Текст книги "Остров Надежды"
Автор книги: Аркадий Первенцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
6
За ужином Белугин держался несколько странно. Задавал отвлеченные вопросы о преимуществах командированных и рассказал пару случайно возникших неприятностей из-за вольного обращения с дамским полом. Попытки уйти в другую область не удались. Раздосадованный полунамеками, Дмитрий Ильич попросил своего спутника объясниться без всякого лукавства.
– Что же, дорогой мой, если ва-банк, так ва-банк. – Белугин игриво подморгнул, приблизил губы почти к самому уху Дмитрия Ильича. – Не удалась мне моя тактика. Не сумел все же изолировать вас от этой особы. – Белугин отвалился, возле глаз сбежались смешливые морщинки. Он выжидал реакции на свои слова. И, судя по багровой краске, прихлынувшей от ушей к щекам и надбровьям Ушакова, и минутному его онемению, атака завершилась успешно. – Тактически грамотная оказалась, просочилась, – Белугин подхихикнул и, не поднимая смеющихся глаз, принялся крутить хлебный шарик между двумя перекрещенными пальцами. – Пробовали покатать шарик между двумя пальцами? Шарик один, а кажется – два.
«Ишь, надсмотрщик, – размышлял Ушаков, катая шарик. – По собственной инициативе, ради покоя чужой семьи или?..»
Отделаться молчанием не удалось. Белугин пошел в открытую:
– Надо локализовать происшествие разумно. Ради Лезгинцева. Забега́ла? Забега́ла. Здесь все на виду, как мухи на блюде. Не отнекивайтесь. Сыграйте полную наивность этакого безупречного мужа и отца континентального семейства. Ее тоже следует предупредить. И не медлить. Если другие нашепчут, спектакль не поможет.
– Послушайте, товарищ Белугин, – резко остановил его Ушаков, – у нас с вами, на мой взгляд, сложились неверные отношения… – Он помолчал, выпил воды, смахнул со стола проклятый шарик. – Я приехал сюда не как жуир, а ради дела. Я не хочу, не желаю вникать в семейные дрязги. И тем более становиться одним из персонажей того самого спектакля, о котором вы говорите. На кой черт вы потащили меня к Лезгинцеву, вовлекли в заколдованный круг! Кому это нужно?..
– Дмитрий Ильич, прошу извинить, – Белугин умоляюще сложил руки на груди. – Разве я вас в чем-то упрекаю или подозреваю? Я хочу предвосхитить сплетни, найти разумный выход…
– Откуда выход? – Ушаков пристукнул кулаком по столу. – Зашла? Зашла. Что из этого? Почему сразу скабрезные выводы? Если хотите, следственные подробности…
Белугин покорно выслушал сбивчивый рассказ, согласно кивая головой, как бы утверждая вполне приемлемую версию для заметания следов.
Пришлось рассказать о северном сиянии, об офицерах, о Васильке Акулове, о сравнениях со льном и шелком. Подробности окончательно убедили многоопытного Белугина в том, что у журналиста и в самом деле рыльце в пушку. К тому же мимо его проницательного взгляда не прошла початая бутылка в гостинице, виноватая запальчивость, да и «молодушку» нельзя было сбросить со счета.
– Понятно, – выслушав все до конца, сказал Белугин. – Если бы вот так объяснить мужу, исчерпано. Но мужья не идут на откровенность по вполне понятным причинам. Они следят, подозревают, мучаются, самоедствуют… Чего вам объяснять, сами знаете. Офицеры видели вас вдвоем, кто-то заметил, как она нырнула в подъезд, пошли шушукаться. Притом Танечка не просто домохозяйка с авоськой, а львица… Нам надо решить… Вы чем-то недовольны?
– Недоволен! – Ушаков взъерошил себе волосы, брезгливо покрутил носом. – Не могу выносить вот эти запахи покрывателя.
– Покровителя?
– Нет, покрывателя! – зло повторил Ушаков. – Меня не нужно покрывать. Дурно выглядит вся ваша тактика…
Белугин замкнулся, хмуро выслушал все упреки. Ему не хотелось ссориться и обострять отношения. Поэтому он отбросил фривольный тон и объяснился начистоту:
– Более или менее понятно, Дмитрий Ильич! Мы обязаны обеспечить политическое и моральное здоровье команды. Самый незначительный нюанс может расстроить слаженную гамму. На корабль нельзя нести не только дрязг или конфликтов, а и самых мизерных земных недоговоренностей. Учтите, я целиком на вашей стороне и в случае необходимости буду за вас…
– Не слишком ли глубоко затрагиваете личную сферу? – спросил Дмитрий Ильич, не поддаваясь его откровенным признаниям. – Не подумали ли вы, что личные взаимоотношения лежат вне ваших обязанностей?
– Почему вне? – Белугин сидел нахохлившись, упершись локтями в стол и зажав щеки руками. – Пушкина застрелили – вне? Лермонтова – тоже вне?
– Куда вы махнули!
– Поройтесь в памяти, найдете ближе примеры. – Белугин отнял руки, произнес убежденно, помахивая указательным пальцем: – В наших условиях невозможно отделить семью от службы. Живем на пятачках. Я занялся вашим пустяком, а впереди у меня, да и у Куприянова, у Голояда, не такая головная боль. Приезжает Ваганов.
– Кто-кто? – переспросил Ушаков.
– Ваганов. Кирилл Модестович. Разве не слыхали о таком?
– Не слыхал.
– Инженер. Этакий Паратов. Помните, у Островского? Ваганов ведет электромеханическую группу. Специалист – поискать! Ученье прошло для него не зря. И практик. Мужчина – загляденье! Мы с вами перед ним – грибы, прошу извинить за откровенность. А мы, без хвастовства, не из последнего десятка.
– При чем же этот самый… Паратов?
– Идеал Танечки. Вот при чем. Тает перед ним, как айсберг у тропиков. Если появится Ваганов, вам делать нечего. Лезгинцев полностью переключится на него. – Белугин не скрывал мрачных предчувствий: – Этот чичисбей однажды чуть не поломал нам задачу. Если Юрий заведется, как и всегда с пол-оборота, всего жди.
7
Утром на следующий день к пирсу Юганги подошел катер. Военные направились в штаб, гражданские – в гостиницу, наполнив ее шумом и запахами намокшей меховой одежды.
Мужчина в оленьей парке, похожий манерами на администратора филармонии, занимался перекличкой, подходя к дверям номеров или отыскивая нужного ему человека в коридоре. Каждому он что-либо говорил, походя – распределял задания.
Никто не обращал внимания на Дмитрия Ильича, все были заняты своим. Выйдя за сапожной щеткой в коридор, Дмитрий Ильич столкнулся с налетевшим на него высоким, явно близоруким блондином, зажимавшим в кулаке розовую бумажку пепифакса. «Простите, – блондин был подкупающе вежлив, – я не ошибся, здесь туалет?» – и попытался пройти в комнату Дмитрий Ильича, оттерев его костлявым плечом.
Романтическая атмосфера космической отрешенности от внешнего мира была нарушена. Ворвалась деловая, не склонная преувеличивать публика. Нормальные командированные ребята, им все равно – Юганга или Асуан, Джакарта или Гавана, они были полноценными специалистами нового века. Из люкса вылез гигант в немецких подтяжках, прокричал: «Соотечественники, какое здесь напряжение? Меня чуть не убило!» Ему ответили: «Проверь шнур, балда, и вытри пот на висках. Напряжение периферийное, двести двадцать!»
На единственном телефоне надежно повис администратор, безуспешно пытавшийся получить через «справочный дежурный» нужные ему номера телефонов.
Квадратный крепыш с боксерским загривком, стриженный под ежика, направлялся в умывальник с клейменым вафельным полотенцем на плече.
– Ты куда попал, милай? – язвительно спросил он. – Здесь шифр. Проси какого-нибудь «Моржа» или «Нерпу». Ты что, из «Националя» звонишь?
– Ладно, сам догадался, остряк-самоучка! – Оленья доха сброшена на пол.
Вскоре постояльцы разбежались. «Молодушка» мела коридор. Из-под голика летели бумажки, окурки, слышались ругательства.
– Грязный Большой земля, – жаловалась она Ушакову. – Урна плевать есть. Почему на пол нужно? Грязный Большой земля. Еще целовать лезет. Обнимать лезет… Кто там? Иди сам. Швецар нету!
В распахнутую с тугой пружиной дверь вошел адъютант Максимова.
– К вам Павел Иванович, – предупредил он, радушно поздоровавшись с Ушаковым. – Ну и погодка! На низких минусах держит. Нет, нет, вы не спускайтесь, Дмитрий Ильич.
Через несколько минут появился Максимов – спокойный, неторопливый и какой-то в е р н ы й, как благодарно подумал о нем Дмитрий Ильич. Улыбаясь своими широкими губами и светлыми глазами, он прошел навстречу Ушакову, снял кожаные на меху перчатки, поздоровался с ним, задержав его руку в своих мягких, теплых ладонях. – Выгадал небольшое окошко, решил навестить. – Максимов прошел следом за Ушаковым в его комнатку, огляделся, легонько встряхнул шапкой, сбивая остатки снега.
– Раздевайтесь, Павел Иванович, – Ушаков не скрывал своего расположения к гостю, – давайте-ка я вам помогу.
Максимов легонько отстранил локтем Дмитрия Ильича, сам снял шинель, присев, поправил пышные русые волосы.
– Вчера соблазнился, помыл пресной водой, рассыпаются. Хорошо устроили вас?
– Хорошо.
– Два года назад о такой комнате многие мечтали. А теперь выросли. Мы позволили роскошь: всем семейным офицерам – отдельные квартиры. Юганге завидуют даже в «столице» флота.
– Я был у Лезгинцевых, – сказал Дмитрий Ильич. – Ночевал у них. Такую квартирку, как у них, я в Москве ждал пятнадцать лет.
Максимов будто случайными, наводящими вопросами заставил рассказать о Лезгинцевых.
– Вас Белугин свел? Они старые знакомые. Вместе на Балтике служили. Кстати, вам не слишком надоедает Белугин? Он беспокойный работник. Только старается иногда не там, где надо.
Выслушав одобрение Белугину, добавил:
– Как думаете о нем, так и думайте. Вы добрый к нашим кадрам.
– Помилуйте, Павел Иванович, я ни на кого не жалуюсь. Мне прекрасно. Любовался северным сиянием… – Дмитрий Ильич замялся, вспомнив вчерашнее. – Картина феерическая, только жуткая…
Максимов слушал, постукивал пальцами по машинке, поправил съехавшую накладку, посадил ее на шипы, проверил еще раз.
– Дмитрий Ильич, вы нас извините. Схлынет, займутся вами. С Волошиным вас познакомят. Белугин не сумел ответить мне на несколько меркантильных вопросов…
– Пожалуйста.
– Вы домашних обеспечили?
– Немного… – голос споткнулся, – оставил доверенность на зарплату и на гонорар…
– Гонорар как слово звучит весомо… а сумма?
– Чепуха. Пару статеек давал в АПН, фитюльку в «Советский воин». В «Огоньке» лежит очерк, третий месяц лежит…
– У-гу. – Максимов покивал головой, пропустил-сквозь губы вздох. – Закончили?
– Да.
– Я звонил в Москву, Дмитрий Ильич. Главком дал согласие. На всю командировку принимаем вас на свой бюджет. Призываем. Звание у вас, если не ошибаюсь…
– Капитан третьего ранга.
– Запаса, – уточнил Максимов. – Берем, стало быть, вас из запаса. Зарплата, надбавки, все, что положено. Если хотите, может по доверенности получать ваша семья. Если обойдутся – по возвращении. Формальности утрясем без вас.
– Спасибо. Не знаю, как мне одеться.
– Одеться? Белугин не позаботился? Обмундирование получите. Свою одежду придется оставить здесь. Вы бреетесь безопасной? Нужно привыкать электрической. – Максимов дружески попрощался. – Письма подготовьте. Я захвачу, как и обещал… Мне очень хотелось бы, чтобы вы отдохнули душой. Что-то у вас по-прежнему грустные глаза?.. Понравился вам Голояд?
Дмитрий Ильич догадался, что вопрос задан не из любопытства, и потому постарался ответить, почему понравился ему начальник политотдела, что привлекало в нем.
Возможно, адмирал сталкивался с разными мнениями и ему хотелось еще раз проверить, уточнить. Голояда прочили на повышение. К тому же Максимов перед заходом сюда побывал в политотделе и, судя по некоторым намекам адмирала, информирован о разговоре с Голоядом.
После ухода Максимова стало грустно и пусто.
Администратор теперь обратил внимание на Дмитрия Ильича, допил остаток водки, похрустел леденцами. Он обнаружил поразительную осведомленность о многих делах, хотя и пробыл здесь «всего ничего».
– Какие могут быть секреты! – воскликнул он. – Здесь все на виду! Слыхали уже и про вас. Зря вы лезете в эту посудину. Кому-то по приказу, по присяге, а вам-то чего искушать злодейку-судьбу? – И он рассказал несколько случаев, возможно и придуманных молвой, отчего у робкого человека зацарапали бы кошки на душе.
8
Татьяна Федоровна оказалась верна своему слову. «Молодушка» грубовато вызвала к телефону и, усевшись возле него, не отошла, пока разговор не был окончен. Как ни отнекивался Дмитрий Ильич, пришлось согласиться, и не только потому, что у Лезгинцевых будут сегодня «интересные люди». В конце концов деваться некуда. Тратить вечер с Белугиным и вовсе ни к чему.
До назначенного часа оставалось немного времени. Следовало бы отутюжить брюки, да и пиджак нуждался в освежении. Белая рубашка, старательно выглаженная женой, измялась. Вернувшись из гладильни вспотевший, Дмитрий Ильич застал у себя Белугина, которому уже все было известно.
– Банкет затеян ради Ваганова, как я и предугадывал. Приглашены только именитые. Возможно, будет сделано исключение для штурмана Стучко-Стучковского. Ни Волошина, ни Гневушева, ни Куприянова не будет. Паратов и адмиралы.
Белугин был явно расстроен, и раздражение против Лезгинцевых выразилось в ядовитом наборе колких замечаний, где в первую очередь доставалось «дамочке».
– Пойдемте запросто, – предложил Дмитрий Ильич, – вы же друзья.
– Святой вы человек. Званые ужины есть званые ужины. Я не какой-то там… м а р ц и п а н. Вот когда там драка начнется, Белугины – как пожарная команда или народная дружина. Кстати, к чему вы расфуфыриваетесь? Могу вторично подтвердить, на заглавную роль приглашен Ваганов, а вы все – статисты, заполнение пустоты…
– На мой взгляд, просто чашка чаю, – пробовал возразить Дмитрий Ильич, – общение сослуживцев.
Белугин категорически восстал против такого упрощенчества.
– Не вздумайте прославлять в печати эту самую пресловутую чашку чаю. Закадычных отношений между адмиралами и офицерами не существует. Чтобы к командиру боевой части вот так, запросто, пожаловали адмиралы, извините, наивный вы человек. Командир соединения и то в редчайших случаях пригласит к себе подчиненного. Ему кажется, что если подчиненный с ним выпил рюмку водки, то он не имеет права вздернуть его на рею… – Белугин возмущался искренне. Выяснилось, что и сам он не сядет за стол с лейтенантами и не введет их в дом, если только не будет особой на то причины – дочки на выданье.
В заключение своего страстного монолога он попросил не отказать в глотке спиртного, чтобы навести глянец на натруженные голосовые связки.
– Не отнекивайтесь. Я слышал, как булькало в чемодане, когда вы разыскивали галстук.
– Нюх у вас действительно кавалергардский. – Ушаков вытащил плоскую стеклянную флягу, нарезал лимон, потребовал чайник. – Пойдемте к Лезгинцевым, товарищ Белугин, – вновь предложил Дмитрий Ильич.
– Во-первых, я давно хотел попросить вас иногда и меня называть по имени и отчеству. Меня величают Федор Федорович, легко запоминаемые координаты. – Белугин морщился от лимона, выуженного им из чайной чашки. – Во-вторых, понимаю без намеков: ваше время на исходе. Я провожу вас до аптеки и дальше ни-ни… Коробку шоколада советую спрятать. Юрий поймет по-своему. А дамочку не удивишь…
Они вышли на улицу и зашагали вдоль нее, придерживая друг друга на обледенелых тропках. Мороз не позволял разговаривать – Белугин по-прежнему опасался за свои ненадежные бронхи. Впереди не предвиделось ничего приятного, особенно после наговоров Федора Федоровича: его именно так старался называть теперь мысленно Ушаков, чтобы привыкнуть.
Белугин дальше аптеки не пошел. Распрощавшись, продолжал стоять на виду освещенного зеркального окна в унылой позе, с опущенными плечами и поднятым воротником. Дмитрию Ильичу жалко было этого человека. Впереди у него «ничего не маячило», как он сам выражался. Это не Куприянов и не Голояд. Те двигались, поднимались, этот постепенно спускался. Досадно было, почему Лезгинцевы не пригласили его. В коварные расчеты Танечки не верилось. Вполне вероятно, что она хотела освежить общество и не соблаговолила позвонить к старому другу. С тайными угрызениями совести Ушаков поднялся на третий этаж, позвонил и, не дожидаясь, пока ему откроют дверь, снял шапку и причесался.
– Послушайте, Дмитрий Ильич, – воскликнула Танечка, – вы превратились в ледышку! Немедленно грейтесь. Чем? Не знаете? Хотите чистый спирт? Если не умеете неразбавленный, лучше водка.
– Безусловно, милейшая Татьяна Федоровна, последняя лучше действует на мужской организм, – подтвердил пожилой контр-адмирал, приветливо встретивший Ушакова.
– Пальто бросайте сюда! – приказывала Танечка. – Перестаньте мучить свои волосы. Вам еще рано следить за шевелюрой. С адмиралом знакомьтесь! Наш друг, Лев Михайлович Топорков, гидрограф…
– Ветеран. Окаменелость. Один из бивней мамонта. – Адмирал приятельски подвел гостя к буфету и выпил с ним по самой простецкой стопке «столичной», закусив подмороженной морошкой.
Адмирал оказался милейшим человеком, ныне редкой формации старых ленинградских интеллигентов, с неторопливой обстоятельной речью, лишенной современных вульгаризмов, с предупредительными манерами, приветливой улыбкой, с седыми, коротко подстриженными усиками.
Танечка на минуту забежала из кухни, выкурила сигарету, заочно побранила гостей за опоздание. Досталось и мужу.
– У нас сегодня просто пельмени. Будет Стучко-Стучковский, над ним шефствует Лев Михайлович. Обещал адмирал Бударин. Я пригласила еще одного товарища…
– Ваганова? – догадался Лев Михайлович.
– Хотя бы и Ваганова! – Вызывающе спросила: – А что?
– Бог мой, ничего, ничего, Татьяна Федоровна, – шутливо взмолился адмирал.
– Мне приятней, если вы будете меня называть просто Танечкой, – кокетливо попросила она и позволила ему перецеловать свои пальцы. После рюмочки все выглядело вполне приемлемо, и адмирал проводил хозяйку умильным взглядом, подернутым, банально выражаясь, дымкой давних воспоминаний.
– Немного неудобно, Лев Михайлович. – Ушаков присел на предложенное ему место на диване за маленьким столиком с разложенными на нем курительными принадлежностями. – Находясь среди военных, я явился к сроку, но мы, как видите, исключение…
– Не вам неудобно, а военным, – прямолинейно возразил адмирал. – Причины задержки найдутся, пожмем плечами… Лишь бы в боевой не замешкались… – Он попросил Дмитрия Ильича п р о и н ф о р м и р о в а т ь о причинах, заставивших его покинуть белокаменную, отнесся сочувственно к его намерениям: – Правильно поступаете! Заманчиво! Сбросить бы мне хотя бы пятнадцать, сам бы отправился. Подойдет сюда вице-адмирал Бударин, ему под шестьдесят подкатило, а ходил на атомных. Молодец! Подумать только, вся история на моих глазах! От тральщика до атомной подлодки, от пушчонки до ядерной ракеты! – Топорков продолжал рассказывать, почувствовав внимание собеседника. – Мы начинали, когда сосны стояли стеной. Вырубили их во время войны. Строители берут природный лес вчистую, под пилу. Такая же судьба постигла Исландию. Приходилось бывать? Тем более. Абсолютно безлесный остров, если не принимать во внимание кусочек на севере, у Акурери. – Адмирал подвинулся ближе, взял коробку спичек. – Флот начинался с трех эсминцев, – вынул три спички, выложил в ряд, – трех эскаэров, двух-трех тральщиков, – еще спички, – тогда Балтийскому завидовали, а теперь в сравнении с нашим… хотя не будем обижать ветерана. С Балтфлота пошли основные кадры, а с ними – знания, опыт. Балтфлот… Он вынянчил Северный. Теперь Северный флот – чудо! И все на протяжении жизни одного поколения. Я-то, начинавший, еще продолжаю служить, в куклы не играю, стариком меня еще никто не обзывал. Создать такой разносторонний мощный конгломерат с самыми новейшими кораблями могла только власть, концентрирующая все национальные средства, опыт, производственные силы. Я не упоминаю другие флоты, просто я их знаю меньше. Тихоокеанцы, пожалуй, нам не уступят. У них и театр пошире, и глубины поближе. Хотя этот разговор для другого места…
Хозяйка куда-то звонила, нервничала, пробегая мимо, деланно улыбалась, предлагала еще выпить.
– Нет, нет, ни единой капли, Танечка! – категорически отказался адмирал. – У нас и так по любому поводу – к графину. – Он ввернул несколько случаев пагубной привычки, похвалил высокое начальство за нетерпимость к «зеленому змию», вернулся к прошлым годам, назвал имена адмиралов Душенова и Головко.
– Они по праву вошли в число лучших наших флотоводцев, каждый по-своему. Мы нередко скромничаем, мельчим крупнейших, забываем их большие дела, помним маленькие неудачи. История должна быть основана на сопоставлении и оценке фактов, а не отдельных симпатий или антипатий. Страсть хороша, но беспристрастие лучше.
Ушаков повернул мысли адмирала к сегодняшнему, попросил его рассказать о нынешней молодежи. Как у них «с порохом и пороховницами»?
Обычно старички брюзжат, так повелось издавна. Дмитрий Ильич не ждал ничего нового в оценках и заранее смирился с мыслью выслушать серию назидательных сентенций и упреков. Оказывается, Топорков принадлежал к другой категории и, не задумываясь, назвал нынешнюю флотскую молодежь отличной.
Он и сам будто помолодел, глаза заблестели, и появились в них задорные огоньки. Короткие усики с небольшой сединкой и несколько ниже подстриженные, чем обычно носят, виски придавали ему какой-то староофицерский вид. Такие лица можно было встретить на «Варяге», «Петропавловске», даже на императорской яхте «Штандарт».
– Плохое отсеивается естественным путем, – продолжил он, – Северный флот, вследствие своих исключительных суровых условий, не ассимилирует инородные тела, выбрасывает их, как шлак при плавке. Верно я вас понял: вы имеете в виду не технику – ее обязаны знать и хорошие люди, и негодяи, – а духовные качества? Могу, думать, на триста – пятьсот офицеров попадается один неудачный. Убежден – оптимальная цифра. В гражданском быту она несколько выше.
– Есть бегство с флота?
– Не бегство, а поползновения к нему. О прямых дезертирствах не может быть и речи. Приедет, поглядит, дрогнет. Обстановка-то суровая. От неполноценных освобождаются, им здесь делать нечего, следовательно, нечего им и под ногами крутиться. Правда, офицер государству дорого стоит, тем более современный специалист. Других перевоспитывают, перетирают на жерновах, мука получается, даже зачастую первого сорта. Есть у меня примеры… Если взять подводный флот, там офицерский состав непрерывно обновляется. Круговорот примерно десяток лет. Субмарина как бы омывается свежей, нормально пульсирующей кровью. И рост идет быстрей. Причина? Много кораблей входит в строй. На подлодке более надежная проверка качеств, особенно на суперлодках. Туда тяга большая. Техника прогрессивная. Скажу без стеснения – завидую вам. Вы будете видеть все свежим глазом, в первооснове, и не забивайте голову техникой, все равно в ней запутаетесь. А люди, это всегда интересно. Замечал я, как мужают ребятки на подводных лодках. Прежде всего оттуда выходят подлинные энтузиасты, причем высокообразованные, вытряхнувшие из себя все вредные примеси, увидевшие грани жизни и смерти. Такую молодежь, как и старых воробьев, на мякине не проведешь.
Танечка продолжала нервничать. Завела пластинку с невероятным шейком, потанцевала в одиночку, вызвав глубокое неодобрение контр-адмирала.
– Не знаю, как вы, а мне подобные танцы претят, – шепнул он Дмитрию Ильичу, – ничего приятного. В каких-то дебрях негры, кажется, возбуждаются подобным образом. Только нельзя обвинять негров. У них танец ритуален.
– У меня дочка танцует, – признался Дмитрий Ильич, – за кнутик возьмешься, сразу превращаешься, в ее понятии, в ретрограда. В школах преподают.
– Вот этого не пойму. – Лев Михайлович развел руками. – Возможно, как физкультуру? Зарядка, конечно, активная. Если бы раньше сочинили шейки и роки, как их именуют, может быть, мои сцепления были бы надежней, – и похрустел костями. – Кажется, идут запоздавшие?
На лестнице послышались мужские голоса, щелчок замка. В прихожую ввалилась, по-видимому, целая гурьба.
Топорков прислушался.
– Мой подопечный, штурман Стучко-Стучковский, сам хозяин, Ваганов и, кажется, Бударин. Это возле Ваганова защебетала Танечка. Слышите, даже голос изменился. О, женщины, женщины! Ваганов – крупный специалист по реакторам. Дело свое знает, но по совместительству – ужасный сердцеед. По-моему, выработал спортивный интерес к этому виду соревнований… Да вот и он…
Войдя первым и заметив адмирала, Ваганов шагнул к нему с улыбкой.
– Милейший адмирал! Рад до бесконечности. – Он старался заглянуть в глаза привставшему адмиралу и с таким же радушием обратился к Ушакову: – Наслышан о вас. Жаль, мы не подлежим оглашению, я бы вам таких сюжетов подкинул! Все бы от зависти померли.
– Прежде всего – ваши противники? – съязвил Топорков.
– Нет, моих противников так легко не осилить. Я имею в виду коллег Ушакова. – Ваганов налил себе водки. – Вы думаете, только среди нас вспыхивают сражения? Творческая среда также находится в состоянии вечного брожения. Ваше здоровье, Танечка! – Он запрокинул голову, выпил залпом, крякнул нарочито.
Судя по всему, ему приходилось бывать здесь, и вел он себя нагловато, по-свойски.
– Разрешите представиться, некто Бударин. – В дверях стоял с полушутливым поклоном, руки по швам, моложавый вице-адмирал с колодкой орденских планок шириной с добрую ладонь.
Поклонившись, Бударин прошел к дивану, устроился возле валика и продолжал наблюдать, не вступая в беседу. На его несколько помятом лице бродила усмешечка, перекатываясь из одного уголка рта к другому. Возраст его можно было угадать только по отяжелевшему подбородку, по складкам возле ушей и на шее и вяловатости его тонких губ.
К вице-адмиралу Бударину относились по-разному. Никто не отрицал его значительных заслуг, в частности, по первым рекордам автономных походов советских подводных лодок. Бударин с годами внешне оставался таким же энергичным, веселым человеком с привкусом моряцкой грубоватости. Одних это шокировало, других, не умевших распознавать подлинного демократизма, устраивало. Такой, по их мнению, мог быть ближе к матросу. Не всегда это оправдывалось. Матросы современного флота умеют ценить деликатность и утонченность своих командиров. Соленая, плоская шутка или откровенный матюк отнюдь не сближают. В войну Бударин командовал крупными соединениями, умело высаживал дерзкие десанты, участвовал в освобождении придунайских стран Европы, заслужил звание Героя.
Когда Ваганов учтиво преподнес ему водки, выпил, от закуски отказался:
– Разрешаю столь бесцеремонно исключительно из-за крепчайшей наружной температуры. Сорок здесь – сорок там.
– Пожалуйста, никаких церемоний, Семен Прокофьевич! – Танечка разлила еще, предложила Ушакову и Стучко-Стучковскому: – Прошу немедленно уравновесить наружную и внутреннюю температуру! – Она выпила, постучала краешком рюмки по ногтю большого пальца. – Ни одной капельки!
– Браво, Татьяна Федоровна! – Ваганов похлопал в ладоши, обратился к Ушакову: – Не правда ли, как она мила! В ее присутствии чувствуешь себя комсомольцем. Годы так и улетают с твоих плеч!
– Какие там у вас годы, – сказал Бударин, – не хвастались бы!
– Как какие? Пятьдесят стукнуло.
– Пятьдесят? – Бударин передернул плечами, усмехнулся: – Не поверил бы. Видно, в роду все такие.
– Мой род идет не то от греков, не то от немцев. Бисмарки и Одиссеи! – Ваганов смаковал крупные маслины: – Отборные. В соламуре. Фирма Данекс, Афины. Угадал, Лезгинцев?
– Не знаю, – глухо ответил Лезгинцев, присевший возле Топоркова с усталым, безучастным видом.
– Надо знать! Скажите Гневушеву, чтобы обязательно прихватил дюжины две банок Данекса. Отличнейшие маслины. Пушкин о них писал в Одессе. Запомнили, Лезгинцев? Данекс, Афины!
Лезгинцев угрюмо промолчал, повертел в руках сигару и передал Бударину, закурившему ее с особым шиком.
– Насчет маслин вношу поправку, товарищ Ваганов, – сказал он, выпуская первый клубочек дыма. – Сколько ни плавал на подводных лодках, в глаза не видел ни одной маслины. Нет в штате маслин, товарищ Ваганов. И Гневушев бессилен, как бы вы ни хвалили свой греческий товар.
Лезгинцев благодарно глянул на Бударина, сказал:
– И я за всю свою службу маслин не ел.
– Кирилл Модестович, мы так рады, – постаралась смягчить Танечка, – Гневушев обязательно захватит именно таких маслин. Они чудесные. Как масло. – Съела одну. – Юра, займи гостей, не сиди истуканом. Мне нужно… Понимаешь? Я хозяйка. У меня нет вестовых.
Ваганов остался доволен вниманием хозяйки. Его восточные глаза блестели, седина на висках красиво оттеняла темную кожу. Полные губы были полураскрыты, обнажали правильный и плотный ряд белых зубов, которыми он, по-видимому, гордился. Могучий его торс обтянула замшевая куртка. Принявшись рассказывать о каком-то иностранном ракетном катере, он продемонстрировал скорость его хода на «молнии» своей куртки:
– Мчится, подлец! Ракетоноситель с ракетными двигателями. Штучки придумали, я вам скажу. И все потому – не нужно бегать, доказывать, утверждать. Если – да, значит, да! А то я пришел в одно высокое учреждение, аллах иль аллах! Гляжу, на калориферах папки с неподписанными бумагами, проектами. На очереди… Аллах иль аллах!
– Загибает, – недружелюбно бормотнул соседу Стучко-Стучковский, – такой выдавит любую подпись. Нажмет коленкой на диафрагму – не никнешь… Не люблю я этой дурацкой манеры обязательно капать на нашу организацию. Под водой мы лучше их плаваем. В космосе и в атмосфере – не хуже. Недра лучше. Где у них Тюмень или якутские алмазы? Есть у нас этакая холопская привычка барина бранить… – Стучко-Стучковский разгорячился, обратился к Ушакову: – От рабов сохранилось. От крепостничества или от нашей расейской привередливости. Вот он взял маслину – и ну ее прославлять. Противно. Я эти маслины в рот не возьму. Меня в концлагере их жрать не заставишь. Ракетоноситель. Как молния. Да наши ракетные катера лучше любых! А какие эскаэры!..
– Вы ближе, ближе присмотритесь к Стучке, – посоветовал Топорков, – один из моих любимцев.
Ваганов снова завладел вниманием присутствующих. Он хвалился на пари разорвать колоду карт на восемь частей.
– Был до него один великосветский шалопай, великий князь Михаил Александрович, тот на шестнадцать частей рвал колоду, – сказал Топорков. – Только у этого других дел по горло.
Дмитрий Ильич, заметив, как волновался этот сдержанный человек – у него пальцы подрагивали и речь спотыкалась, – сказал:
– Не судите его слишком строго, Лев Михайлович. Все наигранно. Да и ныне модно стало…
– Что модно? – гневно перебил его адмирал. – Вы тоже за безапелляционный нигилизм? Простите, самоедством заниматься не намерены-с! – он завершил решительным взмахом руки.
– Я с вами полностью согласен, Лев Михайлович, – переждав несколько секунд, сказал Дмитрий Ильич, – и мне приятно…
– Ну что ж, слава богу, что вас не расшатали, – суховато произнес адмирал. – А ежели накренитесь, на нас не надейтесь. Мы не в силах каждое дерево подкреплять этими, как их садовники называют, чатамами?
