Текст книги "Подводные камни"

Автор книги: Антон Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

В полной темноте он зашагал, напрягая память и вспоминая дорогу, обратно, по направлению к Невскому. Откуда-то справа, из-за ровных рядов домов, прорвался звук паровозного свистка – Николаевский вокзал был совсем рядом. В кабаке все еще было шумно. В маленьком окне мелькали фигуры. Андрей вошел внутрь. После роскоши особняка Велицких бросилась в глаза убогая обстановка и немногочисленная публика, ничего общего не имевшая с той, с которой привык общаться Андрей. Стояла страшная вонь.

– Барин, дай копеечку, – к ногам Андрея бросился грязный мужик с длинной бородой, одетый в такие лохмотья, что трудно было понять, какой предмет гардероба в прошлом они собой представляли.

Андрей молчал, старался никого не замечать. После первого же стакана ему померещилось на миг, что там, в уголке, у окна сидит Татьяна, посмеивается и кутается от холода в свой длинный шерстяной платок, доставшийся от матери. Андрей взмахнул рукой. Второй стакан водки обжег горло. У стены сильно коптила толстая свеча. Образ сестры на этот раз навеяло Андрею дрожание и подергивание ее пламени.

«Что она мне сделает? Да отец ей просто не поверит, мало ли о чем сплетничают бабы, выдумывают небылицы», – подумал Андрей и снова взмахнул рукой.

Он выгреб из кармана горсть мелочи и высыпал прямо на грязный стол, за которым сидел. Монеты зазвенели, несколько покатилось и упало на пол. Выходя, Андрей зачем-то погрозил кулаком тому мужику, что просил у него на выпивку, мол, ты еще посмотришь, какой я.

Покачиваясь и с трудом переставляя ноги, Андрей плелся к Невскому, к «першпективе», что издалека видна была благодаря ровному свету фонарей. Сознание перемешивало мысли, картины, какие-то обрывки фраз, переставляло и перекладывало их как игральные карты.

«Деньги взять у отца. А Таньке он говорит: «Что изволите?». У меня бы спросил. Нет, к Велицким с пустыми карманами являться нельзя. Выиграл он в карты, видите ли, потащил в богадельню мадам Паниной. Видел я эту мадам и ее дочь, да глаза бы мои не глядели. Это ты виновата! Слабовольный я, что вчера позволил ей насмехнуться над собой, своей слабостью. Видите ли, выпить мне нельзя. Так! Как я мог забыть! Отец ей дает почти столько же денег, сколько и мне. Так вот что ты хранишь в этой шкатулке. Безвкусица. А еще повторяешь: «Не трогай, это мамина шкатулка». Как бы не так! Ты у меня дождешься. Я ничего тебе не сделал, но сделаю, определенно! Ты не смеешь смеяться над моими слабостями. Я силен, еще как силен. А ты все подмигиваешь мне, нарываешься, испытываешь терпение. Да мужчина я или нет! Сильный, уверенный, надежда отца».

Несмотря на поздний час, на Невском сновали извозчики, лошади тяжело дышали, выдыхая клубы пара.

«Такое раздолье, дышать свободою можно, вот же она вокруг, сколько хочешь, бери. А там – дома отец со своими вопросами, сестрица с ее вопрошающим взглядом и жеманным уловками. Так и пытается меня свести с ума, выставить слабым, безвольным. А я не таков! И Велицкий, плут, считал меня ниже себя, чувствовал свое превосходство. Уже не чувствует. Как это было нелепо! Почему я до сего момента терпел? И как…»

– Смотри, куда прешь! Ишь, нашелся! – извозчик одернул лошадь, посмотрел на шатающегося Андрея и перекрестился.

До дома оставалось немного. Иногда Андрей оборачивался – ему чудилось, будто собственная тень покачивается, и это не тень, а его сестра что-то шепчет и качает головой. Андрея немного тошнило.

«Слабовольный, значит? Значит, слабостей быть вообще не может? Не верю, не верю тебе! И отец не поверит. Не придумывай, не воображай ничего. Ты – моя. Думаешь, я, терпя все это, буду сходить с ума и молчать, выставлять себя недалеким, слушаться тебя, чтобы не выводить из себя отца? Нет, поверь, этому нужно положить конец!»

У каждого из нас случаются временные помутнения рассудка: все будто бы оборачивается против нас и после какого-то неприятного случая, мелочной ссоры, не заслуживающей внимания, мы на несколько секунд вскипаем, даем волю эмоциям, даем отдохнуть разуму. Это похоже на песочные часы. Если их перевернуть, они суетливо, но неизбежно начнут отсчитывать песчинки и, в конце концов, отсчитают их до последней. И не успокоятся, покуда все песчинки не окажутся в нижней чаше. Но не переверни мы их, не выведи из равновесия – не были бы они песочными часами и часами вообще. Была бы бесполезная, никому не нужная штуковина, пылящаяся без дела на полке. Так и мы были бы совершенно незаметными, нижайшими и такими же бесполезными без своих эмоций, их всплесков и столь же стремительных успокоений. И снова эмоций. И следующих за ними успокоений.

На этом пути встречаются препятствия, коих не бывает на пути песчинок в часах из верхней чаши в нижнюю. Разве что, если какая-нибудь песчинка столкнется с другой, и они ровными, отполированными природой гранями сомкнутся и перекроют узкую часть, через которую стремится поток песка. Но и тогда любое колебание восстановит справедливость – и можно надеяться, что эти две неравнодушные друг к другу песчинки навсегда потеряются среди множества себе подобных.

Человеку преодолевать препятствия на пути приходится несравнимо чаще: справляться с эмоциями, несмотря ни на что, делать выводы, избегать препятствия, натыкаться на них и все равно делать выводы и справляться. Андрей вдруг решил, что не он должен обходить препятствия, а препятствия его. Видя, насколько легко живется Велицкому, насколько волен он делать то, что заблагорассудится именно ему, а не кому-то еще, Андрей начал завидовать, затем стыдиться, что завидует, а далее и вовсе перестал понимать, куда и как двигаться дальше. Если бы это была песчинка в песочных часах, то она, если и задержалась бы в сужении между двумя часами, то все равно бы упала вниз. А Андрей вдруг стал песчинкой наоборот и захотел вернуться назад, наверх, дабы с тех самых высот наблюдать, как все катятся вниз, а он, гордо, не прилагая сил, этому сопротивляется.

Павел Ильич, его взвешенность и рассудительность, как и праздность Велицкого, не давали покоя Андрею. Он тщетно пытался понять их природу, угадать, когда эти качества будут пущены в дело, на преодоление какой-то неурядицы, того самого препятствия на пути нормального, естественного следования событий. Вино ничего не упрощало, вернее, это упрощение было мнимое, сиюминутное, оно исчезало сразу, как начинала болеть голова, и пропадало желание веселиться и вспоминать, что же было вчера, пару часов, час, минуты тому назад.

Андрей стоял перед домом. В гостиной, где была сестра, горел неяркий свет. В остальных окнах уже темно. Снег перед домом выметен не был.

– Приживалка, – злобно произнес Андрей, имея в виду Прасковью, которая, как говорил Павел Ильич, его главная помощница.

Было тихо. Павел Ильич давно спал, избавляясь от всех переживаний предшествующих ночи и дня. Андрей снял пальто в передней, испугавшись позвякивания медяков в кармане. Ему казалось, что он вдруг протрезвел, что появились силы на что-то важное, то, что он хотел сделать давно, но что-то мешало и не хватало воли. Он приоткрыл дверь. На столике в комнате стояла в подсвечнике свеча. При ее тусклом свете Андрей разглядел сестру. Она не спала. Он ухмыльнулся и сделал шаг вперед, еще шаг, и еще. Она заметила его. Не кричала, просто смотрела, как он сдернул одеяло, с силой схватил ее за руку, поднял нижнюю рубашку.

Их взгляды в какой-то момент встретились. Она присмотрелась: его глаза снова не блестели, в них не было задора, смеха, который так отличал Андрея в детстве. Только ярость, непонятная, слепая. И все. Татьяна догадалась, что с нею готов сделать ее брат. Слезы покатились градом, но сил по-настоящему заплакать, закричать не было.

– Думала, я слаб, немощен? Нет! – быстро шепотом сказал Андрей. – И будто бы я не замечаю всех твоих непристойных намеков. Ты просто насмехалась надо мной, всегда насмехалась, и тебе это сходило с рук.

Светлые, с легкой рыжинкой волосы Татьяны покрылись какой-то испариной. На темных волосах Андрея поблескивали нерастаявшие снежинки.

– Нет, Андрюша, что с тобой, милый? Одумайся!

Он ударил ее по лицу и придвинул к себе, пытаясь свободной рукой освободиться от одежды.

Их взгляды снова встретились: Татьяна думала увидеть на лице брата следы помешательства, пьяного бреда, что нападает на тех, кто выпивает в дурной компании и на это тратит бесцельно свою жизнь. Глаза, заметные даже при свете свечи рыжие пятнышки. Нет, ей не показалось, он смеялся, тихо, про себя, но смеялся. Она почувствовала его холодные руки там, куда не прикасался в ее жизни еще никто.

Распахнулась дверь – Андрей и сам не раз так открывал их, ногой, с силой, когда возвращался среди ночи с очередной попойки у Велицких. Андрей обернулся. В дверях стоял отец. Таня его не видела и не могла видеть. Наверное, она и не слышала.

– Вон, вон из дома!

– Отец?

Павел Ильич повернулся, и Андрей разглядел в его руках ружье, немного старомодное, тяжелое, с массивным деревянным прикладом, украшенным металлическими узорами. Ружье стояло у отца в кабинете, за всю жизнь Андрей только раз видел, чтобы отец брал его с собой на охоту.

– В Либаву, на погрузки, в грязь! – голос Павла Ильича дрожал. – Убирайся! Зарабатывай на хлеб, живи, как сердце просит, раз оно просит такого низменного, отвратительного.

Андрей хотел было что-то сказать, но его оглушил выстрел. Резкая боль пронзила подбородок, в глазах потемнело. В следующую секунду тихо заплакала Таня. Запахло чем-то кислым, гарью.

– Павел Ильич, родненький, да что вы наделали! – где-то рядом причитала Прасковья, – да как можно так, помилуйте!

Андрею повезло: пуля задела подбородок и вошла в стену. Прасковья хотела было помочь Андрею, приблизилась к нему, но Павел Ильич был неумолим:

– Проша, отойди! Танечка, все пройдет, не вспомнишь потом этого подлеца!

– Пропадите в безвестности, сгиньте! – шипел Андрей, превозмогая боль, схватившись рукой за подбородок, откуда сочилась кровь. – Кого? Меня выгоняете? Да я студент! Я в таком обществе бываю! Я…

– Убирайся! – оборвал его Павел Ильич. – Убирайся, покуда не послал за полицией и не отправил на каторгу! И это сын, мой сын! Боже мой, как я заблуждался!

Пока Андрей одевался, надевал пальто, вся одежда пропиталась кровью. Павел Ильич молча рассматривал свое старое ружье, его руки слегка подрагивали.

– Я еще…

– Молчи, – Павел Ильич даже не смотрел на Андрея, его больше заботила Татьяна, вокруг которой, причитая, суетилась Проша. – Не хочу ничего слышать. Проша, дай ему два рубля, чтоб с голоду не помер, пусть берет все, что нужно, и катится. Иначе на каторгу!

Мысли больше не крутились в голове. Уверенность куда-то испарилась. Андрей, сжимая пальцами скользкий от крови подбородок, добрел до Фонтанки, умылся снегом, теряя сознание, присел на ледяной безжизненный гранит и уснул.

Мелкий снег почти прекратился. Засверкали звезды, но почти сразу скрылись. Снова повалил снег, теперь уже тяжелыми крупными хлопьями, укрывая собой все, что еще не было укрыто.

II

Марина хороша собой. Мужчины это замечают, подчас реагируют слишком бурно, навязывая на знакомство, за которым трудно угадать какое-то продолжение. Она высокая, с копной рыжеватых волос, вечными веснушками, которые ее нисколько не портят, и широкой улыбкой, немного коварной на первый взгляд, но от того притягательной вдвойне. Ее подбородок украшает едва заметный шрам, оставшийся с детства.

Когда Марина смотрит на тебя, то возникает чувство, что твоя внешность ей безразлична: она проникает куда-то глубоко, в сознание, в суть. Правда, ей не чужды дорогие подарки, походы по ресторанам и прочие атрибуты благополучия. А потому суть, в которую она проникает, большей частью финансовая. Конечно, можно ее в этом упрекнуть, но что это изменит? У нее свои взгляды на жизнь, у тебя свои – и только бог знает, кто из вас действительно прав. Знает, но молчит.

Молчал и тогда, когда она впервые села в машину к незнакомому мужчине, умчалась с ним куда-то на другой конец города и там испытала все прелести шикарной и беззаботной жизни. Поразвлекшись, наевшись осетрины и выпив шампанского – и это в непростые девяностые – с немаленькой суммой в кармане она появилась дома на следующее утро, когда ее разыскивали не только родители, но и соседи, и участковый. Марине было шестнадцать. Наплакавшись, мать собрала ее вещи и отправила жить к бабушке.

– Я больше не могу терпеть твои выходки, краснеть за то, чем и с кем ты занимаешься, – спокойно сказала она. – Бабушке все равно, а мне нет.

Жизнь Марины понеслась, полетела куда-то вперед. Постепенно ей наскучили великовозрастные папики – впрочем, скорее это они в какой-то степени потеряли к ней свой интерес. Все-таки в шестнадцать и в отсутствие жизненных забот, груза опыта девушка гораздо симпатичнее, чем на десяток лет старше с багажом тревог, забот и сомнений.

На определенном этапе жизни Марина подметила горестный факт: мужчины, с которым она не прочь была бы связать свое будущее, сознательно ее сторонятся, будто от и до досконально знают ее биографию, улавливают целый сплав не самых славных моментов. Марина смирилась с этим, ведь те, кто желал насладиться ее обществом на ночь, две, неделю, от силы месяц все равно находились, хоть и не с такой легкостью, как это было раньше.

Ей бы строить карьеру. Но модельный бизнес ей не светит, рыжие там не нужны, а сколько ни пыталась Марина хоть как-то перекрасить свои волосы, все равно с первого взгляда знающий человек угадывал, что и к чему. Бумажная волокита офиса ее тоже не привлекала, как и торговля и все остальное. Домохозяйкой она тоже не была – просто не приучена была вести домашнее хозяйство, а перекусить что-то предпочитала где-нибудь по дороге, на ходу, или в ресторане – с очередным новым знакомым. К тому же, пока была жива бабушка, она стирала и готовила, так что Марина могла полностью сосредоточиться на своих, куда более важных заботах.

– Бабуля, не жди, буду на днях, – бросала она и, действительно, пропадала надолго, на столько, что другие родственники, не будучи в курсе происходящего, давно стали бы бить тревогу.

Когда бабушка умерла, Марине осталась комната в тихой коммуналке, бабушкина библиотека, сплошь состоявшая из редких фолиантов и сберкнижка с накоплениями. Уладив все формальности и получив, с ведома родителей через какое-то время деньги, Марина, с присущей ей беспечностью, спустила их на одежду, новые серьги и прочие маленькие женские радости. Этого ей показалось мало – и в расход пошли книги. Сытинских изданий в кожаных переплетах с тиснением хватило примерно на год безбедной жизни.

Это может показаться удивительным, но Марина нигде никогда не училась, кроме школы, не работала и не работает сейчас: в эту минуту она сидит в коктейльном баре, потягивая «Лонг айленд» и ожидая подругу детства, Вику. С Викой они ровесницы, правда, Вика разведена и у нее есть ребенок. Ее жизнь более размерена – менеджер в офисе, весь день обзванивает фирмы и собирает информацию в рекламные каталоги. Зарплата там не выдающаяся, но Вика не жалуется, ее устраивает это спокойствие, эта скучная работа, которая не отнимает много сил, не выматывает, не изнуряет.

– Приветик, Мариночка, – Вика немного запыхалась. – Я ненадолго, уговорила маму посидеть с дочкой. Как мы давно не виделись, с ума сойти!

– Не так уж и давно, Вика, в том месяце. Забыла? Ай-ай-ай! Мы еще обсуждали твою сумочку, помнишь? Кстати, где она? Тебе очень шла.

– Знаешь, как-то разонравилась она мне, – Вика скинула с себя куртку и плюхнулась в удобное кожаное кресло. – Иногда вроде бы ничего, но быстро надоедает, слишком яркая, слишком броская, на работе все сразу заметили. А лишнее внимание мне совершенно ни к чему.

Вика заказала чашечку кофе. Марина усмехнулась: ей было сложно понять, как можно себя ограничивать в желании немного расслабиться, когда тому способствовали обстоятельства.

– Ну, рассказывай, – Марина закинула ногу на ногу и взяла в руку бокал с коктейлем.

– О чем?

– Не о чем, а о ком. Помнишь, я тебе звонила, а ты мне ответила, что не можешь говорить, так как едешь к какому-то сногсшибательному мужчине. Вот и интересно, что у тебя с ним получилось, если получилось хоть что-то.

Вика сделала такое удивленное лицо, что Марина фыркнула.

– Подруга, не стесняйся, ты же знаешь, – она ударила себя ладонью по губам. – Я могила, дальше меня это никуда не пойдет!

– Ладно, расскажу, – вздохнула Вика. – Да ничего у нас с ним не было, просто развела его и на справочник, и на все остальное. Начальство мое осталось очень довольно, премию обещали, все-таки нечасто такое бывает. Пообедали с ним, он такой милый! Но староват.

– Нет старых мужчин, подруга, есть наше нежелание смириться с собственным возрастом, – у Марины было свое мнение на этот счет. – Когда ты молодая, тебе все равно, чем и с кем заниматься. А потом, когда мудреешь, то понимаешь, что есть мужики и немужики, те, у кого ни гроша за душой и от которых максимум, что ожидаешь – это три изнасилованные розочки на восьмое марта. Ты говоришь, у него с денежками порядок?

– Уверена, что там их куры уже не клюют, – Вика внимательно наблюдала за подругой. – Ого! Да ты охотница, глаза уже загорелись! Я узнаю этот взгляд! Маринка, да ты что, он же женатый, да и действительно немолодой уже.

– Немолодой? – загадочно переспросила Марина. – Сколько ему?

– Лет пятьдесят пять, наверное, хотя так не скажу.

– А жена у него молодая?

– По-моему, его возраста, да я ее видела-то мельком в доме, когда уже во второй раз приезжала за платежками и документами, – Вика задумалась. – Да, брось, Маринка, не пара он тебе! Какие у тебя шансы?

– Я что, на что-то претендую? Нет! – Марина, подняв пустой бокал над головой, сделала знак официанту, чтобы тот принес ей еще коктейль. – Я просто проявляю интерес, точу коготки, р-р-рр!

– Ой, как будто я не знаю, как ты поступаешь с мужиками! Не завидую я ему, не завидую!

– С чего это ты о совершенно незнакомом мужике так заботишься? Ну, познакомишь меня с ним, а дальше время покажет, можем даже поспорить, что я его приручу, а если нет, то, значит, не судьба. Хотя, я в судьбу не верю, – Марина пренебрежительно посмотрела на официанта, принесшего коктейль. – Нет, подруга, все-таки приятно иметь дело с нормальными мужиками, а не с этими мальчиками, которые тебе строят глазки только ради чаевых. А когда ты уходишь, пересчитывают их и проклинают тебя на чем свет стоит за то, что от твоего стакана остался след на столике и его снова придется мыть.

Марине было все равно, слышит ее официант или нет. Вика тоже посмотрела на официанта в надежде разглядеть, как он строит глазки, но из-за близорукости различила лишь силуэт, смазливое личико и неопрятную стрижку.

– Как зовут?

– Кого? – удивилась Вика. – Официанта?

– Мужика этого твоего! Слушай, такое чувство, что это ты хлещешь «Лонг айленд», а не я. Давай, пошевели извилинками ради подруги.

– Зовут Михаил Петрович, фамилия Волков.

– Уже хорошо, – задумчиво ответила Марина. – Так, а чем занимается?

– У него агентство недвижимости, большой офис на Кронверкском, недалеко от метро, а сам он живет в Мартыновке. Представляешь, двухэтажный коттедж, большой участок перед домом с беседкой, я не разглядела, но есть и бассейн. Про гараж уже не говорю, и так понятно. В доме все очень стильно, со вкусом. И, что меня поразило, идеальная чистота, как будто там не живут, а только беспрерывно убираются.

– Прекрасно, люблю основательных мужчин, только давно мне такие не попадались. Слушай, а его визитки у тебя случайно нет с собой? – Марина старалась запомнить как можно больше подробностей.

Вот уже пару месяцев в личной жизни у Марины полнейшее затишье, точнее даже будет сказать, что штиль. Сумма, вытянутая из последнего ухажера на покупку шубы и ремонт машины, в действительности не существующей, медленно, но верно таяла. И хоть встречались они довольно долгое время, полгода, что по меркам Марины было целой вечностью, на всю жизнь запастись деньгами ей не удалось. Она ругала себя за то, что в те моменты, когда нужно было действовать хладнокровно, дала волю чувствам. Хотя Вике она никогда бы не призналась, что может испытывать к мужчинам хотя бы малую толику симпатии. Это был бы крах ее имиджа деловой, независимой и уверенной в себе стервы.

– Слушай, подруга, а что жена? В каких они отношениях?

– Мне показалось, что в хороших, – Вика глотнула кофе.

– Это плохо, что в хороших, но ничего, это мы исправим.

– Ты собираешься их ссорить?

– Почему сразу ссорить? – возразила Марина. – Скелет в шкафу, поверь, есть у каждого мужика, особенно у твоего Михаила Петровича с его доходами и положением в обществе. Моя задача лишь в том, чтобы справедливость восторжествовала, и кто-то о чем-то узнал, чтобы этот скелетик в шкафу неожиданно зазвенел косточками, защелкал зубками и выдал свое существование.

– По нему не скажешь, что он в чем-то таком замешан.

– В таком – это, в каком? – спросила Марина. – Знаешь, Вик, сколько мы знакомы, а я все удивляюсь твоей наивности. Ну, посуди сама, неужели у него на работе нет хорошенькой секретарши, никогда не было курортных романов? Или, если покопаться и выяснить все о его студенческих годах, то тоже интересные подробности выплывут. Впрочем, надеюсь, что такими глубокими поисками заниматься не придется, не хочется время тратить, ведь время – это деньги, подруга. Согласна?

Такие доводы действовали на Вику магическим образом: она мгновенно забывала про смущение, приличие и про то, что как сотрудник серьезной конторы подписывала инструкцию о неразглашении данных о клиентах третьим лицам. Все это оказывалось лишь формальностями. Сейчас перед ней ее подруга, единственная и лучшая, и она остро нуждается в деньгах, и знает, как их добыть быстро и с пользой для себя. Какие могут быть препятствия для помощи подруге? Никаких.

Вика с упорством копалась в сумочке. Сейчас она ругала себя за то, что не ходит с той, просторной, хоть и слишком заметной сумкой: в этой, довольно старой и потертой, ничего найти было нельзя. Мелкие вещи заваливались за прохудившуюся подкладку, и для их извлечения нужно прилагать чудеса акробатики. В конце концов, Вика устала от этих поисков, огляделась по сторонам и, не увидев рядом тех, перед кем ей могло бы быть стыдно за такое мещанство, вытряхнула все содержимое сумочки на столик. Показались паспорт, несколько записных книжек, обрывки газет, какие-то визитки, тюбики помады, маленькие пробники шампуней и кремов, что вклеивают внутрь дорогих глянцевых журналов. Во всей этой массе, при внешней ее непривлекательности, Вика прекрасно ориентировалась: пара движений рукой и она победоносно извлекла нужную визитку.

– Вот, кажется она, я же точно помнила, что она где-то у меня с собой, – Вика протянула визитку Марине, но тут же одернула. – Слушай, а мне полагаются, как это называется, посреднические?

– Посреднические? – удивилась Марина.

– Ну да, а что в этом такого? Я сейчас, можно сказать, на должностное преступление иду ради тебя. Так что я вполне законно могу требовать небольшое вознаграждение по результатам этой моей работы. Ведь так?

– Так, – согласилась Марина, привстала и выхватила визитку, которую Вика сжимала между указательным и большим пальцами. – Если все получится, я в накладе точно не останусь. Ты же меня знаешь.

Марина внимательно рассмотрела визитку и зачем-то даже ее понюхала.

– Шанель номер пять? – поинтересовалась Вика.

– Не смешно, – ответила Марина. – Так, посмотрим: Волков Михаил Петрович, генеральный директор, услуги в сфере коммерческой недвижимости. Звучит неплохо. И телефон. Подруга, мы на пороге великих дел!

– Как это можно быть на пороге дел? – Вика любит цепляться к словам. – Может, просто у тебя, наконец, что-то сложится?

– Слушай, не зли меня своими намеками на мою необразованность. Вот у тебя диплом – и что? Все в шоколаде? Что-то незаметно!

– Да, ты права, прости.

– Вот то-то! – заключила Марина. – Не понимаю, как у тебя на все хватает сил и нервов. Особенно на ребенка. Ясно, что тебе помогает мама. Моя бы никогда не помогла.

– А ты давно ее видела?

– Давно, очень давно, Вик. Не хочется, совершенно не хочется. У нее ко мне претензии, у меня к ней. Сама посуди, и что мы скажем друг другу при встрече? – Марина задумалась. – Я, пожалуй, спрошу, стало ли ей легче жить, когда она сплавила меня к бабке. Избавилась от ненавистных ей расходов на мое питание. Одевать меня тоже стало ненужным. Да и я тоже не нужна стала. Что там вспоминать. Ты вот говоришь, надо налаживать жизнь, может, завести семью, нормальную, а не такую, в какой я прожила почти половину своей жизни.

Марина вдруг замолчала. Вике неловко: она не хотела затрагивать эту тему, зная, насколько она болезненна и неприятна. Нужно было срочно перевести разговор, чтобы закончить его на более-менее позитивной ноте, иначе Марина может удариться во все тяжкие и начать заливать свою грусть чем-нибудь крепким, все равно чем. Однажды так уже было, когда Вика родила, и какое-то время не могла вырваться из дома для того, чтобы посидеть и поговорить с подругой по душам. Тогда Марина на две или три недели бесследно исчезла из своей комнатки в коммуналке, чем напугала соседей, и выключила телефон, чем заставила волноваться Вику. Все разрешилось как обычно банально: Марина все это время провела у какого-то очередного знакомого, отмечавшего свой выход из мест не столь отдаленных. Понятно, что о такой, как Марина, он мог только мечтать.

– Что собираешься делать с Волковым? Как к нему подступишься?

– Пока не знаю, – не сразу ответила Марина. – Попробую устроиться к нему на работу.

– Ты? На работу? – усмехнулась Вика, забыв, что еще минуту назад дала себе зарок не раздражать подругу. – Это что-то новенькое.

– А что, считаешь, я ни на что не гожусь? Не надо так, хорошо? Сейчас будешь все отрицать, а сама-то ведь именно об этом подумала, – Марина показала кулак. – И если кто встанет у меня на пути, в порошок сотру, обещаю. Мне так нужны деньги, что чем-то я готова пожертвовать, поработать, сделать вид, что работаю. Ты же понимаешь, что это ненадолго? Я добьюсь своего, и мне работать вообще не придется больше. Вот времена-то наступят! С ума сойти!

Марина захохотала – хохочет она всегда громко и долго, так, что все окружающие отвлекаются от своих забот для того, чтобы полюбопытствовать, что же такое происходит, что же вызвало столь бурный и неукротимый смех. От смеха из глаз Марины хлынули слезы. Она с возмущенным видом, продолжая посмеиваться, копается в сумочке в поисках косметички и зеркала. Заметив, что с ресниц местами потекла тушь, она тут же бросается все поправлять.

– Марин, ты слышала о Виталике Семенове?

– Нет, ничего не слышала, – вздрогнула Марина и выронила из рук маленькое зеркальце в коричневом футляре.

Зеркало упало на пол, Марина потянулась за ним и подняла.

– Надо же, треснуло, – сокрушенно произнесла Марина и продолжила подводить глаза, периодически облизывая кончик карандаша.

– Плохая примета, Марин, не смотрись в него, – помолчав, сказала Вика.

Марина посмотрела на нее с укором, издевательски потряхивая зеркальцем.

– Подруга, ты же знаешь, что в приметы я не верю. И, в конце концов, зеркало же не разбилось, а только треснуло, вон, три кусочка получилось. Было одно, а стало три. Так что не придумывай! Жалко, конечно, мое любимое было. Но, ничего, Михаил Петрович мне новое купит! Не отвертится, – Марина закончила приводить себя в порядок, захлопнула зеркальце и спрятала его обратно в сумочку. – Так что там с Семеновым?

– А ты разве не слышала? – удивилась Вика.

– Знаешь, в отличие от тебя, я не ловлю по подворотням всякие сплетни, – Марина огрызнулась.

При наличии желания что-либо узнать она, конечно, добилась бы своего, но не слишком скоро: она ровным счетом ничего не знала и не слышала, так как кроме Вики, соседей по коммуналке и случайным образом встречавшихся на ее пути мужчин, больше ни с кем не общалась.

Виталик – так зовут его не только близкие, но и даже клиенты – не обделенный умом и внешностью мужчина. Когда-то, лет пять назад, Марина закрутила с ним роман. Молодая жена Виталика догадывалась обо всем с самого начала, но не подавала вида, мол, нагуляется, перебесится, и все вернется на круги своя. Но она жестоко просчиталась: Марина и не думала отступать. Дошло до того, что стало традицией – каждую пятницу вечером Виталик вел в Марину в ресторан, где они засиживались допоздна. Со временем Виталик стал оставаться на ночь у Марины, а когда соседи стали возмущаться, ругаться на ночной шум, Виталик стал снимать номер в гостинице неподалеку. Домой он возвращался в воскресенье днем, садился в комнате у телевизора и молчал, уставившись в экран.

В другие дни Марина долго ждала, когда же Виталик, наконец, освободится с работы, досаждала ему телефонными звонками. Все свои сбережения он тратил на нее: платья, сумочки, пуховичок, шубка, красивый сотовый телефон с откидной панелью и бесчисленные походы по ресторанам. Все, лишь бы добиться ее расположения.

Отношения Виталика с женой портились. Она не хотела идти на конфликт и все терпела, не желая терять любимого человека. Ему надоедало это ее терпение, оно больше смахивало на жалость. Будто бы жена жалеет его, а он не в силах справиться с чувствами и прояснить свой рассудок, заставляющий его ходить на сторону. На работе у Виталика тоже не ладилось: он перестал быть внимательным, расторопным, расчетливым, что для аудитора прежде всего. Он стал делать ошибки – даже замечая их, не спешил исправляться, стараться выйти из положения. Смыслом всего существования Виталика стала Марина. И даже работа, которую он получил с таким трудом и за которую прежде держался, была в его глазах разжалована. Теперь она стала лишь обязательством, средством добывания денег, которых уже не хватало. Потребности Марины росли, их отношения требовали подкрепления материального – с духовным, как она уверяла, у них полный порядок.

В один прекрасный день совершенно случайно жена увидела Виталика с Мариной за стеклом ресторана в «Астории». Они сидели за столиком у окна, он держал ее за руки, они о чем-то тихо беседовали. Виталик почувствовал на себе взгляд: жена смотрела на него со стороны улицы, почти в упор, прижавшись к стеклу. Марина позвала официанта и что-то нервно ему сказала. Щеголеватый малый в красно-коричневом костюме вышел и вежливо попросил жену Виталика отойти от стекла.

На пороге квартиры Виталика ждали два чемодана и большая дорожная сумка, доверху набитая его носками и сорочками. Как клубничка на торте на самом верху лежала электробритва. Жена отобрала у Виталика ключи от квартиры – ее квартиры – и указала на дверь. Ночь он провел в машине – серебристом «Мерседесе», пусть и не новом, но вполне соответствующем статусу преуспевающего аудитора. Наутро, явившись к Марине в коммуналку, он кое-как привел себя в порядок и поплелся на работу, решив сэкономить на бензине.