Текст книги "Мальчик из Уржума"

Автор книги: Антонина Голубева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Пашка послушно подобрал свою рогожу и, озираясь, пошел к приютской горке.

После этого случая ребята боялись даже близко подходить к "Васькиной горе".

Так прошло несколько дней. Но вот как-то под вечер приютские снова забрели на "Васькин берег". Уже темнело. Снег голубел, словно кто-то облил всю землю слабым раствором синьки. На реке у берега пухлой периной лежал снег. Так и хотелось разбежаться и броситься сверху плашмя в пышные, мягкие сугробы.

Ребята подошли к самому краю и заглянули вниз. Там внизу, почти на середине Уржумки, топтался Васька Новогодов, стряхивая с себя снег.

Сережа постоял с минуту на горе и вдруг не спеша начал расстилать свою рогожку.

– От Васьки попадет, не езди! – закричали хором приютские.

Сережа, не слушая их, молча уселся на рогожу.

– Ой, смотрите, поехал, поехал! – завизжала Зинка.

И верно, Сережа уже катился вниз с высокого обледенелого берега, взметая за собой снежное облако. Долго глядели ребята, как мелькала среди сугробов его большая круглая шапка.

А минут через десять с речки мимо приютских пробежал Васька Новогодов. Подмышкой у него торчала свернутая в трубку рогожа. На бегу он оборачивался и грозил кому-то кулаком.

Дворник Палладий рассказывал потом, что, вбежав во двор, Васька перво-наперво принялся изо всех сил колотить ногами в бочку, а потом бросил рогожку на землю и заревел во всё горло.

А на другой день на "Васькину гору" отправились вместе с Сережей еще несколько мальчиков.

– Поехали, ребята! Чего бояться? – звал их с собой Сережа.

– Боязно. Тут больно берег крутой.

– Нет, не страшно, – уговаривал Сережа, – только в ушах здорово свистит, и снег в лицо бьет. Глаза крепче зажмурить надо! Только и всего!

Сережа съехал с берега первым, а за ним и все остальные.

* * *

Недели через две после этого произошло событие, о котором долго говорили приютские.

В приходской школе, кроме приютских, учились также и дети уржумских купцов и зажиточных мещан. Между приютскими и городскими издавна была вражда. Стоило приютским выйти со школьного двора на улицу, как их начинали дразнить:

– Приютская вошь, куда ползешь?

Приютские молчали, потому что боялись связываться с городскими. Те были и покрупнее и покрепче, – как-никак дома жили, а не на приютских хлебах. И главным коноводом у городских был краснощекий Лешка, сын приказчика с Воскресенской улицы. Был он одним классом старше Сережи.

Однажды во время большой перемены подставил он Сереже ногу. Сережа растянулся на полу и больно ушиб колено. А приказчиков сын, довольный своей шуткой, убежал в класс.

Прозвенел звонок. Сережа прихрамывая пошел на свое место.

Весь урок сидел он хмурый, глядел в угол и раздумывал: как бы это показать городским, что приютские тоже за себя постоять могут? Неужели же так и сносить от них щелчки, пинки и обидные слова? Да и за что? Ведь он не сам пошел в приют – его бабушка туда отдала.

Урок окончился, учитель вышел из класса. Сережа, насупившись, продолжал сидеть на парте.

– Пошли, Костриков, домой, – сказал ему Пашка.

Сережа встал и начал укладывать в полотняную сумку пенал и книжки.

В маленькой темной раздевалке осталось к этому времени всего только четыре пальто. Уже все ученики разошлись по домам.

Сережа оделся и вышел с товарищами на двор. Он шел, всё еще прихрамывая.

– Больно?

– А то нет! – сердито буркнул Сережа.

На школьном дворе было пусто.

– Ну, сегодня нас не тронут. Все домой ушли! – обрадовался Пашка.

Но только он это сказал, как из ворот соседнего дома с криком вылетели городские. Впереди бежал Лешка в большой беличьей шапке, надетой набекрень.

– Бей приютских! – закричал он.

Пашка и еще двое приютских пустились наутек. Сережа остался один посредине улицы. Лешка подскочил к нему и сбил с него шапку.

– Дай ему еще, дай! Мало! – закричали городские, подбрасывая Сережину шапку ногами.

Сережа и не думал ее отнимать у них. Он стоял на месте, наклонив большую, коротко остриженную голову, и тяжело дышал. Лешка развернулся и хватил его кулаком в грудь. Сережа шагнул назад, потом вперед. Коленки у него подогнулись.

– Прощения просит! – заорали городские.

Но в эту самую минуту Сережа с размаху ударил Лешку головой в живот. Тот раскинул руки и упал навзничь. Сережа, не давая ему опомниться, навалился на него всем телом. Лешка дергался, пробовал вырваться, но Сережа держал его крепко.

– Пусти! – завопил Лешка на всю улицу и стал пинаться ногами.

– А будешь драться?

– Пусти!

– А будешь?..

– Пу-у-у-сти! Слышишь – пу-сти!..

Лешка вертел головой, ища глазами товарищей. Но они стояли у забора и даже не собирались итти ему на выручку.

– Говори, будешь? Будешь? – спрашивал Сережа, сопя и пыхтя.

– Не буду, – наконец ответил Лешка, но так тихо, чтобы приятели его не слышали.

– Смотри у меня, – сказал Сергей и поднялся с земли.

Он не торопясь отряхнул снег с пальто и валенок и оглянулся по сторонам. С другого конца улицы бежали приютские. Они всё видели из-за угла. Лица у них сияли, как новые гривенники. Пашка поднял с земли Сережину шапку, ударил ею о колено и подал Сереже. А в это время Лешка у забора ругался со своей командой.

– Чего же вы смотрели, когда он на меня накинулся? – говорил Лешка сквозь зубы и сжимал кулаки.

– Один на одного всегда дерется, – оправдывались его приятели.

Весь вечер в приюте только и было разговоров, что о Сереже.

– А Костриков ему как даст!.. Как даст!.. – захлебываясь рассказывал Пашка.

– Теперь мы городским покажем! – засмеялся один из приютских.

Первый раз за всё время городским не удалось поколотить приютского.

Глава XIII

У.Г.У.

Сереже исполнилось одиннадцать лет, когда он окончил приходскую школу. Тех, кто учился хорошо в школе, отдавали учиться дальше, в Уржумское городское училище, которое ребята называли по первым буквам: УГУ.

Но попасть в УГУ было дело трудное. Это не то, что из класса в класс перейти – здесь отбирают самых лучших учеников.

– Кострикову что? Его сразу же примут в УГУ! – завидовали одноклассники Сереже.

– Еще бы не приняли, когда у него всё пятерки да четверки.

И верно, Сережа был первый, кого назвал Сократ Иванович, когда объявлял о переводе школьников в УГУ.

Училище помещалось на Полстоваловской улице, в белом двухэтажном доме с парадным крыльцом под железным зеленым навесом. Рядом с деревянными сутулыми домиками дом казался нарядным и большим.

Через парадную дверь ходили только учителя, а ученики, чтобы не запачкать сапогами каменной лестницы, бегали с черного хода, мимо кухни директора.

Здесь всегда пахло вкусными жирными щами и жареным мясом. А в дни стирки густой белый пар клубился и плавал по кухне, словно туман над болотом.

Во дворе школы был разбит маленький садик, где росли две сутулые елки да несколько тополей, обглоданных козами.

В глубине двора возвышались столбы с перекладиной, похожие на виселицу, и "гиганты" – гигантские шаги, на которых запрещалось бегать, такие они были гнилые и старые.

Ученики Уржумского городского училища задирали носы перед ребятами из приходского. Их училище помещалось в большом каменном доме.

Учились в нем одни только мальчики, не то что в приходском, где и девчонки и мальчишки сидели вместе. А главное – ученики Уржумского городского училища носили форму: серые брюки и курточки такого же серого, мышиного цвета, подпоясанные кожаным ремнем с медной пряжкой, на которой стояли три буквы: У.Г.У.

Пряжку ученики начищали мелом до ослепительного блеска и любили ходить нараспашку, чтобы лишний раз щегольнуть перед приходскими своей формой. Правда, у многих из них форменные курточки и штаны были сшиты из такого грубого сукна, что ворсинки торчали из него, точно щетина. Но всё-таки это была форма.

Санька Самарцев щеголял в ней уже целых два года. А теперь и Сережин черед пришел. Будут они ходить по улице одинаковые, и никто не догадается, кто из них приютский, а кто нет.

Хоть они и в разных классах, но всё же можно встречаться на переменках, а после уроков возвращаться вместе из школы. Да еще домой можно будет иной раз забежать, благо бабушкин дом здесь же на Полстоваловской.

Но всё вышло по-иному. Как-то в воскресенье Саня встретил Сережу, чем-то озабоченный.

– А у меня новость, – заявил он с важностью, – в УГУ я больше учиться не буду, а осенью поеду в Вятку, в реальное училище.

И он сказал Сереже, что ему больше не придется гулять с ним по воскресеньям, потому что он должен всё лето заниматься, чтобы подготовиться в реальное. Если он выдержит экзамен, то будет называться "реалист" и станет носить форму не хуже, чем у студентов.

– А в реальном трудно учиться? – спросил Сережа.

– Еще бы не трудно! Одна геометрия чего стоит...

– А если уроки хорошо учить?

– Не знаю, – помотал головой Саня и, оглядевшись по сторонам, добавил таинственным шопотом: – Завтра я к крамольникам пойду.

– Зачем?

– Они меня будут в реальное готовить. Они ведь ученые – студенты. За меня хлопотала библиотекарша – она их знакомая, а мать ей белье стирает.

– А меня возьмешь к ним? – спросил Сережа.

– Как-нибудь возьму, – пообещал Саня.

– Ты когда к ним пойдешь, так погляди хорошенько, как у них там всё, попросил Сережа.

– Ладно, – согласился Санька и стал считать по пальцам все предметы, по которым ему придется готовиться.

Санька загнул пять пальцев на одной руке и два на другой.

– Закон, русский, арифметика, естествоведение, география и рисование, да еще устный русский и письменный русский... Пропадешь!

– А сколько в УГУ уроков? – спросил Сережа.

– Тоже хватит, – сказал Санька и начал рассказывать про УГУ такие страсти, что Сережа не знал, верить или нет. По словам Сани, директор, Алексей Михайлович Костров, был злой, как лютый зверь: чуть что – он щипал ребят, бил их линейкой и таскал за волосы.

– А тебя драл? – спросил Сережа.

– Драл. Один раз за волосы, два раза линейкой.

– А если уроки хорошо готовить?

– Ну, тогда не так дерется, а всё-таки попадает.

В следующее воскресенье Саня встретил Сергея на углу Буйской и Воскресенской.

– У крамольников был, – сказал Саня шопотом и так подмигнул глазом, что у Сережи захватило дух.

Мальчики побежали во двор и уселись на бревне под навесом сарая. Саня наклонился к Сереже и зашептал ему что-то на ухо.

– Ничего не слышу, говори громче, – рассердился Сережа.

Саня огляделся по сторонам и начал вполголоса рассказывать о крамольниках.

Сережа узнал, что самого главного крамольника зовут Дмитрий Спиридонович Мавромати; он-то и занимается с Саней.

Заниматься с крамольником не очень страшно. Дмитрий Спиридонович не дерется и не кричит, как директор Костров, только если неверно ответишь ему, он начинает постукивать по столу карандашиком. Сидит и стучит себе: тук, тук, тук. До тех пор стучать не перестанет, пока не поправишься или вовсе не замолчишь. А когда диктант пишешь, он не стоит над душой сзади, а ходит по комнате. И задачки все Дмитрий Спиридонович из головы выдумывает.

В задачнике задачки скучные: то про воду – сколько ведер воды из одного водоема в другой перелили, то про пешеходов – сколько верст они из одного города в другой прошли, а вот у крамольника задачки особенные. Первую задачу он выдумал про рыбу – сколько рыбы поймали рыбаки неводом и сколько денег за нее выручили? Всех рыб учитель по именам называл. Сколько плотвы, сколько щук, сколько окуней, сколько налимов. Вторая задача была еще лучше – про табун лошадей. Надо было сосчитать, сколько гнедых, пегих, вороных, серых, караковых, чалых, белых. Здорово интересно!

С виду Дмитрий Спиридонович на всех других крамольников похож: длинные волосы и очки носит, только очки безо всякого ободка, одни стеклышки на шнурочке.

– У нашей Юлии Константиновны очки тоже на черной веревочке, только в ободке, – сказал Сергей, а потом попросил Саню рассказать, что делают крамольники у себя дома.

– Книжки читают, а один крамольник себе рубашку зашивал, – ответил Саня и стал торопливо рассказывать, как после занятий новый учитель позвал его пить чай. Чай они пили с белыми баранками. Кроме Дмитрия Спиридоновича, было там еще три крамольника: один высокий, с кудрявыми волосами, второй бородатый, – кажется, сердитый, а третий с завязанной шеей. Разливала чай женщина, тоже крамольница. Ее все называли "панна Мария". На ней была мужская косоворотка с белыми пуговицами, подпоясанная ремнем, а волосы были подстрижены и причесаны назад, как у Дмитрия Спиридоновича.

– А еще чего видел? – спросил Сергей.

– Всё! – отрезал Санька и замолчал.

Ему нечего было больше рассказывать.

По правде сказать, он был не слишком доволен крамольниками, он ожидал, что увидит что-нибудь особенное – не такое, как у всех уржумцев, а у них было всё самое обыкновенное: и старый самовар с погнутой конфоркой, и чайные чашки с голубыми цветочками, и стеклянная пузатая сахарница. И сидят крамольники на обыкновенных табуретках и спят на узких железных кроватях под стегаными ватными одеялами. А на окошках у них растут в горшках фикусы и дерево столетник, как у бабушки Маланьи.

– Врут про них, – сказал, помолчав, Саня.

– Кто?

– Да все уржумские. Говорят, что крамольники антихристы, ничего не боятся и что у них дома бомбы и пистолеты, чтобы царя убивать, а я ничего такого не видал.

– А зачем врут?

– Затем, чтобы народ стращать, – сказал Санька. Потом подумал и прибавил: – А кто их знает, – может, и правду говорят? Может, они, крамольники, хитрые и нарочно всё припрятали, когда я пришел. Кто их знает!

Глава XIV

УЧИТЕЛЯ И УЧЕНИКИ

Осенью 1897 года Саню повезли в Вятку, в реальное училище, а Сережа начал учиться в УГУ.

В первый же день, придя в школу на молебен, Сережа увидел страшного и сердитого директора Кострова, о котором ему рассказывал Саня.

Молебен должен был начаться в девять часов в зале, во втором этаже. Зал был совершенно пуст. Только вдоль стен стояли стулья, а против двери красовался большой, во весь рост, портрет царя в золоченой раме. Справа и слева от царя висели картины безо всяких рам. На одной были нарисованы перистые яркозеленые деревья, а среди них распластался на земле тигр; на ветках деревьев сидели оранжевые обезьяны; из круглого синего озера высовывал зубастую пасть крокодил. Картина называлась "тропический лес".

Остальные картины были попроще: морское дно с крабами, медузами и звездами, северное сияние, сталактитовая пещера.

В ожидании молебна новички гурьбой ходили по коридору и заглядывали в зал и в классы. Нашлись даже такие смельчаки, которые подошли к дверям учительской и заглянули в замочную скважину. Разглядеть им, правда, ничего не удалось, так как скважину заслоняло что-то лиловое. Но зато они услышали, как в учительской разговаривают двое. Один как будто лаял хриплым отрывистым голосом, другой покашливал и рокотал баском.

Сережа стоял вместе с другими в коридоре и смотрел, как двое новичков боролись около лестницы.

Вдруг тяжелая дверь учительской распахнулась настежь. Из комнаты, сгорбив спину, вышел быстрыми шагами высокий худой человек. Руки у него были заложены назад. Бледное, будто заспанное лицо с припухшими веками казалось сердитым. Густые его брови шевелились, точно две черных гусеницы.

– Директор, директор, – зашептали в коридоре.

– Вы где находитесь, а? – закричал директор и так посмотрел на мальчиков, что те попятились назад, а один из них споткнулся на ступеньке и чуть не полетел кубарем с лестницы.

– Немедленно в зал, на молебен! – лающим голосом скомандовал Костров.

Новички шарахнулись. Незнакомый учитель выстроил новичков парами и повел их в зал.

Седой длинноносый старик-священник в лиловой рясе начал служить молебен. Служил он долго, неторопливо, слова произносил невнятно, – Сережа слушал его, а сам не спускал глаз с оранжевого, белолапого тигра в тропическом лесу.

* * *

Прошел месяц.

Все новички теперь уже хорошо знали причуды каждого учителя, а сколько было учителей, столько было и причуд. Инспектор Верещагин, Гавриил Николаевич, больше всего заботился о том, чтобы ученики хорошо читали по-славянски. Он всегда ставил ученикам в пример дьякона из кладбищенской церкви, который ревел таким голосом, что пламя на церковных свечах дрожало, точно от ветра.

Если ученик читал неуверенно, запинался или тянул слова, Верещагин вырывал у него книгу из рук и, склонив голову набок, передразнивал.

– Бэ-э-э, бэ-э-э, – блеял он по-козлиному и тряс головой.

– Ну что, хорошо? – спрашивал инспектор и сейчас же добавлял: – Вот так же и ты, дурак, яко овен, священное писание читаешь.

Старик-священник был большой любитель рыбной ловли. Его часто видели на улицах Уржума в подоткнутом подряснике, с ведром и удочкой в руках. Он часто брал с собой учеников и очень завидовал, если улов у них был больше, чем у него.

– Ну, – говорил какой-нибудь неудачливый счастливец. – Сколько я вчера окуней наловил!.. Теперь батя наверняка двойку влепит, а то и кол.

Больше всех ребята любили учителя арифметики и русского языка, Никифора Савельевича Морозова.

Толстый, розовый, он начисто брил голову, щеки и подбородок и оставлял только маленькие усики, словно приклеенные к верхней губе. Серые навыкате глаза его были всегда прищурены.

Зимой и летом Морозов носил белую полотняную рубаху, вышитую по подолу, по вороту и по краям рукавов васильками и ромашками.

Кто-то из жителей Уржума за вышитую рубашку прозвал его "малороссом", а за бритое лицо – "артистом".

Второе прозвище Никифору Савельевичу и в самом деле подходило, потому что в любительских спектаклях никто лучше его не играл комических ролей. Он даже иногда и женские роли играл. Какую-нибудь сваху, монахиню, а то и купчиху.

Во время урока Никифор Савельевич расхаживал по классу, размахивал руками, прищелкивал пальцами и приподнимался на цыпочки.

А голос-то, голос какой у него был! Весной через открытое окно на всю Полстоваловскую улицу было слышно, как объясняет он арифметические правила у себя в классе.

В те удачные дни, когда ребята отвечали Никифору Савельевичу уроки без запинки, а в письменной работе делали мало ошибок, Никифор Савельевич ровно за пятнадцать минут до звонка таинственно подмигивал одним глазом и закрывал журнал – это означало, что урок окончен и что сейчас Никифор Савельевич вытащит из папки книжку в кожаном переплете с золотыми буквами на обложке и скажет:

– Ну, сегодня я вам, друзья, почитаю сочинения Николая Васильевича Гоголя.

Тогда в классе проносился радостный приглушенный вздох, шарканье подошв и шопот. Ученики усаживались половчее и поудобнее. А через минуту шум и шарканье стихали, и в классе наступала мертвая тишина.

Никифор Савельевич, держа близко перед собой раскрытую книгу, начинал читать, а читал он замечательно. Особенно жадно слушали ребята повесть Гоголя "Вий". Они замирали, когда Никифор Савельевич читал страшное место о том, как гроб с ведьмой летал по церкви вокруг бурсака. Проходило пятнадцать минут, в коридоре трещал звонок на переменку, потом второй звонок к началу урока, а ребята не двигались с мест. А ведь с каким нетерпением ждали они звонка на других уроках!

Учение в УГУ давалось Сереже легко. Скоро он сделался первым учеником и любимцем Морозова. Бывало подойдет к нему Никифор Савельевич на уроке арифметики, заглянет в тетрадку через плечо и скажет:

– Покажи-ка, покажи. Это ты интересный способ придумал!

И усядется рядом с Сережей на парту. Ему приходилось садиться на самый кончик скамейки – толстый был очень и дальше пролезть не мог.

Сережа был одним из самых младших в классе. Рядом с ним сидели на партах рослые парни, чуть пониже директора Кострова. Парней этих звали Чемеков и Филиппов.

Чемеков был сын церковного старосты и сидел второй год в первом классе, а было ему четырнадцать лет.

Никифор Савельевич частенько говорил про Чемекова, что он ленивее осла и сонливее зимней мухи, а сам Чемеков хвастался, что его дома отец дерет каждую субботу за плохие отметки, а ему хоть бы что!

– Ну и пускай дерет, – от ученья у меня голова болит, – говорил он, позевывая.

Друг и приятель Чемекова, Филиппов тоже сидел второй год в первом классе. Большего щеголя во всем УГУ не было. Он носил ботинки с необычайно длинными утиными носками и только и делал, что чистил их то ладонью, то носовым платком, то промокашкой. Свои жидкие белесые волосы он мазал какой-то душистой помадой, которая пахла на весь класс.

Оба приятеля – щеголь и лентяй – так плохо учились, что раз во время классной диктовки в их письменных работах Никифор Савельевич насчитал ровно по тридцати восьми ошибок в каждой. Дело в том, что приятели сидели на одной парте и всегда списывали друг у друга.

– Чем башку помадой мазать, лучше мозги бы, Филиппов, прочистил, громогласно отчитывал его Морозов. – Борода ведь вырастет, когда городское окончишь!

Глава XV

САНЯ – РЕАЛИСТ

Саня приехал из Вятки на каникулы в жаркий июньский день. В длинном ватном пальто, в черной фуражке с желтым кантом и золоченым гербом реального училища, он важно и не спеша шел по Воскресенской улице. Ему было очень жарко, пот катил с него градом, но он и не собирался снять с себя ватное пальто.

Ему очень хотелось, чтобы все видели его новую форму, в которой он казался еще выше и еще тоньше, чем обычно. Но, как назло, смотреть на него было некому. Сонные и пустые уржумские улицы изнывали от зноя. Нигде не было ни души. Только посредине дороги лежала старая лохматая собака с высунутым от жары языком. Собака посмотрела на него и лениво закрыла глаза.

Саня подошел к своему дому, толкнул калитку и вошел во двор. Посредине двора бабушка Маланья развешивала мокрое белье.

– Вы к кому, молодой человек? – закричала бабушка и, приставив руки к бровям, стала вглядываться в незнакомца.

– Это я, бабушка Маланья! Ты разве меня не узнала? – засмеялся Саня, очень польщенный, что его приняли за молодого человека.

– Саня? Ишь ты, как вытянулся! Старое старится, молодое растет. А это что же, форма у тебя такая? – кивнула бабушка на черное пальто и, подойдя к Сане, начала щупать материю.

– Хорошее сукно. Почем набирали? – спросила бабушка.

Из дома выбежали Санина мать и сестры. Все окружили его, целовали, что-то спрашивали, перебивая друг друга. Мать, обняв сына за плечи, то плакала, то смеялась. Все были в сборе. Не хватало одного Сережи.

– Ну, как Серьга? Перешел во второй класс? – спросил Саня.

– Перешел. Его в школе хвалят – хорошо учится. Завтра придет, так наговоритесь досыта, – ответила бабушка.

– Не завтра, а послезавтра, – завтра, небось, суббота, а Сережа в воскресенье приходит, – вмешалась в разговор восьмилетняя Лиза.

– Наш пострел везде поспел, – засмеялась бабушка и слегка дернула Лизу за рыженькую косицу.

Через два дня товарищи встретились. Первое, что показал Саня Сергею, это свою новую форму. Он надел ватное пальто с блестящими пуговицами и фуражку. Заложив одну руку в карман, а другую за борт пальто, он не спеша прошелся взад и вперед по двору. Сережа сидел на бревне и глядел на товарища.

– Ничего пальто, только очень длинное, ходить мешает.

– С непривычки мешает, а потом ничего, – сказал Саня и стал объяснять, что в реальном висит на стене в канцелярии приказ, где сказано, что от земли до края шинели должно быть не больше чем два с половиной вершка.

Саня снял шинель и остался в черных брюках и в черной курточке, перехваченной кожаным ремнем с большой медной пряжкой.

– У нас на одну букву больше, чем у вас. У вас У.Г.У., а у нас А.В.Р.У., – сказал Саня, поглаживая пряжку.

Сережа очень обиделся, что Санька всё время говорил "у нас" и "у вас".

– А что такое АВРУ? – спросил он.

– Александровское вятское реальное училище, – отчеканил Санька.

– А почему Александровское?

– Потому что в честь Александра, царя. – И, помолчав, добавил: Хочешь, примерь мою форму!

Сергей надел на себя пальто и фуражку. Фуражка оказалась ему мала, а пальто не сходилось в груди, хотя полы его волочились по земле, а из рукавов не было видно рук.

– Ты словно поп в рясе, – засмеялся Саня.

Сережа торопливо стал стаскивать тяжелое ватное пальто.

– Давай-ка лучше сбегаем к нам на училищный двор, – сказал он Сане. Я тебе кое-что покажу.

– Чего я там не видел, – лениво ответил Санька, но всё-таки пошел.

Придя на школьный двор, Сергей сел на землю и стал снимать сапоги.

– Это зачем?

Сережа улыбнулся и вместо ответа снял с себя куртку, а потом подвернул брюки выше колен.

Подбежав к трапеции, он ловко ухватился за перекладину лестницы. Перебирая руками перекладины, одну за другой, он стал подтягиваться на вытянутых руках до самого верха. Тело его слегка раскачивалось из стороны в сторону.

– У нас на гимнастике только учитель так умеет. Он офицер, – сказал Саня.

– Это я за год наловчился! – крикнул Сережа сверху и, спрыгнув на землю, вытер руки о траву. – Сейчас будет фокус-покус номер два!

Он подбежал к толстому столбу рядом с лестницей и, обхватив столб ногами, быстро и ловко начал взбираться наверх. Очутившись на верхушке столба, он перепрыгнул на трапецию, которая была рядом, и принялся раскачиваться на руках. А под конец два раза перекувырнулся через голову.

– Обезьяна, настоящая обезьяна, – сказал Санька.

Обезьян он никогда в жизни не видел, но слышал, что обезьяны умеют ловко лазить по деревьям.

Когда Сергей показал Сане все свои фокусы, они уселись на траву и начали разговаривать.

Саня рассказал о своих новых школьных товарищах, об учителях и о самом городе Вятке.

По его словам выходило, что Вятка – это огромный город, немногим меньше Петербурга. Дома там все каменные и есть даже трехэтажные. В городском саду с утра до вечера играет оркестр военной духовой музыки. А в соборе служит сам архиерей.

Сережа лежал на траве и, подперев голову руками, жадно слушал товарища.

На самом деле Вятка была захолустным провинциальным городком, где улицы освещались так же, как и в Уржуме, керосиновыми фонарями. Осенью и весной из-за непролазной грязи нельзя было отличить мостовую от панели. Одним только способом и можно было пробираться в это время по городу: прижимаясь к домам и хватаясь руками то за стены, то за оконные наличники.

– А еще в Вятке крамольники живут, как у нас в Уржуме, – сказал напоследок Саня.

Это была правда. В Вятку начали высылать политических ссыльных еще раньше, чем в Уржум.

Саня наконец замолчал.

Теперь была Сережина очередь рассказывать товарищу новости. Сережа призадумался.

Чем удивишь Саньку – ведь он и сам уржумский, сам учился в УГУ!

Приятели посидели на скамейке еще немного и пошли обратно на Полстоваловскую.

Дома Саня начал показывать Сереже свои учебники, которые он привез из Вятки.

– А это по какому? – спросил Сергей, раскрывая одну из книжек.

– Это по-немецки.

– Ты умеешь разве?

– Умею. И читать и писать.

– А говорить?

– Тоже. Только не очень много.

– Ну, а скажи, как по-немецки будет стол?

– Дер тыш.

– А стул?

– Дер штуль.

– А коза? – спросил Сережа, увидев за окном на дворе старую Шимку.

– Мы козы еще не проходили!

– Я тоже хочу учиться по-немецки, – сказал Сергей и снова стал перелистывать немецкую книжку.

– В Уржуме немецких учителей нет, они только в Вятке живут.

– Ну и что же? Вот кончу УГУ и тоже в Вятку поеду учиться, – ответил Сергей.

Саня усмехнулся, но не стал с ним спорить.

* * *

Когда на другой день Сережа после обеда прибежал из приюта к бабке во двор, Санька был уже не вятский, а прежний – уржумский.

Шинель, фуражку с гербом, штаны, куртку и даже ремень – всё отняла и спрятала в сундук мать, чтобы Санька зря не трепал формы.

Санька стоял во дворе в полукоротких штанах и в прошлогодней рубахе с полукороткими рукавами и мыл в кадке под капелью грязные босые ноги.

– Пойдем на мельницу за окунями, – позвал Сережа Саньку.

Санька сбегал в сени за ведром и удочками, и товарищи отправились по знакомой дороге к мельнице. Сначала шли нога за ногу, загребая и поднимая столбы пыли по дороге, а потом вздумали бежать наперегонки. Так припустились, что только пустое ведро брякало да удочки за плечами тряслись.

– А ты в Вятке рыбу ловить ходил? – спросил Сережа, когда они уселись на отлогом берегу пруда, около мельницы.

– Ходил, – нехотя ответил Санька и забросил удочку.

– А в Вятке какая рыба водится?

– Да ну тебя с этой Вяткой! Рыба как рыба... У нас в Уржумке окуни, пожалуй, пожирней будут.

И Сережа понял, что Санька хоть и расхваливал Вятку, но по душе ему больше Уржум.

До самого конца июля Санька ни разу не заикнулся больше о Вятке и не вспоминал о своем АВРУ. Только за неделю до отъезда, когда мать вытащила из сундука его форму, он вдруг сказал:

– Эх, кончилось леточко! Скоро мне опять придется в Вятку ехать.

Глава XVI

ВТОРОКЛАССНИК

Саня опять уехал в свою Вятку, в АВРУ, а Сережа остался у себя в Уржуме, на Воскресенской, в "Доме призрения".

Через неделю, пятнадцатого августа, должны были начаться в УГУ занятия.

Все говорили, что во втором классе учиться будет потруднее. Прибавят еще один урок – географию, и занятия будут кончаться на час позже.

А по русскому станут задавать не пересказы, как в первом классе, а сочинения. Это значит – надо будет "сочинять", – всё придется выдумывать самому из головы. И всё-таки Сережа шел в класс веселый. Для приютских школа была не то, что для городских. Здесь они иной раз забывали, что они "приютские".

В классе Сережа опять занял вторую парту около окна.

Первый урок был русский. Начался он как обычно: Никифор Савельевич вошел в класс точно так же, как входил в прошлом году. Левой рукой он прижимал к груди толстую папку, а правой рукой быстро размахивал.

Только рубашка у него была новая – не белая, а суровая и вышитая не васильками и ромашками, а маками.

Еще ребята заметили, что Никифор Савельевич за лето очень загорел даже его наголо бритая, словно лысая, голова стала коричневой.

– Ну, друзья, нагулялись, отдохнули? – спросил Никифор Савельевич, отдуваясь, и сам же ответил: – Нагулялись, отдохнули. А теперь будем учиться! Напишите-ка, друзья, сегодня для начала классное сочинение.

Все переглянулись.

– На тему "Наш двор", – громко сказал Никифор Савельевич и уселся за стол.

Ну, это дело не такое уж трудное – написать про школьный двор. Пожалуй, это даже легче, чем пересказ; там запомнить надо, что после чего, а здесь гляди себе в окно и пиши.

Так и начинать сразу можно: "Наш двор не очень большой. В правом углу нашего школьного двора стоит сарай с дровами, а напротив сарая стоят гиганты и рядом трапеция..." – и так дальше, всё по порядку.

Но хоть сочинение о школьном дворе показалось всем очень легким, писали его ребята долго.

А Сережа, который всегда подавал пересказы первым, подал Никифору Савельевичу в этот день работу перед самым звонком, вместе с Филипповым. Никифор Савельевич сложил в стопку голубые тетрадки с сочинениями и взял их с собой домой. К завтрашнему утру он обещал проверить и принести тетрадки.