Текст книги "Жрец смерти "
Автор книги: Антон Леонтьев
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Когда я так плакала в последний раз, уж и не помню. Наверное, никогда. Слезы катились из глаз сами собой, и не было им конца. Но я и не хотела, чтобы они закончились. Потому что страшнее всего стало, когда слезы высохли.
Я же обещала малышке, что смогу защитить ее, что спасу ее, что с ней все будет в порядке, – и не сдержала своего обещания. Мы вместе прошли через такие мытарства. Хотя нет, Светочке пришлось выдержать намного больше, потому что маньяк похитил именно ее. И именно над ней измывался. Именно ее хотел убить.
И вот она умерла. А я ничего не смогла поделать. Какая же я после этого добрая фея?
Затем я вдруг подумала – маньяк все же добрался до Светы. Но быстро отмела нелепое предположение. Нет, от маньяка я ее как раз защитила, а вот от смерти спасти не удалось.
Ибо в конце концов от смерти никто никогда не спасется. И Света, конечно же, тоже когданибудь умерла бы. Как и все люди. Рано или поздно. Но девочка умерла слишком рано – в возрасте неполных восьми лет. Она не успела стать матерью, бабушкой и прабабушкой… Почему же смерть такая равнодушная?
Вопрос был риторический. Я задавала его себе уже великое множество раз. Но ни разу он не стоял так остро. А мне так хотелось получить на него ответ. Вырвать его из смрадной глотки беззубой старухи смерти.
Странно – я, наемная убийца, хотела победить смерть. И была готова отдать все, чтобы продлить жизнь одного человека, мне, в общемто, незнакомого – маленькой девочки Светы. Той, которую я почти считала своей дочерью. Для которой была доброй феей.
Целый день я не отвечала на звонки, даже не вышла на связь с посредником, который хотел предложить мне новое прибыльное дело. Но ни до чего и ни до кого не было дела. Хотелось одного – заснуть и проснуться в другом мире.
Но такое возможно только в одном случае – когда ты умрешь. Но к этому я еще не готова. А вот Света оказалась готова. Впрочем, смерть никогда не спрашивает, просто забирает человека, и все тут…
Понимая, что когдато настанет момент возвращения к привычной, но ставшей вдруг такой ненавистной жизни, я вышла в Интернет. В котором, естественно, только и писали что о смерти несчастной девочки. Читать эти слезливые и глупые опусы не было ни малейшего желания.
Но вдруг мое внимание привлекла еще одна публикация – короткое интервью с профессором Винокуром, директором Центра детского здоровья, в котором скончалась Света. Сама не знаю, почему я решила просмотреть его. Наверное, потому, что хотела получить ответ на все тот же сакраментальный вопрос: почему смерть так несправедлива?
– Очень живой и добрый ребенок! – услышала я тихий голос профессора Винокура, которого журналист подловил после операции. Врач усталым жестом снял маску и стянул резиновые перчатки. – Мне очень жаль ее родителей. И, конечно, саму Светочку. Потому что все мы, в первую очередь я сам, были уверены, что все самое плохое для нее осталось позади. Ей удалось выжить в таком ужасном месте! И вот…
Профессор говорил банальные, правильные вещи, от которых у меня снова навернулись на глаза слезы. Затем начал жонглировать медицинскими терминами, то и дело сбиваясь на воспоминания о Свете. Видимо, девочка тоже произвела на него сильное впечатление.
– Но у каждого своя судьба, увы… – вздохнул профессор. – А теперь прошу вас, хватит. Мне предстоит следующая операция. Выключите камеру!
Говоря это, врач тщательно намыливал руки, а затем пустил на них тугую струю воды. В последний момент камера захватила странное пятно на его запястье, где рукав зеленого хирургического балахона слегка задрался.
Наверняка никто из остальных зрителей не обратил на него внимания. А если обратил, то не придал увиденному значения. Я же пересмотрела короткий отрывок раз двадцать, если не тридцать. Потому что с самого начала мне стало понятно – это не просто пятно, а довольно большая родинка. И рядом с ней – коечто иное.
След укуса. Отпечаток зубов. Не собачьих. А человеческих.
Причем – я уже не сомневалась – моих собственных.
Я не могла бы ничего доказать, потому что во мне заговорило всего лишь чувство, некое подобие инстинкта. Но он еще ни разу не подводил меня.
Я стала лихорадочно искать в Интернете записи, в которых фигурировал бы профессор Винокур. Их оказалось на удивление мало. Наконец мне удалось раскопать запись примерно десятилетней давности – врач был приглашен в качестве гостя в какоето токшоу.
То, о чем беседовали ведущий и профессор, меня ничуть не волновало. Речь шла о том, какой герой детский доктор и как самоотверженно он помогает больным ребятишкам, причем многим – бесплатно.
Мне требовалось иное. Я искала один короткий момент. И нашла. Ктото из зрителей задал смешной вопрос, профессор Винокур рассмеялся… От этого эпизода, который длился от силы пять секунд, у меня мороз пробежал по коже.
Потому что смеялся профессор Винокур вот как – сначала вроде бы нормально, а под конец как будто истерически, заходясь в лае.
Так, как смеялся маньяк.
И на руке у него была родинка, прямо как на руке маньяка. А рядом – след укуса. След – сомнений быть не могло – моих зубов.
Но это могло означать только одно…
Значит, ужасным маньяком, тем самым, который убил множество людей и похитил Свету, был вовсе не покойный психиатр Артеменко, а не кто иной, как достопочтенный профессор Винокур, основатель и бессменный директор Центра детского здоровья.
Монстр не только не умер – ему удалось выйти сухим из воды. Он жив и невредим. И готов убивать – снова и снова.
Пересматривая отрывок, запечатлевший странно смеющегося профессора Винокура, я отчетливо поняла: я должна остановить его! Любой ценой!
Странное дело, но, убедившись, что маньяк жив, а вовсе не сгинул в недрах вырытого им же самим туннеля, я воспряла к жизни. Странно потому, что сие смертельно опасное открытие придало мне новые силы. Хотя чего уж обманывать саму себя – подобное чувство хорошо мне знакомо…
Выяснив, что серийным убийцей является глава Центра детского здоровья, я заставила себя еще раз разложить все по полочкам. Может быть, я подозреваю в ужасных деяниях невинного человека? Вдруг я сошла с ума?
Но, перебрав скудные факты, имевшиеся в моем распоряжении, снова пришла к выводу, что права. Что не ошиблась. Что профессор Николай Платонович Винокур – маньяк.
Подозревать известного врача в серийных убийствах было примерно то же самое, что подозревать доброго доктора Айболита в педофилии и продаже наркотиков, Мальвину – в торговле собственным телом, а ослика Иа – в каннибализме. Потому что профессор Винокур был не просто фигурой легендарной, он был воплощением честного, доброго, бескорыстного медика. К тому же имеющего среди своих друзей сильных мира сего – представителей властных структур и тех, кого называют денежными мешками.
Именно это, как стало мне ясно, и было отличным прикрытием для убийцы. Как жена Цезаря, он был выше всяческих подозрений. Уж ктокто, а я прекрасно знала, что именно это и становится великолепной ширмой при совершении самых мерзких преступлений.
Но как могла деятельность директора центра на пользу малоимущим, тяжело больным детям сочетаться с деяниями кровожадного серийного убийцы? Я вспомнила холодильник в подвале особняка маньяка, а в нем – человеческую голову и изъятые внутренние органы. И морозильный шкаф, забитый изуродованными телами. Не может же святой оказаться бесом!
Да нет, может. Потому что святость его не настоящая, а фальшивая. Наигранная. Служащая в качестве прикрытия. Не исключено, что профессор Винокур – виртуозный хирург. Но одновременно – жестокий маньяк. Одно другого не исключает.
Только теперь мне стали понятны слова Светочки. Она уверяла, что маньяк навестил ее, но в другом обличье. Конечно, навестил – я же сама видела руководителя центра, выходившего из отделения, в котором лежала девочка. Вероятно, он побывал и у нее.
А еще смех! Мне ведь показалось в коридоре клиники, что до меня донесся смех маньяка. Только я сразу внушила себе, что у меня слуховая галлюцинация. Нет, никакая не галлюцинация, наверняка я и слышала смех маньяка – то есть профессора Винокура!
Смех, конечно, смехом, но доказательствто в моем распоряжении практически не было. Потому что меня самой как бы не существовало. О том, что я причастна к этой истории, знали только сам маньяк и я.
Решение пришло моментально, мне стало понятно, что следует сделать. Новый заказ может подождать. Как, впрочем, и новая фотосессия. Сначала нужно разрешить эту проблему. Причем радикальным способом. То есть убить профессора Винокура.
Для меня, профессиональной убийцы, это дело привычное. Маньяку удалось избежать смерти в пылающем особняке? Но теперь у него – ни малейшего шанса. Ему предстоит умереть.
Но, подумав как следует, я немного охладила свой пыл. Убить Винокура, конечно, не сложно. Но если я его просто убью, то его похоронят как героя. Еще бы, почтенный врач ушел в мир иной! Может, и орденом посмертно наградят.
Убить его я всегда успею, не сомневаюсь. Важнее всего сейчас – доказать, что именно он является маньяком. И что на его совести десятки жертв.
Вот это сделать гораздо сложнее. Ведь требуется не чтонибудь, а посадить безжалостного убийцу на скамью подсудимых и чтобы суд пришел к однозначному выводу: он и есть маньяк.
Задача не простая, но выполнимая.
Теперь я знала, чем мне предстоит заняться в ближайшее время. Потому что и бедная девочка Света, и прочие безымянные жертвы жаждали мести. Ангелом мести стану я, Ника Соловьева Профессиональная убийца.
Да, убийца. Но как я ею стала? Я не люблю вспоминать об этом, но все же, все же…
Как я стала убийцей
Вряд ли ктото из детей мечтает стать киллером. Я, та самая, которая является сейчас убийцей, киллером, машиной уничтожения чужих жизней, тоже не мечтала в детстве об этом.
То были далекие советские времена – для когото благословенные, для когото проклинаемые. И мечтала я, насколько помню, быть врачом. Потом учительницей. Еще кемто. Даже водителем трамвая. Но, разумеется, не киллером. Собственно, тогда и понятия такого не было.
Свое первое убийство я совершила в возрасте шестнадцати лет. А к тому времени уже много лет находилась на попечении советского государства. И была в курсе того, что родители от меня не отказались, хотя в детских домах, где я успела побывать, было много отказников. Имелись там и дети тех, кого лишили родительских прав.
То есть с прочими ребятами все было болееменее понятно. А вот что приключилось со мной, никто не знал. И это меня интересовало. Хотя бы потому, что по детскому дому, в котором я оказалась в возрасте восьми лет, вдруг распространился слушок: мои родители – психи, которых содержат в дурдоме в отделении для буйнопомешанных.
Одно дело оказаться в новом детдоме совсем крошкой, и другое – когда тебе уже восемь лет. Потому что детдомовцы взрослеют намного быстрее своих сверстников, растущих в семьях.
В приюте, куда меня определили, имелись свои группировки, свои вожаки и свои «неприкасаемые». Тогда, в возрасте восьми лет, я была довольно неуклюжей, склонной к полноте, а в экстремальных ситуациях к заиканию бледнолицей девчушкой. Поэтому в первый же день, в первый же час, вернее даже, в первую минуту моего пребывания там мое место определилось – меня зачислили в разряд «лохов».
Я помню тот на редкость жаркий сентябрьский день, когда впервые переступила порог моего нового жилища, детского дома, расположенного в Подмосковье. До того я жила в Ярославской области, а еще раньше – под Ленинградом.
Располагался детский дом в бывшей дворянской усадьбе, центральный корпус представлял собой ветхий, но все еще величественный дворец с дорическими колоннами и гипсовыми львами у входа. Учреждение было какоето особое, экспериментальное, где воспитывались только девочки.
Вначале меня поразило само здание – еще бы, вдруг выяснилось, что я буду жить в настоящем дворце. (Детский дом, в котором я пробыла около полугода до этого, закрыли на капитальный ремонт после пожара, моих подруг отправили в другое место, а вот меня сюда, в это подмосковное заведение.) Я зашла в огромный холл, в котором веяло прохладой и стояла тишина. Но тишина длилась от силы пару минут, потому что прозвенел звонок – и раздались крики, топанье, появились дети различных возрастов.
С опаской поглядывая на них, я жалась в сторонке и пыталась понять, кто же из них станет моими новыми друзьями. Причем отчегото пришла к выводу, что новый детский дом, расположившийся в бывшем княжеском дворце, станет для меня тихой гаванью.
Как же я ошиблась!
Когда на лестнице появилась колоссальная фигура, чемто напоминавшая мне Винни Пуха из мультфильма, я сразу ее заметила. Это была чрезвычайно полная и чрезвычайно некрасивая девочка, вернее, девицапереросток с черными усиками над верхней губой и уродливыми красными прыщами по всему лицу.
Я обратила внимание на то, с каким почтением расступаются прочие обитательницы детского дома, уступая дорогу жирнячке. Ее сопровождала группка из нескольких девок, которые, как я узнала позднее, были ее преданными подругами, а вернее – «шестерками».
Шароподобная особа шествовала по ступенькам, посматривая на всех, как работорговец на невольников. Заметив у какойто девочки конфету, толстуха нахмурила косматые брови, и одна из «шестерок» протянула к той руку. Девочка беспрекословно отдала конфету.
– Ты что, дурку включила? Это же не все! Нука, живо гони все свои запасы! Я знаю, тебе бабка постоянно присылает вкусненькое! – произнесла жирная особа неожиданно тонким, какимто писклявым голосом.
Контраст между монументальной внешностью и кукольным голоском был столь смешон, что я не выдержала и прыснула. И только потом заметила, что больше никто не засмеялся. И не только не засмеялся, но и улыбки, даже тени улыбки себе позволить не посмел. На лицах двух, если не трех десятков девочек застыло мученическое выражение, этакая смесь покорности и ужаса.
Не обращая внимания на несчастную жертву, которая протягивала дрожащими руками кулечек, на дне которого покоилось несколько конфет, жирнячка двинулась ко мне. Зато одна из ее «шестерок» с жадностью вырвала кулечек со сладостями из рук девочки да еще заехала ей ладонью по лбу. Девочка со всего размаху села на пол. Наверняка ей было больно, но она даже и пикнуть не посмела, только на глаза ее навернулись слезы.
Толстуха тем временем подошла ко мне. Вокруг меня образовалось кольцо из зевак. На лицах некоторых я видела сочувствие, но в большинстве своем – нескрываемую радость и облегчение. Как будто они были счастливы, что не попали под горячую руку монументальной особе.
– Кто такая? – спросила жирнячка у своей свиты.
Несмотря на то что явно попала в переплет, я снова прыснула. Уж слишком писклявый и противный голос был у прыщавой толстухи.
– Новенькая! – услужливо доложила той одна из «шестерок». – Я слышала, как о ней преподы говорили. Что ее привезут к нам сегодня.
– Прежний детдом сгорел, – сообщила другая.
Губы толстухи раздвинулись в зловещей ухмылке.
– Значит, сиротка к нам пожаловала, – подытожила она. – Погорелица из цирка шапито. Надо такое как следует отпраздновать!
Ее свита подобострастно загоготала. Рассмеялись и некоторые из прочих девочек. Жирнячка же, придвинувшись ко мне так, что я могла чувствовать запах пота, исходивший от нее, пискнула:
– И что же тебе тут смешным показалось?
Так как я была честным ребенком, то и ответила правдуматку:
– Ты. И твой голос. Ты говоришь так, как будто на горшке сидишь!
Лица «шестерок» окаменели. Прочие школьницы, кажется, побледнели. А толстуха вдруг схватила меня за горло своими ручищами и стала трясти, приговаривая:
– Еще раз посмеешь про мой голос чтото вякнуть, я тебя живьем закопаю!
Силы в этой особе имелось предостаточно, и я была как тряпичная кукла в ее руках. В глазах у меня потемнело, в ушах зазвенело. Мне хотелось одного – чтобы девица отпустила меня.
– Что тут происходит? – донесся до меня, как из тумана, голос.
Толстуха швырнула меня на пол. А потом плюнула в мою сторону.
Появилась молоденькая воспитательница, и жирнячка же первая доложила:
– Елена Владимировна, тут новенькая на всех бросается. Пыталась вот ей лицо расцарапать!
Она указала на одну из своих «шестерок», и та с готовностью закивала, живописуя в деталях, как я едва не лишила ее зрения.
Елена Владимировна, качая головой, помогла мне подняться. Я украдкой вытерла мерзкую желтую слюну толстухи, висевшую у меня на волосах.
– Сдается мне, Куприянова, ты опять сочиняешь. И, как всегда, ты первая ее задирать стала.
Жирная девица, сделав удивленное лицо, развела руками и сказала:
– Елена Владимировна, миленькая, здесь же столько свидетелей. И все подтвердят, что я говорю правду. Мы просто шли мимо новенькой, а она на нас набросилась. Прямо бешеная!
Преподавательница, устало вздохнув, спросила у собравшихся:
– И что, так и было? Новенькая без причины бросилась на Куприянову и ее подруг?
Все дружно закивали, а несколько девиц, даже не из разряда «шестерок», стали объяснять, что я вела себя как заправская разбойница.
Елена Владимировна повернулась ко мне и спросила, поправив очки:
– Ну а ты, девочка, что скажешь? Как же твоя фамилия… птичья какаято…
Одна из «шестерок» вдруг услужливо подсказала, строя мне гримасы изза спины воспитательницы:
– Петухова у нее фамилия, Петухова!
Коекто захихикал, но Елена Владимировна, видимо, посчитав, что это и есть моя фамилия, кивнула:
– Ах, ну да, конечно, Петухова.
И тут захохотали все остальные, видимо, довольные, что унизили меня и задурили голову учительнице. Та же, шикнув на них, спросила:
– Итак, Петухова, скажи, неужели ты напала на Куприянову просто так, безо всякой причины?
Я собралась уже было поведать всю правду, но тут заметила, как жирнячка показывает мне изза спины Елены Владимировны кулак. Да и, судя по постным лицам прочих девиц, никто бы не стал поддерживать мою версию.
– Да, – хмуро ответила я.
А толстая Куприянова тут же запищала:
– Елена Владимировна, миленькая, вот видите, она сама призналась! При свидетелях! В карцер ее, в карцер! Там ей самое место!
– Скажи, Петухова, почему ты решила напасть на Куприянову? Ты же ее не знаешь!
– Потому что она обижает тех, кто младше и слабее ее. И вымогает у них сладости, – заявила я, дерзко посмотрев в глаза шарообразной нахалки. Лицо у той перекосилось, и девица сделала недвусмысленный жест, проведя ладонью поперек шеи. Мол, ты покойница, новенькая!
Елена Владимировна, положив руку мне на плечо, повернулась к притихшей Куприяновой:
– Так и знала, что без твоих проделок не обошлось. Опять ты пристаешь к другим? Если кого в карцер и отправлять, так не Петухову, а тебя!
– И моя фамилия Соловьева, а не Петухова, – добавила я и улыбнулась, показывая «Винни Пуху», что ничуть не боюсь. Хотя, конечно, боялась. Еще как! Но не собиралась это демонстрировать.
Елена Владимировна, взглянув на часы, сказала:
– Сейчас начнется урок, так что разойдитесь все по классам. А тебе, Петухова… то есть Соловьева, я сейчас покажу твою комнату. Отныне ты будешь жить у нас, в нашем прекрасном доме.
Мы с ней пошли по лестнице на второй этаж, и я обернулась. Жирнячка Куприянова и ее «шестерки» кружком стояли в холле, о чемто переговариваясь. Заметив, что я смотрю на нее, она снова провела ладонью по шее. Мне стало страшно.
Распорядок дня в детских домах был мне знаком, реалии и обыденная жизнь тоже. Моя кровать стояла рядом с кроватью той самой девочки, у которой Куприянова приказала отобрать конфеты.
– Меня зовут Тоня, – представилась девочка, протягивая мне другой кулек. – Угощайся, потому что для друзей мне ничего не жалко. А мы ведь станем подругами?
Невысокая, юркая Тоня сразу мне понравилась. Поэтому я взяла предложенную конфету и, раскусив ее, спросила:
– А кто эта толстуха?
Тоня качнула головой и тихо произнесла:
– Сероводородная Бомба.
– Каккак? – засмеялась я.
А Тоня тихо пояснила:
– Кличка у нее такая – Сероводородная Бомба. Потому что она часто и громко пускает ветры. И запах тогда стоит ужасный. Только Куприянова страшно не любит, если ее так называют. И вообще, зря ты к ней полезла. Страшно противная девица. И всегда всех новеньких чморит…
– Что делает? – спросила я, услышав неизвестное мне доселе выражение.
– Ну, унижает, ломает их, – охотно объяснила Тоня. – Она заставляет вылизывать себе и своим подружкам подошвы туфель. Или окунает в унитаз головой. Или еще чтонибудь более мерзкое придумает…
– Но почему вы позволяете с собой такое делать? И что, никто из взрослых не знает о том, что тут творится? – удивилась я.
Тоня только вздохнула:
– Наивная ты! Сероводородная Бомба – самая сильная. А вместе со своей бандой она наводит на всех страх и ужас. Взрослые, конечно, знают, но кому хочется заниматься проблемами детдомовцев?
– Но Елена Владимировна… – начала я.
– Ее недавно муж бросил, – отмахнулась Тоня, – она осталась одна с двумя детьми, до чужих ли ей сейчас… Неужели ты такая наивная, Соловьева? В этом мире мы никому не нужны – ни взрослым, ни тем более своим родителям. Вот твои родаки кто?
– Не знаю! – честно ответила я, мрачнея от того, что моя новая знакомая затронула больную тему.
– А мои – алкаши, – равнодушно произнесла Тоня. – Вот бабушка имеется, но она старенькая. И тоже выпивает. Что мне у нее делать? Хорошо только, вот конфеты время от времени присылает…
И девочка снова протянула мне кулек.
– Но вы же не собираетесь подчиняться этой самой Сероводородной Бомбе? – поинтересовалась я. – Она же из вас всех веревки вьет!
– И что с того? – пожала плечами моя собеседница. – Все сейчас очень рады, что новенькая пришла, то есть ты. Потому что Куприянова и ее банда теперь будут тебя чморить и оставят на какоето время других в покое. Давай я расскажу тебе, что надо делать, если они тебя попытаются чморить…
Тоня поведала мне несколько секретов и дала массу полезных советов. Однако они не уберегли меня от того, чтобы в ту же ночь, мою первую в этом детском доме, стать жертвой Куприяновой и ее «шестерок».
Заснула я на удивление быстро. И вдруг проснулась, потому что ктото прижал мне к лицу подушку. Я уже подумала, что задохнусь. И в тот же момент ктото ударил меня по животу, причем так сильно, что я едва не потеряла сознание. Потом меня стащили из кровати и поволокли кудато из комнаты по коридору. Затем в лицо мне ударил мертвенножелтый свет, и я поняла, что нахожусь в туалете. С обеих сторон меня держали за руки две «шестерки». А Сероводородная Бомба стояла надо мной, походя на скалу в море.
– Что, Петухова, думала, что просто так отделаешься? – пискнула она, а затем врезала мне ногой в живот.
От резкой боли у меня скрутило желудок. Я бы наверняка упала на кафельный пол, если бы не «шестерки», державшие меня за руки.
– Нет, не отделаешься! – констатировала Сероводородная Бомба. – И настало время заплатить за то, что меня сегодня битый час изза тебя пропесочивали. Держала бы язык за зубами, все бы было проще!
Куприянова снова ударила меня в живот, а потом отдала команду тащить меня из помещения с рукомойниками в соседнее, где находились туалетные кабинки. Одна из кабинок была распахнута. «Шестерки», подбадриваемые приказаниями Сероводородной Бомбы, подтащили меня к унитазу.
– И башкой ее туда, прямо башкой! – командовала жирнячка. – Хорошо, что я только что в туалет сходила, а смыть забыла. Петухова такое любит!
Меня окунули в унитаз три раза. Я сопротивлялась изо всех сил, но поделать ничего не могла. А потом раздался чейто тонкий свист, и «шестерки» бросились врассыпную. Я в изнеможении осела на пол.
Куприянова, пнув меня ногой, сказала:
– Думаешь, что на том все и закончится? Все только начинается, Петухова! Все только начинается! Добро пожаловать в ад! И запомни – тебя теперь все будут звать Петуховой. Хотя нет, слишком просто. Цыпленок табака! Во как!
Свист повторился, и толстуха ретировалась. А через минуту в туалете появилась одна из дежуривших ночью воспитательниц. Она обнаружила меня в непрезентабельном виде и попыталась получить ответ на вопрос, кто со мной так обошелся. Но я ничего не сказала – не потому, что боялась Куприянову, а потому что знала: все равно это мне не поможет.
Воспитательница довольно долго билась со мной, а потом обратилась за помощью к заместительнице директора. И та провела короткий допрос, но, поняв, что я ничего говорить не намерена, заявила:
– Такая юная и такая строптивая. Но и для таких у нас имеется узда. Если не скажешь, кто виноват, отправишься в карцер!
Так я оказалась в карцере. Не знаю, отчего его все так боялись – ничего ужасного в крошечной, абсолютно темной комнатке с железной кроватью и вонючим горшком в углу не было. Завалившись на кровать, я повернулась к стене и очень быстро заснула.
В карцере я провела двое суток, после чего меня снова вызвали на допрос. На сей раз беседу со мной вел пожилой директор, тип с седыми усами и украинским говорком. Как ни увещевал он меня, как ни стращал, я ничего не сказала, оставаясь при своей изначальной версии: никто на меня не напал, я сама отправилась ночью в туалет, поскользнулась и упала.
– И что же, прямо в нужник головой упала? – прищурился директор. – Вижу, ты маленькая, но врунья! Вроде бы тихая такая, но в тихом омуте, как известно, черти водятся. Говори, Куприянова на тебя напала? В который раз спрашиваю!
Я отрицательно мотнула головой, после чего меня снова отправили в карцер.
Проведя там два дня и две ночи, я отлично выспалась и о многом успела подумать. С Куприяновой и ее бандой мне было не справиться. Во всяком случае – пока. Если я буду пытаться сопротивляться, то все может закончиться трагически – для меня.
Однако я не тешила себя надеждой, что, выйдя из карцера, вдруг стану всеобщей любимицей. Сероводородная Бомба затаила на меня злобу и будет шпынять и чморить при любой возможности. И так могло продолжаться недели, месяцы, а то и годы. И руководство детского дома ничем помочь не сможет. В детдомах, где я побывала раньше, я частенько была свидетельницей того, что подобные мытарства заканчиваются весьма трагически. Но тогда я была не жертвой, а сторонним наблюдателем. Теперь же все переменилось. Поэтому меня ждут тяжелые времена. Что бы я ни делала, перевес всегда будет на стороне Сероводородной Бомбы и ее банды.
Но вдруг мне в голову пришла простая и в то же время страшная мысль: а ведь все бы изменилось, если бы Куприянова, скажем, серьезно заболела. Или даже умерла.
Только с чего ей умирать? Но ведь она могла исчезнуть – просто взять и исчезнуть, и все тут. А как сделать, чтобы Сероводородная Бомба исчезла? Этого я не знала. Но мысль о таком выходе из ситуации затаилась гдето в лабиринтах моего сознания.
Наконец меня выпустили из карцера, и настал момент, когда я снова столкнулась с Сероводородной Бомбой. Следующей ночью все повторилось – меня снова окунали головой в унитаз. И так продолжалось в течение недели.
А затем случился переполох – у одной из учительниц пропал кошелек, который лежал у нее в сумке, оставленной в классной комнате. Директор запретил информировать милицию, а сказал, что разрешит проблему на свой лад.
Во всем детском доме был устроен обыск, и кошелек нашли – он лежал под матрасом на кровати Сероводородной Бомбы. После чего с Куприяновой состоялся серьезный разговор в кабинете директора, затем ее отправили в карцер, а еще через несколько дней Сероводородная Бомба покинула детский дом.
С того момента все начало налаживаться. И никто не подозревал, что кошелек у учительницы стащила я и подбросила его Сероводородной Бомбе. Потому что мне не хотелось снова и снова оказываться головой в унитазе. Пришлось придумать этот план.
И хотя уже тогда мне приходила идея: чтобы избавиться от Сероводородной Бомбы, надо просто убить ее. Но проще было сделать так, чтобы ее перевели в другой детский дом, чего я и добилась иным, не столь жестоким способом.
После этого толстуха Куприянова какоето время снилась мне, и я каждый раз разделывалась с ней, отправляя на тот свет. Я была уверена, что все это идиотские фантазии, не подозревая, что мне придется столкнуться с гадкой девицей четырьмя годами позднее. И не только столкнуться, но в самом деле убить.
Банда Куприяновой после исчезновения атаманши быстро распалась, «шестерки» или превратились в обыкновенных девчонок, или стали «неприкасаемыми». Я же, к своему удивлению, достаточно быстро заняла место, которое принадлежало раньше Куприяновой, только не превратилась в грозу детского дома, потому что мне не хотелось никого мучить или заниматься вымогательством.
Подозреваю, здесь не обошлось без вмешательства Тони. Потому что она, похоже, была единственной, кто сразу догадался, почему Сероводородной Бомбе пришлось покинуть наш детский дом. Она даже несколько раз напрямую спрашивала меня, не причастна ли я ко всему произошедшему, но каждый раз я давала отрицательный ответ.
Так или иначе, мое появление в этом детдоме ознаменовало завершение долгой и жестокой эры Куприяновой. Это, видимо, и сыграло свою роль в том, что ко мне потянулись прочие девочки. Комуто я помогала советом, комуто в подготовке домашних заданий. А моей правой рукой стала Тоня.
Шло время. Сон, тот самый страшный кошмар, мучивший меня с самого раннего детства, навещал меня с завидной регулярностью. И както я спросила Тоню, хранятся ли в детском доме дела каждого из воспитанников. Та, подумав, ответила:
– Ты ведь знаешь, где находится кабинет директора? В секретарской находится архив – комната за железной дверью. Там дела и лежат. Только зачем тебе это?
А мне очень хотелось узнать, кто же был моими родителями, что с ними стало и почему я оказалась однаодинешенька на всем белом свете.
Много раз на дню я проходила мимо кабинета директора, заглядывая через полураскрытую дверь в предбанник, в котором восседала секретарша. И бросала взгляды на дверь, обитую железом, которая вела в архив. Кажется, это даже возбудило некоторые подозрения, потому что секретарша стала както странно посматривать на меня каждый раз, когда я появлялась в коридоре.
Поэтому я сменила тактику. И стала подумывать о том, как попасть в архив. Эта комната, которая манила меня, как АлиБабу пещера, набитая сокровищами, была средоточием всех моих надежд.
Архив находился в темном помещении. Я специально прогуливалась под окнами директорского кабинета и секретарской, посчитала шаги и уяснила, что проникнуть в него можно было только через обитую железом дверь.
– Ты что, с ума сошла? – спросила Тоня, когда я сообщила подружке, что затеяла. – Да знаешь, что с тобой будет, если поймают?
Ничего хорошего меня действительно не ждало. Но опасность не мешала мне заниматься разработкой плана. И Тоня, видимо, не желая бросать меня на произвол судьбы, сказала: