Текст книги "Клуб любителей фантастики, 1961-62"

Автор книги: Антон Леонтьев

Соавторы: Север Гансовский,Анатолий Днепров,Евгений Войскунский,Игорь Росоховатский,Димитр Пеев,Михаил Грешнов,Сергей Житомирский,Лариса Немченко,Юрий Сафронов,Ион Хобана
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Разве не стоит столетий мгновение Ньютона, когда он сформулировал свой знаменитый закон? Разве секунды Леонардо да Винчи или Ломоносова – это только то, что отсчитали часы?

За секунду Земля проходит определенный путь, ветер пролетает определенное расстояние, муравей пробежит определенную тропу. Человек может вообще не заметить секунды, а может нажатием кнопки в одну секунду запустить ракету в космос, может зевнуть от скуки, а может открыть новый закон природы.

Время – хозяин многих вещей в природе, но человек – сам хозяин своего времени.

Михаил Григорьевич задумался о том, какую жизнь прожили эти пришельцы. Что успели сделать за нее? Больше, чем он, или меньше?

Пламенеющий горизонт пустыни медленно угасал. Огненная стена уже давно опустилась за барханы, и лишь золотисто-красная грива еще указывала место, где солнце скрылось, подчиняясь непреложному времени.

Длинные тени легли от пришельцев и смешались с тенью Михаила Григорьевича. Они стояли друг против друга – высшие существа, такие разные и все же сходные в основном. Ведь это они, существа, обладающие разумом, могли вне зависимости от времени сделать свои жизни ничтожными или бесконечными.

_______

Идея рассказа И. Росоховатского не противоречит основным положениям материалистической биологии. Его можно было бы даже дополнить еще некоторыми примерами резких различий в скоростях течения биологических процессов.

Рассказ заставляет читателя задуматься о чрезвычайном разнообразии форм живой материи, о наличии в живом мире процессов, протекающих с различными скоростями.

Н. КОСИНЮК, доктор биологических наук, руководитель Лаборатории общей Физиологии ин-та АН УССР

Ф. Белков
ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ

Научно-фантастический рассказ

Техника – молодежи № 4, 1961

Рис. А. Побединского

СЛУЧАЙ В ГОРАХ

Пальцы ломит. Держаться нет сил.

«Все кончено…» – мелькнула последняя мысль, пальцы разжались, скользнули по выступу скалы, и Никитин покатился с обрыва.

Час спустя его подобрали. Он был без сознания. И когда а больнице пришел в себя, едва слышно прошептал:

– Черный квадрат… соберите черный квадрат… пронумеруйте… соберите…

На станции их было трое: начальник Иван Александрович Никитин, научный сотрудник Лидия Николаевна Волкова и пилот вертолета Гриша Смирнов.

Станция Академии наук по изучению космических лучей находилась высоко а горах. Вертолетом пользовались для связи с внешним миром. Гриша два раза в неделю летал на астробазу. Туда он отвозил материалы наблюдений, а на станцию привозил продукты, почту, фотоматериалы.

В этот день он должен был лететь в девять часов утра. Когда же обнаружилось, что Никитин не пришел к завтраку – завтракали аккуратно в восемь, – Гриша пошел за ним.

Но ни в жилом помещении, ни в лаборатории, ни около приборов Никитина не оказалось. Было отчего встревожиться. Никто из сотрудников никогда не выходил за границу станции, обозначенную вехами.

Площадка была окружена зияющими трещинами, обрывами, нагромождениями обломков скал, покрытых льдом и снегом.

Одного неосторожного движения достаточно, чтобы сорваться в пропасть.

С тяжелым предчувствием Лидия Николаевна и Гриша бросились к вертолету. Поднявшись метров на тридцать, машина, лениво вращая лопастями винта, застыла на месте.

Первое, что они увидели, был большой черный квадрат на площадке, примыкающей к станции. Эта площадка была несколькими метрами выше остальной территории станции.

Черный квадрат резко выделялся на белом снегу, как нарисованный тушью на ослепительном ватмане.

Но площадка с таинственным квадратом была пуста.

Мелькнула тяжелая догадка: квадрат сделан Никитиным, а его самого нет. Учитывая полную неприступность этого места, можно было предположить только одно…

Лидия Николаевна и Гриша стали внимательно осматривать местность, лежащую ниже. Бинокли ощупывали каждый бугор, каждую расщелину. И, наконец, далеко-далеко внизу, на дне пологого обрыва, Гриша увидел на снегу лежащего человека…

Спуститься туда на вертолете было делом нескольких минут.

Это был Никитин.

НА НЕПРИСТУПНОЙ ПЛОЩАДКЕ

Радиограмма в двенадцать часов успокоила Лидию Николаевну и Гришу. Жизнь Никитина была вне опасности. Кроме этого, сообщили, что перед операцией он опять бредил каким-то черным квадратом.

Видимо, что-то очень важное было связано с этой геометрической фигурой, едва не стоившей ему жизни.

Но как забраться на эту проклятую площадку? Вертолет на нее не посадишь, почти всю ее поверхность занимал загадочный квадрат.

Лидия Николаевна решила высадиться с помощью веревочной лестницы, опущенной с вертолета.

Ее догадка о природе квадрата подтвердилась. Он был выложен большими фотопластинками. Каждая запечатана в черный конверт. Такие пластинки обычно применяются для изучения космических лучей. Прилетев из космоса, элементарная частица проходит через бумагу и рисует в толстом слое эмульсии траекторию своего пути. По таким снимкам ученые многое узнают о природе космических лучей.

Но что заставило Никитина спешно раскладывать фотопластинки именно на этом месте? Что побудило его в ночной темноте карабкаться по скалам? Пластинки можно было разложить и на свободном пространстве приборной площадки.

Лидия Николаевна еще не успела заглянуть в станционный журнал, куда обычно вносились все события за сутки. Сделал ли запись Никитин во время своего ночного дежурства или отложил это до возвращения на станцию?

Но мешкать было нельзя. Гриша должен возвратиться через полчаса.

Кусочком мела Лидия Николаевна пронумеровала первый ряд пакетов. Собрала его и проделала то же с остальными рядами.

Пластинок было восемьсот двадцать пять, они занимали площадь в тридцать шесть квадратных метров, получилось два солидных свертка. Лидия Николаевна подошла к тому мосту, с которого сорвался Никитин. Очевидно, судя по следам на снегу, он оступился, потерял равновесие, а за выступ скалы удержаться но смог.

Вернувшись на станцию, Волкова сразу же заглянула а журнал.

Но, увы… последняя запись была сделана ею самой во время ее дежурства, накануне этого дня.

АБСТРАКЦИЯ ИЗ КОСМОСА

Через неделю Гриша привез письмо. Оно было от Никитина. В конверте лежал лист бумаги, исписанный неразборчивым почерком:

«Поправляюсь. Сильная слабость. Говорить но разрешают. Пишу украдкой. Фотопластинки проявите как обычно (не перепутайте нумерацию!). Результат сообщите. Пусть они, обработанные, лежат до моего возвращения. Наблюдайте интенсивность космических лучей. Как на станции? Привет. Никитин».

Целую неделю Волкова проявляла пластинки. Закончив работу, она написала Никитину:

«Дорогой Иван Александрович! Мы очень рады, что Вы поправляетесь. О делах станции я подробно писала в прошлом письмо. Ничего нового добавить не могу в отношении наблюдений. Все по-прежнему. Слежу внимательно. Закончила проявлять все пластинки, но они экспонированы как-то странно. Покрыты пятнами. Есть совсем темные, есть со сплошным серым тоном разной силы. Но большинство покрыто пятнами или переходами от светлого к темному. Каюсь, две пластинки разбила… Но одна из них совсем черная, а другая со сплошным светло-серым тоном. Я обещаю приготовить искусственно эти негативы. По одному осколку от каждой я сохранила.

Кроме пятен, ничего на всех пластинках обнаружить не удалось. Некоторые пластинки напоминают абстрактную живопись: вдруг на сером фоне расплывается противная белая клякса. Другие пластинки напоминают увеличенные препараты электронного микроскопа.

Боюсь, что это Вас, Иван Александрович, сильно разочарует.

Быстрее поправляйтесь. Гриша шлет привет и не дождется того дня, когда полетит за Вами.

С сердечным приветом Лидия».

На другой день после отправки письма на станции была получена неожиданная радиограмма:

«Сообщения восторге тчк предположение подтверждается тчк теперь быстро поправлюсь тчк скоро выпишусь Ваш Никитин».

РАЗГОВОР О ЖИЗНИ

Как только я узнал, что Никитин выздоровел и приехал в Москву, я немедленно отправился к нему.

И хорошо сделал, что поторопился, иначе мог бы его не застать. Он уже заканчивал свои лечебные дела, всякие процедуры и исследования и собирался обратно в горы.

У Никитина сидело несколько человек. Кое-кого из них я знал и встречал у него раньше.

Когда затихла небольшая суматоха, вызванная моим приходом, Никитин ввел меня в прерванную беседу:

– Мы здесь до тебя спорили о самых возвышенных вещах – о проблеме жизни на других планетах.

Одни говорят, что, кроме как на Земле, вряд ли где во вселенной есть такие же разумные существа, как мы, люди. Другие хотя и допускают наличие там разумных существ, но наделяют их такими нелепыми формами, что я, например, не хотел бы даже капельку быть на них похожим. Ну, одним словом, сейчас как раз моя очередь говорить, и тебе все станет ясным.

Я совсем не согласен ни с тобой, Зоя, ни с тобой, Николай, – продолжал Никитин, – а также не согласен и с писателями-фантастами, которые, как и вы, представляют себе разумных существ других миров обязательно нелепыми уродами.

А природа на самом деле на редкость точный и рациональный конструктор. Никаких вольностей она не терпит. Ничего лишнего, ничего зря она не создает.

Согласен, многое зависит от условий жизни. Даже у нас на Земле есть люди, отличающиеся и по цвету кожи и формами тела. Но это различие очень незначительное. Я уверен, что везде, где развивается жизнь, она идет по одним и тем же законам эволюции.

– Ты так уверенно говоришь, у тебя такой поучающий вид, как будто ты имеешь очень веские доказательства, – не удержалась Зоя.

Никитин немного помолчал, пожал плечами и как-то нехотя ответил:

– Доказательство? Ну что же, оно есть…

И он вышел в другую комнату. Мы переглянулись. Что он имел в виду? Или на шутку он решил ответить шуткой?

– Вообще-то говоря, – промямлил один из гостей, – ничего нет удивительного в том, что в природе развитие при одинаковых условиях может происходить одинаково. Что касается неорганической природы, то до сих пор ни на одном прилетевшем к нам метеорите не обнаружено чего-либо нового, неизвестного на Земле…

В этот момент вернулся Никитин. В руках он нес большую квадратную раму, завернутую в простыню.

Он бережно поставил ее на высокий столик и прислонил к стене.

Пригасив слишком яркий свет, Никитин попросил нас сесть подальше.

Когда мы устроились, он с видом иллюзиониста поднял руку и произнес:

– Внимание! – и театральным жестом сдернул простыню.

Я, и, наверное, не только я, вздрогнул от неожиданности.

«НЕБЕСНОЕ СОЗДАНИЕ»

Это было лицо. Лицо женщины. Внимательно, изучающе смотрели ее глаза. В лице были сила и нежность, грусть и ирония одновременно.

Кадрирован портрет был неудачно. В рамку попала только часть лица. Было похоже на то, что эта фотография – фрагмент живописного портрета, выполненного в свободной импрессионистской манере. Брови, глаза, нос, губы были написаны очень легко и без ремесленной точности.

Я вспомнил слова английского художника Лоуренса. Он как-то сказал: «Хорошо нарисовать глаза может даже маляр, но передать взгляд способен только художник».

И здесь этот взгляд был. Он был главной темой портрета.

От этих говорящих глаз невозможно было оторваться. Они буквально не отпускали.

И по мере того как мы смотрели на это лицо, образ необыкновенной женщины постепенно раскрывался перед нами. Что-то новое и новое виделось в нем.

Мы просидели в оцепенении около часа. Заядлые курильщики не вспомнили о своих потухших папиросах. Простуженные ни разу не кашлянули. И даже насмешливая Зоя как-то присмирела и сидела не шевелясь.

Тишину прервал Никитин. Он тихонько хлопнул в ладоши и шепотом сказал:

– Ну, может быть, достаточно? А? Я его заверну. Я вижу, вы атак готовы просидеть до утра. А меня это совсем не устраивает… – И он накинул на портрет простыню.

Постепенно оцепенение стало проходить. Начали шевелиться, разговаривать. Курильщики задымили, а Зоя, шумно негодуя, бросилась открывать форточку.

– Ну, а теперь, скромник, рассказывай, кто она.

– Кто? Не знаю. Адрес ее пока мне точно неизвестен. Она хоть и подарила мне этот замечательный портрет, но ничего о себе не сказала. А живет она очень далеко…

Дело в том, что перед вами было самое настоящее, не оперное и не книжное, а реальное небесное создание. Эта женщина неземная, и даже очень возможно, она не из нашей Галактики…

ТАЙНА ЧЕРНОГО КВАДРАТА

Ну и шум поднялся!

Как будто в отместку за предыдущий чес полной тишины.

Всем было досадно, что Никитин продолжал мистификацию.

Но мне этого не казалось. Когда он говорил, слишком серьезны были его глаза. Гораздо серьезнее, чем это нужно для мистификатора.

– Ну, тише, тише, а то я опять введу вас в оцепенелое состояние. Открою портрет – сразу затихните. Хотите узнать все – слушайте, не хотите – не надо. Вам же будет хуже. Ничего и не узнаете…

Все сразу притихли, и он продолжал:

– Прежде всего выбросьте из головы, что я вас дурачу. Слишком дорого стоил мне этот портрет. Из-за него я чуть не лишился жизни.

Поэтому мне не до шуток. Слушайте все по порядку.

Двадцатого февраля этого года я заступил на ночное дежурство на своей станции. До пяти часов утра все шло как обычно. Телескопические счетчики элементарных частиц, расставленные рядами, изредка пощелкивали.

Но в пять часов утра произошло необычное. Сработал одновременно весь первый ряд счетчиков. А через тридцать минут 20 секунд одновременно сработали все пять рядов. Это не было галлюцинацией, самописцы все записали – у меня есть документ.

Я тогда понял, что эти излучения идут импульсами откуда-то из одной точки неба, но вследствие вращения Земли движутся полосой – с востока на запад. Площадь охвата импульсами очень скоро передвинется западнее приборной площадки, но там отвесная скала и только на ее вершине ровная поверхность. Времени в моем распоряжении было мало. Я схватил в лаборатории ящик толстослойных фотопластинок (эти пластинки мы применяем для изучения космических лучей), притащил его к подножию площадки, привязал к нему веревку, а другой ее конец – к поясу и полез вверх. Стена была отвесная, выступов мало. Как я еще тогда не свалился, до сих пор не пойму. Разодрал себе руки, лицо, но все-таки я был наверху. Втащить ящик с пластинками после этого адского подъема было детской забавой.

При свете звезд я разложил на снегу все пластинки как можно плотнее друг к другу. Затем я должен был вернуться вниз наблюдать за счетчиками. Стал искать место, где бы я мог привязать веревку. Обходя площадку, оступился… Повис над обрывом… А что произошло дальше, вы уже знаете.

По моей просьбе наши сотрудники собрали и проявили пластинки. Они были экспонированы не частично, как это бывает, когда в толще эмульсии появляются следы элементарных частиц, а сплошь. Это был другой характер лучей.

Мы отпечатали все снимки на фотобумаге. Склеили в огромное полотнище и разложили на земле. Затем поднялись на вертолете и увидели это лицо, которое так сильно поразило вас. Здесь я вам показал фоторепродукцию с того огромного портрета. Он был еще более размытый, местами более туманный. Изображение сильно напоминало случайные пятна сырости на стене, в которых великий Леонардо да Винчи порою черпал сюжеты для своих рисунков. В трактате о живописи у него прямо говорится:

«Я не премину поместить среди этих наставлений новоизобретенный способ рассматривания; хотя он и может показаться ничтожным и почти что смехотворным, тем не менее он весьма полезен, чтобы побудить ум к разнообразным изобретениям. Это бывает, если ты рассматриваешь стены, запачканные разными пятнами, или камни из разной смеси…

Пусть тебе не покажется обременительным остановиться иной раз, чтобы посмотреть на пятна на стене, или на пепел огня, или на облака, или на грязь, или на другие такие же места, в которых… ты найдешь удивительнейшие изобретения, чем ум живописца побуждается к новым изобретениям, будь то к композициям битв животных и людей, или к различным композициям пейзажей и чудовищных предметов…»

Но вернемся к рассказу.

Мне думается, что излучения передавались импульсами и энергетический луч наткнулся на нашу Землю.

Встреча была очень короткой, и луч шел, по моим расчетам, навстречу движению Земли. Поэтому Земля в своем беге по орбите не успела выскользнуть из-под этого луча, а время поворота Земли мне удалось использовать для подготовки к фотографированию.

Площадь, охватываемая лучом, была, безусловно, огромна, и то, что мне удалось зафиксировать, – лишь крошечная частица того, что передавалось.

Возможно, что луч шел из соседней галактики, и если его начальная толщина была со спицу для вязания, то вследствие рассеивания на Землю попал поток, занимающий площадь в десятки квадратных километров.

Сейчас я выясняю природу этого луча и направление, откуда он пришел.

Но я уверен, что то, что вы видели, не случайная игра пятен, о которых рассказывает Леонардо. Это попытка разумных существ других миров рассказать о себе.

Когда Никитин закончил свой рассказ, мы были потрясены. Мы попросили вновь открыть нам портрет.

На нас смотрели эти немного насмешливые, но необыкновенно теплые человеческие и вместе с тем действительно какие-то неземные глаза.

Кто она? Дочь далеких миров? Или все-таки это игра случайных пятен, порожденных ливнем космических лучей? А может быть, это подшутили над нами отсыревшие фотопластинки?

Но мне хочется думать, что все-таки Никитин прав. Хочется верить, что перед нами действительно дочь далеких миров. Очень далеких миров, где есть такие же пытливые, ищущие и побеждающие люди, как и у нас на Земле.

Михаил Грешнов
МАША

Ставропольский край,

Преградненский район, поселок Пхия

Научно-фантастический рассказ

Техника – молодежи № 5, 1961

Рис. Р. Авотина

– БОРИС! Да проснись ты, слышишь?..

Спальный мешок заерзал, растянулся, как гигантский кокон.

– Ни одной собаки, Борис! Исчезли…

Показалась голова, открыла глаза, прищурилась:

– А мне снилось… Море, такое синее… До сих пор а глазах!

Василий выругался с досады:

– Да придешь ты а себя?!

Утро разгоралось а туманах. Розовый свет ложился на гладь заснеженной реки, трогал дальние вершины и терялся где-то над горизонтом в пучине уходящей ночи. Река закруглялась к западу, все было чистым, белым; странно черкали на белизна две нарты, круг остывшего костра…

Это, пожалуй, больше подействовало на Бориса, чем толчки и слова Василия, вскочив на ноги, он закричал:

– Рустан, Рустан! Салка!

Крик понесся над рекой, слабо отдался от обрывов берега.

– Куда же они девались?..

Отпечатки лап, покружив у костра, устремлялись по берегу, к излучине, которую миновали вечером, перед тем как лечь спать. Друзья бросились по следу. Миновали мыс, круто вдавшийся в реку, и остановились. Стая была здесь.

Накануне вечером Борис и Василий взорвали сползший откос; тут же хотели остаться на ночь, чтобы с утра приступить к пробам, но глыба нависла так угрожающе, что друзья сочли за благо найти для ночлега более удобное место. И сделали правильно: глыба отвалилась и на высоте четырех-пяти метров открыла узкую щель, черневшую на белом известняке. Собаки ныряли в щель и появлялись с добычей; здесь же, меж камней, пожирали куски. Увидя Бориса и Василия, некоторые виновато завертели хвостами.

– Рустан! Салка! – закричал Борис. – Ко мне!

Вожаки отделились, пошли; за ними потянулись другие, зализывая окровавленные пасти.

– Что вы нашли? Какую мерзость?

Кругом валялись куски кожи, спутанные мотки желтой с чернотой гривы. Превозмогая брезгливость, Василий нагнулся над изгрызенным куском.

– Борис!..

Борис и сам рассматривал клок кожи, и, когда поднял глаза, а них было удивление и недоуменный вопрос:

– Не пойму… Не встречал подобного.

– Это непостижимо, Борис! Трудно поверить…

Оба, как по команде, подняли взгляд к зияющей щели, и, наверное, оба бросились бы к ней, если бы не остроухая лайка, воровато кравшаяся туда же.

– Румка! – страшно заорал Борис. – Куш!

Собака, поджав хвост, повернула, а асе остальные шарахнулись от людей а недоумении.

Пока Борис отгонял собак, Василий уже карабкался по камням к отверстию. Товарищ нагнал его у самой дыры. И то, что предстало взорам, потрясло обоих до оторопи.

В черной пустоте вырисовывался бок громадного животного. Бурая шерсть висела клочьями, как омертвевшая кедровая хвоя. Часть кожи и мяса была содрана, виднелось обглоданное ребро. Но поразительнее всего было другое: из большой и глубокой раны – невероятно! – крупными, как горошины, каплями сочилась густая кровь!

Перед глазами стояла полутьма пещеры. Вдруг в глубина друзья различили очертания другого, еще большего зверя. Он стоял, как гора, привалившись боком к скале, с опущенным хоботом и закрытыми глазами. Туша была нетронутой. Казалось, животное дремлет и вот сейчас свернет хобот, шагнет могучими ногами. Подойти было жутко.

Какой же он? Мертвый? Замороженный?.. Под пальцами ощущалась грубость кожи, холодной как лед, но не мерзлой. Она подавалась под пальцем, хотя, прикасаясь, каждый чувствовал мурашки, бежавшие по спине…

Первым побуждением друзей было закрыть дыру: животное сохранялось в постоянной температуре. Отверстие заделали парусом, завалили снегом.

– Случай необычайный, надо ехать немедля! – сказал Борис, отряхивая снег. – До Средне-Колымска пять дней пути. Если взять обе упряжки – четыре. Езжай, Василий, поднимай всех!

…Вскоре вдали лишь чернела точка в вихревом снежном облаке.

Борис садится у костра. Находка действительно необычна. Странное ощущение, что мамонты живые, овладело Борисом с первого взгляда, когда увидел капли черной крови.* Живые, только в спячке, в анабиозе!

Борис с детства рвался в Арктику, к полярным сияниям. А теперь он геолог, кладоискатель. Мечта осуществилась.

Сейчас за спиной целый живой окоченевший мамонт. Его надо только оживить! Мысль поражает, как удар грома…

– Оживить! – Борис встает, ходит по берегу взад-вперед. – Оживить!..

Опыты на рыбах, летучих мышах показали возможность оживления, даже когда было поверхностное обмерзание. Борис вспоминает коричневую эластичную кожу, холодную как лед. Она не мертва. Тканевая жидкость переохлаждена, но не затвердела.

– Но как оживить? – вопрос падает камнем. – Как?.. – И снова садится на снег, упирая взгляд в пламя костра.

Ночь наползает неторопливо. Поднялась луна, огромная, оловянная. Крепчает мороз: середина апреля, а не меньше двадцати. Борис подбрасывает в огонь сучья. Языки пламени взмывают выше, пляшут, волнуются. Это помогает думать.

В тишине – отчетливые шаги. Борис поднимает голову.

– Кто идет?

Шаги замедляются, слышно частое дыхание. Борис вскакивает и почти сталкивается с Василием.

– Борис… – тяжело опускается тот у огня.

Василий без рукавиц, в порванных заиндевевших унтах, одежда обледенела по пояс.

– Там… полынья… влетели с разбегу. И сразу под лед – собаки, нарты. И сам… если б не вмерзшее корневище.

Василий с отчаянием смотрит а глаза друга.

– Двести километров, понимаешь… Без ружья, без спичек…

– Ладно! – Борис достает спальный мешок, белье. – Не пропадем. Сушись!

Василий раздевается, трет посиневшие ноги. Потом сидят у костра. Борису хочется поделиться с другом мыслями о том, что произошло, но понимает: Василию нужен покой.

Ложатся молча. Василий сразу засыпает. Борис думает: «Мамонт. Оживить…» И опять тот же маленький злющий вопрос «как?» колет острой холодной иглой.

Сон овладевает всем.

Разговор произошел за завтраком.

– Пешком по апрельскому снегу – десять-двенадцать дней. Наступит весна – не убережешь мамонта.

Василий понимает, молчаливо соглашается.

– Рисковать мы не вправе. Пойми! Мамонта надо… оживить.

Василий не доносит кружку до рта. Что он, сошел с ума? Или это сам Василий сходит с ума после вчерашнего?.. Но взгляд Бориса тверд, решителен, и сказанное слово, очевидно, продумано. И первое, что срывается с губ Василия, тот же вопрос:

– Как?

– Да, именно… подтверждает Борис и горячо излагает теорию анабиоза.

Мамонт, несомненно, в анабиозе, и его надо оживить.

Оживить медленным тщательным прогреванием всего тела, каждой клетки.

– Костром пещеру не прогреешь, – возражает Василий, – солнца недостаточно, электричества нет… – Но мечта Бориса увлекает и его, он видит спокойную позу животного, мирно опущенный хобот. – Что у нас есть? Снег, вода, камень, ветер…

– Впрочем, постой! – делает он резкий жест. – Постой… Есть лед. Лед и вода!

В душе Василия до сих пор стоит ужас вчерашнего купанья, как цеплялся застывшими руками за ледяную кромку, но в голове другое.

– Вода и лед! – кричит он. – Электричество будет!

Борис хватает друга за руку. Ему не все понятно, но в глазах мечтателя такой восторг, что дай им искру, и они выдохнут пламя.

Василий успокаивается немного.

– Слушай, на днях – вот перед отъездом! – я читал об опытах бразильского ученого Рибейро или Ривейро. Словом, вода и лед могут работать как термопара…

– Василий!

– Да-да, как термопара! Ток обнаруживается при затвердевании – или расплавлении, безразлично! – лишь бы одна фаза вещества была твердая. Нужны электроды и постоянный процесс замерзания. Проще всего! А электроды у нас есть, сколько угодно, – металлические части приборов. Ток будет!

Опыт был поставлен тотчас.

Пока Василий разбирал приборы, извлекая тонкие пластины, Борис делал прорубь. Вода сейчас же подернулась ледком. Это и нужно было: одну лачку пластин опустили в воду, другую – на образующийся лед, подключили вольтметр. Стрелка прыгнула вправо. Ток есть!

– Ура! – не сдержался Борис и обнял Василия с таким жаром, что тот едва устоял на ногах.

План был прост. В распоряжении геологов были электроды и моток кабеля, к счастью вольфрамированного, в тончайшей изоляции. Расплести кабель и завить нити в спираль – чисто техническая работа. Занимался ею Борис. Василий мастерил многопластинчатый щит, каждая долька которого соберет и направит ток в нагревательную спираль.

– Термодиэлектрический эффект… Черт, пока выговоришь… – ворчал он. – В нем-то и штука! При замерзании воды на границе между твердой и жидкой фазами возникает разность потенциалов… Здорово подметил… этот Рибейро.

Нелегко было обвить спиралью громадного зверя от конца хобота до пят, взять в сплошную металлическую сеть. Но и с этим справились в два дня.

Мамонт возвышался горбатой горой, тускло отсвечивал металлом. Это было самое удивительное сооружение, представшее глазам человека, фантазия наяву!

– Начнем? – обратился Борис к Василию.

– Шилом море греть?

– Не будь скептиком! В наш век делают не такое!

Ток пошел.

Теперь ждать. И не давать проруби замерзнуть.

Система действовала безотказно, ток шел, но результатов не было. Гора, завитая в проволоку, стояла недвижимо, и больше было шансов на то, что она не сдвинется вовсе.

– Ничего, – успокаивал Борис, – за час махину не прогреешь…

На четвертый день бока животного увлажнились. Друзья приняли это за благоприятный признак и стали готовить выход из пещеры. В воздухе потеплело: на Колыму шла весна.

Пористый известняк подавался легко, сколотые глыбы употребляли на стену – замуровать поврежденного мамонта.

К этому времени температура тела животного достигла тридцати градусов. Ждали: что-то должно случиться.

Утром на седьмой день, когда рассвело, увидели, что хобот животного подвернулся, словно поднятый, сжатый в усилии. Может, то была спазма оттаявшего тела, но друзья приняли это за несомненный признак оживления и не спускали с животного глаз.

Часом позже, когда солнце глянуло в пещеру, дернулось веко. К полудню животное вздохнуло и открыло глаза.

Ребята – как ни ждали – вздрогнули, но животное стояло недвижно, лишь изредка с шумом засасывая воздух, будто кто вздувал и отпускал кузнечные мехи. Понимали: это был критический момент, зверь или выживет, или упадет замертво. Время шло, дыхание выравнивалось, но гора так же стояла неподвижно, увитая проводом, – ток не выключали.

За полдень животное шевельнуло хоботом, медленно свернуло его, распрямило. И вдруг повернуло голову к ним, глядя в упор.

Ребят обдало ознобом. Они стояли как загипнотизированные, не в силах опустить глаз, уклониться от страшного первобытного взгляда. Солнце заходило, в нише сгущались сумерки, и от этого было еще тревожнее и страшнее. Зверь все глядел, и друзьям казалось, что взгляду не будет конца. Но животное отвернулось и опять заняло неподвижную позу. Борис и Василий вышли из пещеры.

Обоим было не по себе. Раньше думали: «Какая радость, если зверь очнется», – а теперь не находилось слов.

Борис разомкнул цепь.

В тот же миг услышали легкий треск: лопались провода – мамонт сделал шаг. Это был тяжелый каменный шаг. Громада двинулась к выходу. Методически поднимая и опуская ноги, прошла по откосу – камни стонали под тяжкими шагами, – приблизилась к проруби, опустила хобот в воду.

– Что же теперь будем делать? – шепотом спросил Василий.

– А я почем знаю?.. – так же шепотом ответил Борис.

– Эта гора разнесет нес вдребезги…

Животное утоляло жажду, со свистом втягивая воду в хобот и отправляя струю в пасть. Проходили минуты. Свистящие звуки не прекращались, будто у проруби работал механический насос.

– Обопьется, – тревожился Борис. – Надо отпугнуть его от проруби!

– Подойди попробуй… – возразил Василий.

Видимо, жажда была велика, животное – это была самка – не могло оторваться от воды.

– Эй! – не выдержал Борис.

Животное повернуло голову, попятилось и… рухнуло на бок, на ветки, приготовленные для костра.

Друзья подбежали в страхе, думая, что все кончено. Но бока животного ровно вздымались, из хобота вырывалось сопение. Животное уснуло. Борис и Василий тихонько натянули на гору парус: ночь все-таки морозная…

Наутро, задолго до рассвета, Борис взял топор и ушел в тайгу. Нарубив охапку березовых прутьев с набухшими почками, – рассудил, что для мамонта еда подходящая, – повернул назад. Огибая мыс, услышал Василия, говорившего с кем-то вполголоса. Борис удивился, опустил охапку, осторожно глянул из-за скалы.

Громадный зверь стоял на ногах и чуть шевелил хоботом. Василий – шагах в пяти от него – что-то протягивал исполину, ласково скороговоркой лепетал:

– Маша, Маша, Машенька, Маша!..

Маша двинула хоботом и, видимо, вполголоса хрюкнула в сторону Василия так, что тот присел на месте – от неожиданности или от страха. Предмет выпал из рук и рассыпался по снегу. «Пачка галет!» – улыбнулся Борис и взвалил охапку на плечи. Подкрепление пришло вовремя. Маша, преспокойно сглотнув галеты, глядела на него, словно требовала еще. Борис бросил ей охапку, она, осторожно выбирая по две-три веточки, стала закладывать их в пасть.

Тут только Василий окончательно пришел в себя и стал рассказывать, что произошло.

Он готовил завтрак, как вдруг услышал позади сопение. Обернувшись, обмер: гора двигалась на него. «Раздавит! – подумал Василий. – Расплющит, как котлету!..» Чтобы задержать зверя, швырнул навстречу первый попавшийся предмет – алюминиевую тарелку. Тарелка шлепнулась дном кверху. Мамонт остановился, стал переворачивать тарелку, исследуя, что такое. Это дало Василию время опомниться. Он схватил пачку галет и попробовал заговорить с животным, которое, оставив тарелку, имело, видимо, желание познакомиться с ним поближе. Разговор занял зверя, он прислушивался, наверно соображая, что тон дружелюбный, и даже счел необходимым ответить человеку. Что из этого вышло, Борис видел и слышал.