Текст книги "От -50° до +50° (Афганистан: триста лет спустя, Путешествие к центру России, Третья Африканская)"

Автор книги: Антон Кротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

14 августа, воскресенье. Президентский день

Сегодня весь киргизский народ, должно быть, пребывал в радости, отмечая восшествие на престол нового президента, Курманбека Бакиева. Его портреты, оперативно изготовленные, уже заменили портреты прежнего вождя, Аскара Акаева, и новый президент, как и любой новый президент, уже начал притягивать к себе всенародную любовь и почтение.

Президентская власть – штука хитрая. Хотя и установлены сроки выборов, победить на них всегда проще старому президенту, чем новому. И вот проходит пять-десять, а в порой и двадцать-тридцать лет, и страна управляется всё тем же человеком, привыкают к его портретам и всё единодушней голосуют «за». Но вот какая-нибудь революция неожиданно меняет привычный порядок вещей, и старый президент, лишившись всех своих «преданных» соратников, смывается в другую страну, портреты его удовлетворённо снимают, памятники сносят, плакаты с его лицом заменяют на другое (ещё пока свежее) лицо, и вот мы все, как один, единодушно шагаем к новым достижениям, успехам, победам, под руководством человека, о котором всего год назад никто и не слыхивал.

А потихоньку на кухне или попутно в машине пожилые люди вспоминают и единодушно хвалят старые добрые времена, когда все жили под старым, проверенным, добрым, умным и мудрым предыдущим вождём, и списывают все текущие недостатки на хреновую работу нового. Думаю, сейчас и в Ираке многие вспоминают добрым словом времена Саддама («да, – скажут, – строг, но справедлив был, и порядок был при нём…»), с тем же единодушием, с каким уничтожали недавно его портреты; с тем же единодушием, с каким при Саддаме вспоминали другие, до-саддамовские времена, а у нас в Средней Азии – славное советское прошлое.

Итак, новый киргизский вождь К.Бакиев выступал сегодня в Бишкеке на большой площади (это её оцепляли, огораживали и красили при мне, два дня назад), и представители всех национальностей – русской, киргизской и основных нацменьшинств – одаривали его цветами, танцевали и поили кумысом. Я же ехал автостопом в сторону Оша. Главная трасса страны, Бишкек—Ош, уже шесть лет находилась в состоянии ремонта; в разных участках чинили её нанятые правительством турки, иранцы и сами киргизы. Несмотря на грандиозный размах работ, трассу за шесть лет до сих пор не починили. Наверное, во всём виноват предыдущий президент (а кто ж ещё?)

…По дороге меня подвозили на небольшое расстояние местные легковушки киргизов. В одной из них ехали организаторы строительства мечетей. Какой-то арабский фонд профинансировал стройку мечетей в разных южнокиргизских городах, и вот эти люди приезжали в каждый посёлок, фотографировали со всех сторон мечеть, стоя перед ней с плакатом: «мечеть такая-то, посёлок такой-то» (по-арабски). Потом ехали в другой посёлок. Ради интереса заехал с ними даже в заветный городок Майли-Суу, где производят лампочки, думал: интересно будет встретить там вчерашнего камазиста! Но, конечно же, не встретил.

Другой водитель оказался крестьянином и строил себе дом в селе из глины и соломы, по местной технологии. К нему я тоже заехал в деревню, осмотрел строящийся дом и другие, уже готовые дома. Очень удобно строить дома из глины; мой друг Миха из Калуги тоже мечтает себе построить такой дом. Потом крестьянин вывез меня обратно на трассу.

Так я достиг города Джалал-Абад. По сути, это очень большое село одноэтажных домов с небольшим центром из пятиэтажек. Город не впечатлил, и я поехал дальше, в древний г. Узген. Местность эта жаркая, и произрастают здесь всяческие фрукты, овощи и хлопок. Хлопка особенно много.

Там у меня возникла идея обогнуть город Ош, сократить дорогу: сделав 93-километровый объезд, выскочить на Памирскую трассу южнее Оша, в селе Гульча. Конечно, я знал, что самый короткий путь – не обязательно самый быстрый, но было интересно. К тому же не хотелось искать ночлег в Оше, так как в деревнях это проще, чем в больших городах. Хотя уже и в городе я вызываю большой интерес, все на меня смотрят, пытаются завязать контакт, угощают мороженым, минералкой, лавашом, арбузами, но в гости не зовут. К сожалению, в Узгене мне встретилось несколько пьяниц, охмелевших то ли по привычке, то ли в честь восшествия на престол нового президента.

Итак, я выехал на восток. Киргизы в своих горах имеют машины, но ездят на них очень локально, на пять-десять километров, в соседнее село и обратно. На десять километров сменил пару легковушек, затем меня подобрала старая советская «Волга», в которой сидело четверо пацанов лет четырнадцати. Взрослых среди них не было, и говорящих по-русски тоже. Ребята очень веселились, подобрав попутчика, и провезли меня ещё десять километров до перевала, на котором стояло два памятника по сторонам дороги: ракета и баран. Там дети меня высадили и уехали обратно в свою деревню – видимо, брали машину у родителей покататься.

На перевале меня подобрал автобусик, старый ПАЗик, и довёз до большой деревни Кара-Кульджа. Там оказался большой и вкусный базар с арбузами и лепёшками, а также весьма запущенный автовокзал. Из схемы автобусных маршрутов примерно на 1988 год можно было уяснить, что по дороге, по которой я завтра намеревался ехать, мне скорее всего придётся идти. Автобусного сообщения на Гульчу не было, а значит трасса там не очень хорошая. Так назавтра и оказалось.

Я пошёл по дороге на выход из посёлка, но меня окликнули и зазвали в дом местные жители. Здесь, в киргизской глубинке, уже настоящее азиатское отношение к путнику (в хорошем смысле слова): подвезут, пригласят в гости, накормят, оставят ночевать. Большая часть взрослых до сих пор помнит русский язык и ностальгирует по СССР. Сельский народ ждёт лучшего от нового президента, К.Бакиева – он тоже уроженец юга Киргизии, в отличие от прежнего, А.Акаева, жителя северной части. Юг и север здесь сильно отличаются: юг более бедный, более дружелюбный, более дешёвый и более религиозный.

Сельский дом, куда я попал, был типичным для этой местности: построен из глины с соломой и оштукатурен, внутри несколько комнат, ковры, телевизор, во дворе – корова, курицы и другой скот, огород с овощами. Сами производят хлеб и круглый каменно-твёрдый сыр размером с глаз. Его грызёшь и непонятно, что за белые части от него крошатся: куски ли это сыра, или твои же зубы? Такой у них сыр. Кстати, в Монголии есть почти такой же.

Сушится этот сыр на солнце и от этого затвердевает, а потом может храниться неограниченно долго. На вкус солёный. Очень хороший сыр, но много его не съесть, сил не хватает на разгрызание. Говорят, от него хорошо отбеливаются зубы. Те, что останутся после разгрызания сыра.

15 августа, понедельник. Пешеход

Наутро я покинул село Кара-Кульджа и отправился дальше, где, судя по карте, между сёлами Ылай-Талаа и Сай должна быть отворотка на Гульчу. Так оно и оказалось. После Ы. транспорт закончился, и я шёл пешком целый день, лишь две легковушки провезли меня каждая по два километра.

О, киргизские горные сёла! Идеальное место для неторопливых вольных путешествий. Тёплый климат, чистый воздух, немноголюдно. Красивые горы, повсеместно всадники в киргизских колпаках, все едут по своим делам на лошадях, срезая серпантин дороги, резко в гору и под гору. В сёлах все удивляются на путника, но стоит сказать: «здравствуйте, бабушки!», как бабушки, сидящие у колодца, сразу вспоминают русский язык, заманивают в гости, угощают лавашом и кумысом. А вот дети и подростки до двадцати лет русским языком вовсе не владеют. Некоторые ещё и боятся меня.

Я шёл около тридцати километров, и дорога всё поднималась в гору. Пастбища, речки, маленькие водопады, потом всадники посоветовали мне спрямить путь, я попёрся по лошадиной тропе и запарился, хотя и срезал несколько кругов серпантина. Наконец поднялся на перевал, где стоял даже указатель «Алайский район», а под ним стоял полный народа встречный уазик, перегревшийся от трудного подъёма, и водитель, узрев меня, стал громко орать в мою сторону по-киргизски – может быть, он испугался моего визита и пытался криками отогнать меня, как медведя. Это ему удалось, я отдалился от машины и пошёл вниз, что было куда приятнее, чем вверх.

Горы были покрыты тысячью маленьких стогов: здесь в высокогорье нет огородов, но косари снизу приезжают сюда на несколько летних дней, чтобы запасти сена для своего скота. Потом они на грузовике или тракторе это сено стаскивают вниз. И теперь все склоны гор были усеяны бородавками – это были эти стога во множестве!

Всадники в киргизских шапках то и дело попадались мне навстречу, ехали они с косами. Они и создавали эти стога. Все со мной здоровались и удивлялись, я же их фотографировал.

Спускаясь ниже, я заметил другие изделия человеческих рук – это были ульи. Около одной пасеки стоял трактор с прицепом, сидели мужики, поедая арбуз. Пригласили и меня разделить с ними трапезу.

Бакыт и Фархад, так звали пчеловодов, жили в долине, в большом селе Гульча, а в горах снимали комнату в домике, появлялись здесь время от времени и присматривали за пчёлами. Осенью же свозили все ульи вниз, в долину, где пчёлы и зимовали, а весной опять возвращали их в горы.

Пчеловоды рассказали мне о жизни пчёл. Я в детстве интересовался насекомыми, хотел даже стать энтомологом (изучателем насекомых), а потом утратил весь интерес к ним. И вот пчеловоды мне рассказали, и я вновь узнал, что пчёлы бывают трёх видов: рабочие, трутни и матки. Обычные пчёлы, которых мы обычно видим, – это рабочие пчёлы, что летают за мёдом, живут они всего 30 дней, из которых только последние 15 дней жизни летают за мёдом, а крылья у них постепенно изнашиваются. И вот примерно на 30-й день жизни пчела вылетает из улья, «заправляется» у цветка, но взлететь уже не может и вскоре погибает. А вот матка живёт до пяти лет, она живёт в улье и откладывает по 70.000 яиц, и даже больше, в первый и второй год, бывает что и на третий. Когда матка зарождается, она первые 20 дней живёт в улье, а потом вылетает из улья, и за ней гонятся пять-шесть-восемь трутней (самцов). Самый удачливый догоняет матку, совокупляется с ней на лету и погибает. А матка возвращается в улей и всю жизнь там живёт и откладывает яйца.

Ещё интересно, что пчёлы могут сами вырастить из личинки рабочую пчелу, матку или трутня, смотря какая надобность имеется в улье. То есть если матка постарела, они могут вывести новую матку. Пчёлы болеют всеми болезнями, как люди: например, у них бывает понос, и тогда ульи в маленьких зеленоватых точках поноса; а лечат их антибиотиками, такими же, как людей лечат, разводят их с водой и сахаром и угощают пчёл. Если же пчёл не лечить, они могут перезаражать друг друга всякими инфекциями и перестанут делать мёд или вымрут вовсе.

Зимой мёд не порождается, а только летом, поэтому пчеловоды говорят, что они кормят пчёл девять месяцев в году, а пчёлы их – только три месяца. Однако, если хорошо знать всю науку пчеловодства, то можно добывать много мёда и для собственного потребления, и на продажу. В горных сёлах почти все продают мёд, и стоит он здесь всего 60 сом (40 рублей) за килограмм, а в Бишкеке – вдвое дороже.

Такие сведения мне рассказали пчеловоды, а параллельно очень вкусно меня накормили. В чае вместо сахара у них был мёд, но такой – «технический», не на продажу, в котором, как в янтаре, замуровались тушки попавших туда пчёл. Кладя в чай, пчёл надо выковыривать.

Я решил сфотографировать хозяев вместе с ульями, и достиг успеха, но при этом пострадал: несколько пчёл забрались ко мне в одежду и успели меня укусить. Утешал себя тем, что укусы имеют лечебное воздействие.

Хотя хозяева собрались вечером ехать к себе домой, в Гульчу, и приглашали меня к себе, – но я решил ещё некоторое расстояние пройти пешком, чтобы больше увидеть и сфотографировать. Поблагодарив пчеловодов, пошёл. Вскоре покосы и пасеки кончились и начались обычные горные киргизские сёла, даже с маленькими мечетями. Прошёл дальше, одно или два села, и тут меня зазвали в гости. Хозяином дома был старик 70-ти лет, по имени Токтомоллат, а местность называлась Кеньджилга.

Старик сообщил мне подробности из своей биографии. Родился он в этом же селе. В 1951-52 годах, ещё при Сталине, он пошёл в армию и служил в Караганде, где выучил русский язык. Потом в течение сорока лет он был чабаном, пас в горах колхозный скот, а в 1991 году вышел на пенсию, в связи с ликвидацией колхозного скота и колхозов вообще. Детей у него было десять человек. По местному обычаю, старшие сыновья должны, как вырастут, построить себе сами дома, а младший сын остаётся с отцом, помогает ему и после его смерти наследует жилище. Вот и жил он с женой-старушкой (не знающей русского языка), с младшим сыном и с внуками. Большое хозяйство содержало здесь огороды, пастбища и скотину; недавно (похвастался хозяин) они с сыном ездили в Бишкек и приобрели «Волгу» (не самую новую) за 120 тысяч сом (2500 долларов). Было в доме и электричество.

Интересно, что дед оказался особо соблюдающим мусульманином, носил бороду и совершал все положенные молитвы, а для омовения был у него специальный металлический чайник-кувшин, вероятно ещё дореволюционного производства.

Так что с большим удовольствием я остался у деда, сфотографировал его с внуками и даже потом выслал ему фотографию – не знаю, дошла ли.

16 августа, вторник. Милиционер-деньгопрос

Утром рано я покинул гостеприимную семью Аджимоллатовых и направился в сторону Гульчи. Уже наблюдалось движение машин – народ ехал в райцентр по делам и на работу. Меня подвезли. Вскоре я оказался на окраине большого села, это и была Гульча, растянутая километров на пять вдоль речки и улицы Ленина. Накрапывал дождь. В центре посёлка проходящие скучающие милиционеры проверили мой паспорт. Вреда не причинили.

Хмурый киргиз, работник придорожной лавки, зазвал меня на чай и попытался споить меня водкой. Я сообщил ему о вреде пьянства. Потом отделился от человека, ставшего пьяным и назойливо дружелюбным, и вышел на трассу в то самое место, где 6 лет назад мы стояли с Митей Фёдоровым, едучи в Таджикистан впервые.

Тот же самый указатель – «Сары-Таш 104 км, Мургаб 337, Хорог 648 км»: я его уже фотографировал шесть лет назад и щёлкнул ещё раз. Хорошо бы дотянуть сегодня хотя бы до Мургаба! Там я ещё никогда не был.

Подобрали меня быстро: милицейская машина, трое следователей, ехали из самого Бишкека в район пика Ленина, чтобы составить протокол о несчастном случае, произошедшем с неким поляком. Как с этими поляками обычно бывает (о чём регулярно пишет газета «Вольный ветер»), он пошёл в одиночку на пик Ленина и умер. Подробности пока были неизвестны.

По дороге заехали в придорожный ресторан и сытно поели. Я предложил заплатить, но следователи отказались: «да ладно уж, в другой раз» и заплатили за обед сами. А на перевалах перед Сары-Ташом они купили ещё и кумыса и угощали им меня и себя. Подъехали к Сары-Ташу, там развилка: прямо – на Мургаб и Хорог, направо – на Дорот-Коргон и пик Ленина. Дождь закончился, выглянуло солнце из-за облаков и осветило заснеженных великанов Памира: пик Ленина и проч.

Расстались – и вот удивление! Милицейская машина оказалась деньгопросной! За 100 км, в которой я проехал в ней, с меня причиталось 100 сом ($2). Я, конечно, заплатил, мысленно удивляясь, так как они на меня по дороге и в ресторане потратили больше! Вероятно, это старинный киргизский обычай брать деньги за подвоз, который пустил корни в некоторых водителях. Чудеса!

И ведь раньше, 6 лет назад, мы с Митей Ф. ехали до Сары-Таша, и тоже нас подвезли киргизы на легковушке, оказавшиеся деньгопросами! Тогда в машине было уже шестеро, мы стали седьмым и восьмым пассажирами, впихнулись плотно и забыли предупредить о своей сущности; по приезде пришлось нам расплачиваться: подарили водителю бутылку-«торпеду» с сахаром, т. к. с деньгами тогда у нас было не густо.

Итак, милиционеры укатили на запад, а я подошёл к посту ГАИ. Пост являл собой настоящий врытый в землю бетонный дзот, глухой стеной обращённый ко «вражескому» Таджикистану; вход – лестница в подземлелье – был с киргизской стороны. Из дзота торчала труба и шёл дымок. Дорогу перегораживал шлагбаум; водители подъезжали, стопились, заходили в дзот, что-то там отстёгивали или показывали, гаишник выходил и поднимал шлагбаум – счастливого пути!

На часах было 13:00. У поста уже отирались, чего-то ожидая, две машины. Одна из них – грузовичок ЗИЛ – уже содержала автостопщика, немца, по имени Клаус. Было ему лет пятьдесят. Он с нетерпением ожидал покорить высоты Памирского тракта. Хорошо он подготовился: два рюкзака, сумка, в паспорте – визы Киргизии и Таджикистана и ксерокопия «пропуска» на Памирский тракт, которая обошлась ему аж в 40 долларов – делал он его через турфирму, и та прислала ему пропуск по Е-майлу. Как скоро узналось на таможне – на карманные и транспортные расходы немец взял полторы тысячи евро наличностью; остальные деньги у него были в Трэвел-чеках и на карточке. Ехал Клаус до первой таджикистанской деревни, расположенной на озере Каракуль: 100 км отсюда.

Не удивительно, что грузовик у немца оказался платным; хотели с него сперва $50 за эти 100 километров, потом он договорился на 500 сом ($10) и очень, думал, хорошо сторговался. Но пока я говорил с немцем, водители двух машин вылезли из подземного поста, и увидев рядом с немцем и рюкзакастого меня, закричали мне наперебой:

– Поехали, поехали!

– Пост – нет проблема! – восклицал водитель уазика, полного арбузов. Он рассчитывал выдавать на постах всем гаишникам по арбузу и таким образом решить все проблемы, а заодно и заработать на перевозке меня. Но я отказался, сказав, что, вероятно, они хотят с меня денег, а я подожду бесплатную машину.

– Нет, бесплатно здесь никто не возьмёт! – сообщили мне, уже в тысячный раз за мою жизнь, эту всегда ошибочную фразу. Пыля и урча, машины тронулись с поста в направлении далёких гор. А я остался у шлагбаума, потребляя воду, конфеты и лепёшку, имевшиеся у меня.

Через ровно пять минут подъезжает другой грузовичок, бензовоз. Водитель его, по имени Кабул (хорошее имя), везёт в Хорог бензин, гуманитарную помощь от фонда Ага-Хана.

О религии исмаилитов, об Ага-Хане – его духовном вожде – и о его фонде (оказывающим помощь всем жителям Памира) будет рассказано подробнее в своём месте.

Итак, водитель Кабул ехал с бочкой бензина и со своим двенадцатилетним сыном в Хорог, взял и меня. Вскоре на горном подъёме мы догнали УАЗ с арбузами и грузовик с немцем: они чинились. Остановились посмотреть на тех, кого догнали: ну конечно, это оказались водители-друзья Кабула, ибо почти все водители, возящие груз по Памирскому тракту, знакомы между собой. Поговорили и пошли к юртам, видневшимся рядом, немца тоже пригласили.

Кто ездил на Памир из Оша, знает: на большом лугу, в долине Сары-Таша, на высоте 3300 метров над уровнем моря, летом стоят некоторые юрты, штуки три или четыре. Кочевые киргизы пасут там своих лошадей, собирают кизяк и угощают кумысом всех, кто проезжает мимо и останавливается возле их юрт. Я так и не узнал, как оплачиваются эти кумысно-молочные услуги, – но наши водители подарили в юрту арбуз.

Покумысничали, починили машины и поехали дальше. Дорога пошла серпантином вверх; вскоре миновали ещё два поста (уазик откупился арбузом, бензовозы – бензином). Вскоре передний ЗИЛ окончательно сломался.

Когда мы медленно, гудя, проезжали мимо, на ветру рядом со сломанным ЗИЛом стоял старый Клаус и махал руками.

– Ну что, не бросать же человека! – воскликнул Кабул и затормозил. Немец заглянул в кабину.

– Ах, there is no space! – Нет места!

– Блин, давай лезь скорей, there is a lot of space, – места хватит на всех, – отвечал я немцу. Но у него оказалось два рюкзака и сумка. – Это барахло наверх!

Над кабиной у нас был железный ящик, где я уже хранил свой рюкзак, туда можно было напихать и немецкое барахло.

– К сожалению, мои вещи не водонепроницаемые, – сказал по-английски немец и начал запихивать все свои рюкзаки и своё тело в тесную кабину. Вдогонку уже бежал водитель сломанного ЗИЛА:

– Заплатишь ему 700 киргизских! – строго заповедал он немцу и вернулся в свою сломанную машину.

Итак, мы поехали вчетвером. Мне было немножко неудобно, но не физически, а морально, ибо мы тут набились с немцем и рюкзаками в кабину, стало очень тесно. Я стал переводчиком, так мы и ехали, переводя друг друга. Дорога очень плохая. Мотор всё закипал, мы останавливались и поворачивались носом к ветру, чтобы остыть, а сами ходили вокруг кабины и остывали на ветру. Было ветрено и очень холодно – около нуля градусов, облака, дождь (чуть не переходящий в снег), сырость. Ладно ещё я – я прыгал, отжимался, приседал, а немец дрожал, завернувшись в куртку, как под Сталинградом в 1942-м. Я вспомнил поговорку: «Что русскому хорошо, то немцу смерть».

– Дорога очень плохая, – жаловался немец. – Говорят, на перевале есть хотель и можно заночевать за $1.

– Если и можно заночевать в этих местах, то, я думаю, только бесплатно, – отвечал я.

– А на перевале есть столовая? «Плов»? «Шашлик»? «Лангман»?

Водитель, услышав знакомые слова «Шашлик, плов», смеялся и просил передать немцу, что ни плова, ни хотеля, ни «шашлика» на перевале не ожидается.

По дороге два раза прокололи колёса и меняли их на остужающем ветру. Я помогал водителю по мере своих знаний; немец кутался, мёрз и вспоминал Сталинград. Дотянули кое-как до киргизской таможни; электричества на ней не было, шашлыка и выездных штампов тоже. Водитель отлил таможенникам бензина. Клаус предъявил свои многочисленные рюкзаки, и чего там только не было: кофе растворимый в большой железной банке, крем от загара и даже маска для подводного плавания (для высокогорноого озера Каракуль?!). А также лекарства от всех болезней, действительных и мнимых.

Я думал, что обе таможни – киргизская и таджикская – находятся друг напротив друга, прямо на границе, которая проходит по перевалу Караарт (4217 м). Но оказалось, что после киргизской таможни опять идёт подъём в гору по отвратительной дороге, а таджикская таможня – в нескольких километрах, чуть ниже перевала, по другую его сторону.

Таджики обитали в круглых вагончиках-бочках, в таких обитают у нас на севере нефтянники. На двери первой бочки была табличка с надписью по-русски: «СТОЙ! Предъяви паспорт и пропуск!»

Мы втроём (водитель, немец и я) вошли в дверь; сын водителя остался в машине, и вообще он никаких документов не предъявлял, из кабины не выглядывал. Таджики-пограничники сперва подумали, что мы с немцем оба буржуины. Среди погранцов была даже одна англоговорящая девушка, что нас весьма удивило. Записали наши имена, отлили по традиции бензин и мы получили штампы в паспорта. Немец предъявил свой отпечатанный на принтере пропуск; я – Дорожную грамоту.

Поехали! Солнце уже село. Быстро темнело и холодало. Какой-то человек на границе совершал намаз прямо на улице. Это подтвердило мои предположения, что Таджикистан – святая страна. Едем!

Ещё пара постов обошлись Кабулу ещё в несколько литров бензина (всего на 750 километров от Оша до Хорога уходит 60–80 литров бензина на взятки на постах). Кое-где машина опять закипала, я ходил с канистрой к холодным горным ручьям и набирал воду. И также пил из этих ручьёв. Одни были прозрачные, другие – красно-коричневые, с большим содержанием железа и глины. Клаус пил минералку из припасённых с собой нескольких бутылок. (Чудак, зачем сюда в горы воду потащил?) Наконец, уже часов в десять вечера, мы прибыли в пос. Каракуль, находящийся на высоте 3900 метров на берегу одноимённого озера.

В посёлке Каракуль живёт около тысячи жителей (по моей гипотезе). Темным-темно, свет лишь от луны, несколько убогих окошек светятся свечками и солярковыми лампами. Электричества здесь нет, хотя провода и лампочки висят – наследие СССР, когда здесь располагалась элитная воинская часть. Сейчас вояки остались, но элитность у них вся вышла вместе с запасами солярки и электричеством. В посёлке, помимо в/ч, имеется три-четыре придорожные столовые; в одну из них мы и направились.

Немец наконец-то прибыл, разгружался, с удовольствием вытаскивал свои многие рюкзаки и мечтал поесть «шашлик, лангман, плов», о чём у него уже несколько часов были все мысли. А вот расплатился с водителем он плохо: выдал ему (через меня, как переводчика) всего 250 мятых киргизских сом.

– Что это он? Напомни ему, что на 700 договаривались! – сообщил водитель немцу через меня-переводчика. Но немец стал возмущаться (по-английски):

– Это некомфортабельно! В том, предыдущем грузовике, я был один, единственный пассажир, а тут мы ехали вчетвером в одной кабине, никакого комфорта! И это ещё и нечестно: почему один пассажир едет бесплатно, а я должен платить? У нас в Германии не так!

– Передай ему, что пускай спасибо скажет, что вообще подобрали, – отвечал водитель. – Я другим водителям расскажу, он завтра отсюда вообще не уедет!

На том и разошлись. Я предложил доплатить за немца, но водителя интересовали не деньги, а само странное поведение буржуина. Тут все вместе мы пошли в кафе – там была весьма живописная картина: при свете керосинки сидели на возвышениях четыре-пять старцев с бородками, в киргизских шапках, и ели мясной густой суп. Нам тоже налили; водитель угостил и странного немца.

– Если бы там не был лагман [суп], он бы заплакал, – произнёс водитель, – а слово своё надо держать.

Немец остался в Каракуле, а мы продолжили ночной путь под звёздами Памира. Здесь уже не было таких крутых перевалов, дорога была когда-то заасфальтирована, и покрытие ещё не было разбито, так как машин тут мало. Как-то незаметно прошли высочайший перевал в Союзе – пер. Ак-Байтал (4655 м) и прибыли, в два-тридцать ночи, в освещённый луной и звёздами посёлок Мургаб, самый высокогорный райцентр в СССР.

У водителя здесь обитали друзья, да и вообще у всех водителей, что ездят годами по Памирской трассе, должны быть знакомые в каждом посёлке. Но мы не решились будить друзей в такое время. Заехали во двор, выключили мотор и заночевали: Кабул со своим сыном – в кабине, а я – в спальнике, под звёздами Памира, в порожнем кузове рядом стоящего самосвала.

В первый раз в жизни я оказался в высокогорье. Я никогда раньше не поднимался ни автостопом, ни пешком выше 3500 м, а самые высокогорные населённые пункты, где я был до этого, находились на отметке 3000 метров (в Эфиопии и в Афганистане). В этой поездке мне довелось побить личный рекорд высокогорности на целый километр, и, более того, пройти в горах большие расстояния пешком. Но об этом будет рассказано в своём месте.