Текст книги "Цитадель"

Автор книги: Арчибальд Кронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Около десяти часов доктор Луэллин посмотрел на свои красивые карманные часы, собственно не столько посмотрел, сколько осиял их улыбкой, так как он умел созерцать даже неодушевленные предметы, в особенности если они принадлежали ему, с присущим ему кротким благоволением. Одну минуту Мэнсон ожидал, что он пустится в подробности насчет происхождения часов, но тот сказал только:

– Я должен ехать в больницу. Сегодня утром я делал операцию двенадцатиперстной кишки. Не хотите ли прокатиться со мной в автомобиле и, кстати, посмотреть больницу?

Эндрю так и встрепенулся:

– Ну конечно, с удовольствием, доктор Луэллин!

Так как приглашение относилось и к Кристин, они простились с миссис Луэллин, которая, стоя в дверях, усиленно махала им вслед рукой, и сели в ожидавший автомобиль. Автомобиль с бесшумным изяществом пронесся по главной улице и, свернув налево, стал подниматься в гору.

– Сильные фары, не правда ли? – заметил Луэллин, зажигая огни для того, чтобы похвастать ими. – Это «люксит», специальный сорт. По особому заказу.

– «Люксит»! – повторила вдруг Кристин тихим голосом. – Они, верно, очень дорого стоят, доктор?

– Еще бы! – внушительно кивнул Луэллин, довольный этим вопросом. – Они мне обошлись ни больше ни меньше как в тридцать фунтов.

Эндрю сидел съежившись, не смея взглянуть на Кристин.

– Вот мы и приехали, – сказал Луэллин две минуты спустя.

Больница помещалась в красном кирпичном здании, к которому вела усыпанная гравием аллея, окаймленная лавровыми кустами. Как только они вошли, у Эндрю разгорелись глаза. Больница была небольшая, но великолепно, по-новому оборудованная. В то время как Луэллин показывал им операционную, рентгеновский кабинет, протезную, две красивые палаты, в которых было много воздуха, Эндрю не переставал в экстазе твердить про себя: «Замечательно, замечательно, как не похоже на Блэнелли! Здесь мои больные будут отлично обслуживаться».

По дороге они встретили сестру-хозяйку, высокую костлявую женщину, которая вовсе не удостоила вниманием Кристин, с Эндрю поздоровалась без всякого энтузиазма, зато перед Луэллином вся расплылась от обожания.

– Мы довольно легко получаем все, что нам здесь требуется. Не правда ли, сестра? – говорил Луэллин. – Нам стоит только заявить комитету… Да-да, они, в общем, народ неплохой. Как чувствует себя мой оперированный, сестра?

– Очень хорошо, доктор, – пролепетала сестра-хозяйка.

– Отлично, я сейчас зайду к нему.

Он пошел проводить Кристин и Эндрю до вестибюля.

– Да, Мэнсон, должен сознаться, что немного горжусь этой больницей. Я на нее смотрю как на свою. Никто меня за это не осудит. Вы найдете дорогу домой? Да, послушайте, когда вернетесь из Лондона, в среду, позвоните мне, вы можете понадобиться для наркоза.

Шагая вдвоем вниз по улице, молодые супруги некоторое время молчали. Потом Кристин взяла Эндрю под руку.

– Итак? – спросила она.

Эндрю угадывал, что она улыбается в темноте.

– Он мне нравится, – сказал он поспешно. – Очень нравится. Ты заметила, как на него смотрела сестра. Словно готова была поцеловать край его одежды. Клянусь Юпитером, чудесная маленькая больница!.. И обедом нас угостили хорошим. Они, видно, люди не скупые. Но только я не понимаю, с какой стати мы должны платить ему пятую часть моего заработка? Это с его стороны некрасиво, просто неэтично! И вообще… у меня было такое впечатление, словно меня все время старались обласкать и уговорить быть пай-мальчиком.

– Ты и есть пай-мальчик, потому что выпросил эти два свободных дня! Но послушай, милый, как мы можем покупать мебель? Ведь у нас нет денег!

– Погоди, узнаешь, – ответил он таинственно.

Огни города остались позади. Эндрю и Кристин подходили к «Вейл Вью». Между ними наступило неловкое молчание. Прикосновение ее руки к его локтю невыразимо радовало Эндрю. Бурная волна нежности захлестнула его сердце. Он думал об этой девушке, с которой обвенчался на скорую руку в шахтерском поселке, потом потащил ее в каком-то полуразвалившемся фургоне через горы, ткнул в полупустой дом, где брачным ложем должна служить ее собственная, единственная в доме кровать. А она переносила все неудобства и невзгоды так бодро, с такой веселой кротостью. Она любила его, верила в него, во всем на него полагалась. В нем росла великая решимость оправдать ее доверие, доказать своей работой, что она не обманулась в нем.

Они прошли к деревянному мостику. Лепет ручейка, чьи замусоренные берега скрыла ласковая темнота ночи, казался им удивительно приятным. Эндрю вынул из кармана ключ, ключ от их дома, и вставил в замочную скважину.

В передней было почти темно. Заперев дверь, он повернулся туда, где, ожидая его, стояла Кристин. Ее лицо слабо белело в темноте, в легкой фигуре было ожидание и что-то беззащитное. Он тихонько обнял ее одной рукой и прошептал странным голосом:

– Как тебя зовут, любимая?

– Кристин, – ответила она, недоумевая.

– Кристин… а дальше?

– Кристин Мэнсон. – Она задышала часто-часто, и Эндрю ощутил теплоту ее дыхания на своих губах.

III

В середине следующего дня их поезд подкатил к Паддингтонскому вокзалу. Отважно, но в глубине души смущенные своей неопытностью и незнанием этого большого города, где ни один из них не бывал до сих пор, Эндрю и Кристин сошли на перрон.

– Ты не видишь его? – спросил с беспокойством Эндрю.

– Может быть, он встретит нас у решетки? – предположила Кристин.

Они высматривали человека с каталогом.

По дороге в Лондон Эндрю подробно объяснял Кристин, как он, предвидя их будущие нужды, придумал великолепный, простой и в высшей степени дальновидный план: еще до отъезда из Блэнелли списался с лондонской фирмой «Ридженси». Это не какое-то колоссальное предприятие, вроде универсальных магазинов с отделами, – нет, просто солидный частный склад, главным образом продававший мебель в рассрочку. Последнее письмо владельца этого склада у него с собой в кармане. И факт тот, что…

– Ага! – воскликнул он радостно, перебивая сам себя. – Вот и он!

Обтрепанный человечек в лоснящемся синем костюме и котелке, с большим зеленым каталогом в руках, похожим на книги, которые выдают в награду ученикам воскресных школ, разыскал Эндрю и Кристин в толпе пассажиров, словно с помощью какого-то непонятного телепатического фокуса, и бочком подобрался к ним.

– Доктор Мэнсон, сэр? И миссис Мэнсон? – Он почтительно приподнял шляпу. – Я представитель фирмы «Ридженси». Мы получили вашу телеграмму сегодня утром, сэр. Автомобиль ждет вас. Разрешите предложить сигару?

Они ехали по незнакомым шумным улицам, и Эндрю с едва заметным беспокойством посматривал краем глаза на сигару, которую он, не закуривая, держал в руке. Он тихо сказал Кристин:

– Однако мы только и делаем, что разъезжаем в автомобилях последние дни! Но этот, кажется, в порядке. Знаешь, они все берут на себя, включая и бесплатную доставку на вокзал и затем со станции на дом. И оплату нашего проезда тоже.

Однако езда по ошеломляюще запутанным и часто грязным улицам была довольно-таки беспокойной. Но в конце концов они приехали на место. Предприятие оказалось более внушительным на вид, чем оба они ожидали, фасад украшало изрядное количество зеркального стекла и сверкающей желтой меди. Дверцу автомобиля открыли и гостей с поклонами ввели на склад «Ридженси».

И здесь их тоже ожидали. Пожилой продавец во фраке и высоком воротничке, своей необыкновенно открытой и прямодушной физиономией напоминавший покойного принца Альберта, приветствовал их с царственным величием.

– Сюда пожалуйте, господа. Очень рад служить представителю вашей профессии, доктор Мэнсон. Вы удивились бы, если бы знали, сколько врачей с Харли-стрит я имел честь удовлетворить. И какие отзывы получил от них! А что угодно будет вам, доктор?

Он стал показывать им мебель, величаво расхаживая по всем отделениям склада. Он называл цены неприемлемо высокие. Он упоминал о стилях тюдор, жакоб и Людовика XVI. А все, что он им показывал, представляло собой мореный, покрытый лаком хлам.

Кристин кусала губы, и лицо ее принимало все более озабоченное выражение. Она очень боялась, как бы Эндрю здесь не надули, как бы он не загромоздил их дом этой рухлядью.

– Милый, – шепнула она быстро, когда «принц Альберт» повернулся к ним спиной, – ничего тут нет хорошего, ровно ничего.

Эндрю в ответ только едва заметно сжал губы. Они осмотрели еще несколько предметов. Затем Эндрю спокойно, но неожиданно грубо сказал продавцу:

– Послушайте, вы! Мы приехали издалека, чтобы купить мебель. Я сказал: мебель. А не такой никуда не годный хлам. – И он сильно надавил большим пальцем на стенку ближайшего к ним шкафа, которая подалась внутрь с зловещим треском, так как это была многослойная фанера.

Продавец чуть не упал в обморок. Выражение его лица говорило, что он не верит своим ушам.

– Но позвольте, доктор, – сказал он, задыхаясь, – я показываю вам и вашей даме самое лучшее, что у нас есть.

– Тогда покажите нам самое худшее! – вскипел Эндрю. – Покажите старые, подержанные вещи, но настоящие.

Пауза. Затем, бормоча сквозь зубы: «Хозяин задаст мне, если я ничего не продам!» – продавец в безутешном унынии зашлепал прочь. Четыре минуты спустя к ним суетливо подошел другой, низенький, краснолицый и грубый. Он спросил, точно выстрелил:

– Что вам угодно?

– Хорошую подержанную мебель – и дешевую!

Человечек метнул на Эндрю суровый взгляд. Без дальнейших разговоров он повернулся и повел их к лифту в глубине лавки. Они спустились в обширный и холодный подвал, битком набитый до самого потолка старой мебелью.

С час Кристин бродила среди пыли и паутины, находя здесь солидный шкаф, там – простой и хороший стол и небольшое мягкое кресло-качалку под кучей мешков, а Эндрю, следуя за ней, долго и упорно торговался с коротышкой-продавцом.

Наконец они закончили, и, когда поднимались в лифте, Кристин, вся перепачканная, но сияющая, сжала руку мужа с восхитительным чувством торжества.

– Как раз все то, что нам нужно, – шепнула она.

Краснолицый повел их в контору, где, кладя свою книжку заказов на письменный стол хозяина, объявил с видом человека, который сделал все, что мог:

– Вот и все, мистер Айзекс.

Мистер Айзекс погладил свой нос. Его водянистые глаза на желтом лице приняли печальное выражение, когда он просмотрел заказ:

– Боюсь, я не смогу предоставить вам рассрочку, доктор Мэнсон. Дело в том, что все это не новые вещи. – Он с сожалением пожал плечами. – На таких условиях мы их не продаем.

Кристин побледнела. Но Эндрю с угрюмой настойчивостью сел на стул, как человек, который не собирается уходить.

– Нет, продаете, мистер Айзекс. По крайней мере, так сказано в вашем письме. Напечатано черным по белому на бланке вашей фирмы: «Новая и старая мебель продается на льготных условиях».

Последовала пауза. Краснолицый продавец, нагнувшись к мистеру Айзексу, что-то быстро забормотал ему на ухо, сопровождая свои слова жестикуляцией. Кристин ясно расслышала неучтивые слова насчет шотландской напористости и дубленой кожи ее супруга.

– Ну хорошо, доктор Мэнсон, – натянуто усмехнулся мистер Айзекс, – мы идем вам навстречу. Не говорите, что фирма «Ридженси» вас обидела, и не забудьте рекомендовать ее своим пациентам, рассказать, как хорошо к вам отнеслись. Смит! Приготовьте счет и позаботьтесь о том, чтобы доктору Мэнсону была послана копия завтра же утром.

– Благодарю вас, мистер Айзекс.

Новая пауза. Мистер Айзекс, как бы заканчивая этим переговоры, сказал:

– Ну так. Значит, все в порядке. Товар будет доставлен в пятницу.

Кристин хотела было уже выйти. Но Эндрю продолжал прочно сидеть на месте. Он медленно произнес:

– А как же насчет оплаты нашего проезда, мистер Айзекс?

Казалось, в конторе разорвалась бомба. Краснолицый Смит имел такой вид, точно у него вот-вот лопнут жилы.

– Боже мой, доктор! – воскликнул Айзекс. – Что вы хотите сказать, не понимаю. Мы не можем так вести дела. Честность есть честность, но я ведь не верблюд. «Оплата проезда»!

Неумолимый Эндрю достал свой бумажник. Голос его хотя немного и дрожал, но звучал спокойно.

– Вот здесь письмо, мистер Айзекс, в котором вы пишете черным по белому, что оплатите проезд из Англии и Уэльса тем покупателям, которые сделают заказ на сумму свыше пятидесяти фунтов.

– Но я же вам говорю, – отчаянно завопил Айзекс, – что раз вы купили всего только на пятьдесят пять фунтов, и все подержанные вещи…

– В вашем письме, мистер Айзекс…

– Ничего не хочу больше слышать о письме! – замахал руками Айзекс. – Сделка расторгнута. Никогда в жизни я еще не встречал таких клиентов, как вы. Мы привыкли иметь дело с приятными молодоженами, с которыми можно сговориться. А вы сначала оскорбили моего мистера Клэппа, потом мистер Смит ничего не мог с вами поделать, потом вы являетесь сюда и расстраиваете меня заявлениями о каких-то расходах на проезд. У нас с вами дело не выйдет, доктор Мэнсон. Можете поискать в других местах более выгодные условия.

Кристин в панике посмотрела на Эндрю, в глазах была отчаянная мольба. Ей казалось, что все пропало. Ее ужасный муж испортил все, чего с таким трудом добился. Но Эндрю, словно не замечая ее, угрюмо закрыл бумажник и положил в карман:

– Очень хорошо, мистер Айзекс. Мы с вами распрощаемся. Но имейте в виду, все мои пациенты и знакомые услышат от меня о вашей фирме не слишком хороший отзыв. А практика у меня обширная. И такие вещи живо распространяются. Все узнают, как вы нам предлагали приехать в Лондон, обещав оплатить проезд, а когда мы…

– Стойте, стойте! – завопил Айзекс, как безумный, – Сколько вам стоил проезд? Уплатите им, мистер Смит. Уплатите им, уплатите! И пусть они не говорят, что фирма «Ридженси» не выполняет своих обещаний. Ну вот. Теперь вы довольны?

– Благодарю, мистер Айзекс. Вполне. Итак, мы ждем доставки в пятницу. Будьте здоровы, мистер Айзекс.

Эндрю важно пожал руку мистеру Айзексу и вместе с Кристин поспешил к выходу. На улице еще дожидался древний лимузин, в котором они приехали с вокзала, и Эндрю с таким видом, как будто он сейчас дал фирме «Ридженси» самый крупный заказ за все время ее существования, крикнул:

– Везите нас в отель «Музеум», шофер!

Автомобиль тотчас двинулся, увозя их без всякой помехи из Ист-Энда по направлению к Блумсбери. Кристин, крепко сжимая руку Эндрю, понемногу приходила в себя.

– Ох, милый, – шепнула она, – ты вел себя замечательно… А я уж было думала…

Он покачал головой, все с той же упрямой складкой у рта:

– Они испугались неприятностей, эти людишки. Ведь у меня было в руках их обещание, письменное обещание… – Он обернулся к ней с горящими глазами. – Дело вовсе не в каких-то идиотских расходах на проезд, ты это знаешь. Дело в принципе. Люди должны держать слово. Мне показалось подозрительным уже одно то, как нас встретили; за версту было видно, что они думают: «Ага, пара зеленых новичков, значит легкая нажива». Фу, и даже эта сигара, которую мне сунули, все это пахло надувательством!

– Ну, как бы там ни было, а мы достали то, что нам нужно, – примирительно заметила Кристин.

Он кивнул. В эту минуту нервы у него были еще слишком напряжены, он слишком кипел негодованием, чтобы видеть забавную сторону всего приключения. Но когда они очутились в номере гостиницы, он уже был способен оценить комизм положения. Растянувшись на кровати с сигаретой в зубах и наблюдая, как Кристин причесывается, он неожиданно начал смеяться. Он хохотал так, что заразил и Кристин.

– Какое у этого Айзекса было лицо!.. – выкрикивал он, смеясь до колик. – Ох, и умора же!..

– А помнишь… когда ты… когда ты потребовал у него оплатить проезд… – вторила ему Кристин, задыхаясь.

– «Мы не можем так делать дела»… – Новый взрыв смеха. – «Я не верблюд». О господи! Верблюд!..

– Да, милый. – С гребнем в руке, Кристин подошла к постели, плача от смеха, едва выговаривая слова. – Но смешнее всего было то, что ты все время твердил: «Вот здесь у меня письмо, где написано черным по белому», когда я… когда я… – ох, не могу! – когда я знала все время, что ты оставил письмо дома на камине!

Эндрю, сев, уставился на нее, затем снова опрокинулся навзничь, воя от смеха. Он катался по постели, затыкал рот подушкой, обессилев, потеряв всякую власть над собой, а Кристин, прислонясь к туалетному столику, вся тряслась от хохота, лихорадочно умоляя Эндрю перестать, иначе она сейчас умрет.

Когда они наконец успокоились, то оделись и отправились в театр. Выбор был предоставлен Кристин, и она захотела посмотреть «Святую Иоанну», сказав, что всю жизнь мечтала увидеть на сцене какую-нибудь из пьес Шоу.

Сидя рядом с ней в набитом людьми партере, он не столько смотрел на сцену – потом он объяснял Кристин, что пьеса чересчур историческая и вообще непонятно, что, собственно, воображает о себе этот Шоу, – сколько любовался слегка порозовевшим от возбуждения лицом увлеченной Кристин. В первый раз они были вместе в театре. «Что же, – говорил он себе, – и не в последний». Глаза его блуждали по переполненному залу. Когда-нибудь они с Кристин снова придут сюда и будут сидеть не в последнем ряду партера, а в одной из вон тех лож. Уж он постарается. Он себя покажет! Кристин будет в открытом вечернем туалете, люди будут глазеть на него, подталкивая друг друга: «Это Мэнсон. Знаете, тот врач, что написал знаменитую книгу о легочных болезнях»… Эндрю вдруг резко одернул себя и в смущении отправился покупать Кристин мороженое, так как наступил антракт.

В этот вечер он тратил деньги с безоглядной щедростью. Выйдя из театра, они совсем растерялись, ошеломленные ярким светом огней, толчеей автобусов, бурлившей вокруг толпой. Но Эндрю повелительно поднял руку. Благополучно водворившись в такси, они доехали до гостиницы, в упоении воображая, что они первые открыли удобство лондонских такси.

IV

После Лондона ветер в Эберло показался им особенно свежим и бодрящим. Выйдя в четверг утром из «Вейл Вью», чтобы в первый раз отправиться на работу, Эндрю ощущал на щеках его крепкую ласку. Радость так и звенела в его душе. Впереди – любимая работа, работа, которую он будет делать хорошо, честно, всегда руководствуясь, согласно своему принципу, научными методами.

Западная амбулатория, находившаяся в каких-нибудь четырехстах ярдах от его дома, представляла собой высокое сводчатое помещение, облицованное белыми изразцами. Его главной и центральной частью была приемная. В глубине, отделенная от приемной передвижной решеткой, находилась аптека. Наверху имелись два кабинета: на двери одного было написано имя доктора Уркхарта, на двери другого, свежевыкрашенной, красовалась странно поражающая надпись: «Доктор Мэнсон».

Эндрю с радостным волнением увидел свой собственный кабинет. Кабинет был невелик, но в нем стояли хороший письменный стол и кожаная кушетка для осмотра больных. Самолюбию Эндрю было приятно и то, что его уже ждало множество людей. Такое множество, что он решил сейчас же начать прием, вместо того чтобы, как он раньше намеревался, пойти знакомиться с доктором Уркхартом и аптекарем Геджем.

Сев за стол, он крикнул, чтобы вошел первый в очереди. Это оказался рабочий, который сначала попросил справку о временной нетрудоспособности, потом, словно только что вспомнив, показал колено. Эндрю осмотрел его, нашел у него профессиональную болезнь горнорабочих – воспаление коленных связок – и выдал ему свидетельство.

Вошел второй больной. Он тоже потребовал справку о болезни; он страдал другим заболеванием шахтеров – нистагмом[8]8
  Дрожание глазного яблока.


[Закрыть]. Третий – опять справку, о бронхите. Четвертый – справку об ушибе локтя.

Эндрю встал, желая поскорее выяснить положение. Эти осмотры для выдачи справок о болезни отнимали очень много времени. Он подошел к двери и спросил:

– Сколько еще человек здесь пришло за справками? Встаньте, чтобы я мог вас сосчитать.

У кабинета ожидало человек сорок рабочих. Встали все. Эндрю торопливо прикинул: на то, чтобы осмотреть их всех как следует, потребуется добрая половина рабочего дня. Это невозможно. И он неохотно решил отложить более тщательный осмотр до другого раза.

Даже несмотря на это, только в половине одиннадцатого он отпустил последнего больного.

Он поднял глаза, так как в кабинет, громко топая, вошел пожилой мужчина среднего роста, с широким красным лицом и задорно торчавшей седой бородкой. Он слегка сутулился, так что его голова была наклонена вперед и придавала ему воинственный вид. Он был в штанах из полосатой бумажной ткани, гетрах и теплой куртке, из туго набитых боковых карманов которой торчали трубка, носовой платок, яблоко, резиновый катетер. Он распространял вокруг себя запах лекарств, карболки и крепкого табака. Еще раньше, чем вошедший заговорил, Эндрю догадался, что это доктор Уркхарт.

– Черт возьми, – начал Уркхарт, не здороваясь и не протягивая руки, – где это вы болтались два дня? Мне пришлось работать за вас. Ну да ладно, ничего. Не будем больше говорить об этом. Слава богу, вы производите впечатление человека здорового и телом, и духом. Трубку курите?

– Курю!

– И за это слава Богу. На скрипке играть умеете?

– Нет, не умею.

– Ну и я не умею, но зато я отлично умею их делать. И еще я собираю коллекцию фарфора. Обо мне даже в одной книге написали. Как-нибудь, когда придете ко мне, я вам покажу. Я живу у самой амбулатории, вы, наверное, видели мой дом. Ну а теперь пойдемте, я познакомлю вас с Геджем. Жалкий человек, но он свои недостатки сознает.

Эндрю прошел за Уркхартом через приемную в аптеку, где Гедж поздоровался с ним угрюмым кивком. Это был долговязый, худой мужчина с очень бледным лицом, лысой головой, кое-где прикрытой прядями угольно-черных волос, и уныло свисавшими баками того же цвета. На нем была короткая шерстяная куртка, которая позеленела от времени и пролитых на нее лекарств и из которой торчали костлявые руки и лопатки, как у скелета. Лицо его выражало печаль, усталость, озлобление. Он производил впечатление самого разочарованного человека во всей вселенной. Когда вошел Эндрю, он отпустил последнего посетителя, швырнув ему через решетку коробочку пилюль с таким видом, как будто это отрава для крыс. «Будете ли вы принимать это или не будете – все равно умрете», – казалось, говорил он мысленно.

– Ну, – весело сказал Уркхарт, окончив официальное представление, – теперь вы познакомились с Геджем и знаете самое худшее. Предупреждаю вас, он не верит ни во что, разве только в касторку и в Чарльза Брэдлоу[9]9
  Чарльз Брэдлоу (1833–1891) – английский политический деятель-радикал.


[Закрыть]. Угодно вам еще что-нибудь узнать от меня?

– Меня тревожит, что приходится выдавать такое множество справок о болезни. Некоторые из этих молодцов, которых я сегодня осматривал, по-моему, вполне трудоспособны.

– Лесли не мешал им отлынивать от работы, сколько они хотели. У него осмотреть пациента означало пощупать ему пульс в течение ровно двух секунд.

Эндрю быстро возразил:

– Что люди подумают о враче, который выдает направо и налево свидетельства о нетрудоспособности с такой легкостью, как будто это ярлычки с пачек сигарет?

Уркхарт бросил на него быстрый взгляд и сказал напрямик:

– Будьте осторожны. Им не понравится, если вы откажетесь выдавать справки о болезни.

В первый и последний раз за все время Гедж вмешался в разговор, сказав мрачно:

– Добрая половина этих проклятых симулянтов совершенно здорова.

Весь остальной день, обходя больных, вызывавших его на дом, Эндрю волновался из-за справок о болезни. Визиты к больным были делом нелегким, так как он еще не знал улиц, не раз приходилось возвращаться и вторично проделывать тот же путь. К тому же его участок – во всяком случае, бóльшая его часть – расположен был по склону того самого Марди-Хилл, о котором упоминал Том Кетлис, и от одного ряда домов к другому приходилось взбираться по крутому косогору.

Не успело время перейти за полдень, а размышления уже привели Эндрю к неприятному выводу. Он решил, что ни в коем случае не должен выдавать в сомнительных случаях справок о болезни. И в этот вечер отправился на вечерний прием в амбулаторию с тревожной, но упрямой морщинкой между бровей.

У его кабинета толпилось еще больше людей, чем утром. Первым вошел весь заплывший жиром огромный верзила, от которого сильно пахло пивом. По его виду можно было предположить, что он в своей жизни еще ни разу не проработал целого дня. Ему было лет пятьдесят. Сощурив свиные глазки, он оглядел Эндрю.

– Листок, – сказал он бесцеремонно.

– Для чего? – спросил Эндрю. – Чем больны?

– Стагм. – Он протянул руку. – Мое имя Ченкин. Бен Ченкин.

Уже сам тон его заставил Эндрю вспыхнуть от возмущения. Даже беглый осмотр показывал, что у Ченкина нет никакого нистагма. Независимо от замечания, брошенного Геджем, он знал хорошо, что некоторые из старых шахтеров симулировали эту болезнь и годами получали пособие, на которое не имели права. Но сегодня вечером Эндрю захватил с собой офтальмоскоп. Сейчас он проверит. И с этой мыслью он встал с места.

– Разденьтесь.

– Для чего? – задал вопрос Ченкин.

– Я должен вас осмотреть.

У Ченкина отвисла губа. Он не помнил, чтобы за все семь лет, которые здесь прослужил доктор Лесли, тот хоть раз его осмотрел. Неохотно, сердито стащил он куртку, фуфайку, полосатую – красную с синим – рубаху и обнажил волосатый торс со складками жира.

Эндрю долго и тщательно его осматривал, в особенности глаза, внимательно исследовал обе сетчатки с помощью крошечной электрической лампочки. Затем сказал резко:

– Одевайтесь, Ченкин!

Сел и начал писать справку.

– Ха! – фыркнул иронически старый Бен. – Я же знал, что вы мне ее дадите.

– Следующий, пожалуйста, – позвал Эндрю.

Ченкин почти вырвал у него из рук розовую бумажку и, торжествуя, вышел из амбулатории.

Но пять минут спустя он воротился с побагровевшим лицом и, мыча, как бык, протолкался вперед мимо рабочих, сидевших в ожидании на скамьях.

– Глядите, какую штуку он со мной сыграл! Пустите меня к нему! Эй, вы! Что это значит? – Он размахивал листком перед глазами Эндрю.

Эндрю сделал вид, что читает. На бумажке было написано его собственной рукой: «Сим удостоверяется, что Бен Ченкин страдает от последствий неумеренного употребления спиртных напитков, но вполне трудоспособен. Подписал Э. Мэнсон, бакалавр медицины».

– Ну-с, что же вам угодно? – спросил он.

– Стагм! – заорал Ченкин. – Давайте справку о стагме. Какого черта вы меня дурачить вздумали? Я пятнадцать лет болею стагмом!

– А сейчас у вас его больше нет, – сказал Эндрю.

У открытых дверей собралась целая толпа. Он заметил голову Уркхарта, с любопытством выглядывавшего из соседнего кабинета, Геджа, злорадно наблюдавшего всю эту суматоху сквозь свою решетку.

– В последний раз спрашиваю – дадите вы мне листок или нет? – прокричал Ченкин.

Эндрю вышел из себя.

– Нет, не дам! – заорал он в свою очередь. – И убирайтесь вон отсюда, пока я вас не выставил за дверь.

Грудь Бена ходила ходуном. Он посмотрел на Эндрю, словно хотел его уничтожить. Но затем опустил глаза, повернулся и, бормоча проклятия и угрозы, вышел.

В ту же минуту Гедж вышел из-за перегородки и развинченной походкой направился к Эндрю. Он с меланхолическим удовольствием потирал руки:

– А знаете, кого вы только что так отбрили? Это Бен Ченкин. Его сын – видный член комитета.

V

История с Ченкином вызвала громкую сенсацию. Весь участок Мэнсона мигом загудел, как улей. Одни находили, что это «хороший урок», а некоторые даже – что это «чертовски хороший урок Бену, который постоянно плутует». Но большинство было на стороне Бена. Особенно злились на нового доктора те, кто до сих пор умудрялся, будучи здоровым, получать пособие по болезни и не работать. Обходя квартиры больных, Эндрю ощущал направленные на него угрюмые взгляды. А вечером в амбулатории столкнулся с еще более неприятным доказательством своей непопулярности.

Хотя каждому младшему врачу был отведен определенный участок, за рабочими, живущими на этом участке, сохранялось право выбирать себе любого врача. На каждого рабочего имелась карточка, и, чтобы переменить врача, ему нужно было только потребовать свою карточку и передать ее другому врачу. Этот-то позор и пришлось теперь испытать Эндрю. Всю неделю каждый вечер являлись в амбулаторию люди, которых он ни разу в глаза не видел (некоторые, не желая с ним встречаться, даже посылали вместо себя жен), и говорили, не глядя на него:

– Если вы ничего не имеете против, доктор, я возьму свою карточку.

Обида, унижение, когда нужно было доставать эти карточки из ящика, стоявшего у него на столе, были нестерпимы. И каждая отданная карточка означала вычет десяти шиллингов из его жалованья.

В субботу вечером Уркхарт позвал его к себе в гости. Старый доктор, всю неделю ходивший с выражением самодовольства на своей желчной физиономии, прежде всего стал показывать гостю сокровища, собранные им за сорок лет практики. Среди них имелось штук двадцать желтых скрипок, сделанных им самим и развешанных по стенам, но это было ничто в сравнении с его отборной коллекцией старого английского фарфора.

Коллекция была замечательная. Споуд, Веджвуд, Кроун Дерби и главное – старый Суонси. Тарелки, кружки, вазы, чашки и кувшинчики заполонили все комнаты в доме и даже ванную, так что Уркхарт, совершая свой туалет, имел возможность с гордостью любоваться чайным сервизом с настоящим китайским рисунком.

Фарфор был страстью Уркхарта, и старик был великий мастер добывать его. Увидав в доме какого-нибудь пациента хороший экземплярчик, как он выражался, он все ходил и ходил к больному, проявлял неутомимую заботливость и, сидя у постели, с каким-то грустным упорством не сводил глаз с понравившейся ему вещи, пока наконец доведенная до отчаяния добрая хозяйка не восклицала:

– Доктор, вам, кажется, уж больно пришлась по вкусу эта штука! Не вижу, почему бы мне не подарить ее вам.

Уркхарт начинал добродетельно отказываться, затем уносил свой трофей, завернутый в газету, а дома плясал от радости и бережно ставил его на полку.

Старый доктор слыл в городе чудаком. Он говорил, что ему шестьдесят лет, но было ему, вероятно, за семьдесят, а может быть, и немногим меньше восьмидесяти. Крепкий, как китовый ус, признававший лишь один способ передвижения – пешком, он проходил невероятные расстояния, зверски ругал пациентов и умел в то же время быть нежным, как женщина. Он жил один с тех пор, как одиннадцать лет назад похоронил жену, и питался почти исключительно консервированным бульоном.

В первый же вечер, с гордостью показывая Эндрю свои коллекции, он неожиданно сказал с оскорбленным видом:

– Черт побери, дружище, не нужны мне ваши пациенты! У меня своих довольно. Но что я могу сделать, когда они приходят и надоедают. Не могут же все они ходить в Восточную амбулаторию, это слишком далеко. – (Эндрю покраснел. Он не находил, что сказать.) – Вам следует быть осмотрительнее, – продолжил Уркхарт уже другим тоном. – Да-да, я понимаю, понимаю, вы желаете низвергнуть стены Вавилона… Я сам когда-то был молод. И все же действуйте медленно, не горячитесь, смотрите, куда прыгаете. Покойной ночи. Кланяйтесь вашей жене.