Текст книги "По следам неведомого"

Автор книги: Ариадна Громова

Соавторы: Виктор Комаров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Но это еще не все. Мы поднесли старосте подарки – большой нож в кожаных узорчатых ножнах (пришлось показать, как он здорово режет – у них тут железа нет, а есть грубые медные изделия) и целую вязку разноцветных ожерелий. Он расчувствовался и сказал, что отдаст нам взамен очень-очень важную вещь.

Ох, как хорошо, что мы догадались подарить ему эту штуку!

Оказывается, много-много лет назад, когда еще не было ни наших отцов, ни дедов, ни даже прадедов, в этой деревне жил один белый человек. Тогда еще много чего случалось, но староста всего не знает. А насчет белого человека он знает, потому что этот человек, когда умирал, отдал тогдашнему старосте свой заветный ящик, и староста ему поклялся Светлой Луной, что будет хранить этот ящик, как свою жизнь, и передаст его белым людям, которые придут сюда из-за гор. Но отдать нужно только хорошим людям, а если они будут плохие, то не отдавать, а хранить у себя и перед смертью передать тому, кто станет старостой после него. И пусть этот новый староста поклянется Луной и делает все так же, как было сказано. При нем белые люди приходили всего два раза, и они были плохие. Один раз – это было очень давно, еще при том старосте, который был до него, а он сам тогда был юношей. И те люди убили двух индейцев. А те, что приходили десять весен назад, не убивали людей, но были очень злые, никого не угощали, как делаем вот мы (тут он погладил себя по животу), а наоборот, без спросу зарезали ламу, которая принадлежала его сестре. И он решил, что это тоже плохие белые люди и что если он им отдаст ящик, то нарушит старинную клятву. Нам же он сначала решил не отдавать ящик, потому что знал, что мы все равно умрем и тайна погибнет вместе с нами. А тот человек хотел, чтоб этот ящик унесли за горы. Но теперь он знает, что мы хорошие люди. Только он просит, чтоб мы не ходили к проклятому ущелью.

Потом он принес ящик. Это был окованный серебром деревянный резной ларец, очень массивный. Сбоку, на тонкой серебряной цепочке висел ключ. Наш археолог Томлинсон определил, что это ларец испанской работы, примерно, начала XVI века.

Замок поддавался туго, но в конце концов со скрипом раскрылся. Внутри мы увидели рукописное евангелие в кожаном переплете, стилет с рукояткой из слоновой кости и золотой медальон тонкой работы; внутри него оказался миниатюрный портрет немолодой, но очень красивой и величественной дамы с пышным стоячим воротником вокруг шеи. Все вещи прекрасно сохранились.

На дне лежало что-то, обернутое куском потертого малинового бархата. Мы развернули бархат и увидели листки плотной желтоватой бумаги, покрытые сверху донизу записями на испанском языке. Записи были сделаны черной густой жидкостью, кое-где расплылись и выцвели.

Сейчас этого документа в моем распоряжении нет (его взяли историки для реставрации и исследования). Но в дневнике сохранились два отрывка из него, которые я там же в деревне записал по устному переводу Мендосы.

Вот начало этого документа. Оно звучит в двойном переводе (с испанского на английский, а затем на русский) так:

«Я, Диего де Фарнесио, идальго из Кастилии, пишу эти слова. Произволением Божиим попал я ныне к неведомым людям, в места; откуда мне больше нет возврата, а те, кто были со мной…[3]3
  Их имен я не успел записать. (А.Л.)


[Закрыть], вместе с нашими оруженосцами погибли злой смертью среди безводный камней, ибо так было угодно Всевышнему. Я же, в великой муке и тоске, из последних сил взобрался на высокую гору и дополз до того места, где меня встретили индейцы-охотники, и дали мне пить и есть, и очень дивились на мое лицо и одежду. И тогда я хотел вознаградить их за доброту, и достал золотой дукат, ибо золота у меня было великое множество, пищи же и воды я не имел, пока мне ее не дали эти люди. И я узнал, что они не ведают, что есть золото и что есть деньги, и не ведают ничего о короле Испании, и ничего о великом Государстве Солнца, а живут сами по себе, как первые люди на Земле. И поклоняются они Луне, так что есть они темные язычники. Но простые эти люди отличаются добротой нрава и кротостью, и я рядом с ними – великий грешник, ибо осквернял свою душу злобой и гордыней, и корыстью, и развратом, и буйством, и уста мои изрыгали хулу на Господа, и глаза мои жадно смотрели на женскую плоть и на блеск золота».

На этом записанный мной отрывок кончается. Дальше я попробую восстановить содержание записок по памяти. Помню я этот удивительный документ довольно хорошо уже хотя бы потому, что мы много говорили о нем и в деревне, и в пути. Да и притом написано все это человеком незаурядным, а события, о которых он рассказывает, глубоко нас интересовали.

Из записок можно было установить некоторые черты биографии и личности кастильского идальго Диего де Фарнесио, хотя сообщались эти сведения отрывочно и попутно. Он был младшим сыном в одной знатной испанской семье (в медальоне был портрет матери Диего, доньи Хосефы де Фарнесио, – он ее высоко чтил как образец подлинного благородства). Диего двадцати лет от роду отплыл в Новый Свет на корабле из флотилии Франсиско Писарро. С войсками Писарро он пришел в Государство Солнца; он видел падение Кахамарки и Куско и гибель последнего инкского государя. Диего де Фарнесио с горечью и болью осуждает злодейства Писарро и его сподвижников и кается в своем преступном соучастии. Затем с отрядом Альмагро он двинулся через Боливию в Чили. Во время этого похода через громадные горы и вечные снега, как известно по отчетам, погибло 150 испанцев и 10 000 индейцев. Отряд Альмагро брел наугад, трупы людей устилали этот страшный путь. Иногда высылалась вперед разведка, но разведчики почти никогда не возвращались. Наконец Альмагро послал в разведку де Фарнесио и еще двух идальго в сопровождении слуг. Разведчики обились с пути во время внезапно налетевшей снежной бури и, выйдя в межгорную долину, наудачу пошли по ней, думая вначале, что по-прежнему идут на запад. В долине этой спутники де Фарнесио погибли от жажды, хоть по равнине и текли реки. Один из них в припадке безумия прыгнул в пропасть, чтоб добраться до воды.

В описании этом нетрудно было узнать ту долину, по которой мы шли еще вчера… И, конечно, те скелеты, что мы видели там – это останки товарищей де Фарнесио. Сам же он, как уже известно читателям, преодолел перевал, встретился с индейцами и остался в их селении. Очевидно, де Фарнесио заслужил преданную любовь индейцев – иначе его ларец не сохранялся бы почти 350 лет, как нечто очень важное, почти священное.

Этот конквистадор, обладавший, по-видимому, исключительной энергией и мужеством (об этом можно судить хотя бы по тому, что он, полумертвый от жажды, заставил себя ползком взбираться на крутой перевал, не зная даже приблизительно, что ждет его по ту сторону хребта), перенеся гибель товарищей, тяжелейшие муки, совершенно переродился. Возможно, тут сказалось глубокое и сильное влияние матери, о благочестии которой он говорит с таким восторгом, – ведь Испания была цитаделью религиозного фанатизма, и в этой атмосфере вырос и воспитался юный Диего. То, что он носил с собой в кровавых походах евангелие, можно было бы счесть за отвратительное лицемерие, если б не дальнейшая его жизнь, построенная на совершенно иных началах. Но не только ожившее религиозное чувство сказывается в записках де Фарнесио; в них проявляются и некоторые качества, гораздо более удивительные для участника конкистадорских грабежей и массовых убийств. Нас поразил его подлинный гуманизм, на время приглушенный кровавым угаром похода, но составлявший, видимо, прочную основу его мироощущения. Де Фарнесио искренне любит простых и темных людей, к которым его забросила судьба; и хотя он, как христианин, в сущности, должен осуждать поклонение Луне, он уважает верования туземцев и отказывается от всяких попыток миссионерства, ибо считает себя морально ниже их. Такая скромность и искренность, наверное, очень облегчили ему сближение с туземцами.

Де Фарнесио прожил здесь больше года, когда произошло то, что заставило его писать эти записки на случайно сохранившихся листках бумаги при помощи сажи, разведенной в воде. Он считал, что об этом необходимо сообщить людям, и потому заставил старосту поклясться самой священной клятвой – именем Светлой Луны.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Однажды, незадолго до Рождества, рассказывает де Фарнесио, он вышел в горы, чтоб поохотиться на викуний. Преследуя раненую викунью, он незаметно забрался далеко от знакомых мест и очень устал. И тогда, упав без сил на горном уступе, он увидел «великое и поражающее ум». Это место у меня записано в дневнике.

«Лежа на земле, я услышал великий гром и увидал летящую звезду, что сияла во сто крат ярче солнца. И в ужасе, скрыв руками лицо, я думал, что пришел Страшный Суд, и я предстану перед Господом, чтоб дать ответ в делах своих. И горы колебались в своих основах, и меня сбросило с уступа, на котором я лежал, много ниже, и я разбился и повредил себе ногу, и долго лежал без памяти. А когда я открыл глаза, на высокой равнине над ущельем горел белый свет, устремленный в небеса. И свет этот начал двигаться, как огненный столп, и коснулся меня, и я опять упал, закрыв лицо, и думал: «Господи, вот ангел твой пришел за мной». И с высот спустился ко мне ангел, и подхватил меня и нес с собой в воздухе над горами, и пропастями, и рекой, и опустил на равнине, где сияла великая звезда»…

Следующие несколько строк пришлись на сгиб листа, и сажа с них стерлась, так что Мендоса не разобрал слов. Разборчивый текст снова начинается через три строки с середины фразы:

«…и чудесным образом я понимал их, как если бы они говорили на чистейшем кастильском наречии. Но слов они не произносили, а я видел как бы некие образы или подобия картин, только движущиеся и исполненные жизни. И когда я видел эти картины, я думал и, как бы против воли, без слов отвечал на них моими помыслами, и они понимали меня. Вид же они имели не человеческий, но якобы и не ангельский. И я помыслил – не принесла ли на Землю эта падучая звезда самого Князя Тьмы с приспешниками? Но они видели мои мысли и приказали мне, чтоб я не страшился, ибо власть их от добра, но не от зла, и я им поверил, не распознав их подлинной сути. И они ввели меня внутрь звезды, и я увидел некое подобие жилища, но совсем иного, чем у людей, и я не могу описать его земными словами».

Больше я записать не успел, потому что Мендосу позвали руководители экспедиции. Затем мы тронулись в путь, а на привалах я еле успевал записывать то, что случилось за день. Поэтому дальнейшее содержание рукописи приходится восстанавливать по памяти.

Де Фарнесио виделся с загадочными крылатыми существами еще раз, сохраняя оба свидания в тайне от индейцев, – он не знал, как объяснить им это событие, и, главное, с самого начала опасался – не попал ли он под власть злых сил. Внешность жителей звезды он не описывал, хотя по некоторым его словам можно заключить, что они были в общем похожи на человеческие существа. Содержание разговоров с ними передавал в самых общих чертах: «Они хотели узнать, что делается на Земле и как живут тут люди, и почему здесь так пустынно, и я отвечал им на это по правде и по совести, чего делать мне не следовало».

В третий раз придя на край ущелья (отсюда крылатые гости переносили! его к себе), де Фарнесио увидел, что «великой звезды» нет на равнине. Увидел он также, что и равнины уже нет, вместо нее вздыбилась крутая гора, и ущелье завалено обломками, а река с ревом несется в другую сторону по глубокой трещине, которой до сих пор не было в этих местах. Де Фарнесио обуял такой страх, что он стремглав бросился бежать от этого дьявольского места. Но точно какая-то сила все больше сковывала его движения, и до деревни, куда был всего один день пути, он еле добрел. И он понял, что наказан смертью за свои кощунственные беседы с крылатыми демонами и, желая хоть отчасти искупить свою вину, решил поведать людям о своей жизни, чтобы предостеречь их от дьявольского искушения. Свой грех он видел в том, что не распознал сатаны в новом обличье и многое ему рассказал о жизни людей. Теперь же он был убежден, что беседовал со слугами зла – кто еще мог обладать такой загадочной властью, читать мысли людей, летать по воздуху и переворачивать скалы? Ангелам, он полагал, это не нужно, ибо их сила – в другом.

Надо ли рассказывать, как подействовала на нас эта рукопись? Мы кричали «Ура!», обнимались, вообще вели себя, как сумасшедшие, и потомки друзей де Фарнесио взирали на нас с молчаливым изумлением.

Наконец мы успокоились и стали подытоживать достигнутое. Итак, небесный корабль прилетел сюда в XVI веке.

– Это можно точней установить, – сказал Осборн. – Даты этих походов Писарро и Альмагро хорошо известны. Ясно, что де Фарнесио отплыл из Испании в 1531 году, а в поход с Альмагро отправился в 1535. В том же году он попал в эту деревушку, а через год с небольшим – значит в 1536 году – увидел «жителей звезды», или «слуг дьявола», как он их поочередно именует. Более трудно установить другое – что случилось с марсианами?

– Вы имеете в виду экипаж корабля, который видел де Фарнесио? – спросил Соловьев. – Ну, это, кажется мне, ясно и из его рассказа, и из страха туземцев перед «проклятым ущельем». Толчок при землетрясении сбросил корабль вниз, в ущелье; при этом он разбился, а экипаж погиб. Разбился и резервуар с ядерным горючим, и оно стало излучаться в воздух; это явилось причиной гибели де Фарнесио и, уже в наши дни индейца-охотника и той экспедиции, о которой рассказывал староста. Неясно другое – как же нам быть? Как добираться туда, где разбить лагерь, откуда спускать в ущелье робота, чтоб самим не пострадать? Ведь «Железная маска» в свое время конструировалась в расчете на то, что она будет действовать в наглухо закрытом помещении и что мы сами будем в полной безопасности. Но это все придется решать уже на месте.

– А как же отнестись к сообщениям испанца о языке без слов? Крылья – это, должно быть, летательные аппараты. А вот разговор картинами и образами… уж очень фантастично! Не выдумал ли это де Фарнесио? – спросил я.

– Вы слишком высокого мнения о конквистадорах, – улыбаясь, ответил Осборн, – если считаете, что хотя бы даже лучший из них мог выдумать такое! Ведь это же XVI век, мой друг! Подумайте только! Нет, я убежден, что это так было…

Соловьев согласился. Тогда неожиданно задала вопрос Маша:

– А почему марсиане после XVI века не прилетали на Землю?

– Откуда вы знаете, что они не прилетали? – обиженно поинтересовался Осборн. – Вы располагаете точными сведениями на этот счет?

Маша смутилась и робко ответила:

– Нет, я просто предполагаю, что в XIX–XX веках они вряд ли прилетали. Это было бы замечено. Да и зачем им все время сидеть в пустынных горах, вдалеке от людей? Они же должны были бы рано или поздно попытаться установить связи? Может быть, они уже и пытались это сделать через де Фарнесио?

Осборн благосклонно кивнул головой, одобряя ее рассуждения.

– Да, несомненно, они должны были стремиться установить контакт с людьми, дорогая мисс, – пояснил он так, будто лично был знаком с марсианами. – Но мы не можем утверждать с такой же уверенностью, что они не прилетали… ну, хотя бы даже в этом или в прошлом году!

Мне это показалось сомнительным, и я уже раскрыл рот, чтоб задать вопрос, но Маша опередила меня:

– Конечно, уверенным быть нельзя, мы могли и сейчас проглядеть их прибытие. Но ведь по логике вещей техника межпланетных полетов должна была за три с половиной столетия еще больше развиться и усовершенствоваться. Если марсиане, или кто бы они ни были, могли летать уже в XVI зеке, то в наши дни, безусловно, должны были наладить регулярное сообщение с Землей. Между тем такой регулярной связи нет – это можно утверждать с уверенностью. Так почему же они перестали посещать свою ближайшую соседку? Не понравилась она им, что ли?

«Молодец Маша, смотрит в корень!» – думал я. Соловьев в разговор не ввязывался, но слушал с интересом. Осборн все так же одобрительно улыбался, сияя своими неземными глазами.

– Я мог бы высказать некоторые предположения по этому поводу, – сказал он, – но для этого потребовалось бы нечто вроде лекции. На лекцию у нас нет времени, а угощать вас голословными утверждениями не хочется.

– И, к тому же, очень возможно, что через сутки эти предположения будут подтверждены конкретными фактами! – поддержал его Соловьев.

Я думаю, что Осборн уклонился от ответа именно по этой причине. Как бы пылко он ни был увлечен своими гипотезами, все же как ученый не мог отрицать, что факты сильнее умозрительных теорий. А в ближайшие дни мы не без оснований рассчитывали получить новые факты. Осборн не захотел развивать теории, которые могут быть через сутки наглядно опровергнуты – и очень правильно сделал. Ведь вскоре мы получили достаточно убедительный ответ на вопрос Маши.

Дневник я вел вплоть до дня катастрофы. Даже утром я еще записал несколько строк, а несчастье случилось около двух часов дня. Но записи эти меня не удовлетворяют. Они очень эмоциональны, но зато несвязны.

Поэтому буду продолжать рассказывать все, что случилось, а изредка, возможно, прибегну к дневниковым записям.

На рассвете мы вышли из деревни, провожаемые мрачным молчанием: индейцы не понимали, зачем мы идем на верную смерть. Накануне мы дружески прощались со всеми, дарили бусы и прочие безделушки. Кстати, я так и не знаю, откуда раньше брались бусы у здешних индейцев. Должно быть, изредка сюда приходили индейцы из других селений. Но поблизости не было видно следов жилья, и селение казалось отрезанным от всего мира: всюду грозные кряжи, прорезанные глубокими отвесными ущельями, а на юге – долина смерти. Де Фарнесио недаром решил, что отсюда нет возврата. Да вот, например, эти люди никогда не видали зеркал, разглядывали их со страхом и спрашивали: «Кто там?». Не знали, что такое сахар; его сладкий вкус действовал на них ошеломляюще: они странно ухали от неожиданности и удовольствия. Наши носильщики, по сравнению с ними, стояли на более высокой ступени цивилизации.

Но я отвлекся от рассказа. Итак, мы вышли из деревни (оставив там своих мулов пастись вместе с ламами и альпако). Шли, постепенно поднимаясь вверх; однако в основном держались на высоте 3800–4200 метров, что было терпимо даже для Осборна.

Сначала мы проходили по довольно оживленной местности, где водилось много разной дичи. Наши охотники убили двух викуний. Это очень грациозное животное, вроде антилопы. Они приходятся дальними родственниками верблюдам, но ничуть на верблюдов не похожи, в отличие от лам и альпак – у тех морды явно верблюжьи. Шерсть у них рыжевато-желтая, на груди – белое жабо из длинной волнистой шерсти. На привале мы ели свежее жаркое. Мак-Кинли выслеживал пуму – американского льва, но безуспешно.

Все шло очень мирно и даже весело до самого перевала. Перед нами, преграждая дорогу, тянулся длинный гребень. Мы поднялись по нему до высоты 4900 метров (де Фарнесио сообщал, что он шел все время на восход солнца, а гребень этот тянулся по направлению с юга па север, перегораживая дорогу на восток). На перевале нам ударила в лицо метель. Она сорвалась так внезапно, словно долго поджидала нас и теперь обрадовалась. Мы опустили головы, прикрыли лица руками. И в эту минуту я увидел, что дозиметр у меня на груди показывает довольно высокий уровень радиоактивности воздуха – такой, который нельзя считать безвредным для человеческого организма.

– Все ясно, – сказал Соловьев, – этот снег пронесся над проклятым ущельем! И за три с лишним столетия радиоактивность марсианского горючего понизилась, видимо, очень мало!

Опасная зона сразу придвинулась к нам. Мы быстро соорудили маски из носовых платков, прикололи их к вязаным шлемам. Но защита эта была, конечно, совершенно ненадежная. К счастью, внизу ветер утих и метели не было. Мы двинулись дальше, но настроение у нас, разумеется, упало. Главное – мы не знали, что делать с носильщиками. Без них не обойдешься, а подвергать людей опасности, пользуясь их неосведомленностью, мы не имели морального права.

После длительного обсуждения мы решили рассказать носильщикам все как есть и предложить им двойную плату за то, что они донесут поклажу до ущелья, помогут разбить лагерь, а потом уйдут в безопасную зону и будут ждать нашего сигнала (у нас был ракетный пистолет). Почти все носильщики согласились, может быть, потому, что не поняли толком, какая опасность им угрожает.

Еще через несколько часов мы оказались невдалеке от ущелья. Дозиметры опять забили тревогу. Пришлось отвести людей обратно, в безопасную зону, и обдумать план дальнейших действий.

У нас были защитные костюмы, что-то вроде легких скафандров. Материалом для них послужил особого вида полистирол, с так называемыми «привитыми качествами». Одно из этих качеств привилось полностью: жесткий и хрупкий по природе полистирол стал мягким, гибким, пластичным. Но вот другое его качество – способность защищать от проникающего излучения, – по мнению изобретателя, удалось привить лишь отчасти: костюм значительно ослаблял излучение, – но все же меньше, чем рассчитывал изобретатель.

Костюмов у нас было два. Мы начали бросать жребий, кому идти на разведку.

Жребий выпал мне и Эдвардсу. С помощью других мы натянули костюмы, наглухо заварили швы электродной иглой и отправились в разведку.

Мы дошли до края ущелья. Тут радиоактивность еще больше возросла. Стоять и любоваться видом явно не стоило. Да и вид был довольно унылый – узкое, очень глубокое и темное ущелье; на дне рычит и бьется река. Мы успели только разглядеть, что на широкой террасе довольно высоко над рекой (общая глубина ущелья в этом месте, как мы потом убедились, доходила до километра) лежат обломки, по цвету и форме выделяющиеся среди камней – какая-то светло-зеленая плоскость, потом прихотливо изогнутая труба или балка, отливающая синим серебром. Дело ясное – остатки космического корабля еще сохранились. Теперь надо было отыскать безопасное место для лагеря. Мы заметили, что дальше, метрах в ста от террасы, где лежал космический корабль, течение реки сильно ускорялось. Вероятно, там был водопад. Мы пошли вдоль ущелья. Дозиметры все еще сигнализировали серьезную опасность, но мы уже как-то не думали об этом, внимательно смотрели на реку. Она свернула вправо, обдавая белой пеной громадную красную скалу, нависшую над ней, как часть взорванного моста и, вся вытянувшись в мощную струю, устремилась вперед. Берег ущелья начал понижаться большими террасами, заваленными камнями. Мы прыгали по этим острым камням и все время сильно сомневались – выдержит ли полистирол? Радиоактивность уменьшалась с каждым прыжком вниз, но с ней все еще приходилось считаться: лагерь здесь ни в коем случае нельзя было устраивать.

И вот мы услышали яростный протяжный рев: это река впереди нас срывалась вниз с высокого уступа. И берег тоже резко прыгнул вниз. Стены ущелья заметно понизились.

Дозиметры сразу успокоились, как только мы спустились с этого большого уступа. Мы остановились и огляделись. Лезть вверх было высоковато, но зато здесь можно с успехом устроить носильщиков, если мы найдем путь подальше от ущелья. Место было неплохое – каменистая широкая терраса с пучками коротенькой травы и с уже знакомыми нам кустами адесмии и толы. От ветра это местечко защищено; от реки его отделяет подобие стены из гранита высотой в два метра. Вот только как работать?

Мы с Эдвардсом были вроде подопытных кроликов. Если мы не заболеем – значит, можно будет в этих костюмах, часто сменяясь, работать с «Железной маской». Трудность заключалась в том, что робот не мог сам спускаться по отвесным стенам ущелья; его надо было спускать и поднимать на веревке, а уж потом отойти и диктовать ему движения.

Мы нашли более длинный и трудный, но зато полностью безопасный проход к террасе, и уже к вечеру тут забелели наши палатки. Носильщики согласились остаться здесь, да мы и уговаривали их с чистой совестью – между нами и очагом радиации встала плотная каменная стена, образовавшая своего рода «тень», защищающую от губительных лучей.

Признаков заболевания у нас с Эдвардсом не было; утрам мы тоже чувствовали себя вполне нормально. Очевидно, изобретатель этой одежды (точнее, материала, из которого она сделана), товарищ Бессонов, слишком скромно оценил полученные им результаты. Пользуюсь случаем сообщить товарищу Бессонову и всем, кого это интересует, что мы помещали один дозиметр под скафандром, на костюме, а другой снаружи – и сквозь прозрачную пленку полистирола сверяли показания «внутреннего» прибора с наружным. В то время, как наружный прибор указывал на высокую степень радиоактивности, внутри отмечалось гораздо менее значительное повышение, почти безопасное для организма. Мы жалели лишь об одном – что взяли с собой только два скафандра!