Текст книги "Цветы осени"

Автор книги: Ариэль Бюто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Они выходят, тесно прижавшись друг к другу, покачиваясь, как пьяные.

Я больше его не оставлю, я наконец нашла свое место. Разведусь, буду жить здесь. Да, я остаюсь в Венеции.

– Что ты сказала? – шепчет ей на ухо Пьер.

– Я раздумала уезжать.

– А я бы тебя и не отпустил. Я люблю тебя, Жюльетта.

«Я люблю тебя, Жюльетта». Никто никогда не шептал мне на ухо этих слов, открывающих двери в счастье. Даже Луи. Делая предложение, он взывал к моему здравому смыслу, но не к чувствам. В то время мне и впрямь некуда было деваться, вот я и не устояла перед искушением заиметь собственный дом. Меня не смущало, что придется делить его с кем-то еще, Луи был не худшим из мужчин. Слабым, слегка ограниченным, но вполне приличным человеком. Но если бы я только могла вообразить, что кто-нибудь скажет мне «Жюльетта, я тебя люблю», то подождала бы. Возможно, ждать пришлось бы долго, возможно, до сегодняшнего дня. Быть любимой в моем возрасте, когда женщине уже нечего предложить возлюбленному, еще прекраснее, чем в молодости.

Пьер ведет Жюльетту по улочкам Венеции. Он держит ее за талию и направляет с ловкостью гондольера. Налево, направо, еще раз направо – и вот они снова «дома». Пальцы у него слегка дрожат, когда он вставляет ключ в скважину, но по лестнице он помогает ей подняться со всем пылом молодого влюбленного. Квартира пуста, Джульетта и Анна отправились на прогулку. Пьер закрывает дверь, запирает ее на все засовы. Они остались одни над городом, в полумраке спальни, куда через ставни пробивается одинокий солнечный луч.

Джелаба Жюльетты увядшим цветком лежит на полу у ее ног, и Пьер восхищенно созерцает свою любовь, ее заштопанное, изношенное тело, которое лучше любого дневника может поведать ему о прошлом этой женщины. Шрам от аппендицита, складки кожи на животе после беременности, согнувшиеся плечи – их слишком редко целовали, сгорбившаяся от груза дел и забот спина.

– Ты великолепна и так трогательна!

И заледеневшая от стыда за впечатавшиеся в ее плоть свидетельства пережитых поражений Жюльетта расцветает под взглядом Пьера.

Неужели это я расстегиваю его рубашку и помогаю раздеться, не отводя глаз? Что за роль я тут играю, я, ничего не знающая о наслаждении? Женщина, которую ни один мужчина, даже Луи, никогда не видел полностью обнаженной? Никто не учил меня этим движениям, и все-таки я их знаю. Это почти так же легко, как дышать.

Жюльетта закрывает глаза, она боится встретиться лицом к лицу с реальностью, ей страшно увидеть смешного голого старика вместо прекрасного принца из своей мечты. «Оставьте мне мои мечты!» – молча умоляет она. Потом прижимается к нему, и они опускаются на белоснежные простыни. Теперь она не открывает глаз, чтобы выпить до капельки эту новую страсть, подарок, полученный от судьбы на закате дней.

– Знаешь, Жюльетта, там, в кафе… я хотел спросить…

– Я знаю. Мой ответ – да.

Глава 7

Жюльетта больше не звонит Бабетте. Поэтому Бабетта сама звонит Жюльетте. Но всегда с работы. Сначала звонила каждую неделю, чтобы узнать, как дела у Анны, но после выговора шефа ей приходится соблюдать осторожность. Бабетта не подавала признаков жизни три недели, и Жюльетта попросту забыла бы о существовании дочери, если бы зять не бомбардировал ее угрожающими посланиями с требованиями отдать ему девочку. Сам он, что ли, будет заниматься дочерью? И подтирать за ней? Я впустую трачу время, твердя им, что никогда не вернусь, они не верят. Иначе уже давно прыгнули бы в самолет и забрали Анну.

На прошлой неделе малышка приболела. Пьер пригласил своего друга доктора, и тот сказал, что у девочки слабое сердце и долго она не протянет. Он посоветовал нам уехать во Францию, но зачем, скажите на милость? Здесь она счастлива. И даже делает успехи. Кто сказал, что во Франции она протянет дольше? Наверняка я знаю одно: там ее жизнь будет хуже.

Не стану утверждать, что намеренно удерживаю девочку в Венеции, но, если мы уедем домой, они без меня не управятся и сделают все, чтобы помешать мне вернуться сюда. Моя Бабетта неплохой человек, но свой интерес всегда блюдет. Она будет выступать от имени всех, возьмет на себя роль оракула, так что за мной последнее слово точно не останется.

Вчера Жюльетта наконец решилась позвонить Луи. По разговору она поняла, что муж не так уж и расстроен отъездом Бабетты. Дочь была не способна жить по заведенному в доме распорядку, и теперь Луи смог наконец вернуться к милым его сердцу привычкам. Жюльетта опасалась упреков, а встретила почти трогательное непонимание. Неужто Луи напрочь забыл свои прошлые грешки и искренне верит, что Жюльетта не возвращается, потому что не хочет огорчать любезного хозяина? Он сообщил, что у него все хорошо и дом она найдет в полном порядке, а может, будет еще и приятно удивлена. Ее отсутствие – большая удача, можно подновить кухню. Пусть Жюльетта не волнуется – он покрасит ее в тот же цвет, она ведь терпеть не может перемен. Жюльетта не переносит запаха краски, вот он и решил воспользоваться случаем. Еще чуть-чуть – и Луи примется умолять меня не возвращаться слишком скоро, чтобы он успел все закончить. Луи не задал ни одного вопроса о Пьере, не спросил, что она успела посмотреть в Венеции, волновало его только качество итальянских блюд – ведь Жюльетта привыкла к доброй бретонской кухне.

Он по мне не скучает. Сорок лет прожито в браке – а он не спрашивает, когда я вернусь! Похоже, я значу для мужа куда меньше устоявшихся рамок его маленького уютного мирка. Не придирайся, Жюльетта! Или ты хотела, чтобы Луи закатил тебе сцену ревности и повел себя как муж, не мыслящий жизни без старушки-жены? Никаких сомнений – Луи созрел для вдовства!

– Ах да, совсем забыл! – вдруг произносит он.

Сердце у Жюльетты забилось учащенно. Она надеялась, но и опасалась услышать от Луи слова упрека и понять, что старый муж все еще чуточку дорожит ею.

– В метеосводках они уже три дня обещают дожди в Бретани. Ни за что не догадаешься, какая у нас погода!

Жюльетта с трудом удержалась от того, чтобы не швырнуть трубку на рычаг, – такой невыносимой показалась ей мысль о лучике солнца, осветившем победу Луи.

* * *

За что я себя наказала? Ведь это было именно наказание – я никогда не любила свою мать настолько, чтобы пожертвовать ради нее молодостью и свободой. Или, вернее, тем, что от них осталось после двух лет унылого брака и беспокойного сна: на свое несчастье, я вышла замуж за храпуна.

Мама стала абсолютно беспомощной и начисто лишилась гордости – позволяет одевать себя, мыть и укладывать, как ребенка. Она теперь почти все время молчит, а если и говорит, так только о давно умерших людях, которых я никогда не знала. Она полностью утратила представление о времени и впадает в панику, стоит мне оставить ее одну хоть на минуту. Воображает, что ее бросили. Она не ценит моих усилий, но замечает каждый из воображаемых промахов.

С такой обузой на руках и речи быть не может о том, чтобы взять новых учениц. К счастью, Луи повысили, и мы кое-как держимся на плаву. По большому счету, меня это устраивает. Приглушив звук, я могу сколько угодно играть на пианино, а в деревне меня считают почти святой, душой и телом преданной больной Матери, которую никто никогда не любил. Не стану скрывать – мне это приятно!

Луи вполне добр к маме. Он так мало видит свою тещу, что просто не успевает испытать ее тиранство на собственной шкуре. Кстати, мама всегда относилась к мужчинам лучше, чем к женщинам, и пока осознает, кто есть кто.

Подобная жизнь нелегка, но я сама ее выбрала. И теперь не могу отступить. Правда, искушение поместить маму в лечебницу посещало бы меня куда реже, получай я в ответ на заботу и бессонные ноги хоть капельку настоящей материнской любви. С другой стороны, разве это не прекрасно – жертвовать собой, ничего не ожидая взамен? Разве это не шанс придать моей жизни подлинный смысл? Святая и мученица… Лучше мне искать свой путь в несчастье, коль уж счастье вечно от меня ускользает.

Этот дневник должен был стать свидетельством моих надежд, но, переворачивая страницы, я нахожу лишь свидетельства неудач и отречений. Не понимаю, почему все так случилось с планом отъезда в Венецию. У меня были неплохие карты. Юность, красота, музыкальные способности – небольшие, но все же! – и бездна энтузиазма. Я проиграла сбою игру, но не могу извлечъ из этого никакого урока, потому что не знаю, где допустила ошибку.

Я все реже думаю о Пьере. Он не давал о себе знать со дня свадьбы с итальянкой. Церемония состоялась в Венеции. Я проиграла вчистую! Местные газеты напечатали снимки новобрачных: Леблоны в Бель-Иле важные персоны. Она почти одного с ним роста, красива, как принцесса (может, она и есть принцесса), а ее платье стоило раз в десять дороже моего. Ревности во мне нет – как-никак первой замуж вышла все-таки я.

Я вложила слишком много надежд и ожиданий в наши отношения, но разве надежда и слезы – не последнее, что остается человеку, у которого отняли все остальное? Смирение? Я выбрала второе. Боже, огради меня от ошибки хоть на сей раз!

* * *

Умерла она все-таки в больнице. Колокольный звон разрывает туман хмурого утра. Жюльетта складывает листочек с печальным признанием в самолетик и запускает его навстречу венецианскому восходу.

Анна еще спит. Пьер вышел за газетами – как только он бросил работу, пресса стала для него своего рода наркотиком. Джульетта уже хлопочет по дому. Она содержит квартиру в таком идеальном порядке, что Жюльетте совершенно нечем себя занять. Итальянка даже оторвавшиеся пуговицы ухитряется пришить прежде, чем Жюльетта заметит их исчезновение.

Этим утром нет женщины наряднее Жюльетты. Она прохаживается перед зеркальной дверцей шкафа, поправляет прическу, разглаживает морщинку, проверяет, не испачкала ли помадой складки у рта. В ее странном танце нет и намека на кокетство – только глубокая скука женщины, которая ждет.

Окончательно уверившись в том, что Жюльетта не уедет, Пьер стал экономнее в выражении чувств. Теперь они тратят три-четыре дня на то, что в самом начале успевали сделать за несколько часов. Он даже нежность проявляет реже: когда женщина завоевана, можно особенно не усердствовать. Они не спят вместе. Ночью Жюльетта боится оставлять Анну одну, а днем присутствие в доме вездесущей Джульетты не позволяет их старым телам познать друг друга.

Мне не следует так наклоняться. Стоит на мгновение отвлечься – и я шмякнусь вниз, как бретонский блинчик. Куда подевался Пьер? Газетный киоск совсем рядом с домом. Он не торопится! Продолжает вести свою маленькую спокойную жизнь, пока я сижу тут взаперти с Джульеттой, которая все время за мной шпионит. Она слишком безупречна, чтобы быть честной. До чего любовно она гладила вчера кальсоны Пьера! Считает, что Анна принадлежит ей, как будто я сама вдруг превратилась в калеку! Разве это не прекрасно – жертвовать собой, ничего не ожидая взамен? Конечно, прекрасно! Таких дур, какой была я в двадцать два года, больше на свете нет.

Пьер вдовец, он богат, Джульетта не замужем и наверняка надеется, что ее час пробьет. У этой девицы своя корысть, я это сразу поняла, иначе она не стала бы так вилять бедрами.

Жюльетта теперь не в том возрасте, чтобы ревновать. Это чувство никогда не было ей свойственно, и сегодня она испытала его впервые – и снова слишком поздно. Когда-то даже женитьба Пьера не потрясла ее сверх меры: помогла смириться мысль, что она ему не пара. Но неужто Джульетта, эта бедная тридцатипятилетняя старая дева, смеет надеяться, что у нее есть права на такого мужчину, как Пьер?!

Анна открывает глаза. Сон разгладил ее лицо, придав безмятежность чертам. Жюльетта бросается к внучке, целует ее в волосы, чтобы не испачкать помадой. Бред какой-то: я накрасилась, чтобы выглядеть соблазнительной, и теперь не могу прижать к сердцу внучку. Анна протягивает руку к бабушке, промахивается и тыкает указательным пальцем прямо ей в глаз. Нестерпимая боль действует как спусковой механизм. Жюльетта отвешивает девочке пощечину, действуя вопреки здравому смыслу, который вопит, что Анна сделала это не нарочно, что ее попытка нежности – чудо, которому нужно радоваться.

Жюльетта впервые ударила свою ненаглядную малышку. В глазах у Анны на мгновение мелькает безумный страх, потом она теряет сознание.

Жюльетта горько плачет от отчаяния и боли, серые дорожки туши бороздят увядшие щеки. Как я могла поднять руку на беззащитного ребенка? У нее в этом мире никого, кроме меня, нет, а я так с ней обращаюсь. Жалкая, отвратительная старуха.

Дверь распахивается, и в комнате появляется Джульетта в белом фартуке – воплощенная добродетель. Объясниться женщины не могут, но Джульетта все поняла и без слов. Она отстраняет Жюльетту в сторону, действует просто, но эффективно, девочка приходит в себя, и Джульетта может заняться недостойной бабушкой. Она вытирает ей лицо, что-то шепчет на ухо, и Жюльетта чувствует, как доброжелательно настроена итальянка. Гроза миновала, Анна улыбается. Жюльетта сжимает ребенка в объятиях, баюкает с удвоенной нежностью, ужасаясь тому, что обнаружилось на самом дне ее души. Джульетта незаметно удаляется, тихо прикрыв за собой дверь.

Останься я в Бель-Иле, никогда не подняла бы руку на Анну. Моя жизнь была скудной, но я ничего и не требовала. Здесь меня избаловали, как принцессу, и я стала раздражительной. Мне не хватает Луи. Конечно, я скучаю по нему не так, как жена скучает по мужу, но мне недостает его незыблемой организованности. Когда все расписано по минутам, человеку некогда разнюниваться. Идешь прямой дорогой и не допускаешь срывов, за которые рано или поздно будешь сгорать от стыда. Луи – моя страховка. В разлуке с ним я вытворяю невесть что.

Жюльетта торопится одеть Анну. Она доверяет Джульетте покормить девочку завтраком и закрывается в своей комнате. Ее «благопристойная» одежда висит в шкафу. Она щупает грубоватую ткань синего костюма – не шикарного, но вполне приличного. Достаточно будет собрать волосы в пучок, снять джелабу, надеть костюм, и появится прежняя Жюльетта – не веселая и не грустная женщина, которая никогда и мухи бы не обидела.

– Жюльетта! Жюльетта!

Жюльетта пока не привыкла, что к ней обращаются по имени, что она теперь не «бабуля» и не «мама».

– Я здесь, – отвечает она, высунув нос из двери.

Ей хотелось бы добавить: «Где ты так долго пропадал?» – но она не успевает произнести ни слова.

– Готовы? Через полчаса у нас свидание у подножия Кампаниле.

– С кем? Зачем?

– Это сюрприз!

Пьер берет чашку кофе из рук Джульетты, даже не глядя на нее. Безразличие мужчины, привыкшего, что его обслуживают, успокаивает Жюльетту. Джульетта вольна мечтать сколько душе ее будет угодно, раз Пьер не разделяет этих планов, то и волноваться не о чем. Если служанка нуждается в иллюзиях, чтобы хорошо выполнять свою работу, глупо было бы лишать ее этих иллюзий.

– Где ты был все утро? Я ждала тебя…

– Ну вот, я здесь! Кажется, я все еще хозяин сам себе!

Я его разозлила. Он сочтет меня собственницей.

– Ты по мне скучала? – спрашивает он, обнимая ее за талию.

– Конечно, нет!

– Очень жаль! Ну что, можем отправляться?

На плане Венеции желтым цветом обозначен маршрут, по которому можно попасть практически в любую точку, минуя мосты. Кажется, что его проложили специально для Анны: девочка с гордым и веселым видом восседает в кресле, которое везет Пьер, то и дело придавая коляске ускорение. Анна смеется, и жаждущая вымолить прощение Жюльетта осыпает ее ласками. Пьер ничего не узнал об утреннем инциденте. Он шагает беспечно и уверенно, как человек, чья совесть чиста.

Жюльетта едва за ним поспевает: чувство вины – тяжкое бремя. Что толку возмущаться состоянием души, в котором никто, кроме нее самой, не виноват?

У подножия лестницы их ждет молодой человек.

– Антонио понесет Анну на самый верх. – Но… зачем? Это безумие.

– Вовсе нет. Лифт на ремонте, а Антонио силен как бык. С ним Анна ничем не рискует. Ты могла бы порадоваться, раз уж ешь себя поедом за то, что гуляешь по Венеции без Анны!

Все они лучше меня знают, что хорошо для Анны. Так какой от меня прок? В Бель-Иле игру вела я, какой бы скучной она ни была.

– Зачем Антонио стараться ради Анны?

– Он делает это не ради нее, а за деньги. Это мой подарок!

Власть денег! Анна выглядит не слишком спокойной, когда Антонио поднимает ее вместе с креслом, и то и дело придушенно вскрикивает.

– Ты же видишь, это нелепая затея, – протестует Жюльетта.

– Отнюдь! Анна, крошка моя, не бойся. Я покажу тебе самый прекрасный вид на свете.

С самого первого дня голос Пьера волшебным образом успокаивает Анну. Она слегка расслабляется, и странный караван начинает подъем. Японские туристы приветствуют их вспышками фотоаппаратов.

Жюльетта видит только прикрытые глаза Анны над плечом легко шагающего по ступеням Антонио. Они с Пьером тяжело идут следом, держась за руки и думая каждый о своем.

Ну что за дурацкая идея! То еще удовольствие – с моими-то мозолями на ногах и одышкой! В Бель-Иле я, конечно, ходила вверх-вниз по лестнице, но там в этом был практический смысл. И я соблюдала осторожность, чтобы не упасть на натертых воском ступеньках. На площадке между первым и вторым этажом, на подоконнике, стоял столетник в кашпо тетушки Жанны, раз в неделю я его поливала, хотя никогда не любила. Наверное, после моего отъезда уродец погиб от жажды. Следовало подумать о последствиях.

По тому, как тяжело дышит Жюльетта, Пьер понимает, что силы у нее на исходе. Он старается поддержать ее, гордясь проявленной инициативой, уверенный, что они смотрятся как настоящая семья: он и Жюльетта – родители странноватого ребенка, но все-таки ребенка. В его возрасте претензий становится поменьше.

– Мы почти дошли, – выдыхает он. – Ты не пожалеешь.

У Жюльетты нет сил отвечать. Перед глазами все плывет, голова кружится.

– Ну вот, еще чуть-чуть. Крепись, моя Джульетта!

Жюльетта как будто под холодный душ попала. Стоило исходить кровавым потом, чтобы услышать эту оговорку-признание. Ноги у нее подкашиваются, она опускается на ступеньку. Пьер машет рукой Антонио, чтобы тот продолжал восхождение, и садится на корточки рядом с ней.

– Ну давай, встряхнись! Не оставаться же нам здесь.

Побелев от страха, он рывком ставит ее на ноги, но в его голосе Жюльетта улавливает гневные нотки.

Он злится на меня за то, что я старуха и напоминаю ему о его собственном возрасте. Пусть идет к черту! Да, мы оба – выдохшиеся старики, но он хуже меня, он мечтает об этой свежей пухлой… Джульетте. Если думает, что с ней ему будет лучше, чем со мной… Старый дурак! У молоденьких те еще запросы!

– Наконец-то! Мы пришли! Взгляни, моя Джульетта, ну разве это не великолепно?

Боже, не дай мне разрыдаться! Жюльетта призывает на помощь остатки возмущения и ярости, но вместо рыка разгневанной львицы из ее уст вырывается мышиный писк:

– Меня зовут не Джульетта!

Пьер заливается смехом, снова повторяет «моя Джульетта», объясняет, что так звучит ее имя на итальянском и что это единственное слово, которое ей суждено понимать, потому что – прости, что говорю об этом – способностей к языкам у нее нет никаких!

Она не решается признаться, что на мгновение почувствовала к нему презрение, заподозрив в отвратительных желаниях, но теперь ей хочется обнять весь мир и рыдать от облегчения. Вцепившись руками в решетку колокольни и не моргая, чтобы из глаз не полились слезы, она жадно вдыхает воздух Венеции, простирающейся перед ней как на ладони до самого последнего из своих островков. Воздух лагуны наполняет легкие, прогоняя остатки ревности.

Анна крепко спит у Антонио на руках. Она никогда не увидит этого города, который так щедро делится с ними своим величием. Восхищаться прекрасным миром полезно тем, кто не утратил надежды покорить его.

Красота разрывает Жюльетте сердце. За что я себя наказала? Зачем сопротивляться счастью и без конца настраивать его против себя?

– Я никогда сюда не забирался, – шепчет Пьер, в кои-то веки перестав изображать экскурсовода. – Как будто знал, что в одиночестве не вынесу подобного зрелища.

Жюльетта улыбается, обводит усталым взглядом совершенный пейзаж, чтобы запомнить его навечно. Внезапно полоса тумана рассеивается и город выныривает перед ней во всем своем блеске бесконечной чередой крошечных, как на почтовой открытке, церквей и дворцов. Кажется, еще чуть-чуть – и дотронешься до них рукой. Ее рукой, которая тянется открытой ладонью к небу, чтобы принять наконец бесценный дар.