Текст книги "Человек перед Богом"

Автор книги: Антоний Митрополит (Сурожский)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

И как мы на это отзываемся? Если знакомый, близкий нам человек выбрал бы собственной волей путь смерти, чтобы нас спасти от чего-либо, был бы расстрелян, повешен, распят за нас, – как бы мы к этому относились? Как бы мы рассматривали нашу жизнь, которая куплена такой ценой? Разве мы не думали бы, что надо так прожить, чтобы его смерть была оправдана нашей жизнью! Но мы не так живем… Христос умер на кресте, больше того – как церковные службы говорят об этом – душой Он сошел во ад; Он умер, оставленный Богом, и душой Своей человеческой ушел туда, где Бога нет, в тот ветхозаветный ад, который является местом всеконечного, безнадежного отчуждения. И ад, как говорится в церковной песни, широко раскрыл пасть в надежде, что теперь-то он покорил своего самого страшного врага, – и был исполнен блистанием Божества. Древнего, ветхозаветного ада больше нет, не осталось места, где Бога нет.

Но каково наше положение? Когда мы думаем о страстных днях, об этих людях, конкретных, живых людях, когда мы думаем о Христе и о том, что мы совершаем по отношению к Нему, – каков суд нашей совести? Священное Писание говорит: нет на свете ничего принудительнее, требовательнее, чем суд совести. Поставьте себе вопрос: что совесть говорит каждому из нас? Каждый пусть отвечает за себя: что совесть говорит, когда мы вглядываемся и в притчи подготовительных недель, и в победоносные действия Божии в течение Поста, и в то, что люди совершали над Христом? О, люди Мои! Что Я сделал вам, и чем вы Мне отплатили? Это слова из службы Великого четверга: вот вопрос, который ставит Он каждому из нас в течение этого говения, в течение каждого дня нашей жизни.

Часть III. ПУТЬ ПОДВИГА

ЧТО ТАКОЕ ДУХОВНАЯ ЖИЗНЬ

Духовная жизнь, как действие Духа в нас. Молитва: внимание и благоговение

Наше очередное говение я хочу посвятить теме духовной жизни как таковой.

То, что я хочу сказать, некоторые из вас, несомненно, от меня и от других слышали. Дело в том, что мы все стремимся к духовной жизни и – ищем ее не в том и не там, где надо. Мы часто думаем, что духовная жизнь заключается в различных переживаниях, которые у нас по временам бывают и которые связаны с молитвой, богослужением, с красотой пения, с красотою икон, со всем строем нашей православной христианской жизни. И стремясь к переживаниям, стараясь достичь какой-то возвышенности мысли, живости чувств, мы проходим мимо того, что является настоящим, подлинным содержанием духовной жизни, ибо духовная жизнь не заключается в возвышенных мыслях и сильных переживаниях: таковые могут родиться и из других источников. Духовная жизнь вся зависит от воздействия на нас Святого Духа Божия и от того, как Божественная сила, благодать, Христос, Святой Дух нас постепенно изменяют, постепенно делают сообразными Христу, то есть похожими на Него, помогают нам стать и образом Божиим, и подобием Божиим.

В одном из своих писем святитель Феофан Затворник, говоря о том, с каким настроением, в какой установке нам надо приступать к молитве, указывает три основные условия: молиться надо со всем вниманием, на которое мы способны, со всем усилием, всей устойчивостью, всей крепостью нашего ума; молиться надо со всем благоговением, которое доступно нашей, порой очень небольшой, чуткости, сознавая, что мы стали перед Богом, что мы предстоим Ему и что наша молитва, наше поклонение должно быть трепетно и любовно, благоговейно и смиренно. И, наконец, – третье условие, которое именно побуждает меня упомянуть об этих советах святителя Феофана: мы должны молиться не с тем, чтобы нам было дано то, к чему мы стремимся, о чем мечтаем, а с тем, чтобы в нас совершена была воля Божия беспрепятственно, какова бы она ни была. В молитве нет места исканию тех или других чувств или мыслей, потому что искать мы можем только то, о чем мы уже имеем представление, тогда как мы должны быть открытыми ко всему, что совершит в нас Господь, ко всему, что Он нам даст, – и нередко в нас исполняется слово, когда-то при море Тивериадском сказанное Спасителем Христом апостолу Петру: Придет время, когда иной тебя препояшет и поведет куда ты не хочешь (Ин. 21,18).

Дух Святой Утешитель

Поэтому духовная жизнь вся сосредоточена не в человеке, а в Боге, в Нем имеет свой источник, Им определяется, к Нему направлена. И если мы хотим говорить о духовной жизни, первым делом нам следует остановиться на том, что мы знаем от Спасителя Христа о Святом Духе, Кто Он такой в нашей жизни, на том, чего мы можем ожидать. Дух Святой и в молитве Царю Небесный, которую мы читаем перед началом каждого дела, и в Евангелии, в словах Спасителя, называется Утешителем; но это славянское слово богаче, чем теперешнее русское его значение, и корни его уходят в греческий язык, в еще большее богатство. Дух Святой – это действительно Тот, Кто приносит утешение; но это также Тот, Кто приносит крепость, это Тот, Кто приносит радость; русское слово утешение и славянское слово утеха как радость, – одного корня, сродни друг другу.

Задумаемся над значением этих трех слов. Для того чтобы быть утешенным, надо нуждаться в утешении, надо быть в нужде душевной или в горе, или в тоске, или в сиротстве, в обездоленности, во вдовстве. Какое утешение приносит Святой Дух, которого не может принести никто другой? Утешение в том, о чем мы меньше всего горюем, в том, о чем горевали и горюют святые. Апостол Павел говорит: Жизнь для меня – Христос, а смерть – приобретение, потому что пока я живу в теле, я разлучен от Христа (Флп. 1,21; 2 Кор. 5, 6). Вот это первое утешение, в котором мы нуждались бы, если бы любовь к Богу в нас горела так же, как она горела в сердце апостола Павла, так же, как она горит в сердцах святых.

Мы обездолены, мы осиротели; осиротели смертью Христовой и в каком-то смысле остаемся сиротами и при Его Воскресении и Вознесении. Да, Он среди нас – но невидимо; Он таинствами действует в нас – но порой еле ощутимо; но мы этого не чувствуем, мы ослеплены, оглушены видимым, окружающим нас шумным миром. Один из псалмов говорит о бесе полуденном (Пс. 90, 6), – такой он страшный. Мы все, наверное, переживали яркость, рельефность, силу того, что нас окружает в летний день, в полуденный зной, когда воздух дрожит, когда мы охвачены теплом, когда все делается таким интенсивным, таким красочным, таким рельефным, когда все вокруг нас обращает на себя наше внимание, когда воздух полон звуков и даже тишина его звенит, – вот это одно из проявлений этого «беса полуденного», соблазна видимым, слышимым, ощутимым. Мы ослеплены к невидимому тем, что видим; мы глохнем к тихому гласу и совести, и Христа, и Святого Духа, потому что оглушены звуками вокруг нас; мы не ощущаем своего одиночества и сиротства, потому что вокруг нас люди, вещи, воздух, свет, тепло; мы не нуждаемся в утешении. И поэтому самое, может быть, основное, что Святой Дух нам может дать, этого-то мы не просим, не ожидаем, не понимаем даже своей нужды в этом. Мы утешены.

А вместе с тем, Христос в Своей нагорной проповеди говорит: Блаженны плачущие, блаженны алчущие и жаждущие, блаженны нищие (Мф. 5, 3-12)… Мы нищи, с нами нет Жениха, Который снимает всякое горе, утирает всякую слезу, наполняет нас радостью; мы не жаждем прихода Господня. Кто из нас может по совести сказать, что его голод по Богу, его желание быть любой ценой со Христом таково, что он может, как тайнозритель в конце книги Откровения, молиться Богу и говорить: Господи Иисусе, гряди скоро! (Откр. 22, 20,17). Сколько людей сказало бы эти слова, понимая, что это значит конец времени, конец всему, что мы ценим, любим, чему мы служим в этом временном и преходящем мире? Хотим ли мы действительно, чтобы прошел образ мира сего и осталась только вечность, когда мы будем лицом к лицу со Христом, познаем Бога, подобно тому, как мы Им познаны (1 Кор. 13, 12); когда все и во всех, и во всем будет Сам Бог (1 Кор. 15, 28)? Значит, в нашей духовной жизни не хватает основного: желания встречи со Христом, желания общения с Ним, желания быть с Ним неразлучно, желания, чтобы ничего не осталось, кроме того, что Христово и Христос.

И это сказывается так явно на каждом шагу нашей духовной жизни. Мы слышим или читаем евангельские слова, собственные слова Христа Спасителя, – и они до нас не доходят. Минутами мы восхищаемся ими, минутами умиляемся, а минутами говорим: ах да, это я уже слышал, это я уже читал; да, это длинный отрывок, который мне уже так известен… Да, известен: памятен – но до души не дошел! Разве мы живем тем, что слышим в Евангелии? Разве слово Христово доходит до нас так, что оно меняет внутренний наш строй, внешнюю нашу жизнь, раскрывает наш ум так, что у нас уже не свой ум, а ум Христов, как говорит апостол Павел (1 Кор. 2, 16)? Разве душа наша раскрывается так, что в ней дышит, веет Святой Дух? Нет! Даже в этом мы так далеки от Духа, а что же говорить о том, что апостол Павел описывает как неизреченные глаголы, которые Святой Дух произносит в глубинах нашей души (Рим. 8,26)? Разве мы их слышим? Разве горюем о том, что мы одиноки? Да, горюем, и ищем себе и утешения, и поддержки, и помощи, и отвлечения от своего одиночества в общении с людьми, другими людьми; остаться вдвоем с Богом, со Христом нам просто невыносимо! Когда мы должны провести несколько часов только с Ним – в молчании ли, в молитве ли, в церковном ли богослужении, или просто в болезни, в одиночестве – разве эти часы нам не кажутся непомерно долгими и, порой, просто невыносимыми? Быть со Христом нам в тягость. Какой это ужас! Какое же утешение нам нужно от Святого Духа, когда самое содержание нашей жизни отрицает это утешение, самую нужду в этом утешении?

И это первое: Дух Святой как Утешитель нам чужд. Порой, когда мы не ожидаем, когда мы не чаем, когда мы как бы не защищаемся от Его приближения, когда нам не страшно, что Он придет и все отнимет и оставит нам только Бога, – тогда вдруг мы чувствуем Его прикосновение, и нам делается легко, тихо, спокойно. Тогда мы знаем, что такое приближение Господне, приближение Духа, прикосновение Его. Но мы этим наслаждаемся; мы не делаем заключений, и поэтому не приносим никаких плодов; мы наслаждаемся этим, как всеми дарами земли, «пьем из чаши бытия», как один из русских поэтов говорит, но не ощущаем, что это – непостижимое чудо, незаслуженный дар, что это нечто, после чего можно было бы всю жизнь посвятить Богу в благодарности, что Он подошел, коснулся моей души, и она запела всеми своими струнами, как Эолова арфа, когда касается ее пролетный ветерок. И плодов мы не приносим, потому что благодарности в нас не остается: как только пройдет это воздействие Духа, мы начинаем горевать, что Его больше нет, жалуемся Богу, что отошло от нас это чудное состояние, как будто мы на него имеем право, как будто оно нам принадлежит по праву, вместо того, чтобы понимать, что это – чудо из чудес, после которого нельзя жить, как мы раньше жили. Увидев – нельзя снова ослепнуть, услышав – нельзя снова оглохнуть, ожив, придя в новую жизнь – нельзя возвращаться в старую… Утешитель Дух Святой – это Тот, Кто может землю превратить в небо; Тот, Который может внести покой среди бури, тишину среди шума земного; Тот, Который давал возможность мученикам страдать всем телом и вместе с тем радоваться духом (как – мы и постичь не можем, потому что страдание было реальное, ужасное, острое, а вместе с этим были реальны и покой, и молитва, и радость о Господе).

Но Дух Святой есть также Тот, Кто дает нам крепость; крепость, силу – но силу не земную и не для земных вещей, хотя эта сила движет всем тварным и всем земным. Святым, мученикам дана была крепость, которую никакая сила воли, никакое напряжение человеческих сил, никакие переживания не могут дать. Иным святым давалась мудрость, иным – прозрение в пути Божии и умение их воплотить в жизнь; давались с такой крепостью и таким смирение, потому что крепость Божия и смирение человеческое нераздельно связаны. Смирение нам представляется почти всегда как самоуничижение, как состояние, в котором мы находимся, когда о себе говорим дурное, зная, однако, что это не так. На самом деле смирение – состояние человека, когда он до конца про себя забыл и отдал себя в руку Божию. Западное слово для смирения – humilitas происходит от слова, означающего плодотворную землю. Смиренный человек подобен плодотворной почве: о почве никто не вспоминает; по ней ходят, и она безмолвствует; на землю бросают все: и семя, которое принесет плод, и все ненужное, – и она не оскверняется, а приносит плод. И она лежит перед лицом неба и под ногами людей, безмолвная, отданная, открытая и плодотворная. Сила Божия совершается именно в таком смирении; о таком смирении, я думаю, говорит и апостол Павел, когда, взмолившись, чтобы Господь его освободил от того, что лишало его крепости и силы, услышал голос Христов: Довольно тебе Моей благодати; сила Моя в немощи совершается (2 Кор. 12, 9). И, вдруг поняв это, апостол восклицает: Да, и отныне я буду радоваться только в немощи моей, чтобы во всем была только сила Господня!

Но это не немощь бессилия, это не немощь лени, расслабленности – это другая немощь; ее, может быть, можно уловить несколькими образами. Когда ребенка начинают учить писать, мать вкладывает в его руку карандаш, берет его руку в свою и карандашом водит по странице; и ребенок с удивлением видит, как красиво, гармонично ложатся линии – прямые, округлые – до момента, когда вдруг он поймет, что это делается его рукой. Когда он думает, что понял, он начинает, как ему кажется, помогать, и дергает материнскую руку с карандашом невпопад, не туда, и все делается путаным узором. Так бывает и с нами: пока мы просто отдаемся на волю Божию, пока мы прислушиваемся и не только делаем то, что понимаем, но даем Богу делать, что Он захочет, в нас, тогда все хорошо. Это – немощь плодотворная, творческая. В других областях это называется вдохновением; в духовной жизни, во внутреннем возрастании это – одухотворенность.

Другой пример. Как хрупка, тонка перчатка хирурга – ее можно прорвать ногтем; и потому, что она такая тонкая, потому, что она такая хрупкая, рука в ней все может чувствовать и действовать свободно и творчески; замени ее тяжелой перчаткой – ничего нельзя сделать.

И еще пример: парус на лодке – самое хрупкое, что в ней есть; но направленный верно, этот парус может быть охвачен ветром и нести лодку к цели. Если мы подумаем, что на древних языках ветер и дух – одно и то же слово, то легко поймем, что стоит внутри себя иметь такую хрупкость, такую гибкость, которая может быть захвачена дыханием Духа, и Он нас повлечет к цели; а цель всегда – Спаситель Христос, всегда – жизнь преизбыточествующая, жизнь ликующая, о которой говорит Иоанн Златоуст в своем пасхальном послании. Крепость, несокрушимая крепость этого Божия Духа, ветра, дыхания.

И опять встает перед нами вопрос: что мы об этом знаем? Не повторяем ли мы без конца, постоянно, что у нас нет сил: нет сил жить, нет сил исполнять заповеди Христовы, нет сил любить, нет сил молиться, нет сил стоять перед лицом противоречивых течений – нет сил ни для чего; мы носимы ветром, как соломинка; нас уносит, как поток уносит стружки. Разве мы не говорим это все время, на каждой исповеди? «Не хватило сил»; «нет сил»; «откуда взять силы?»; «я так слаб». Тело, душа, ум, сердце, воля – все в состоянии расслабленности…

Но ведь есть Святой Дух, Который дышит, где хочет, Который может Собой заполнить любой парус и понести любую ладью, через любое море; есть Кормчий Христос у руля; сила Божия с нами. Апостол Павел был, как мы, хрупкий человек – и что только он не сумел пережить, против чего он не сумел устоять! И обнаружив, что никакой силой человеческой он не может совершить свое служение Богу, потому что то, что он должен был совершить, было Божие, а не человеческое, он повторяет: Да, сила Божия в немощи совершается, но все мне возможно в укрепляющем меня Господе Иисусе Христе (2 Кор. 12, 9; Флп. 4,13). Все возможно каждому – в разной мере, но никто не покладай рук! Конечно, если мы сначала определим духовную жизнь как цепь возвышенных мыслей, дивных переживаний, тогда мы оказываемся с самого начала у разбитого корыта. Но если думать о духовной жизни как об осуществлении Самим Богом в нас того, что Он предусмотрел, того, для чего Он нас призвал жить, тогда мы можем спокойно дать простор Богу, и сила Божия совершится в нас.

И последнее: Дух Святой – радость; радость свободы, радость того, что силой Божией мы вырастаем в меру подлинного человечества, делаемся подлинно людьми по образу Христа, людьми с чистым сердцем, которое может узреть Бога (Мф. 5,8); людьми с неколеблющейся волей, устремленной к Богу и вдохновленной любовью; людьми с очищенной плотью, с просвещенным и светлым умом; людьми, которые на нашей земле являются присутствием Самого Христа: словом, действием, чистотою, любовью, верой в человека, а не только в Бога, надеждой, которая побеждает всякое колебание, и любовью, которая держит всех. Святой Серафим Саровский говорил, что если бы только кто-либо познал Бога, он был бы готов десятки тысяч лет мучиться, чтобы еще один раз пережить Его приближение. Но мы этого не ищем. Когда нам дается такое прикосновение благодати, когда приближается Христос, когда мы прикасаемся края Его одежды, когда вдруг Дух Святой дохнет в нашей душе и она запоет, заплачет – мы стараемся удержать то, что нам дано, как будто это нам принадлежит, как будто это уже стало нашей собственностью, как будто мы имеем на это какие-то права, – и теряем это. Теряем, потому что удержать это нельзя, как нельзя удержать любовь, как нельзя удержать ласку, как нельзя удержать заходящее солнце, как нельзя удержать ничего, иначе как сохранив это в своей душе, словно новый вклад изумленности, благоговения, радости.

Критерии духовности. Вдохновение и духовность

Я упомянул слова апостола Павла: Жизнь для меня – Христос, а смерть – приобретение. В другом месте он говорит: Для меня умереть не заключается в том, чтобы совлечься, сбросить временную жизнь, а облечься в вечную (2 Кор. 5, 4).

И вот эта вечная жизнь и есть духовная жизнь: жизнь, которая должна начаться теперь – не в будущем, не когда-то. Я помню проповедь студента Московской Духовной Академии, который первыми своими словами поставил эту тему во всей ее силе и поражающей глубине. Первые его слова были: Будущей жизни нет, есть только вечная жизнь… Если думать о вечной жизни как о чем-то, что когда-то будет, а теперь к нам никакого не имеет отношения, о чем-то, чего мы можем ожидать на будущее, но чему мы непричастны сейчас, то мы всю нашу земную жизнь можем прожить вне Бога: потому что вечная жизнь не заключается в бесконечно длящейся жизни после смерти, а в приобщенности к Божией вечности, к Божией жизни. И это должно начаться сейчас. На радикальном языке, который он постоянно употребляет, Симеон Новый Богослов сказал очень страшную вещь: Если кто на земле не познал Воскресения, тот и в вечности его не познает… Конечно, Воскресения, в полном смысле слова, во всей реальности, никто не познает до своей смерти и до славного воскресения всех; но ожить душой, в какой-то мере приобщиться к неумирающей жизни вечности – всякий христианин может и на самом деле в какой-то мере уже приобщается этому.

И вот, если мы будем искать духовной жизни, то мы должны стать тоже и перед лицом смерти; пока мы смерти боимся, пока мы надеемся отстранить, отодвинуть как можно дальше момент нашего умирания, мы не можем приобщиться словам апостола Павла, мы не можем сказать вместе с Церковью и Святым Духом: Гряди, Господи Иисусе, и гряди скоро! И этим мы можем измерить наше несоответствие званию верующего в Господа Иисуса Христа. Когда Отцы Церкви говорят: «Имей память смертную», – они не говорят «бойся смерти», они не говорят «живи под постоянной угрозой смерти»; они говорят: «только если ты будешь помнить, что в любой момент может настать смерть, только тогда жизнь получит всю свою глубину, всю рельефность, всю красочность, только тогда каждое мгновение станет решительным и решающим. Я уже говорил, но повторю: если бы кто-либо из нас вдруг узнал, что через несколько мгновений сидящий около него человек будет лежать мертвым – как бы он о нем эти последние мгновения заботился; как бы он следил, чтобы не отравить его душу гнилым словом, не омрачить его ум темной мыслью, не поколебать его волю, направленную к жизни, а не к смерти вечной! Как бы мы относились друг ко другу, если бы сознавали, что слово, которое я сейчас произношу, может быть моим последним словом, и действие, которое я сейчас совершаю, может быть моим последним действием: в чем застану, в том и сужу…

Последнее слово, последнее действие может быть как бы итогом всей жизни. Как бы мы жили глубоко, стройно, трезво, благоговейно, ответственно, любовно, если бы жили в сознании, что смерть за плечами, но без страха: ожидая ее открытым, тоскующим по ней сердцем, ожидая ее, как юноша ожидает свою невесту. Ожидая ее – но пока она не пришла, вырастая в ту меру, в которой смерть нас должна застать, чтобы перед нами распахнулись врата вечной жизни; сознавая, что мы в эту жизнь войдем только вратами смерти и тогда раскроется перед нами вечность, которая есть Сам Господь; сознавая, что мы встаем перед лицом Спасителя Христа, что тогда, может быть, мы скажем, как апостол Павел: смерть – приобретение. Но как бы нам не пришлось сказать: О ужас! Теперь поздно… Не поздно быть любимым, не поздно быть прощенным, но поздно жизнью явить Богу свою любовь, людям проявить любовь, войти уже на земле в строй вечной жизни.

На пути к этой вечной жизни Бог дал нам столько вспомогательных средств. Он дал нам знание о Себе. Миллионы людей сейчас, по всей земле, живут опустошенно и дали бы десятилетия своей жизни, чтобы встретить Бога, или вернее, почуять, что Он есть. А мы это знаем, мы этим живем – многие из нас от рождения, – и как будто напрасно… Можно ли нас отличить от других людей? Разве мы не похожи на них всем: понятиями, языком, строем души, поступками? Год-другой назад группа молодежи поставила вопрос: если бы тебя арестовали по доносу, что ты – христианин, можно ли было бы из твоей жизни доказать, что ты заслуживаешь смерти?.. Кто из нас может сказать: да, из моей жизни можно сказать, что я – христианин?

И вот, мы знаем Бога, мы знаем Его слово, Он нас учит, как жить, Он нам указывает самые простые пути, как и самые возвышенные. Он дал нам молитву; Он нас учил – и научил – задумываться глубоко над тайнами Своего слова и Царства Божия. Он нам дал таинство покаяния, Он нам дал таинство Приобщения; Он включил нас в величайшее из всех таинств – Церковь, которая есть место, где Бог и человек уже стали одно. В частной жизни Он дает нам познать Себя и победу Свою над разделением – в таинстве брака, которое является следованием за Христом при отвержении всего остального. Сколько он нам предлагает путей, вспомогательных средств, чтобы мы начали жить жизнью духа!

Мы будем сегодня вместе молиться, приносить Богу покаяние за свою жизнь; но что значит это покаяние? Покаяние не заключается в одном сожалении о том, что мы совершили несовместимого с нашим человеческим достоинством и с той любовью, которую Бог к нам имеет; покаяние в том, чтобы, осознав это, постоянно выправлять свою жизнь, постоянно одергиваться, постоянно вновь находить потерянный или презренный нами путь. Поэтому нам надо глубоко осознавать, что в нас несовместимо с нашим человеческим величием, с величием Христа – данного нам образа, к которому мы должны стремиться; со святостью Духа, Который нам дан, в нас действует и живет; с величием нашим, со славой Божией. Каждый должен задуматься над собой, потому что каждый из нас, при всей общности нашей греховности, отделен от Бога, оторван от своих собственных глубин, разобщен с ближним по-иному. Мы все грешим по-своему: у каждого из нас своя особенная слабость, уязвимость. И поэтому в течение времени, которое будет предшествовать общей исповеди, задумаемся каждый над самим собой: что меня отделяет от Бога? Что меня отделяет от ближнего? Что меня постоянно вырывает из моих собственных глубин и делает меня поверхностным, ничтожным, пустым, голодным?

Мы грешим, каждый из нас, порознь; и вместе с этим мы грешим и как христианское общество. Каждый из нас порознь и все в складчину – мы представляем собой общество, так непохожее на Христа и Его апостолов и святых. Нельзя отговариваться тем, что не каждый может быть святым, что не каждый может уподобиться Христу. Чего мы способны добиться – мы не можем знать; но что мы можем сделать, что мы можем побеждать в себе или в своей среде, мы часто знаем слишком хорошо – и отворачиваемся, потому что легче покаяться, чем перемениться, легче поплакаться, нежели изменить свою жизнь.

Память смертная и покаяние

Я упомянул слова апостола Павла: Жизнь для меня – Христос, а смерть – приобретение. В другом месте он говорит: Для меня умереть не заключается в том, чтобы совлечься, сбросить временную жизнь, а облечься в вечную (2 Кор. 5, 4).

И вот эта вечная жизнь и есть духовная жизнь: жизнь, которая должна начаться теперь – не в будущем, не когда-то. Я помню проповедь студента Московской Духовной Академии, который первыми своими словами поставил эту тему во всей ее силе и поражающей глубине. Первые его слова были: Будущей жизни нет, есть только вечная жизнь… Если думать о вечной жизни как о чем-то, что когда-то будет, а теперь к нам никакого не имеет отношения, о чем-то, чего мы можем ожидать на будущее, но чему мы непричастны сейчас, то мы всю нашу земную жизнь можем прожить вне Бога: потому что вечная жизнь не заключается в бесконечно длящейся жизни после смерти, а в приобщенности к Божией вечности, к Божией жизни. И это должно начаться сейчас. На радикальном языке, который он постоянно употребляет, Симеон Новый Богослов сказал очень страшную вещь: Если кто на земле не познал Воскресения, тот и в вечности его не познает… Конечно, Воскресения, в полном смысле слова, во всей реальности, никто не познает до своей смерти и до славного воскресения всех; но ожить душой, в какой-то мере приобщиться к неумирающей жизни вечности – всякий христианин может и на самом деле в какой-то мере уже приобщается этому.

И вот, если мы будем искать духовной жизни, то мы должны стать тоже и перед лицом смерти; пока мы смерти боимся, пока мы надеемся отстранить, отодвинуть как можно дальше момент нашего умирания, мы не можем приобщиться словам апостола Павла, мы не можем сказать вместе с Церковью и Святым Духом: Гряди, Господи Иисусе, и гряди скоро! И этим мы можем измерить наше несоответствие званию верующего в Господа Иисуса Христа. Когда Отцы Церкви говорят: «Имей память смертную», – они не говорят «бойся смерти», они не говорят «живи под постоянной угрозой смерти»; они говорят: «только если ты будешь помнить, что в любой момент может настать смерть, только тогда жизнь получит всю свою глубину, всю рельефность, всю красочность, только тогда каждое мгновение станет решительным и решающим. Я уже говорил, но повторю: если бы кто-либо из нас вдруг узнал, что через несколько мгновений сидящий около него человек будет лежать мертвым – как бы он о нем эти последние мгновения заботился; как бы он следил, чтобы не отравить его душу гнилым словом, не омрачить его ум темной мыслью, не поколебать его волю, направленную к жизни, а не к смерти вечной! Как бы мы относились друг ко другу, если бы сознавали, что слово, которое я сейчас произношу, может быть моим последним словом, и действие, которое я сейчас совершаю, может быть моим последним действием: в чем застану, в том и сужу…

Последнее слово, последнее действие может быть как бы итогом всей жизни. Как бы мы жили глубоко, стройно, трезво, благоговейно, ответственно, любовно, если бы жили в сознании, что смерть за плечами, но без страха: ожидая ее открытым, тоскующим по ней сердцем, ожидая ее, как юноша ожидает свою невесту. Ожидая ее – но пока она не пришла, вырастая в ту меру, в которой смерть нас должна застать, чтобы перед нами распахнулись врата вечной жизни; сознавая, что мы в эту жизнь войдем только вратами смерти и тогда раскроется перед нами вечность, которая есть Сам Господь; сознавая, что мы встаем перед лицом Спасителя Христа, что тогда, может быть, мы скажем, как апостол Павел: смерть – приобретение. Но как бы нам не пришлось сказать: О ужас! Теперь поздно… Не поздно быть любимым, не поздно быть прощенным, но поздно жизнью явить Богу свою любовь, людям проявить любовь, войти уже на земле в строй вечной жизни.

На пути к этой вечной жизни Бог дал нам столько вспомогательных средств. Он дал нам знание о Себе. Миллионы людей сейчас, по всей земле, живут опустошенно и дали бы десятилетия своей жизни, чтобы встретить Бога, или вернее, почуять, что Он есть. А мы это знаем, мы этим живем – многие из нас от рождения, – и как будто напрасно… Можно ли нас отличить от других людей? Разве мы не похожи на них всем: понятиями, языком, строем души, поступками? Год-другой назад группа молодежи поставила вопрос: если бы тебя арестовали по доносу, что ты – христианин, можно ли было бы из твоей жизни доказать, что ты заслуживаешь смерти?.. Кто из нас может сказать: да, из моей жизни можно сказать, что я – христианин?

И вот, мы знаем Бога, мы знаем Его слово, Он нас учит, как жить, Он нам указывает самые простые пути, как и самые возвышенные. Он дал нам молитву; Он нас учил – и научил – задумываться глубоко над тайнами Своего слова и Царства Божия. Он нам дал таинство покаяния, Он нам дал таинство Приобщения; Он включил нас в величайшее из всех таинств – Церковь, которая есть место, где Бог и человек уже стали одно. В частной жизни Он дает нам познать Себя и победу Свою над разделением – в таинстве брака, которое является следованием за Христом при отвержении всего остального. Сколько он нам предлагает путей, вспомогательных средств, чтобы мы начали жить жизнью духа!

Мы будем сегодня вместе молиться, приносить Богу покаяние за свою жизнь; но что значит это покаяние? Покаяние не заключается в одном сожалении о том, что мы совершили несовместимого с нашим человеческим достоинством и с той любовью, которую Бог к нам имеет; покаяние в том, чтобы, осознав это, постоянно выправлять свою жизнь, постоянно одергиваться, постоянно вновь находить потерянный или презренный нами путь. Поэтому нам надо глубоко осознавать, что в нас несовместимо с нашим человеческим величием, с величием Христа – данного нам образа, к которому мы должны стремиться; со святостью Духа, Который нам дан, в нас действует и живет; с величием нашим, со славой Божией. Каждый должен задуматься над собой, потому что каждый из нас, при всей общности нашей греховности, отделен от Бога, оторван от своих собственных глубин, разобщен с ближним по-иному. Мы все грешим по-своему: у каждого из нас своя особенная слабость, уязвимость. И поэтому в течение времени, которое будет предшествовать общей исповеди, задумаемся каждый над самим собой: что меня отделяет от Бога? Что меня отделяет от ближнего? Что меня постоянно вырывает из моих собственных глубин и делает меня поверхностным, ничтожным, пустым, голодным?