Текст книги "Телохранитель (СИ)"

Автор книги: Аполлинарий Колдунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

В Прямом переулке, в доме № 13, квартировал некий обыватель с диковатой фамилией Пещеров. От нечего делать, с полудни баловался чайком. Чай у него был настоящий, дореволюционный, и к нему вишневое, без косточек, варенье, сдобные лепешки, испеченные соседкой. Павел Михайлович вдовствовал, а Мария Ивановна имела на него виды. Продукты же Пешеров добывал у спекулянтов в обмен на золотишко, которым запасся, когда сдуру (не иначе бес попутал) примкнул к банде анархистов. Страшновато было, зато выгодно. Анархистов прихлопнули. Пешеров уцелел. Прикинулся в ВЧК дурачком, подержали двое суток и выпустили.

Жил Пешеров в страхе. На всякий стук вздрагивал. Людей в дом не впускал. Хранил золотишко в старом валенке, завернутым в домотканые портянки. И частенько поглядывал в окошко – не отираются ли поблизости налетчики? Вдруг кто-нибудь из прежних собутыльников явится? Смотрел, смотрел и дождался: с полудня у часовни торчал парень, похоже, мастеровой. На вид – беззаботный простак. А может чекист? Нет, не похож, и чего чекисту тут болтаться? Не иначе ворюга, жулик, напарника дожидается…

Солнце припекало, тень от часовенки перемещалась, следом переходил и Сергеев. Скучно. «Ждать да догонять – самое муторное дело, размышлял он. – Если меня сцапают чекисты – финтить не стану. Гордо назову себя социалистом-революционером. Хотя Семенов почему-то делать этого не советовал. Террорист-одиночка. Сильная личность. За что боролся? За попранные идеи народовластия. И я не одинок. Греметь и греметь выстрелам в Петрограде. До тех пор, пока вы, большевики, не выкинете белый флаг!».

Хотелось пить. «Зря колбасы наелся, – подумал Сергеев, – она из конины и перепеченная сильно. В доме напротив окошко открылось. Самовар на столе поставили. Не чаю бы, а квасу стакан осушить. Может пойти, попросить хоть воды? Нет, оставить пост ни на минуту нельзя. Кажется, автомобиль гудит. Точно!».

Сергеев зашел за часовню, проверил браунинг, вставил в гранаты запалы… На всякий случай…

Он выглянул из-за часовни. Солнце слепило глаза. Но он все же разглядел автомобиль Володарского. Сам комиссар на переднем сиденье, рядом с шофером, а позади – женщина.

Машина остановилась недалеко от часовни. Шофер начал копаться в моторе. Володарский с наслаждением разминался, потирая онемевшую ногу. У него приятная, располагающая внешность. Правильные черты доброго лица. В черных, широко открытых глазах светился ум. Строго очерченный подбородок свидетельствует о твердом характере.

Сергеев несколько минут разглядывал Володарского. Затем вышел из-за часовни и направился к машине. Шофер все еще возился с мотором и Сергеева не видел.

Володарский, заметив незнакомца, направился к нему. Сергеев выхватил револьвер. Прогремел выстрел. Испуганно закричала женщина, кинулась к Володарскому. Не успела сделать несколько шагов, как раздались новые выстрелы. Отбросив портфель, Володарский сунул руку в карман, но выхватить револьвер не успел. У автомобиля ошеломленно застыл водитель.

Зорина бежала от домика и кричала:

– Держите его, держите!

Из окошка перепуганный Пешеров увидел, как террорист побежал вверх по Ивановской улице. За ним погнались случайные прохожие. Сергеев метнул в них гранату. Перелез через высокую ограду и кубарем скатился вниз, к реке. Привязанная к старой коряге лодка оказалась на месте. Облегченно вздохнув, Сергеев перерезал веревку и оттолкнулся от берега.

Зорина подбежала к Володарскому. Он лежал навзничь, широко раскинув руки. На груди явственно проступало кровавое пятно. Минут через пять подъехал Зиновьев. Склонился над Володарским. Тихо сказал Юргенсу, водителю:

– Возьмите у нас немного бензина. Труп немедленно отвезите в ближайшую больницу.

Труп! Юргенс и Зорина содрогнулись. Только сейчас они осознали происшедшее.

Сергеев бежал, задыхаясь, глухими переулками. Петлял как заяц. Путал следы, хотя погони за собой не слышал. Но, памятуя наставления Семенова, бежал из последних сил. Стремился, во что бы то ни стало оторваться от несуществующего «хвоста».

Не страх подгонял его. Бодрила, добавляла сил бившаяся в воспаленном мозгу мысль: сделано, сделано, совершен подвиг! Еще вчера он – маленький, никому не известный маляр, а теперь его имя узнают люди, и простая русская фамилия Сергеев запестрит в газетах всего мира!

Сергеев беспредельно гордился содеянным и спешил доложить своему кумиру, что особое задание выполнено. Он расскажет товарищам о своей невероятной удаче, о сказочном везении. Показалась Невская застава. Сергеев неплохо ориентировался в темноте. Удачно избегал патрулей. Прятался от милиции. А вот, наконец, и дом Федорова-Козлова. Еще с порога, срывая пересохшую глотку, Сергеев прохрипел:

– Срезал я его! Володарского! Наповал!

Козлов, весь вечер, беспокойно выглядывавший в окно, прислушиваясь к долетавшим с улицы звукам, вскочил, опрокинув табуретку, поспешно закрыл форточку. Сергеев тараторил без умолку:

– На ловца и зверь бежит! Автомобиль его остановился, испортилось что-то видать, а может, бензин кончился – мне-то один черт! Ну, вышел Володарский из машины и направился прямо ко мне! Как от такого фарта отказаться?!

Сергеев возбужденно сглотнул.

– Стрельнул я. Сколько раз – не помню. За мной погнались прохожие. Едва ушел. Нева помогла…

– Молодец, Никита, большое дело сделал. Пойдем к Семенову. Ему надо подробно доложить. Он у Морачевского.

Через час-полтора Сергеев негромко постучал в окно дома, где квартировал предводитель боевого отряда. На условный сигнал никто не отозвался. Постояли несколько минут посмотрели молча друг на друга. В доме кто-то был. Теперь постучал в окно Федоров-Козлов. Отодвинулась занавеска. Террористы увидели лицо Лидии Коноплевой. За ней стоял Семенов.

Утром Семенов отправился к Рабиновичу. Особоуполномоченный ЦК вставал на заре и сразу же принимался за работу. Спокойные утренние часы он отводил на составление различных писем, отчетов, партийных документов – голова свежая, пишется легко. Потом начинались всевозможные дела в городе, которые нередко затягивались до поздней ночи. Рабинович не любил, когда ему мешали в эти часы, но Семенов – не рядовой боевик и из-за пустяков беспокоить бы не стал.

– Ранняя пташка! Кто рано встает, тому бог подает. Не так ли, Григорий Иванович? – шутливо начал Рабинович, но посмотрев на усталого. Озабоченного Семенова, посерьезнел. – Что случилось, Гриша?

– Сергеев убил Володарского.

– Что?!! – закричал Рабинович. От волнения он даже начал заикаться. – Дд-а ты понимаешь, что вы там натворили!? Отдаешь отчет? Не могли подождать?

– Зачем? – устало спросил Семенов.

– Зачем, зачем… – раздраженно говорил Рабинович. – Нам в ЦК виднее, зачем! Заварили кашу, черт вас всех подери, а на носу выборы в Петроградский Совет. Ну, что теперь делать?

Рабинович быстро собрал со стола бумаги, запихнул их в папку, втиснул в ящик и запер его на ключ. Он куда-то очень заспешил, и Семенов вдруг почувствовал себя всего лишь маленьким винтиком в огромной партийной машине, а вернее пешкой, которая передвигается только по указанию свыше.

«Что-то сделали не так, – подумал Семенов, – спутали ЦК какие-то карты? Высокая политика, дипломаты. Будь они прокляты! Говорят одно, делают другое, а замышляют третье. Мы для них просто исполнители. Не более».

– Я тебя скоро разыщу, Григорий Иванович. Жди указаний. И никакой самодеятельности – головой отвечаешь! – давал последние указания Рабинович.

Москва, Кремль

Ленин вызвал Сергея рано утром. Сергей теперь все время жил в Кремле, рядом с Лениным. Но до этого, Ленин никогда не поднимал его в пять утра. Значит, что-то случилось.

Только-только начало рассветать. Владимир Ильич сидел в своем кабинете. Окна были задернуты гардинами, и в кабинете стоял полумрак. Но Сергей сумел разглядеть, что Ленин сидел за столом обхватив руками голову и раскачиваясь из стороны в сторону. Ему даже показалось, что тот слегка постанывал.

– Что случилось, Владимир Ильич?

Ленин помолчал, потом жестом указал Сергею на стул.

– В Питере убили Володарского, – тихо проговорил он.

Сергей был поражен.

– За что?! – вдруг вскричал Ленин. – За что, Сережа? Что не так? Ведь мы хотели как лучше!

Сергей продолжал молчать. Он не знал, что ответить. А у Ленина, похоже, началась истерика.

– Скоро нас всех перестреляют! Ты это понимаешь? Володарский только начало! Кто? Кто? Неужели… – Ленин вскочил и тут же бессильно опустился в кресло, закрыв глаза рукой.

Последнее восклицание было Сергею не совсем понятно. Неужели Ленин имеет в виду кого-то конкретно? Но ведь и так понятно, кто хотел физического уничтожения руководителей Советского государства. Это эсеры. Или есть кто-то еще?

– Владимир Ильич… – начал было Сергей, но Ленин лишь махнул рукой, прерывая его.

– Все что можешь мне сказать, я знаю. – Ленин помолчал. – Я просто боюсь, Сергей.

Это признание как громом поразило Сергея. Ленин всегда был для него не просто человеком, а человеком равным богу – и вдруг такое простое человеческое признание. И тут Сергей взглянул на Ильича совершенно по-другому. Перед ним сидел старый усталый человек, который взвалил на свои плечи ношу, которая оказалось ему не по плечу.

– Сергей, мне надо съездить на Арбат, – сказал Ленин. – Попроси подготовить машину.

Сергей согласно кивнул головой. Он знал, зачем они едут на Волхонку.

Родителями очаровательных девочек Инессы и Рене были оперный певец Теодор Стеффен и актриса Натали Вильд. Инесса Елизавета, старшая, родилась 8 мая 1874 года в Париже. Отец умер, девочки чуть подросли и оказались у своей тетки в заснеженной Москве. Тетка зарабатывала на жизнь уроками музыки и иностранных языков, поэтому нет ничего удивительного в том, что Инесса и Рене свободно владели русским, французским, английским, да еще и музицировали. С детства обе сестры были вхожи в дом обрусевших французов Арманд. Торговый дом «Евгений Арманд с сыновьями» владел крупной фабрикой в Пушкино, на которой 1200 рабочих производили шерстяные ткани – на 900 тысяч рублей в год, огромная сумма по тем временам. Кроме того, почетный гражданин и мануфактур-советник Евгений Арманд имел на стороне еще несколько заработков. Так уж вышло, что обе сестры Стеффен стали носить его фамилию: Инесса в 19 лет вышла замуж за его сына Александра, Рене – за Николая. Невестки ни в чем не нуждались, но почему-то выбрали спорный путь революционной борьбы.

Инесса родила Александру Арманду четверых детей и вдруг ушла от этого эталона любви и заботливости к его брату Владимиру Арманду. Этих двоих объединила не только любовь, но и общее дело – социал-демократия. Однако Владимир был просто «продвинутым», но никак не борцом, поэтому Инесса работала за двоих – активно участвовала в собраниях, митингах, чтении и печатании нелегальной литературы и во всем остальном, что возбуждало в то время социал-демократов. За антигосударственную деятельность Инессу сослали в Мезень, откуда она в 1909 году сбежала к своему Владимиру, в Швейцарию. Однако счастье соединившийся пары было недолгим – смертельно больной Владимир скончался на ее руках.

С Лениным Инессу познакомила Влада в Париже в 1909 году на приеме. Ему было 39, ей – 35. К этому времени Инесса с головой ушла в революцию, став активным деятелем большевистской партии и международного коммунистического движения.

Все говорили, что не влюбиться в нее было невозможно. Казалось, что в этом человеке – неисчерпаемый источник. Это был горящий костер революции, и красные перья в ее шляпе являлись как бы языками пламени.

К французской писательнице у Ленина бурно вспыхнули еще не растраченные чувства. Надя Крупская, помимо бездетности, страдала еще и от базедовой болезни. И хотя Надя тяжело переживала появление в их жизни красавицы Инессы, они никогда не устраивала своему супругу сцен ревности. Надя однажды созналась Владе, что хотела уйти, спокойно, без истерик, предоставить своему супругу свободу, но Ленин ее удержал.

Владимир Ильич действительно очень сильно привязался к Инессе, но в то же время не хотел терять и Надежду, которая сала для него не только заботливой женой, но и верным товарищем…

Отношения в семейной жизни у Владимира и Надежды складывались непросто. Официальное церковное бракосочетание Надежды Константиновны с Владимиром Ильичем состоялось 30 августа 1898 года. Семейная жизнь двух марксистов не задалась сразу. Суть разлада, однако, никогда не имела прямого отношения к их идейным разногласиям, которые к тому же были минимальны. Размолвки новобрачных также лишь в незначительной степени восходили к конфликту Владимира с матерью своей жены, Елизаветой Васильевной Крупской. Хотя конфликт с тещей, которая жила в одной квартире с дочерью и зятем, был, и фразу – «Мама! Я же просила вас стучать, когда вы заходите в нашу спальню!» – Надежда Константиновна фиксирует в своем дневнике шесть раз только на протяжении 1898 года.

Причина ссор, наконец, никоим образом не была связана с сексуальной дисгармонией партнеров: оба они были весьма консервативны в сексе, и не требовали друг от друга больше, чем были в состоянии дать. Реальная же причина так и неизжитого конфликта супругов находилась далеко за пределами сплетен, гипотез и пошлых псевдоисторических анекдотов – в сфере литературы. Ленин, будучи с детства чрезвычайно тонким ценителем лирической поэзии, всю жизнь находился под впечатлением блоковских «Стихов о Прекрасной даме» и всех встреченных женщин соизмерял с поэтическим идеалом. «Отзывчивый товарищ Надежда» с этим идеалом не соотносилась даже внешне, только в 1909 году, в Париже, Ленин встречает Ее, кристально чистое воплощение блоковской женщины.

Пик близости Ленина и Инессы пришелся на 1912-13 годы. Все это время Инесса была рядом. Она переезжает вслед за семьей Ульяновых, всегда живет поблизости, часто встречается с Лениным и Крупской. К Инессе всем сердцем привязалась мать Крупской, которая любила поговорить и покурить вместе с «русской француженкой». Инессе, которая была матерью пяти детей, полюбила не только Ленина, но и всю семью Ульяновых. В 1912 году, когда Ленин и Крупская переехали в Краков, Инесса последовала за ними. Она стала тенью четы Ульяновых. Возможно единственной любовью Владимира Ильича и его злым роком…

Петроград

22 июня 1918 года

По прибытии в Питер Сергей немедленно отправился в ПетроЧК. К этому моменту ее возглавлял Урицкий. Обсудив с ним коротко сложившееся положение, Сергей попросил просмотреть собранные материалы. Результаты проведенного следствия пока не внушали оптимизма.

Сергей решил еще раз поговорить с очевидцами. Он допросил водителя Юргенса – но тот мало, что смог прояснить. Более интересным оказался разговор с Зориной.

– … Я услышала выстрелы – рассказывала Зорина, – и увидела человека, который держал в руке револьвер и стрелял в Володарского.

– Как он выглядел? – спросил Сергей.

– Он среднего роста, плотный, приземистый, в темно-сером полотняном костюме и темной кепке. – Зорина вспоминала очень старательно. При этом она водила руками в воздухе, как бы рисуя портрет убийцы. – Лицо у него было очень загорелое, скуластое, бритое. Ни усов, ни бороды. На вид лет тридцати. Кажется, глаза не черные, а стального цвета. Брюки, мне показались, были одинакового цвета с пиджаком. Навыпуск. Как только он увидел, что я на него гляжу, он моментально сделал поворот и побежал. Я закричала: «Держите!». Вскочила и побежала за ним по Ивановской улице. Услышала крик нашего шофера: «Караул!».

– А что было потом? – снова спросил Сергей.

– Ну, – задумавшись, продолжила Зорина, – я увидела впереди сначала двух, а потом нескольких, сколько уже не помню, человек. Я показала, куда надо бежать. Вот, как бы и все, люди побежали, а я вернулась к Володарскому. Уже подъехал Зиновьев…

* * *

Гоц вышел из ванной посвежевший, тщательно выбритый. Благоухал запахом дорогого одеколона. Настроение великолепное. Давно он не ощущал такого прилива сил. Да и ночь удалась. Возможно, он немного превысил свои полномочия как руководитель, но Елена Иванова того стоила. Да, она немного поломалась, но Абрам Рафаилович был уверен – только для вида.

Сейчас он стоял перед шифоньером и мечтал о Лиде Коноплевой. При этом он неторопливо перебирал галстуки. Темно-синий в белый горошек, показался ему наиболее подходящим. Гоц старался следить за собой. Питер – не сибирская каторжная тюрьма, где ходили в бесформенных балахонах из мешковины. В Питере больше встречают по одежке…

Хлопнула дверь, ввалился взлохмаченный, похожий на попа-расстригу, эсер Постников.

– Убили! Убили Володарского!

Свершилось! Гоц резко отвернулся к зеркалу. Долго и тщательно завязывал галстук и никак не проявлял свои чувства. Постников остановился в недоумении. А Гоц продолжал любоваться собой.

– А я только вчера столкнулся случайно с ним у Смольного! Вы что-нибудь понимаете, Абрам Рафаилович?

– Вам следует успокоиться, – сухо произнес Гоц. – Эмоции губительны. Относительно всей этой истории я достаточно осведомлен. Ничего из ряда вон выходящего, обыкновенный порыв страстей. Какой-то рабочий, да – состоящий в нашей партии – случайно встретил этого большевистского Цицерона. Не стерпел – как же, ведь перед ним узурпатор и насильник – и разрядил в него револьвер. Конечно, ужасно, но рабочий оказался исключительно нервным, чувствительным, – продолжал Гоц. – Безусловно, действовал в состоянии аффекта. Наверняка какой-нибудь исступленный правдоискатель…

– М-да. Прискорбно – отозвался Постников. – Тем более что на нашу партию может пасть подозрение.

– Партия к этому не имеет ровным счетом никакого отношения. Рабочий попросту одержим идеей террора, и действовал на свой страх и риск. – Гоц твердо чеканил слова, но руки его слегка дрожали.

Гоц, что называется, валял ваньку перед Постниковым.

«Неужели он не понимает, – думал Гоц, – что задавать такие вопросы официальному лицу, члену Центрального комитета неприлично».

Избегая пытливого взгляда Постникова, Гоц закончил мягко, стремясь убедить собеседника:

– Месть. Месть несознательного рабочего. Запутался в трех соснах, не разобрался.

Гоц тут же продиктовал Постникову заявление в газеты о непричастности ПСР к покушению на Володарского. Однако у Постникова осталось впечатление, что Гоц хитрит и, похоже, боится случившегося.

Раскрыв рано утром газеты, Семенов остолбенел: на первой полосе сообщение Петроградского бюро ЦК ПСР: ни одна из организаций партии к убийству комиссара по делам печати Володарского никакого отношения не имеет. Ярость захлестнула Семенова. Трусы! Негодяи! Бедный Никита, если его поймают… Осудят, как уголовника, а он выполнял решение ЦК, повиновался партийной дисциплине. Эх, Сергеев, Сергеев, как мечтал прославиться! Какие подлецы! Теперь парня надо спасать.

Коноплева лежала в постели. Вставать было лень. Семенов прибежал в ярости. Едва поздоровавшись, он протянул ей газету, мятую, порванную:

– Читала?! Экое паскудство! Эти чинуши открещиваются от нас!

Лида посмотрела газету и бегло пробежалась глазами по статье.

– Не горячись, Гриша. У ЦК свои планы. Мы о них, возможно, не знаем.

Семенов нервно ходил по комнате. В таком состоянии Лида его еще не видела. Она встала, подошла к нему, прижалась лицом к груди. Он обнял ее, кажется начал успокаиваться.

– Гриша, может надо сходить к Рабиновичу.

– Я уже виделся с ним! О чем еще говорить? Впрочем, я ему выкажу свое отношение к их писанине! Дать в газетах опровержение! Да еще от имени Петроградского бюро ПСР! Ну, разве это не подлость? Кто их уполномочивал?

Лида не стала еще слушать дальше. Она прильнула к нему в длинном поцелуе…

Питер бурлил, люди выхватывали у мальчишек-разносчиков газеты, толпились у витрин, возбужденно переговаривались. Семенов прислушался:

– Подкараулили, сволочи! Наверняка эсеры.

– Они! Кто же еще?

– Переловить да перестрелять как бешеных собак!

– Храм Божий не постеснялись осквернить. Кровопролитие у часовни устроили.

Глас народа – глас божий. Семенов усмехнулся. Но почему все так уверены, что это мы. Почерк… Да и вожди наши – идиоты, поспешили публично отречься. На воре шапка горит…

Рабинович прогуливался в сквере у памятника Екатерине Великой. Поздоровался холодно.

– Вам необходимо исчезнуть. Немедленно. Уезжайте в Москву.

– Что за спешка? Не вижу смысла… Нам ничто не угрожает.

– Позвольте об этом судить нам. – Рабинович начал заметно волноваться. – И давайте обойдемся без дискуссий. Вас Гоц предупреждал, что нужно подождать, не послушались, впредь придется вас за ручку водить.

– Обойдемся без поводырей, – огрызнулся Семенов. – А в Москву, пожалуй, отправим одного Сергеева.

– Вы стараетесь спасти одного боевика. А мы – любой ценой сохранить боевой отряд! Дискутировать не советую: это решение ЦК. Не подчинившись, вы поставите под удар нашу партию. Ясно?

– Яснее не бывает. А что я скажу боевикам? Что скажу Сергееву?

– Не мне вас учить, Григорий Иванович.

– Мы же погубим боевой отряд. Люди разбегутся. Кому захочется жить уголовником.

Рабинович не ожидал, что разговор перейдет в такую плоскость. В самом деле: боевики идут на самопожертвование, а партия от них открещивается. Но стоило ему вспомнить про разговор с Гоцем, как все колебания улетучились.

– В данный момент, – твердо сказал Борис Николаевич, – партия не может взять на себя ответственность за террористический акт против Володарского. Со временем – это возможно. Сергеев должен понять и набраться мужества. Ждать.

– Выходит, – тихо, как бы про себя, заметил Семенов, – каждый на этом свете не только судья, но и подсудимый.

– Выходит так. Понять надо – судьба партии на сломе, а вы о судьбе Сергеева заботитесь.

После встречи с Рабиновичем Семенов разбитым и подавленным вернулся на явочную квартиру, где скрывался Сергеев. Идеал вступил в противоречие практикой террора. Вернее – с жизнью. В разговоре с Сергеевым ему придется переступить через свою сволочную порядочность. Террор и мораль не стыкуются. Не вписываются в большевистскую революцию.

– Что же это, Григорий Иванович, что же это? – встретил Семенова растерянный Сергеев. – Отказались от меня наши вожди, сами благословляли. А теперь, хвост им в бок, я не я и лошадь не моя?

Бледный Сергеев трясся как голый на морозе – уничтоженный, раздавленный. Его можно было понять – человек мечтал о подвиге. Хотел прославить свое имя в веках, войти в историю и вдруг такой афронт! Глядя на едва не плакавшего Сергеева, Семенов сжал кулаки: до чего довели парня!

– Крепись, Никита, что поделаешь, коли перестраховщики сидят в ЦК? Настроение у них паническое, о своей шкуре пекутся.

– А я?! Что со мной будет?!

– Поедешь в Москву. Отряд выезжает завтра.

– Но я же теперь простой убийца. Уголовник! Можете вы это понять, Григорий Иванович?! Обманули! Поманили, посулили, а сами в сторону!

– Успокойся! – прикрикнул Семенов. – Возьми себя в руки, не будь бабой. В Москве начнем большое дело, и тебе найдется работа, поважнее, чем питерская… Сейчас не признали, потом признают. Я веру в это, Никита.

Сергеев по-мальчишески шмыгнул носом, на котором сразу проступили все веснушки, вытер глаза – в них засветилась надежда…

Хоронили Володарского на Марсовом поле, рядом с могилой жертв Февральской революции – рабочих и солдат. Шпалерами стояли революционные полки, матросские отряды, красногвардейцы. Венки и цветы одновременно легли на могилу – последнее подношение друзей и товарищей. На траурном митинге требовали возмездия убийцам – эсерам. Никто почему-то не сомневался, что гибель Володарского – дело их рук.

Такого же мнения был и Сергей, который стоял на траурном митинге рядом с Урицким.

– Что предполагаете делать дальше? – спросил его Урицкий.

– По моим данным, весь боевой отряд, вместе с убийцей, выехал из Петрограда. Так что вечером, я отправляюсь назад в Москву.

– Они уехали в Москву? – спросил Урицкий.

– Этого я пока не знаю, мой источник не настолько информирован…

26 июня 1918 года

из записки Ленина Зиновьеву

«Тов. Зиновьев! Только сегодня мы «услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не лично Вы, а питерские чекисты) удержали! Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не-воз-мож-но!

Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает.

Привет! Ленин».

P.s. – Также Лашевичу и другим членам ЦК.

Ленин внимательно выслушала доклад Сергея о проделанной им работе в Питере.

– Так вы, Сергей, не сомневаетесь, что это убийство – дело рук правых эсеров? – задал вопрос Ленин.

– Да, Владимир Ильич, – твердо ответил Сергей. – Проведенной оперативно-агентурной работой твердо установлено – к убийству товарища Володарского причастны члены боевого отряда ЦК ПСР.

Ленин пожевал губами, как будто собирался что-то сказать, но вместе этого снял трубку телефона и позвонил Дзержинскому и попросил оказать Сергею всемирное содействие.

– Действуйте совместно с ЧК. А еще обратите внимание, нет ли среди нас провокаторов…

Второй раз Ленин говорил о том, что среди высших руководителей может оказаться предатель. Что это значит? Он подозревает кого-то конкретно? У Ленина об этом Сергей спросить не решился и подумал, что об этом стоит поговорить с чекистами.

Семенов уезжал в Москву один. Лида оставалась в Питере. Григорий и Лида стояли на вокзале, в сторонке, и совершенно не привлекали внимания. Мало ли молодых людей прощаются на вокзале.

– Лида, дело не в том доверяет нам ЦК или не доверяет, – говорил Семенов. – От Рабиновича я узнал, что в целом, они поддерживают идею террора и намечена новая цель.

– Урицкий? – скорее утвердительно сказала, чем спросила Лида.

– Да, – коротко ответил Семенов. – У меня просьба – проследи за ним и выясни все что возможно. Где живет, где бывает…

– Не волнуйся, Григорий. Обещаю.

Семенов обнял Лиду и поспешил к вагону. Настроение было скверное, хотя позицию ЦК он понимал и оправдывал. Памятное «опровержение» Бюро – просто хитрый тактический ход. По-человечески он сочувствовал Сергееву: парень все еще не оправился от полученного удара. Теперь вот приходится уезжать, не закончив дело с Урицким. Оставлять его Коноплевой. Спихнул ответственейшее поручение женщине! Впрочем, у ЦК найдутся и другие исполнители… Так хотелось в это верить, но Семенов понимал – Лида не отступится и, скорее всего само проведет операцию.

Лида принялась выполнят порученное ей с особым усердием. На конспиративной встрече она долго мучила боевика Зеймана, которому было поручено следить за Урицким – может, Урицкий, вообще не имеет квартиры, ночует в кабинете?

– Я тебе уже говорил, – отвечал Зейман, – я не раз видел, как его машина подъезжает к ЧК. Приезжает он все время в одно и тоже время.

– У ЧК крайне неудобное место, – задумчиво проговорила Лида. – А войти в здание, полной идиотизм. Придется самой искать его дом.

Звонок вырвал Лиду из сна, в котором она снова была с Гришей. Ей было хорошо, и она совершенно не хотела просыпаться. Но звонок не смолкал, и Лида с трудом оторвала голову от подушки.

– Алле, – сказала она.

– Спишь, подруга, – хрипло засмеялась Елена Иванова. – У меня для тебя сюрприз. – Лида услышала в трубку, как Иванова причмокнула. Закурила, догадалась Коноплева. Она знала, что Иванова курит почти беспрерывно, даже в постели…

– Возьми карандашик, Лидуша, и листок бумаги, – продолжала Иванова. – Пиши, девочка моя…

– Послание? – также шутливо осведомилась Коноплева. – Кому же?

– Адресок, душенька. Искомый. Долгожданный.

– Чей? – у Коноплевой перехватило дыхание, ее волнение передалось Ивановой.

– Его, Лидушенька, его. Твоего долгожданного, богоданного.

Петроград

8-я Линия Васильевского острова

Лида проверила номер дома по бумажке и вошла в подъезд. Она хотела лично убедиться, что Урицкий проживает именно здесь. Она уже осмотрела окрестности. Лучше места было не придумать. Со всех сторон высокие дома с глухими чердаками – идеально. Теперь – главное.

Вот и нужная квартира. Лида остановилась на площадке передохнуть. Когда откроют дверь – что-нибудь придется наговорить. Такое хорошо удается экспромтом. Конечно, не самое лучшее, что она пришла без предварительной разведки. Чем черт не шутит, когда бог спит? Вдруг сам Урицкий дверь откроет? Но она подготовилась: делась провинциальной барышней. Ищет старую тетушку. Лучшего не придумала.

На двери табличка: имя, отчество. Фамилия зубного врача. Может, не сюда? Нет. Номер тот. Коноплева решительно нажала кнопку звонка. Прошла минута. Щелкнул замок, звякнула цепочка и приоткрылась дверь. Средних лет дама любезно улыбнулась.

– Вы на прием? Проходите, пожалуйста…

Коноплева, снимая шляпу в прихожей, приметила: в квартире еще несколько больших комнат. Хозяйка стала протирать спиртом инструменты, развлекая пациентку беседой.

– Прекрасная погода. Давно не было дождей. Так жарко. Что даже герань приходится поливать дважды в день, а она все же сохнет…

– А у меня георгины, – бездумно ответила Коноплева, оглядывая зубной кабинет.

– О, у вас есть сад! Наверное. Ужасно трудно его содержать? Садовника теперь не наймешь. А георгины – это чудесно!

– Сада, к сожалению, у меня нет, – отвечала Коноплева и чувствовала, что перехлестывает. Но отступать было поздно. Вспомнился вдруг «садовник» – Федоров-Козлов. Она улыбнулась.

– Георгины я выращиваю в горшочках… Мой сад? Был да сплыл…

Коноплева осмелела: вовремя подвернулась эта гусыня, увешанная кольцами.

– Да, да, – тараторила та, – ужасное время. Так вас понимаю, милая. У меня тоже… Тсс! – хозяйка приложила палец к губам. Повела бровью в сторону прихожей. Дала понять, что она не одна живет в квартире. И что вести доверительный разговор крайне опасно.

– Ну-с, какой зуб у вас болит? Давайте-ка, посмотрим… Так. Так. Хм, хм… Великолепные зубы! Все в порядке.

«Вот так номер! Нужно уходить, а я еще ничего не выяснила», – соображала Коноплева. – Как же быть?!».

– Извините, Мария Лазаревна, – имя врачихи Коноплева прочитала на табличке. – Неудобно обращаться к вам с подобной просьбой, но…

– Ради бога! – всплеснула Мария Лазаревна толстенькими ручками. И снова – пальчик к губам…

– Вы как женщина поймете меня…

Ужас заплескался в выпуклых глазах Марии Лазоревны. Она пугливо оглянулась на дверь и трагически прошептала:

– Это не по моей части…

И снова метнула затравленный взгляд на одну из закрытых дверей…

– Нет, нет, – рассмеялась Коноплева. – Вы меня неправильно поняли. Видите этот зуб? Его надо… – Коноплева на мгновение задумалась и решительно закончила – вырвать!