом за несколько коротких часов, проплывало в его сознании смутно, будто бы он припоминал что-то из своего далекого прошлого, спокойно, как будто перед его глазами всего лишь сновидение, бредовый сон в жаркую июльскую ночь. Боль не давала заснуть.

Медленно Максим выходил из оцепенения. Он поднялся. Дрожь, охватившая вдруг все его тело, заставила окончательно прийти в себя, и с новыми силами он побрел дальше, углубляясь в неизвестно куда ведущую нору, создателем которой был человек. «Нора… – почему-то подумал он, – нора, но не хоббиты строили ее. Здесь нет круглых окон в потолке, откуда по утрам льется золотистый свет, здесь не потрескивает теплый камин, перед ним не стоит уютное кресло и в нем не сидит добродушный хозяин, неспешно пускающий кольца сиреневого дыма из длинной старинной трубки, и однажды утром он не встретит волшебника и не пойдет далеко-далеко за тридевять земель искать давно забытые сокровища в подземное логово сказочного дракона, чье дыхание плавит заколдованные кольца, делающие любого невидимым для глаз остальных…»

Мысли бессвязно и обрывочно всплывали в уставшем мозгу, не задерживаясь и не цепляясь одна за другую, иногда он вспоминал отрывки из книг, иногда какие-то заметные моменты собственной молодой биографии, а в общем, просто продолжал брести по темному коридору, как слепой, держась за стену. Подушечки пальцев уже устали от шероховатого холодного железа и то и дело всплывающих на пути заклепок. Пальцы онемели. Нора вскоре снова стала поворачивать направо, лужицы перестали попадаться под ноги, но однообразие давило и с каждым шагом прибавляло затаившейся тревоги. Все под землей казалось таким длинным, вдруг и этот тоннель оканчивается какой-нибудь дверью, а за ней еще и еще мелькают узкие лестничные площадки и длинные пролеты, уводящие все глубже к центру Земли, к раскаленному сердцу уставшей от нас планеты…

Максим терял временами связь с реальностью, пространство раздвигало свои границы до вселенских масштабов. В такие минуты он ускорял шаг, переходящий в легкий бег; так он и передвигался по улицам города, часто предпочитая тесные автобусы простору движения. Рука ударилась обо что-то, как показалось на секунду, теплое и колкое. Максим замер и вцепился в выступающий из земли предмет. Это была доска, брус, поставленный вертикально и начинавшийся от самого пола. Дерево гораздо хуже проводит тепло, нежели железо, поэтому-то оно и показалось Максиму теплым. На самом деле и оно было по-своему прохладным. Ощупав этот столб, первым нарушивший однообразие ощущений, снизу вверх, руки Максима наткнулись на выступающий пластиковый выключатель и вцепились в него.

Надежда на свет в подземелье равна надежде на жизнь. Кто знает, куда уводят ходы лабиринтов, где под ногами разверзнется бездонная шахта, где начнется лестница, где из стены торчит труба, таящая в себе смерть от того, что где-то далеко на нее заземлился оголенный кабель, где тоннель вдруг выведет тебя в коллектор, где поток реки, закованной человеком в трубу, собьет тебя с ног, и ты не сможешь противостоять ему, будет не за что ухватиться в вылизанном холодной водой тоннеле.

Раздался звонкий щелчок выключателя, затем все вокруг затихло, как будто в ожидании чего-то. «Нет!? Да и с чего я взял, что здесь зажжется свет… здесь никто не ходил уже много лет», – подумал Максим. Мысль эта уместилась в бесконечно короткий отрезок времени, скорость мысли способна превысить все барьеры, поставленные человечеству современной физикой. В следующую секунду спереди и сзади раздались гул и жужжание, которые всегда сопровождают свечение продолговатых советских ламп дневного света. Несколько ярких вспышек последовали одна за другой, ослепляя расширенные зрачки привыкших к темноте глаз. Максим зажмурился и инстинктивно отвернулся от возникшего прямо перед ним источника света. Когда, моргая и щурясь, он открыл глаза, то увидел пройденный путь, обозначенный пунктиром трубчатых ламп, развешенных через равные промежутки по потолку тоннеля.

Тоннель был достаточно широким, потолок представлял собой полукруглые своды, как и стены, обитый железными листами, приобретшими от времени и сырости интенсивно-коричневый цвет. На месте стыков, образуя своеобразный рельеф, свисали вниз тоненькие, как ниточки, белые сталактиты. Лампы дневного света были подвешены на старых ржавых крюках, видимо, не предназначенных для крепления таких светильников, поэтому для каждой кем-то было сделано некое подобие примитивной люстры, примотанной проволокой к вросшим в потолок крюкам. Максим медленно разворачивался, отрывая взгляд от поворачивающего за угол тоннеля, осваиваясь в освещенном помещении, переводя глаза со стен на сыроватый пол, на высокий потолок с лампами. Наконец, он выпрямился и посмотрел вперед, туда, куда ему предстояло идти дальше. Он остановился прямо на перекрестке. Галерея резко под прямым углом поворачивала направо. Прямо перед собой Максим увидел серую, с ржавыми подтеками тяжелую герметичную дверь. От ее основания до массивного косяка, обрамлявшего вход, белой краской был нарисован большой православный крест.