Текст книги "Мальчик из Уржума"

Автор книги: Антонина Голубева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Студент подошел к Сергею и заглянул через его плечо в раскрытую физику.

– Пустяковое дело, не хитрая штука, – ткнул он пальцем в паровую машину. – Вот электрический двигатель – это другой разговор.

Сергей, прикрыв учебник, с любопытством оглядел студента. Тот протянул ему руку.

– Давайте знакомиться – Владислав Спасский, студент физико-математического факультета.

Так Сергей в первый раз в жизни познакомился с настоящим студентом. Владислав стал часто заходить к нему на кухню. Иногда он приносил с собой сложные, трудные чертежи и объяснял Сергею устройство всяких машин. Оба любили машину и не могли спокойно разговаривать о таких замечательных вещах, как цилиндр, ротор, статор, валы и прочее. За разговором они иной раз забывали о времени.

Старуха-кухарка ворочалась за печкой и ворчала на них:

– Ученые люди, а совести нет. Гудут и гудут, что шмели...

Но "гудели" не только Сергей и Спасский. По вечерам в трех комнатах, которые Людмила Густавовна сдавала студентам, было людно и шумно.

В одной комнате читали и цитировали римское право, в другой обсуждали только что слышанную лекцию, в третьей играли на гитаре и пели.

Но настоящий Содом и Гоморра, по выражению кухарки, начинался, когда все жильцы собирались вместе в самой просторной комнате, – у Леньки Стародуба.

Студенты вскладчину покупали баранки, колбасу, сухую рябиновую пастилу.

Кухарка грела медный полуведерный самовар. Молодежь рассаживалась кто где – на кровати, на подоконниках, для всех не хватало стульев.

На столе пофыркивал и шумел самовар. Студенты пили чай, ели бутерброды, пели хором песни и спорили. Спорили горячо и шумно, размахивая руками, перебивая друг друга. Споры были всякие. О только что появившемся в продаже новом романе, о студенческих землячествах, о строгих и придирчивых профессорах, о любительском спектакле, который студенты ставили своими силами.

Нередко в самый разгар шума на пороге комнаты появлялась Людмила Густавовна, взволнованная и сердитая.

– Господа, нельзя ли потише! Сейчас с жалобой от соседей приходили.

Шум затихал, но стоило ей выйти из комнаты, как снова начинались горячие споры.

Сергей занимался на кухне. До него доносились обрывки слов, звон посуды, переборы гитары и песни. Особенно Сергею нравилась песня про сад, ее пел химик Хрящицский.

Это была знакомая песня, ее певала и бабушка Маланья.

Ах ты сад, ты мой сад, сад зел-е-е-нень-кий,

Ты зачем рано цветешь,

Осыпа-а-а-ешься!..

Вскоре Сергей перезнакомился со всеми жильцами Людмилы Густавовны. На первых порах он их немного стеснялся, молчал и казался угрюмым. Но когда дело доходило до машин и чертежей, он даже решался вступать в споры.

Однако по-настоящему заинтересовались им студенты только после одного случая.

Было воскресенье. По стеклам барабанил осенний дождь, и все жильцы сидели дома. От нечего делать Владислав затеял французскую борьбу с Сергеем. Он объявил, что в пять минут во что бы то ни стало положит Сергея на обе лопатки по всем правилам французской борьбы.

И действительно, с первого же приема Владислав начал одолевать. Но вдруг Сергей ловко вывернулся и каким-то неожиданным приемом, которого он и сам не знал, положил Спасского на обе лопатки. Положил, да еще и прижал к полу.

Студенты захохотали.

– А ты, оказывается, сильный, – смущенно сказал, поднимаясь с пола, Владислав.

– Ничего, парнишка здоровый! – признали студенты. – А всё-таки нашего Леньки Стародуба ему не побороть.

Вскоре после этого пришел и сам Ленька Стародуб. Это был белобрысый, близорукий, толстый увалень в очках.

– Бороться я не стану, – заявил Ленька, когда ему рассказали о новом "чемпионе" французской борьбы. – А то ведь я ненароком все косточки у этого юноши сломать могу. Лучше я вам всем один фортель покажу.

"Фортель" заключался в следующем: один человек должен был лечь на пол спиной кверху и вытянуться. Другой ложился на него спиной к спине. Тогда первый вставал на ноги и поднимал второго, будто куль с мукой.

Все по очереди довольно легко проделали этот номер. Одного только Леньку Стародуба никто из студентов не мог поднять.

– Кабан... Тумба... Слон... Гиппопотамий бог, – шутливо бранились студенты.

Ленька, очень довольный собой, хохотал и шумно бил себя в грудь кулаком.

– А ну, давайте я попробую, – предложил Сергей и, не ожидая ответа, лег на пол.

Ленька, как огромная туша, навалился ему на спину. Все молча ждали, что будет.

Сергей понатужился, тяжело задышал и, густо покраснев, начал медленно подниматься на ноги.

– Браво! бис! бис! – закричал Владислав Спасский.

И все студенты тоже закричали, застучали каблуками и захлопали в ладоши.

– Что ж это из него вырастет?.. – удивленно спросил Ленька Стародуб и, подойдя вплотную к Сергею, начал бесцеремонно ощупывать его крепкие мускулы.

Угловой жилец, подросток, который занимался на кухне и спал на сундуке в темном коридоре, сразу заслужил внимание жильцов Людмилы Густавовны.

Глава XXVI

КАТОРЖНЫЕ

Как-то Сергей и Спасский шли по улице. Навстречу им, громыхая по булыжникам мостовой, тянулись подводы, нагруженные ящиками с пестрыми наклейками.

– Знаешь казанское мыло? Оно по всей России идет. Братья Крестовниковы на мыле и на свечах миллионы нажили, – сказал Владислав.

– А большой у них завод? – спросил Сергей.

– Да один из первых в России.

– Я еще на заводах никогда не бывал, только в Уржуме на Аркуле видал, как пароходы чинят. У нас заводская практика со второго курса начинается.

– А ты бы пошел на Крестовниковский завод да посмотрел. Ведь ваших техников туда как будто пускают.

– Верно, попробую сходить.

И, не любя откладывать дело в долгий ящик, Сергей в первый же день, когда было не так много уроков, отправился в Плетени, на мыловаренный завод братьев Крестовниковых.

Сидевший у ворот завода сторож сперва не хотел его пропустить, но Сергей показал ему свой ученический билет. Сторож подумал, что ученика прислали на практику, – это было обычное дело на заводе, – и открыл калитку.

Первое, что бросилось в глаза Сергею, были длинные каменные цехи, приплюснутые, словно вросшие в землю. Крепко пахло мылом, нашатырем и еще чем-то, затхлым и кислым. Земля во дворе была скользкая от мыльных ополосков. Голубовато-серые лужи отливали перламутром и пузырились. Недалеко от ворот, около длинного здания шла погрузка ящиков с мылом. Большие, тяжелые ящики спускали сверху на блоке. На каждом ящике пестрела этикетка: "Казанское мыло. Малая золотая медаль на Парижской выставке".

– Скажите, как пройти в машинный цех? – спросил Сергей у рабочих, которые возились около подвод.

– Какие у нас машины? Одно название, – махнул рукой один из рабочих в тяжелом и блестящем от мыла фартуке.

– Иди вон туда, парень! – крикнул второй и показал в глубь двора.

Сергей пошел, куда ему указали, но попал не в машинное отделение, а в сернокислотный цех. Он открыл маленькую скрипучую дверь, и острый запах пахнул ему в лицо с такой силой, словно он наклонился над огромной бочкой нашатырного спирта. Сергей закашлялся.

Он очутился в длинной темной комнате с каменным полом, с каменными стенами, почерневшими от кислоты. Несколько рабочих возились у чана. Окна были решетчатые, словно в тюрьме.

– Не закрывай дверь, парень! – крикнул Сергею высокий рабочий в синей рубахе. – Сдохнешь здесь, как крыса в ловушке.

И он, закашлявшись, плюнул на пол.

Сергей подсунул под дверь обломок кирпича и постоял немного на пороге. "Неужели и в других цехах такая же духота?" – подумал он.

Второй цех, куда он попал, был мыловаренный. Здесь варилось знаменитое "казанское яичное мыло".

Из огромных чанов поднимался белый горячий пар. Паром, словно кисеей, был затянут весь цех.

Возле чанов стояли рабочие и длинными, как весла, мешалками тяжело ворочали и промешивали кипящее мыло.

Сергей столкнулся со стариком-рабочим.

– Ты чего здесь бродишь? – спросил тот.

Сергей ответил, что он пришел поглядеть, как варят мыло.

– Погляди, погляди, коли что разглядишь, – усмехнулся старик и словно нырнул куда-то в белый туман.

Долго ходил Сергей по заводу, заглядывал в каждый закоулок. Кто знает, – может, после ученья ему самому придется работать на этом заводе? А если не на этом, то на таком же.

Конечно, интереснее было бы попасть на завод, где оборудование получше, где машин побольше. Да еще неизвестно, куда возьмут.

В коридоре одного из цехов, у бочки с водой, в которую полагалось бросать окурки, Сергей разговорился с молодым рабочим. Рабочий торопливо докуривал кривую цыгарку. Левая рука у него была толсто обмотана почерневшей тряпкой.

– Это что у тебя с рукой? – спросил Сергей.

– Кислотой облил. Третий день, а ни черта не заживает.

– Как же ты одной рукой работаешь?

– Так и работаю, в полсилы. Да я еще удачливый, другие вовсе без рук или без глаз остаются. Кислота – она штука вредная. До кости прожигает...

Парень бросил в воду окурок и ушел в цех. А Сергей зашагал к воротам.

Во дворе Сергей встретил несколько мальчишек, которые, перепрыгивая через мыльные лужи, бежали куда-то к цехам. С виду они были моложе Сергея года на два – на три.

У мальчишек и лица, и руки, и одежда были перемазаны сажей.

"Где же это они на мыльном заводе столько сажи набрали?" – удивился Сергей.

У калитки он спросил сторожа:

– Что у вас эти мальчишки делают?

– Котлы чистят, – ответил, позевывая, сторож. – Двадцать три копейки в день зарабатывают.

"Так вот он какой завод, – думал Сергей, шагая по дороге в город, каторга, и та, пожалуй, лучше".

Когда дома вечером Сергей рассказал о Крестовниковском заводе Спасскому, тот только плечами пожал.

– Завод как завод. Другие еще хуже бывают. А если тебе не нравится, так ты возьми и переделай.

Тем разговор и кончился.

* * *

Через несколько дней после этого Сергей познакомился с одним стариком-рабочим. Старик жил неподалеку на Нижне-Федоровской. Фамилия у него была какая-то длинная и чудная, а звали его все попросту Акимычем.

Знакомство у Сергея со стариком началось так.

Раз вечером, когда Сергей возвращался домой, кто-то окликнул его:

– Паренек, а паренек!

Сергей обернулся. У низеньких покосившихся ворот стоял старик с прокуренными нависшими усами и клочковатой бородкой.

– Огонька нету?

Доставая из кармана коробок спичек, Сергей подумал: "Где я этого старика видал?"

И тут он вспомнил густую пелену молочного тумана в мыловаренном цехе у Крестовниковых и того старика, который сказал ему:

"Погляди, погляди, если что разглядишь".

Это, и верно, был тот самый рабочий.

Вскоре Сергей с Акимычем подружился и даже стал изредка заходить к нему в гости.

В маленькой комнате, оклеенной наполовину оберточной бумагой, а наполовину цветистыми розовыми обоями, сильно пахло махоркой и геранью. На окошке висели две клетки со щеглом и скворцом.

Однажды, когда Сергей пришел к старику, Акимыч менял в клетках воду и подсыпал в кормушки конопляное семя.

Он поздоровался с гостем, а потом снова принялся за прерванное дело.

– Чего носом-то вертишь? – говорил он скворцу. – Чего? Работничек!.. Ишь, зоб-то как набил. Разжирел, что околоточный. Вот пошлю тебя на завод кислоту переливать, – тогда узнаешь. А то сидишь да чиликаешь. Какой от тебя толк? Дармоед ты, дармоед.

– А ты чего воду расплескал? – ругал он щегла. – Слуга я тебе, что ли? Легко, думаешь, мне уборкой заниматься? И без тебя дела хватает. Вот погоди, выпущу тебя на двор, там кошки тебя сожрут.

Подсыпав птицам корма и налив в чашечки воду, Акимыч обернулся к Сергею.

– А теперь и мы с тобой малость поклюем.

Он достал связку баранок и налил из жестяного чайника два стакана чая.

– Давненько я с молодым народом чаю не пил, – сказал Акимыч, прихлебывая из стакана. – Сын-то у меня, пожалуй, немногим постарше тебя будет. Тебе сколько?

– Шестнадцать в марте.

– Значит, мой постарше – ему двадцатый. А я думал по виду, что тебе тоже годков восемнадцать.

– Где же ваш сын? Уехал куда?

– Недалеко уехал. Рукой подать, а только я его пятый месяц не вижу.

Старик наклонился к Сергею и сказал ему на ухо:

– Сидит.

И тут Акимыч рассказал, что сын его, Григорий, не дурак, книжки читает и в работе тоже маху не дает. Если б ему поучиться, он бы, может, до техника дошел. Только характер у него горячий, а мастер в цехе – собака. Ну вот, у них дело и вышло...

Только за третьим стаканом Сергей узнал от Акимыча, какое вышло дело.

– Из-за штрафа всё это получилось, – вполголоса говорил Акимыч. – Да не сына моего оштрафовали, а другого. Штрафуют ведь у нас каждый день. Моргнешь лишний раз – и то штрафуют. А сынишка мой возьми да и скажи это мастеру прямо в глаза. А мастер его по зубам. А мой Григорий ему сдачи... Ну вот – и посадили. Да еще перед этим обыск сделали и нашли... книжки... запрещенные...

– А откуда же он книжки брал?

– Да уж брал, – сказал Акимыч, и на этот раз ничего больше не захотел рассказывать – ни про сына, ни про запрещенные книжки.

Только после того как старик познакомился с Сергеем поближе, стал он говорить с молодым своим приятелем попросту, обо всем, что думал.

Немало узнал от него Сергей про заводское житье.

– Я, – говорил старик, – на заводе новичок, – всего лет пятнадцать с лишним работаю. А есть у нас такие, что тут при заводе и родились. Мальчишек, котлочистов наших, видал? Так у многих из них и отцы здесь работают, и деды тут же помирать собираются. Да и куда уйдешь? Братья Крестовниковы – народ деловой, пронзительный. Они при заводе свои лавки открыли – на книжку товар отпускают. Рабочий человек и оглянуться не успеет, а уж он кругом в долгу. Да к тому же у нас, почитай, каждый рабочий в собственном доме живет. Дом – не дом, конечно, а четыре угла да труба наружу, а деньги на такой дворец те же братья Крестовниковы давали. Вот и выходит: они радетели наши, а мы их должники по гроб жизни. Свечку за них ставить должны, за здравие их драгоценное.

– Сам бы я до всего этого, может, и не дошел бы, – прибавлял старик, да Григорий мне как на ладони всё показал, а ему умные люди глаза протерли. Понимаем мы теперь, что да кто всему виною, только прямо об этом говорить не следует. У нас полгода тому назад студента одного арестовали практиканта в кислотном цехе. Социалистом оказался. А кто донес? Не иначе, как старший мастер. Он, говорят, в охранке служит.

И старик рассказал Сергею – не прямо, а обиняком – про тех, "кто виноват".

Рассказ этот был похож не то на сказку, не то на басню.

– Стоит себе дом, старый дом, труба набок легла. Из-под пола дует, окна порассохлись, двери скрипят. Холодно, грязно, погано. А в дому жильцы живут. Каждый в своей конуре. Каждый сам себе норовит обиход устроить. Один дыры в полу войлоком затыкает, другой в окно подушку сует, третий обоями новыми с этакими васильками каморку свою оклеивает. Думает красотой все изъяны закрыть. А из-под пола без передышки дует и дует. Сгнил дом, и фундамент давно просел – того и гляди завалится. Тут уж, сколько ни затыкай дыр, толку не будет. Ни к чорту дом не годится. Вот и пойми, кто виноват... Понял?

– Понял! – усмехнулся Сергей. – Царь виноват.

Старик даже привстал.

– Да ты, дурной, потише. Больно уж догадлив. Я тебе что рассказал? Про гнилой дом. Значит, кто виноват, что он сгнил? Хозяин виноват. Ты так бы и говорил: хо-зя-ин ви-но-ват. А ты вон куда метнул. Прямо в цель. Знаешь, что за такие слова бывает? В Сибирь, на каторгу...

Каждый раз, бывая в гостях у старого рабочего, Сергей узнавал что-нибудь новое и поучительное. Однажды он застал Акимыча взволнованным и сердитым.

– До чего хитры бестии, – ворчал старик. – "Ваше дело, говорят, прибавку от хозяев требовать, чтоб брюхо сыто было, чтоб теплые бараки для вас строили, а политика – не вашего, рабочего, ума дело". Нет, врешь, брат, чья политика, того и власть. Нам за свою власть, за рабочую, бороться надо.

Долго еще ворчал и сердился старик.

Сергей не выдержал и спросил, кого так ругает Акимыч.

– Экономистов. Самопервые предатели рабочего класса, – отрезал старик.

Прав был старый рабочий, когда возмущался "экономистами". Так социал-демократы называли людей, которые вредными разговорами отвлекали рабочих от политической борьбы.

Глава XXVII

СЛУЧАЙ С ДВИГАТЕЛЕМ

Уже два месяца жил Сергей у Людмилы Густавовны, но с соседями своими по квартире слишком близко не сошелся. Они были и старше его, да и жилось им много лучше, чем Сергею. Студенты нередко устраивали вечеринки на паях, а у Сергея денег на пай не было, даром же он угощаться не любил. Вот и приходилось сидеть на кухне за чертежами да вполголоса подпевать, когда из комнат студентов доносилось пение. А песни пелись там всякие – и грустные, и веселые, и смешные. Чаще всего пели соседи Сергея казанскую студенческую песню:

Там, где тинный Булак

Со Казанкой-рекой,

Словно брат и сестра, обнимаются,

От зари до зари,

Лишь зажгут фонари,

Вереницей студенты шатаются.

Даже с Владиславом Спасским Сергей разговаривал не часто, пока не связала их одна общая затея.

– Знаешь, Сергей, что я придумал? – сказал ему как-то Спасский. Попробуем-ка мы с тобой соорудить электрический двигатель.

Сергею эта мысль пришлась по вкусу. Он еще тогда, когда Спасский при первой их встрече упомянул про электрический двигатель, подумал о том, как было бы хорошо смастерить такую штуку.

– Давай составим список всего, что нам понадобится для работы, предложил Спасский и, не ожидая ответа, вырвал листок бумаги из толстой клеенчатой тетрадки, в которой обычно записывал лекции.

Подсев к кухонному столу, он принялся писать.

Сергей сидел напротив и не сводил с него глаз, а Спасский писал долго, раздумывая, покусывая карандаш или почесывая кончиком карандаша бровь.

– Ну, готово, – сказал он, наконец, и протянул Сергею бумажку.

На ней четким, ровным почерком было написано:

1. Чугунный корпус.

2. Статор, а к нему катушки и пластины.

3. Ротор: а) вал ротора, б) подшипники, в) пластины якоря, г) пластины коллектора и д) щетки коллектора.

4. Монтажные провода и всякие болты, винты и гайки.

– Ну давай думать, что и где надо раздобыть.

Стали думать.

Прежде всего надо было достать чугунный корпус. Без него нельзя было и работу начать. Затем необходимы ротор, статор и пластины статора.

– Всё это, пожалуй, можно купить, – сказал Спасский. – Но только вот денег придется ухлопать много...

– А нельзя ли устроить это подешевле? – спросил Сергей. – Что если купить один корпус, а остальное сделать самим? Поискать на рынке какой-нибудь подходящий лом, да из лома всё и сделать!

– Ладно, попробуем, – сказал Спасский. – Я достану монтажные провода и подшипники.

– Ну, а я гайки, болты и винты выточу у себя в училище на токарном станке. Было бы только из чего.

В первый же свободный день приятели отправились на рынок, в ряды, где продавался всякий металлический хлам. Им сразу же посчастливилось. Среди ржавого железного лома они нашли готовый чугунный корпус с небольшой трещиной. А потом им подвернулась еще одна замечательная штука. На разостланной старой рогожке лежала поломанная бронзовая каминная решетка. Переплеты ее были из крепких и массивных бронзовых прутьев. Сергей внимательно осмотрел решетку и приподнял ее.

– Послушай, из этих прутьев можно будет вырубить и выпилить вручную всё, что нам нужно, – и щетки и пластины, – сказал он быстрым шопотом Спасскому.

Продавец, маленький кривой старикашка, по лицам покупателей сразу понял, что товар его приглянулся. Он заломил такую цену, что Спасский даже крякнул.

– Да ведь зато решетка какая, – зашамкал старик, – ей и цены нет. Она ко мне прямо из княжеского дома попала.

Сколько ни упрашивал его Спасский хоть немного уступить, старик не сдавался.

В конце концов приятели, вздохнув, отошли от рогожки.

И только тогда, когда они собирались уже завернуть за угол, старик стал звать их обратно.

– Эй, молодые люди, вернитесь, вернитесь! Разговор есть! – кричал он им вдогонку.

Приятели вернулись обратно, чувствуя, что теперь уже сделка состоится.

– Уж очень вы мне понравились, молодые люди, – говорил старичок, – так и быть, забирайте дорогую вещь за полцены.

Сергей и Владислав пыхтя поволокли домой решетку и чугунный корпус.

С этого дня, возвращаясь из училища, Сергей каждый раз приносил с собой какую-нибудь часть двигателя, выточенную и вырубленную его собственными руками.

Спасский осматривал деталь и похваливал:

– Молодец! Вот только здесь бы не мешало еще самую малость подточить...

Сергей кивал головой, а на утро карман его пальто оттопыривался от тяжелого груза. Он опять тащил в училище деталь, которую нужно было исправить.

Недели через две всё было готово.

Можно было приступить к сборке двигателя.

Сначала оба приятеля принялись за дело с одинаковым жаром, но потом студент стал остывать. То ли ему надоело, то ли он почувствовал, что Сергей может управиться с работой и без него, но только он стал часто отлучаться. Пойдет к себе в комнату искать спички, чтобы закурить, и не возвращается целый час. А то заговорится с кем-нибудь в коридоре и совсем забудет про двигатель.

Под конец Спасский прямо сказал Сергею:

– Делай, брат, всё сам! У тебя, видно, к таким делам способности есть. А я в технике не силен. Вот теория, это – другое дело!

Через неделю двигатель был собран.

Его бережно перенесли в комнату Владислава, поставили в угол и прикрыли газетами.

Каждый раз, когда к студентам приходили товарищи, будь то медики, юристы или историки, Сергей снимал газеты и начинал подробно объяснять устройство двигателя. Скоро его уже некому было показывать, и о нем забыли.

Но недели через две о двигателе пришлось вспомнить. У Спасского так разорвались и проносились брюки, что ходить в них на лекции стало невозможно. Он еле дождался денег из дому и сразу же отправился на рынок покупать обновку.

Однако купить брюки ему не удалось.

Помешало этому неожиданное обстоятельство.

Какой-то высокий худой человек в очках и в черной крылатке ходил по рынку и таинственно прятал под крылаткой небольшой ящик. Спасский заинтересовался ящиком и спросил, что это за штука.

– Телеграф продаю, – сказал незнакомец, чуть приподняв полу крылатки.

Телеграф стоил шесть рублей, ровно столько, сколько должны были стоить брюки и сколько всего было денег у Спасского.

Спасский оглядел и ощупал со всех сторон телеграф и, потоптавшись несколько минут около человека в крылатке, решительно махнул рукой.

"Эх, была не была! Брюки как-нибудь можно заштопать, а телеграфы за шесть рублей не каждый день продаются".

С ящиком подмышкой Спасский, насвистывая, вернулся домой. Дома его встретили товарищи – Ленька Стародуб и курчавый химик Хрящицский.

– Купил? – закричал Ленька.

– Купил! – сказал Спасский и вытащил из-под пальто деревянный ящик.

– Посылку из дому получил, что ли? – подскочил к нему Ленька, который очень любил поесть.

– Голодной куме одно на уме. Телеграф я купил, – вот что! – сердито ответил Владислав.

Химик и Ленька внимательно осмотрели покупку Спасского и одобрили. А через час вернулись домой и остальные четверо жильцов Людмилы Густавовны и тоже принялись расхваливать покупку. Они со всех сторон обступили Спасского, который сидел за телеграфом. Каждый из студентов получил в этот вечер столько телеграмм, сколько не получал за всю свою жизнь.

Телеграммы читал вслух Ленька Стародуб – он знал азбуку Морзе. Ему первому и была адресована телеграмма:

"Вы стройны, как аравийская пальма, легки и быстры, как антилопа".

Химик Генрих Хрящицский, который по месяцам не платил за квартиру, получил такую телеграмму:

"Убедительно прошу уплатить комнату четыре месяца, вернуть потерянную сапожную щетку. Милочка Сундстрем".

Студенты в этот вечер не отходили от телеграфа. Пол в комнате у Спасского был завален витками и обрывками длинных бумажных лент. Кошки девицы Сундстрем растаскали их по всем коридорам.

В конце концов сама девица Сундстрем влетела в комнату Владислава.

– Что вы делаете? По всему дому бумажки какие-то валяются... Что вы печатаете?

Она подобрала с пола обрывок бумажной ленты и поднесла к близоруким глазам. Но, кроме точек и тире, девица Сундстрем не могла ничего разглядеть. Она побледнела и схватилась за сердце.

– Владислав, это секретный шрифт?

– Да, это азбука Морзе, – ответил Спасский.

Девица Сундстрем, не разобрав, в чем дело, в испуге шарахнулась из комнаты.

– Да не бойтесь, Людмила Густавовна! – крикнул ей Владислав. – Это ведь обыкновенный телеграф!

– Телеграф в квартире?! А кому вы телеграфируете? Надеюсь, здесь нет ничего предосудительного? Вы знаете, я отвечаю за ваше поведение.

И Людмила Густавовна вышла из комнаты, захватив с собой, на всякий случай, обрывок телеграммы.

Когда поздно вечером Сергей вернулся из училища и, услышав стук, зашел к Спасскому, тот сидел перед аппаратом, усталый от непривычной работы. Бумажная лента на катушке подходила уже к концу. Спасский сейчас же вручил Сергею последнюю телеграмму:

"Главному инженеру-механику Кострикову тчк Просим принять срочный заказ на 2000 электрических двигателей тчк. Деньги переводим на ваш текущий счет тчк Президент Соединенных Штатов".

– А в чем ты завтра думаешь на лекцию итти? – спросил один из студентов, когда Спасский, потягиваясь, встал из-за стола.

– Пустяки, – беспечно махнул рукой Владислав.

Но когда он снял брюки и поглядел на них, лицо его вытянулось. Брюки были так сильно изношены, что починить их было невозможно.

– Напиши домой, чтобы тебе еще выслали денег, – посоветовал Ленька.

Спасский, завернувшись в одеяло, молча сидел на кровати и о чем-то думал. Телеграф стоял перед ним на столе.

– Нет. Не пришлют, – уныло покачал головой Спасский.

Отец Владислава, доктор Спасский, был человек бережливый, строгий и терпеть не мог легкомыслия.

– И дернул же меня чорт купить этот дурацкий телеграф, – ругал себя Спасский. – Теперь хоть обматывайся телеграфными лентами и отправляйся так в университет на лекции.

Химик Хрящицский предложил студентам собрать деньги и купить вскладчину брюки Владиславу. Студенты начали подсчитывать свои капиталы. У шести человек набралось 3 рубля 27 копеек. Сергей в счет не шел – у него не было и ломаного гроша. За его ученье, еду и угол в квартире платили уржумские попечители.

– Знаешь что? Продай двигатель и купи себе штаны, – сказал вдруг Сергей.

– Тогда уж лучше телеграф продать, – вздохнул Спасский.

– Телеграф не стоит. Он новый. Мы его как следует и не осмотрели, сказали студенты.

Спасский раздумывал еще минут пять. Он доказывал Сергею, что не имеет права на двигатель, потому что они его делали вместе и Сергей работал даже больше его. Но под конец Спасский всё-таки согласился.

Через два дня двигатель продали за шесть рублей, а на следующий день это было воскресенье – Владислав опять собрался на рынок.

– Ну уж теперь я пойду с тобой вместе, а то, чего доброго, ты еще себе купишь вместо штанов подзорную трубу, – сказал Сергей.

Вечером все студенты пили чай в комнате у Спасского и поздравляли его с обновкой. Сидели долго.

Уже поздно ночью Владислав вышел на кухню долить самовар. Он увидел, что Сергей занимается странным делом: медленно и осторожно окунает длинную тонкую веревку в бутылку с тушью.

– Что ты делаешь?

– А ты что за спрос? – засмеялся Сергей, вспомнив бабушку Маланью.

Он вытащил мокрую черную веревку из бутылки и повесил ее сушиться у печки.

На другое утро Сергей и Спасский случайно вышли из дому вместе. Когда они подходили к Грузинской улице и Владислав собирался уже свернуть к университету, он вдруг заметил, что левый сапог у Сергея крест-накрест перевязан черной веревкой. Веревка поддерживала отваливающуюся подошву.

– Это что ж такое? – удивился Владислав и вдруг, узнав вчерашнюю крашеную веревку, осекся на полуслове и замолчал.

Через неделю Спасский неожиданно получил от отца добавочный перевод на три рубля. Так как эти деньги, по его словам, были "сверх сметы", Спасский решил истратить их на удовольствия. На два рубля он купил чайной колбасы, огурцов, булок, ванильных баранок и бутылку кислого красного вина, на этикетке которого славянскими буквами было написано: "Церковное". А на остальные деньги купил два билета в театр.

– Как вы на это смотрите, уважаемый инженер-механик? – спросил он, размахивая двумя розовыми бумажками. – Приглашаю вас завтра в театр. На "Фауста". Не возражаете?

Сергей, конечно, не возражал. Он никогда в жизни еще не бывал в театре. На следующий вечер друзья начали собираться в театр.

Ученикам промышленного училища позволялось ходить в театр только по особому разрешению. Сергей не был уверен, что ему дадут такое разрешение, и решил пойти тайком, в "вольном платье".

Он сам выгладил себе рубашку, начистил сапоги и замазал чернилами заштопанные на коленках дырки. Спасский вычистил свой студенческий мундир и надушился одеколоном.

В Казанском оперном театре они разделись в гардеробной и поднялись по лестнице, застланной коврами.

На улице шел снег, дул холодный ветер, а здесь было тепло, сверкали зеркала и пахло духами.

Когда швейцар, распахнув входную дверь, впускал людей, занесенных снегом, с улицы врывалась струя холодного воздуха и свист ветра.

Товарищи потолкались в фойе, где чинно прогуливались дамы в платьях со шлейфами и мужчины в черных сюртуках или военных мундирах. Тут и там мелькали студенческие тужурки. Изредка медленно и важно, заложив руки за спину, по фойе проходил богатый татарин – торговец, в длиннополой суконной поддевке, желтых сапогах и бархатной, вышитой серебром тюбетейке.

Когда прозвучал звонок к началу, Сергей повернул было вслед за нарядной толпой в партер.

– Куда ты? Нам, дружище, выше! – схватил его за плечо Спасский.

"Выше" – оказалось галеркой. Деревянные скамьи, стоявшие в несколько рядов, были заполнены учащейся молодежью.

Места у Сергея и Спасского были боковые. Чуть ли не над их головами нависал пестрый потолок, расписанный толстыми амурами и ангелами, играющими на скрипках. На галерке, набитой до отказа, было душно и шумно. Молодежь чувствовала себя тут как дома. Студенты и курсистки перекликались, менялись биноклями, передавали друг другу программы. Сергей перегнулся через барьер и начал глядеть вниз. Из оркестра доносился нестройный гул настраиваемых инструментов.

В тёмнокрасных бархатных ложах, похожих на нарядные коробочки, сидели дамы с обнаженными руками и плечами, обмахиваясь веерами, а за ними стояли мужчины в блестящих крахмальных манишках и черных фраках.

Когда оркестр заиграл увертюру, занавес медленно пополз в сторону.

Сергею хорошо было всё слышно, но видел он, что делается на сцене, только тогда, когда артисты выходили на середину сцены. Стоило им отойти к правой кулисе, как они исчезали, словно проваливались сквозь пол. Артистка, исполнявшая роль Маргариты, к досаде Сергея, всё время стояла у правой кулисы, Сергей слышал ее пение, а видел только кусок шлейфа ее атласного белого платья.