Текст книги "Искусство и политика"

Автор книги: Антонио Грамши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 38 страниц)

Напротив, «Война и мир» Толстого – это эпопея народной жизни, выражающая и отражающая уважение и восхищение духовным складом, мудростью и нравственными устоями народа. Народный персонаж – Платон Каратаев – оказывает огромное духовное и интеллектуальное воздействие на аристократа графа Пьера Безухова. «Для Толстого характерно именно то, что простодушная и инстинктивная мудрость народа, проявляющаяся порою в случайно сказанном слове, озаряет просвещенного человека и приводит его к духовному перелому и преображению. Именно в этом состоит самая значительная черта религии Толстого, который понимает Евангелие „демократически“, то есть в соответствии с первоначальным и истинным духом писания. Мандзони, наоборот, пережил контрреформацию: его христианство колеблется между янсенистеким аристократизмом и иезуитским народническим патернализмом».

В эстетическом анализе, по Грамши, должен всегда присутствовать социо-культурный аспект, «Исследование красоты произведения необходимо подчинять исследованию того, почему оно „читаемо“, „народно“, „популярно“ или, наоборот, почему оно не касается народа и не интересует его, делая тем самым очевидным отсутствие единства национальной культурной жизни».

Исследуя литературу, искусство и культуру Италии, Грамши постоянно обнаруживает, что итальянская национальная культура не обладает непрерывностью и единством. Прошлое этой культуры не входит в реальную жизнь, а составляет лишь элемент книжной и школьной культуры. Это лишний раз доказывает, замечает Грамши, что в Италии литература никогда не была национальной.

Что касается современной ему литературы, то она, как полагает Грамши, не умеет отразить современную эпоху, ибо оторвана от реальной национальной жизни. Настоящее время не имеет созвучной его самым глубоким и основным потребностям литературы, потому что существующая литература, за редкими исключениями, «не связана с национальной народной жизнью, но является литературой узких групп, являющихся паразитическими по отношению к национальной жизни».

Грамши специально рассматривает вопрос об успехе у итальянского читателя иностранной литературы и о его пренебрежении к итальянской. Причину подобного явления он видит в слишком малой распространенности художественной литературы в народе и в отсутствии в Италии такой художественной народной литературы, какая была в России. А причину этих явлений Грамши видит в том, что мировоззрения писателей и народа отчуждены друг от друга. К тому же сами писатели не живут интересами и чувствами народа, не ставят перед собой задачи развивать чувства и сознание народа, а потому они не играют «национально-воспитательной» роли в обществе.

То, что народ читает преимущественно иностранную литературу, означает, что «местный национальный интеллектуальный элемент перед лицом народа-нации является более иностранным, чем сами иностранцы», что «итальянская интеллигенция не справилась со своей исторической миссией воспитания народа, созидания духовного и нравственного сознания народа-нации, не сумела удовлетворить интеллектуальные требования народа, не сумела выработать современный гуманизм, способный распространиться в непросвещенных слоях, как это было необходимо с национальной точки зрения».

В восполнение духовного вакуума получила распространение современная мифология, насаждаемая детективами и приключенческими романами. Анализ литературной ситуации перерастает у Грамши в политический приговор итальянской творческой интеллигенции. В то же время Грамши не устает повторять, что критическая деятельность в принципе должна носить «культурный» характер, иметь положительную направленность и осуществлять критический анализ тенденций, «если она не хочет превратиться в орудие массового избиения писателей». Поэтому и свой анализ псевдонародной, нежизненной эстетики массовой культуры Грамши нацеливает на обращение к подлинно народному мироощущению фольклора. В фольклоре как бы сплавлены прогрессивные и реакционные, отжившие и жизнеспособные элементы и пласты культуры. Именно поэтому очень важно изучать и хорошо знать фольклор, ибо тогда будет ясно, какие концепции мира и жизни содействуют интеллектуальному и моральному формированию молодого поколения, а какие являются помехой. Серьезное научное изучение фольклора поможет заложить основы для зарождения и формирования повой культуры широких народных масс, уничтожить разрыв между современной высокой культурой и культурой народа, то есть фольклором.

Вопросы языка Грамши рассматривает также сквозь призму концепции культурного единства. Так, сопоставляя типы грамматик (нормативные, исторические и другие грамматики), Грамши замечает, что в Италии язык всегда был одним из важнейших элементов политической борьбы. Итальянские интеллигенты и практически, и теоретически обосновывали приоритет живого народного языка в противоположность латинскому языку как мертвому. С этой точки зрения «Божественная комедия» Данте имела революционное значение. В этом свете становится понятной и двойственная оценка Грамши гуманизма и Возрождения – реакционных по отношению к национально-народной культуре и прогрессивных с точки зрения культурного развития итальянской и европейской интеллигенции.

До сих пор не утратили своей актуальности театральные рецензии Грамши, написанные и опубликованные в 1916–1920 годах, и, может быть, именно потому, что в них Грамши вскрывает тесную связь театра с экономикой, с политикой, со всей культурой общества.

Уже в те годы Грамши показал, что конкуренция между театром и кино может оказать на оба вида искусства весьма благотворное воздействие: театру она поможет вернуть его истинную сущность, а кинематографу поможет стать высокохудожественным искусством.

Интересны наблюдения и замечания Грамши о творчестве Пиранделло, о постановках Шекспира, об игре выдающихся и посредственных актеров, о нравах крупной и мелкой буржуазии и простого народа, отражающихся в театральных спектаклях, о театральной индустрии и театральном предпринимательстве и т. д. Словом, мысли Грамши о театре двадцатых годов сохраняют свое значение и для театра наших дней.

Фрагментарное по форме, но методологически цельное эстетическое наследие Грамши созвучно современным поискам. Предлагаемое советскому читателю издание произведений Антонио Грамши, посвященное вопросам политики и искусства, содержит в себе такое богатство мыслей, которое имеет серьезное значение для понимания культурного процесса, происходящего как в развитых странах, так и в странах развивающихся. Но особое значение теоретического наследства Грамши состоит в том, что оно может использоваться для организации современного культурного строительства, для выработки современной политики культуры, для вовлечения в культурное строительство, в культурное управление и самоуправление как интеллигенции, так и самых широких народных масс. В условиях происходящей в нашей стране перестройки это исключительно важно и своевременно.

КОММЕНТАРИЙ

Специфика публикуемых текстов А. Грамши требует не только обширного фактического комментария, но и в ряде случаев элементов экзегезы, толкования специфических грамшианских терминов, отсылок от одного текста к другим, в том числе и не вошедшим в данное издание, и т. п. Фрагментарность и незавершенность текстов приводят к повторам в именах и библиографических сносках, поэтому имена и названия крупных произведений вынесены в аннотированный именной указатель (причем названия художественных произведений или широко известных работ, так или иначе вошедших в нашу культуру, приводятся по-русски, прочих на языке оригинала с указанием места и года издания), дан также указатель периодических изданий. В цитируемых в комментарии текстах редакционные сокращения обозначены отточиями в угловых скобках, вставки даны в квадратных скобках, примечания А. Грамши помечены звездочкой.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

Де Санктис Ф. Де Санктис. История итальянской литературы, т. 1–2 М., 1963–1964.

ИММЭ Б. Кроче. Исторический материализм и марксистская экономия. Спб., 1902.

ИС А. Грамши. Избранные сочинения. М., 1980.

ОН А. Грамши. Избранные сочинения в 3-х т., т. 1: «Ордине нуово» (1919–1920) М., 1957.

ПТ А. Грамши. Избранные сочинения, т. 2: Письма из тюрьмы. М., 1957.

ТТ А. Грамши. Избранные сочинения, т. 3: Тюремные тетради. М., 1959.

СРС A. Gramsci. La construzione del partito comunista.-Torino, 1974 (Opere di A. Gramsci, t. 12).

INT A. Gramsci. Gli intellettuali e l'organizzazione della cultura/Nuova edizione riveduta e integrata. – Roma, 1977.

LC A. Gramsci. Lettere dal carcere.-Torino, 1965.

LVN A. Gramsci. Letteratura e vita nazionale/Nuova edizione riveduta e integrata. – Roma, 1977.

MACH A. Gramsci. Note sul machiavelli, sulla politica e sullo Stato moderno/Nuova edizione riveduta e integrata. – Roma. 1977.

MS A. Gramsci. Il materialismo storico e la filosofia di Benedetto Croce/Nuova edizione riveduta e integrata. Roma, 1977.

ON A. Gramsci. L'Ordine nuovo 1919–1920.– Torino. 1970 (Opere di A. Gramsci. t 9).

PP А. Gramsci. Passato e presente/Nuova edizione riveduta e integrata. Roma, 1977.

QC A. Gramsci. Quaderini del carcere/Edizione critica. – Torino. 1975.

R A. Gramsci. II Risorgimento/Nuova edizione riveduta e integrata. – Roma, 1977.

SF A. Gramsci. Socialismo e fascismo: L'Ordiiie nuovo 1921–1922.-Torino, 1970 (Opere di A. Gramsci, t.11).

SO A. Gramsci. Scritti giovanili 1914–1918.—Torino, 1975 (Opere di A. Gramsci, t. 8).

SM A. Gramsci. Sotto la mole 1916–1920.-Torino, 1975 (Opere di A. Gramsci, t. 10).

ПИСЬМА ИЗ ТЮРЬМЫ
Перевод С. А. Ошерова

Из письма Татьяне Шухт 19 марта 1927 г

…Моя жизнь течет все так же однообразно. И заниматься намного труднее, чем мне казалось. Я получил кое-какие книги и читаю действительно помногу (больше тома в день, помимо газет), но в виду я имею не это, а совсем другое. Меня не оставляет (полагаю, это явление общее для всех, кто в тюрьме) одна мысль: нужно сделать что-нибудь fur ewig,[1]1
  «Для вечности» (нем.) – это понятие связано с концепцией бессмертия духа в творчестве, наиболее определенно выраженной Гете в стихотворениях «Прочное в сменах» и «Завет», а также в разговорах с И.П. Эккерманом (И. П. Эккерман. Разговоры с Гете в последние годы его жизни. М. 1981, с. 127, 281, 333, 562–563). Грамши употребляет эти слова не без иронии, обыгрывая такой смысловой оттенок, как удаленность от «злобы дня», по о многом ювориг эпи'шд во время болезни, о котором он сообщает в письме Т. Л. Шухт от 24.7.1933: «Рассказывают, что в течение целой ночи я говорил в бреду о бессмертии души в реалистическом и историческом смысле этих с. топ, то есть о бессмертии полезных и нужных дел человека, которые, естественно, переживут его самого, воплотившись в окружающем нас мире» (ПT, с. 277).


[Закрыть] согласно сложной концепции Гете, которая, насколько я помню, очень мучила нашего Пасколи.[2]2
  Имеется в виду стихотворение «Навсегда» («Per sernpre») из сборника «Песни Кастельвеккьо» (1903) Пасколи. Представление Грамши о вечности полемично по отношению к Пасколи, у которого понятие «вечно» связано со смертью.


[Закрыть] Одним словом, я хочу, по заранее принятому плану, усиленно и систематически заниматься таким предметом, чтобы он поглотил меня и сосредоточил на себе мою внутреннюю жизнь. До сих пор я думал о четырех таких предметах, что само по себе свидетельствует о моей несобранности. Вот эти предметы:

1. Изыскание о становлении общественного сознания в Италии в прошлом веке, другими словами, исследование о итальянской интеллигенции, ее происхождении, ее группировках в соответствии с культурными течениями, различие в образе мысли и т. д. и т. д. Тема эта в высшей степени волнующая, которую я могу, конечно, разработать только эскизно, в общих чертах, принимая во внимание невозможность располагать всей грудой необходимых материалов. Ты помнишь мое наскоро написанное и поверхностное сочинение о Южной Италии и о значении Б. Кроче.[3]3
  «Некоторые аспекты южного вопроса» (ИС, с. 238–259) – последняя статья Грамши, написанная на свободе. Она занимает промежуточное положение между дотюремными и тюремными работами не только хронологически, но и по тематике и идеям. В частности, отмечена преобразовательская роль Б. Кроче в итальянской культуре, имевшая одновременно консервативное значение в общественно-политической жизни.


[Закрыть] Так вот, я хотел бы во всей полноте развить тезис, который тогда изложил вчерне, с «беспристрастной» точки зрения.

2. Очерк по сравнительному языкознанию! Ни мало ни много. Но может ли быть что-нибудь более «беспристрастное» и fur ewig? Речь шла бы, конечно, только о методологической и чисто теоретической стороне темы, потому что она-то и не была никогда разработана полно и систематически с новой точки зрения младо-лингвистов против младограмматиков.[4]4
  Младограмматики – наиболее влиятельное течение в языкознании второй половины XIX в., исходившее из понимания языка как индивидуальной психофизиологической деятельности. Главное внимание обращалось на грамматическую структуру языка и закономерности развития фонетики. Ими сделан значительный вклад в развитие сравнительно-исторического языкознания.
  Неолингвистика – школа в итальянском языкознании, сложившаяся в первые десятилетия XX в. как реакция на позитивистски-натуралистические черты младограмматиков. Основными ее источниками были эстетики Б. Кроче (и воспринятые при его посредничестве некоторые идеи Дж. Вико) и неолингвистические методы. Язык понимался как постоянное творчество, характерно внимание прежде всего к семантике, а также стремление изучать развитие языка в тесной связи с историей, культурой и социальной структурой общества, а также с жанровой дифференциацией текстов.


[Закрыть] (У тебя, дорогая Таня, от этого моего письма мурашки пойдут по спине от ужаса.) Одним из самых тяжких интеллектуальных «угрызений совести» всю жизнь было для меня то глубокое огорчение, которое я доставил моему милому профессору Бартоли из Туринского университета: ведь он был уверен в том, что именно я и есть архангел, предназначенный окончательно низвергнуть «младограмматиков», потому что он сам, принадлежа к тому же поколению и будучи связан тысячами академических нитей с этой негоднейшей шушерой, не хотел в своих высказываниях идти дальше границы, указанной условностями и почтением к древним надгробным памятникам учености.

3. Очерк о театре Пиранделло и о трансформации театральных вкусов в Италии: сам Пиранделло о ней свидетельствовал и в немалой степени ее определял. Ты знаешь, что я намного раньше Адриано Тильгера открыл театр Пиранделло и способствовал его популярности? Я написал с 1915 по 1920 год столько о Пиранделло, что все вместе составило бы томик страниц в двести, и тогда мои утверждения были беспримерно оригинальными: ведь Пиранделло или терпели из любезности, или открыто высмеивали.

4. Этюд о …романах-фельетонах и литературных вкусах простого народа.[5]5
  «Романы-фельетоны», т. е. романы, печатавшиеся с продолжением в газетах, привлекли внимание Грамши как одно из проявлений того, что позже стали называть «массовой культурой», как орудие осуществления идейной гегемонии господствующих классов и как источник для изучения массового сознания (см. письмо Дж. Верти от 8.8.1927 – ПТ, с. 50–51). Интерес Грамши к «романам-фельетонам» был оживлен чтением книг из тюремной библиотеки («нелепейшее чтиво, годное лишь для того, чтобы убить время» – LС. р. 92), но возник гораздо раньше, о чем свидетельствует статья 1918 «Романы-фельетоны» в «Гридо дель пополо» (SG, p. 243–245).


[Закрыть] Эта мысль пришла мне в голову, когда я читал сообщение о смерти Серафиме Ренци, премьера площадной труппы, вспомнил, какое я получал удовольствие каждый раз, когда ходил его смотреть, потому что представлений было два: волнение, вырвавшиеся на волю страсти, вмешательство простонародного зрителя было не менее занимательным представлением.

Что ты на это все скажешь? В сущности, если всмотреться хорошо, в этих темах есть известная однородность: творческий дух народа на разных стадиях и ступенях развития в равной мере составляет основу всех четырех. Напиши мне твое мнение, я очень доверяю твоему здравому смыслу и обоснованности твоих суждений. Я тебе надоел? Знаешь, писание заменяет мне беседу, мне кажется, что, когда я тебе пишу, я и вправду с тобой разговариваю; но только все сводится к монологу, потому что твои письма или не доходят до меня, или не соответствуют начатому разговору. Поэтому пиши мне не открытки, а письма, и подлиннее; а я буду писать тебе по письму каждую субботу (мне разрешены два письма в неделю) и изливать душу. Не буду возвращаться к моим обстоятельствам и путевым впечатлениям, потому что не знаю, интересно ли тебе, для меня лично они имеют, без сомнения, некоторую ценность, поскольку связаны с определенными душевными состояниями и даже муками; но чтобы сделать их интересными для других, необходимо было бы изложить все в литературной форме, а мне приходится писать наспех, в то короткое время, на которое мне дают чернильницу и перо…

Из письма к ней же от 14 ноября 1927 г

…Когда подошла годовщина Макиавелли,[6]6
  400 лет со дня смерти (22.6.1927). Грамши продолжил традицию (в Италии представленную прежде всего Ф. Де Санктисом) борьбы с морализаторской критикой Макиавелли и «макиавеллизма», начатой еще в XVI в. иезуитами. Для понимания эмоциональной стороны отношения Грамши к Макиавелли важно противопоставление Макиавелли и Ф. Гвиччардини у Де Санктиса (е Санктис, т. 2, с. 134, сл.).


[Закрыть] я прочел статьи во всех пяти газетах,[7]7
  «Коррьере делла Сера», «Стампа», «Пополо д'Италия», «Джорнале д'Италия», «Секоло» (ПТ, с. 27).


[Закрыть] которые тогда читал, а потом получил и специальный номер «Марцокко»,[8]8
  «Il Магzоссо», а. ХХХII, п. 25, 12.6.1927.


[Закрыть] посвященный Макиавелли. Меня поразило то обстоятельство, что никто из писавших к юбилею не поставил книги Макиавелли в связь с развитием государств по всей Европе в тот же исторический период. Уведенные в сторону чисто моралистической проблемой так называемого «макиавеллизма», они не увидели, что Макиавелли. был теоретиком национальных государств, движущихся к абсолютной монархии, то есть он, находясь в Италии, создавал теорию того, что в Англии энергично осуществляла Елизавета, в Испании – Фердинанд Католик, во Франции – Людовик XI, а в России – Иван Грозный, пусть даже Макиавелли не знал и не мог знать опыта некоторых из этих наций, в действительности воплощавшего в себе главную проблему эпохи, которую он благодаря своей гениальности постиг и систематически изложил.[9]9
  Ср.: Де Санктис, т. 2, с. 92.


[Закрыть]

Из письма к ней же от 26 августа 1929 г. 10

…Я давно просил тебя достать мне томик Винченцо Морелло (Растиньяка) о десятой песни «Ада» Данте;[10]10
  Первое письмо из серии писем и заметок, посвященных десятой песне Дантова «Ада» (ср. пункт 5 плана занятий 8.2.1929 – комментарий к «Тюремным тетрадям»). В комментарии к этим письмам использованы примечания Р. И. Хлодовского в кн.: Грамши А. О литературе и искусстве. – Контекст 1973. М., 1974.


[Закрыть] она напечатана в издательстве Мондадори несколько лет назад (в 27-м или 29-м); ты вспоминаешь теперь? Насчет этой песни Данте я сделал маленькое открытие, оно, как мне кажется, интересно и способствовало бы исправлению слишком уж категорического суждения Б. Кроче о «Божественной комедии».[11]11
  В книге «Поэзия Данте», особенно гл. II («Структура „Божественной комедии“ и поэзия»), где Кроче говорит о необходимости различать в «Божественной Комедии» «структуру», то есть содержание поэмы как дидактического, «этико-политико-теологнческого романа» и «поэзию», что связано с одним из основных положений эстетики Кроче: искусство это интуиция, объективированная художником, в отличие от науки, создаваемой логическим, интеллектуальным познанием. Имеется в виду и фрагмент из III гл. («Ад»), посвященный Фаринате и Кавальканте, о котором Грамши пишет: «Эпизод с Кавальканте преподносится так, что „контрапункт“ Фаринаты не принимается в расчет» (ПТ, с. 202).


[Закрыть] Я не вдаюсь в эту тему, она заняла бы слишком много места. По-моему, лекция Морелло – последнее по времени, что было написано о десятой песне, поэтому книжка могла бы быть мне полезна, чтобы посмотреть, не сделал ли что кто-нибудь другой из моих наблюдений; впрочем, я мало в это верю, потому что в десятой песне всех зачаровывает образ Фаринаты, и все только тем и занимаются, что изучают и превозносят его, и Морелло – ритор, а не ученый – наверняка не отошел от традиции; но все же мне хотелось бы его прочесть. Потом я напишу мою «дантовскую статью» и, может быть, пошлю ее тебе в дар, переписав каллиграфическим почерком. Говорю все это в шутку, потому что ради статьи такого рода мне надо было бы пересмотреть немалое количество материалов (например, репродукции помпейских росписей), которые можно найти только в больших библиотеках. То есть мне надо было бы собрать исторические данные, которые доказывали бы, что по традиции, идущей от эпохи классического искусства вплоть до средневековья, живописцы отказывались воспроизводить страдание в его самых стихийных и глубоких формах (горе матери): в помпейских росписях Медея, которая режет своих детей, прижитых с Ясоном, изображается с закрытым лицом,[12]12
  Вероятно, имеется в виду фреска из дома Золоченых амуров.


[Закрыть] потому что художник полагает сверхчеловеческим и бесчеловечным придавать ее лицу какое-либо выражение. Однако я напишу заметки и сделаю, может быть, подготовительную редакцию будущей статьи.

Из письма к ней же от 10 марта 1930 г

…В твоей открытке от 7 я не понял замечания насчет «Цветочков св. Франциска».[13]13
  Составленный в XIV в. анонимный сборник рассказов о св. Франциске Ассизском.


[Закрыть] По-моему, они могут быть очень интересны в зависимости от точки зрения, на которой стоит читатель, и от обширности его познаний в истории культуры того времени. С художественной стороны они прекрасны, свежи, непосредственны; в них выражена искренняя вера и бесконечная любовь к Франциску, которого многие считали новым воплощением бога, вторым пришествием Христа.[14]14
  См., напр., «Цветочки святого Франциска Ассизского». М., 1913, с. 25.


[Закрыть] Потому-то они более популярны в протестантских, чем в католических странах. Со стороны исторической они показывают, каким могучим организмом была и все еще остается католическая церковь. Франциск явился как зачинатель нового христианства, новой религии, вызвав неимоверное воодушевление, словно в первые века христианства. Церковь не преследовала его официально, поскольку все это предвосхищало реформацию на два века, но обезвредила его, рассеяла его учеников и свела новую религию к простому монашескому ордену у себя в услужении. Если читать «Цветочки» как руководство к жизни, в них ничего не поймешь. Перед войной случилось вот что: Луиджи Лудзати напечатал в «Коррьере делла Сера» один из цветочков, который считал не публиковавшимся, и сопроводил его длинным социально-экономическим опровержением, так что можно было обхохотаться.[15]15
  Luzzati L. La scoperta di un nuovo Fioretto di S. Francesco. – «Corriere della sera». 6.4.1915.


[Закрыть] Но теперь о таком никто и не подумает, вплоть до монахов-францисканцев, чей устав совершенно изменился даже в букве своей; тем более что среди всех орденов они деградировали куда больше по сравнению с иезуитами, доминиканцами и августинцами, то есть теми элементами монашества, которые сделали своей специальностью политику и культуру. Франциск был кометой на космическом небосклоне; но способствующий развитию фермент остался в Доминике (что и дало в результате Савонаролу) и особенно в Августине,[16]16
  После смерти св. Франциска папство долго боролось, чтобы подчинить себе «нищенсгвующий» францисканский орден и использовать его в борьбе с ересями. В дальнейшей эволюции францисканцы образовали несколько орденов, главные среди них – минориты и капуцины. Грамши недооценивает культурное значение францисканцев – среди них были такие видные представители схоластики, как Роджер Бэкон, Дунс Скот, Уильям Оккам.
  Иезуиты (Общество Иисуса) – католический орден, основанный для борьбы с Реформацией в 1534 И. Лойолой, утвержден в 1540. Выл одним из главных орудий папства в борьбе за укрепление позиций католицизма в политике и культуре. В 1773 распушен, восстановлен в 1814. С конца XIX и особенно в XX в. среди иезуитов распространяются модернистские и обновленческие тенденции.
  Доминиканцы и августинцы – «нищенствующие» ордена, созданы соответственно в 1216 и 1256. Доминиканцы были главными деятелями инквизиции.


[Закрыть] из чьего ордена вышла сначала реформация,[17]17
  Августинцем был Мартин Лютер.


[Закрыть] а позже янсенизм.[18]18
  Противостоящее иезуитам течение в католицизме, основанное К. О. Янсением, который воскресил учение Августина о предопределении и первородном грехе в противовес позднекнтолической концепции свободы поли.


[Закрыть] Св. Франциск не занимался богословскими умозрениями, он старался практически осуществить евангельские принципы, движение его сохраняло популярность, пока было живо воспоминание об основателе, но уже у фра Салимбене Пармского, жившего поколением позже, францисканцы изображаются как жизнелюбы.[19]19
  Критическое отношение Салимбене к францисканцам связано с тем. что он принадлежал к крылу ордена, оппозиционному официальному руководству. Характерный анекдот о монахе-францисканце из «Хроники» приведен у Э. Ауэрбаха («Мимесис», М. 1976, с. 222).


[Закрыть] Я не говорю уже о литературе на народном языке: Боккаччо – вот лучший показатель того, насколько низко орден упал в общественном мнении: все монахи у Боккаччо – францисканцы.

Из письма к ней же от 7 апреля 1930 г

«Дьявол в Понтелунго»[20]20
  Роман о М. А. Бакунине и итальянских бакунистах в 1873–1874. Он привлек внимание Грамши еще в 1927 (письмо Т. А. Шухт от 19.9.1927): «Роман Р. Баккелли – „Дьявол в Понтелунго“ – имел, как я понял но прессе, большой успех у публики. Ты знаешь – Баккелли принадлежит к той школе, которая вызвала много споров в послевоенный период, к так называемым „рондистам“ (потому что их журнал назывался „Ронда“); они „открыли“, что Леопарди величайший итальянский писатель, а проза Леопарди лучший образец для современной литературы. Они опубликовали прекраснейший сборник прозы Леопарди, но, мне кажется, этим сборником истощили все свои силы; роман недостаточно показывает, насколько Баккелли обновил современную итальянскую литературу и наметил в ней особый этап. Правда, в нем нет той гармонии частей и полного слияния формы и содержания, которые были свойственны Леопарди» (LС, р. 129).


[Закрыть] достаточно «историчен» в том смысле, что эксперимент в Баронате и эпизод в Болонье в 1874 г.[21]21
  Бароната – усадьба в Лугано, приобретенная для Бакунина итальянским анархистом Кафиеро, должна была служить убежищем для членов «Альянса социалистической демократии» и складом оружия, там происходит действие 1-й части романа. Во 2-й описывается попытка бакунистского восстания 7–8.8.1874 в Болонье, приведшая к apecтy многих членов Интернационала в Италии.


[Закрыть] действительно имели место. Как во всех исторических романах на этом свете, исторически достоверно общее обрамление, а не каждый отдельный герой и каждое отдельное событие.

Чем интересен этот роман помимо значительных художественных достоинств, так это отсутствием у автора сектантского озлобления. В итальянской литературе, не считая исторического романа Мандзони, в этого рода произведениях преобладает сектантская традиция, восходящая к периоду между 48-м и 60-м годом: с одной стороны родоначальником явился Гверацци, с другой – иезуит отец Бретьяни. Для Бретьяни все патриоты были гнусным сбродом трусов и убийц и проч., между тем как защитники трона и алтаря, как тогда говорилось, все оказывались ангелочками, снизошедшими с небес и являвшими чудеса. Для Гверацци, само собой, стороны менялись местами: приверженцы папы все черны, как мешки с углем, а поборники национального единства и независимости чисты и отважны, как герои легенды. Традиция сохранилась до самого недавнего времени, в обоих традиционных объединениях, но лишь для низкопробной литературы, издававшейся выпусками; в так называемой художественной, изящной литературе получила монополию сторона иезуитов. Бакелли в «Дьяволе в Понтелунго» показал себя независимым или почти независимым; его чувство юмора редко переходит в предвзятость, смешное – в самих вещах и не зависит от внехудожественной предвзятости писателя.

О дочери Косты и Кулишовой есть особый роман: «Жиронда» Вирджилио Брокки; не знаю, читала ли ты его. Цена ему грош, он слащав, как патока, и напоминает романы Жоржа Онэ. В нем рассказано о перипетиях, в итоге которых Адриена Коста выходит замуж за сына промышленника-католика Гавацци, о последующих соприкосновениях между кругом католиков и крутом материалистов, о том, как трения смягчаются; omnia vincit Amor.[22]22
  «Все побеждает Амур» (латин.) – Вергилий. Буколики, X, 69.


[Закрыть]

Вирджилио Брокки – наш итальянский Онэ.

Книга д'Эрбиньи о Соловьеве сильно устарела, хотя только теперь переведена на итальянский. Но сам д'Эрбиньи – монсиньор-иезуит, и весьма влиятельный; теперь он возглавляет восточный отдел папской курии, который работает ради восстановления единства между католиками и православными. И книга про «L'Action francaise и Ватикан» устарела: это лишь первый том серии, которая, может быть, продолжается и сейчас, потому что Доде и Моррас не знают устали в своем деле: подавать одно и то же под разными соусами; но потому-то этот том и может быть интересен до сих пор как изложение принципов. Не знаю, сумела ли ты понять все историческое значение, какое имел для Франции конфликт между Ватиканом и французскими монархистами: в известных пределах он соответствует «примирению» в Италии. Это – французская форма глубокого примирения между церковью и государством: французские католики, в массе своей организованные во «Французское католическое действие», откалываются от монархического меньшинства, то есть перестают быть потенциальным народным резервом легитимистского переворота, а наоборот, создают в тенденции обширную партию сторонников республиканского католического правительства, которая захочет поглотить и наверняка поглотит значительную часть радикальной партии (Эррио и K°). Типично было положение в 26-м, когда во время парламентского кризиса во Франции «Аксьон франсез» провозглашала предстоящий насильственный переворот и публиковала имена будущих министров временного правительства, имеющего призвать претендента Иоанна IV Орлеанского, а глава католиков согласился войти в правительство республиканской коалиции. Черная злоба Доде и Морраса на кардинала Гаспарри и панского нунция в Париже – результат понимания того, что политически они потеряли самое малое 90 %.